Водяной

Глава 10. Вода стихия неторопливости и силы

Я смотрел на Тамару так, как должен был смотреть мужчина, чью волю только что сломали. А сам, тем временем, медленно, шаг за шагом, начал пятиться. Спиной вперёд, через заросший бурьяном огород, к краю огорода, который упирался прямо в озеро.

А они пошли за мной. Тамара впереди, её дочери — чуть по бокам. Они не переставали петь, и их голоса становились всё громче, всё настойчивее в этом плотном, как вата, тумане.

Я дошёл до самой кромки воды. Камыши шуршали вокруг меня. Я остановился, изображая на лице притворный ужас, как будто боролся сам с собой, не желая идти дальше, в холодную, тёмную воду.

Тамара приближалась. Сейчас она была невероятно красива. От нее исходила аура власти, женственности, притягательности и смертельной опасности. Роковая женщина в самом прямом смысле этого слова. Она подошла ко мне в упор, так близко, что я чувствовал её дыхание.

Она перестала петь, постепенно умолкли и её дочери, но песня словно продолжала висеть в воздухе и резонировать где-то по закоулкам мозга. А она хороша, мощно действует.

Тамара улыбнулась. А потом её улыбка начала меняться. Губы растянулись шире, обнажая дёсны, а зубы… зубы заострились, превращаясь в тонкие, клиновидные иглы, как у глубоководной рыбы.

— Вот ты и допрыгался, касатик, — прошипела она, и её голос потерял всю свою бархатистость, стал скрипучим, неприятным, а глаза чёрными, как тьма смертельно опасной глубины. — Полиция тебя подозревает, что это ты тех богатеньких у озера пострелял. А мне ты просто мешаешь. В моей-то деревеньке-посёлочке. Зачем приехал? Тоже, поди, колдун-камень искать? Зря ты это, зря. Я тебя сейчас «выпью», а труп твой утром из озера выловят. Решат, что ты, как и Стёпка, утонул по пьяни. Следы укуса я магией прикрою, я это умею…

— …Потому что ты — Кикимора, — закончил я за неё.

Она на мгновение замерла.

А я отступил ещё на пару шагов, заходя в воду по щиколотку. Дочери Тамары, перестав петь, подобрались ближе, и их лица тоже начали меняться. Кожа стала серовато-зелёной, глаза увеличились и стали совершенно чёрными, без белков и зрачков. Они облизывали свои острые зубы, переставая быть похожими на человеческих девушек и становясь теми, кем были на самом деле — молодыми, голодными монстрами.

Я отступил ещё на шаг. Вода вокруг моих ног была холодной. Я поднял руки, словно сдаваясь.

И в этот момент вода ожила.

Она поднялась вокруг Тамары и её дочерей четырьмя столбами, которые тут же изогнулись, превращаясь в тугие жгуты. Водяные тиски сомкнулись вокруг них, пригвоздив к месту, сжимая с непреодолимой силой. Вода, обычно податливая и текучая, напряглась в жутком давлении, как на морской глубине и сделалась мутной, прочной и совершенно недружелюбной.

— Как?! — взвизгнула Тамара, теряя остатки человеческого облика. — Кто ты такой?!

— Это первый вопрос, который надо было задавать, — спокойно ответил я, сделав пару движений и оказываясь на поверхности воды, становясь на ней ногами как на бетонном полу. — Кто я такой?

Она извивалась в водяных путах, её дочери шипели и щелкали зубами, но вода держала их крепко.

— Кикиморы… Казалось бы, вы — существа, порождённые водой. Водная стихия, речные и болотные духи. Вода не может вас убить, по общему правилу, за одним-единственным исключением… Если я…

— Если ты — Водяной! — прошипела Тамара-Кикимора, и в её чёрных глазах вспыхнул первобытный ужас.

— Да. Я Водяной, ты кикимора. И как ни крути, ты существо на два порядка слабее меня. Ты знаешь, даже если я первый водяной в твоей жизни, что моему приказу вода убьёт кого угодно. Парадокс, не правда ли? Вода дарует жизнь, и она же её отнимает. А здешняя вода… она ещё и болеет. Скажи-ка мне, подруга, почему она болеет?

— Я не знаю! — извивалась Тамара. — Мне плевать! Отпусти нас, урод!

— С чего это вдруг? — я стоял совершенно расслабленно. — Ты плохо себя вела, кикимора. Ты убила как минимум троих своих мужей.

— Неправда! — закричала она, но её крик утонул в тумане, который теперь был моим туманом, удерживающим любой звук. — Моего первого мужа, Сашку, я любила! Но он упился до смерти, да ещё и проделал это, находясь у любовницы своей, стервец! А я не знала… Дура!

— И ты решила на других мужиках отыграться? — мрачно спросил я. — Рожала дочерей, мужиков «выпивала». Класс. Мать года.

— Да кто ты такой, чтобы осуждать меня?!

— Я — Водяной, — просто ответил я.

— Какое тебе дело до людишек, дух воды?!

— Мне есть до них дело. Я не питаюсь ими, в отличие от тебя. Я живу среди них. И я не гажу там, где живу.

Я замолчал.

— Так ты убьёшь меня? Пожалей хотя бы дочерей! Они же ещё дети!

— Которые были готовы меня прикончить… Ладно, отвечая на прямо поставленный вопрос, пока что — не убью. Я здесь всего пару дней. Я воплощение стихии воды, верно? А вода — это основательность и неспешность. Так что я всё взвешу и решу, как поступить. Стихия воздуха удавила бы вас сразу. Поэтому… Ты, не молчи, говори.

— Что тебе сказать? — прошипела она.

— Для начала, признаёшь ли ты, кикимора Тамара, моё старшинство, или будем силой меряться?

Предложение померяться силами было сродни предложения БелАЗа померяться грузоподъемностью с ГАЗелькой. Тот факт, что они буквально задыхались под напором водяных щупалец, говорил сам за себя.

— Мне больше двухсот лет! — отчаянно прокричала Тамара.

— А мне больше тысячи. Есть ещё что сказать?

Она замолчала, потом покорно склонила голову:

— Признаю, Водяной… От имени себя и своих дочерей отныне и впредь признаю твою власть, силу и старшинство. Мы в твоей власти, чужак.

— Хорошо. Скажи-ка, а есть ещё двоедушники в поселке?

— Есть… Кузька. Но он того… полоумный. Дурачок местный.

— Ээээ. Как это? Дурачок и двоедушник?

— Ну да, — сжав зубы, выдала Тамара. — Дурачок. Не знаю, как так вышло.

— Кто он? Какой двоедушник?

— Вроде домовой. Старый совсем, давно тут живёт.

— А почему он с ума сошёл?

— Я не знаю. Это ещё до меня было. Я сюда двадцать лет назад приехала. Колдун-камень искала. Думала обрести могущество, стать хозяйкой этих мест. Но так и не нашла. Наверное, сказки всё это.

— А что про перестрелку вчерашнюю что знаешь? Видела что-то?

— Не видела я перестрелку. В школе была, у моих девок проблемы опять. Одни они у меня, сиротинушки, без отца растут. Помог бы кто…

— Ладно. Иди. Ты иди и они пусть уходят. И на глаза мне не попадайся, я не решил, как с тобой поступить.

— Не переживай, Водяной, не попадусь, больно надо, — проворчала она. — А скоро в моей жизни вообще всё изменится, и мы с девками уедем отсюда, с ветерком!

Я мысленно щёлкнул пальцами. Водяные путы распались, шумно опав в озеро. Тамара и её дочери, не веря своему счастью, бросились бежать прочь, шлепая по воде, и через секунду растворились в тумане.

— Эй! — крикнул я им вслед. — Вы хотя бы налоговое уведомление заберите!

Но они уже не слышали.

Я постоял ещё немного на поверхности озера, глядя в туман. Всё изменится? Что она имела в виду? Вопросов становилось всё больше.

Я вернулся на берег. Спустя какое-то время туман, такой же плотный и неестественный, как и при его появлении, начал рассеиваться, таять, ветер растаскивал его по округе. Вечер снова стал обычным осенним вечером.

Почти.

Туман рассеялся, оставив после себя мокрую траву и ощущение промозглой чистоты.

Но в моей голове туман, наоборот, сгущался. С каждой новой информацией, с каждой встречей, клубок тайн этого места становился всё плотнее. Кикимора. Домовой. Сектанты. Колдун-камень. Пропавшие люди. Слишком много для одного умирающего посёлка.

Чтобы не сойти с ума от мыслей, я решил заняться физическим трудом. Новое тело моё, именуемое Вадимом Купаловым было молодым и сильным, оно требовало движения, а моя древняя сущность нуждалась в чём-то простом и понятном, чтобы заземлиться, чтобы не раствориться в этом вязком болоте загадок.

Перед домом был огородик, заросший вьюном и низкорослой травой. Заборчик — штакетник был по границе этого переднего огородика.

Около самого дома небольшое пространство условного двора, всё ещё захламлённое, потом шёл основной огород, на котором сорняк вымахал двухметровым, как долбанные джунгли.

Двор и огород были живым памятником запустению.

Я заглянул в покосившийся сарай, пахнущий прелым сеном и мышиным помётом. В углу, среди ржавого хлама, отыскал кое-что подходящее.

Старая конная борона. Зубья её затупились и покрылись ржавчиной, но конструкция неубиваемая по прочности и готовая в работу хоть сейчас.

Коня, разумеется, не было. Да он и не нужен.

Я нашёл в сарае несколько мотков толстых тканных ремней, продел их в оглобли, сделал импровизированную упряжь и накинул её себе на плечи. Холодное дерево приятно давило на кожу сквозь куртку.

Я упёрся ногами в землю, напряг мышцы и потянул. Борона с шуршанием и скрежетом сдвинулась с места.

Выражение «на тебе пахать можно» заиграло новыми красками.

Я двинулся. Как вол, как бурлак, как безымянный конь, я тащил за собой эту ржавую железяку. Её зубья вгрызались в слежавшуюся, заросшую бурьяном землю, выворачивая на свет бледные корни сорняков и жирных дождевых червей. Это была тяжёлая, тупая, монотонная работа. И она была прекрасна. Я чувствовал, как напрягается каждый мускул, как пот стекает по спине. Я был не духом воды, не древним существом. Я был просто хозяином, который пашет свой огород. И в этой простоте было спасение. Каждый шаг, каждый вырванный с корнем сорняк был маленькой победой над хаосом и запустением.

Вспахав весь передний огород, я отцепил борону, взялся за мотыгу, слегка наточил её точилкой для косы и прошёлся, вырубая особо упорные сорняки, которые не смогла вывернуть борона.

Вообще это не столь важно, сейчас же осень, просто надо придать участку ухоженный вид и побороть запустение.

По границам огорода нахально торчал тот сорняк, с которым борона заведомо бы не справилась. То же самое оставалось с громадиной заднего огорода, он оставался нетронутым.

Ладно, придумаю что-то и с ним.

Следующими на очереди были деревья. Старые яблони, росшие в саду, были запущены донельзя. Три четверти ветвей умерли и высохли. Сухие, больные ветви переплелись в уродливый клубок, закрывая свет молодым побегам. Я нашёл в том же сарае пилу. Полотно было ржавым, но заточка вполне приличная.

Вжик-вжик… Вжик-вжик… Пила пела свою заунывную песню, вгрызаясь в сухое дерево. Опилки, пахнущие горько и терпко, сыпались мне на ноги. Одна мёртвая ветка упала на землю, потом вторая, третья.

Кроны деревьев становились реже, в них появлялся воздух, свет. Я работал, полностью погрузившись в процесс, и почти не заметил, как за моей спиной кто-то появился.

Ощущение чужого взгляда пришло внезапно. Тяжёлое, пристальное, оно заставило меня остановиться и обернуться.

У забора, прислонившись к столбу, стоял дядя Толя. Местный вестник, который сообщил нам о «перестрелке» и мой трансфер в первый рабочий день. Он стоял совершенно неподвижно, и я не слышал, как он подошёл.

— Дядя Толя, ты как старый индеец, подкрадываешься незаметно! — эмоционально выдохнул я. — Ну, здравствуй.

— И тебе не хворать, почтальон, — просипел он. — Я вот пришёл проверить, не сбежал ли ты по результатам своего первого рабочего дня. А ты, гляжу, корни пускаешь. В прямом и переносном смысле.

Он кивнул на спиленные ветки.

— Кстати, — продолжил Дядя Толя. — А ты не знаешь, кто это парней наших, молодых да румяных, что на Желанной вечно торчат, так отделал? Говорят, они все в синяках, злые как черти, но молчат, как партизаны на допросе.

— Не знаю, — глядя ему в глаза, соврал я, после чего вернулся к работе.

Вжик-вжик…

— Я вот, видишь, почту раздал, кроме двух писем. Теперь участок в порядок привожу. Или будешь ругать, что я трудовой распорядок нарушаю и не нахожусь на рабочем месте в положенное время?

Дядя Толя хмыкнул, и этот звук был похож на скрип несмазанной телеги:

— Смеешься, Вадик? Я и сам уже двадцать два года, как не на рабочем месте. А раньше — да. Раньше я на кирпичном заводе работал оператором печи обжига. Важная была должность.

— А теперь там сектанты? — подхватил я, останавливаясь и вытирая пот со лба.

— Да, они, — лицо его помрачнело. — Хочешь сходить, познакомиться? Мало тебе наркотиков, ты решил себе ещё и голову свою дредастую дурными идеями забить?

— Я не наркоман.

— Да ладно-ладно, я не лезу и вообще, может быть, так неудачно шучу, — отмахнулся он. — В любом случае, сектанты эти к себе никого не пускают. У них там своя республика.

— А как это «к себе»? — уточнил я. — Они что, завод купили? Земля-то чья?

Дядя Толя на мгновение задумался, почесал криво побритый подбородок.

— А чёрт его знает, Вадик. Никогда не думал об этом. Вроде как в прошлом году Котляров по домам прошёлся, скупил у кого что оставалось — акции, паи эти проклятые. Так что он вроде как главный акционер и был. Владелец и директор, по-вашему, по-городскому. Да только пропал он куда-то. С концами. Уже полгода как.

— Опять кто-то куда-то пропал, — пробормотал я себе под нос.

— Чего говоришь?

— Говорю, посёлок у вас… загадочный. Получается, тот, кому вся эта территория принадлежит, исчез, а с каких это рожнов там сектанты сидят, никому не известно?

— А кому до них дело? — пожал плечами дядя Толя. — Они тихие, не буянят. Администрации на них плевать, Светке-участковой — тоже. Живут и живут.

Я снова принялся за пилу. Руки работали, а в голове вертелись шестерёнки, пытаясь сложить разрозненные куски головоломки. Кикимора Тамара, ищущая некий колдун-камень. Это она так про потенциально существующий тут мегалит?

Полоумный домовой Кузька. Сектанты, обосновавшиеся на руинах завода. Пропавший владелец этого завода Котляров. Отравленная, больная земля и вода, которую я чувствовал каждой клеточкой. Местные гопники, сидящие на «соли». Это не могло быть набором случайностей. Совпадений не бывает. Бывает только сложный, запутанный рисунок, который издалека кажется хаосом. И я, кажется, начал различать его первые линии. И чтобы их нащупать, мне поможет пожилой мотоциклист, который пока что стоял без дела и помогать мне не спешил.

— Дядя Толя, — спросил я, не прерывая работы, — а где в ваших краях машину можно починить?

— Известно где. У нас в посёлке отродясь было всего два бизнесмена. Один — тот самый Котляров. Он грузоперевозками занимался, у него несколько фур было. То есть, они и сейчас есть, но сейчас они просто стоят, а он пропал куда-то. Говорил уже? Ну да, точно. А второй — Хан. Татарин, мужик одинокий, без бабы. Золотые руки, но характер как порох, взрывоопасный. Он Котлярову эти фуры и чинил. У него мастерская своя, на въезде в посёлок.

— А если этот самый Котляров пропал, то кому Хан теперь машины чинит? Простаивает, наверное?

— Работа у Хана завсегда есть, ты за него не переживай, — хмыкнул Толя. — Со всего района к нему ездят. Он один на всю округу такой мастер. Но если ты задумал починить ту рухлядь, что около почты стоит, брось. Гиблое дело. Бог Машин давно на неё плюнул. Она столько не проедет километров, сколько на неё потратить придётся.

— Давай не будем спешить с выводами, — туманно ответил я.

— Слушай, а зачем ты эти ветки пилишь? — резко сменил тему дядя Толя, в голосе которого зазвучали неожиданные хозяйственные нотки. — Только время зря тратишь. Деревья старые, больные. Спиливай их к едрене фене под корень, и всё. Будет ровно, будет красиво. А можно потом новые посадить. Сливы, например! Сливы — хорошо. Из них можно сливянку делать.

Я остановился. Опустил пилу. Посмотрел на него. На его помятое, одутловатое лицо, на красные прожилки в глазах, на слегка трясущиеся руки.

— Дядя Толя, вот ты, к примеру, человек пьющий…

Он ощутимо напрягся, ожидая очередной нотации.

— Может, тебя тоже проще… того… убить, а нового человека родить? — саркастически спросил я. — Будет ровно. Будет красиво. Сливу посадить, а?

Дядя Толя остолбенел. Его челюсть отвисла, глаза изумлённо уставились на меня. В них промелькнуло что-то похожее на обиду и даже страх.

— Не нравится такая логика, дядя Толя? — я вздохнул, отбрасывая сарказм. — Они не мёртвые, эти яблони. Они просто старые и больные. Может быть, что-то проще исправить? Починить, подлечить, обрезать лишнее… И оно ещё послужит, поживёт. И даже плоды принесёт.