Судьба Одина

6 ХОЛЬМГАНГ

В Настронде не было рассвета; не было ничего похожего на полдень или на какой-либо намек на сумерки. Течение времени здесь не измерялось ни сложными махинациями звезд и солнц, ни механическим колдовством водяных и песочных часов. Нет, время в Настронде было отмечено пролитием жидкостей — будь то эль в большом зале, кровь на поле боя или семя в спальне. По таким подсчетам, у Гримнира был один кувшин эля, восемь кровавых борозд и шесть оргазмов, когда он услышал звук рога.

Он как раз спал, положив голову на руку, когда началась эта наглая какофония. Гримнир открыл здоровый глаз и покосился на Скади, которая уже встала и была наполовину одета. Их костер догорел до холодных угольков; облака рассеялись, насколько это было возможно в небе над Настрондом, и за их тонкой завесой огни Иггдрасиля горели ярче обычного.

— Пора, — сказала она.

Гримнир потянулся, разминая суставы один за другим, потрескивая плечами и шеей, когда садился.

— Колбаса еще осталась?

— Ты имеешь в виду этот скраг? — Скади сморщила нос при мысли о том, что ей придется есть мясо Локейских ведьм. — Фе! Одевайся. Тебя ищет Гиф.

Гримнир встал и натянул брюки.

— Может быть, когда все это будет готово, я сделаю хорошую колбасу из этого чертового Снаги. Нар! Это все его рук дело, этого червяка.

Снова протрубил рог.

— Скажи им, чтобы засунули этот рог себе в задницу, — прорычал Гримнир, засовывая ноги в сапоги и зашнуровывая их. Он встал, потопал ногами и поправил стилет в правом сапоге. — Вряд ли эти ублюдки смогут начать без меня.

Скади смотрела на него, когда он натягивал свой гамбезон.

— Ты в отличной форме для урода, которому предстоит встретиться лицом к лицу с одним из Девяти Отцов.

— Может, мне лучше дрожать и молиться? — Гримнир откашлялся и сплюнул. Он зашнуровал гамбезон, размял руки и плечи, затем стал надевать кольчугу. — Я знаю маленький секрет о большинстве из этих так называемых Девяти отцов.

Когда он не стал вдаваться в подробности, Скади сделала нетерпеливый жест.

— И? Ты собираешься поделиться своей мудростью?

Гримнир, однако, лишь одарил ее загадочной улыбкой, натягивая свою турецкую кольчугу с покрытыми эмалью бронзовыми пластинами на груди и животе, и застегивая кожаные ремни с блестящими медными пряжками.

— Расскажи мне об этом Ганге Трехрогом.

— Фе! Тогда храни свои секреты, негодяй! — ответила Скади. — Что ты думаешь о Сколльвальде?

Наконец Гримнир застегнул свой оружейный пояс. Сначала он поправил топор, затем кинжал с широким лезвием, висевший у него на пояснице; он несколько раз наполовину вытащил Хат и вложил его в ножны, проверяя, насколько свободно он выходит из ножен.

— Напыщенный маленький пустозвон, с одним хорошим боем, достойным его имени, и одним проигранным.

— Значит, они сделаны из одного теста, сын и отец. Ганг хитрее. Он не будет драться честно.

— Как и я, — ответил Гримнир. Он откинул назад свои длинные, вьющиеся волосы; Скади подвязала их для него полоской кожи. Он повернулся к ней лицом. Мгновение они смотрели друг на друга. Затем, в порыве дикой страсти, Скади заключила его в объятия и поцеловала в губы с такой силой, что потекла кровь. Она первой разорвала их объятия и сильно ударила его по щеке.

— Тогда иди и убей этого ублюдка, — сказала она. — И возвращайся поскорее. Я все еще должна тебе за то, что ты меня заколол.

ГИФ ЖДАЛ их на дороге. Он тоже был одет по-воински: в кирасу темной бронзы с рельефом мышц, кольчужные рукава и юбка; на нем был кожаный килт и сандалии римского образца с высокой шнуровкой. На кожаном ремне через плечо у него висел рог. У него был длинный и прямой меч, в одной руке он держал щит, а в другой — тяжелый черный лук. Когда они вышли из рощи, он обернулся.

— Если вы, ребята, закончили со своими шлепками и щекоткой, — сказал он, — то нам пора заняться делами. — Он протянул лук Скади. — Ты еще помнишь, как им пользоваться? — Она кивнула. — Хорошо, — ответил он. — Направляйся к заливу Гьёлль и скройся в лесу неподалеку. Там ты увидишь, что мы приготовили для них. — Скади снова кивнула, взглянула на Гримнира и побежала впереди них.

Гиф передал Гримниру щит. Тот был круглый, шириной в ярд, сделанный из дерева и окованный полосами железа, с железным выступом в центре. Лицевая сторона была вымазана черным, белой краской кто-то нарисовал череп оленя Кьялланди с красным глазом Балегира в центре лба. Гримнир одобрительно кивнул. Они неторопливо двинулись по дороге, ведущей прочь от Ульфсстадира, в сторону Корня.

— Это подарок от моей сестры, — сказал Гиф, кивнув подбородком в сторону щита. — Твоей матери.

— Она не придет посмотреть?

— О, придет целая куча, маленькая крыса, — сказал Гиф. — Большинство из них просто не будут видны. Правила просты: ты бросил вызов, Ганг принял его. Он выбирает место. Вы оба получаете по одному щиту и любое оружие, которое вам больше нравится. В качестве свидетелей допускается не более четырех товарищей.

Гримнир кивнул:

— Нар! Вот где он планирует обмануть, этот трус!

— И где мы с ним сравняемся, ответим обманом на обман. Но место, которое они выбрали… — Гиф цокнул языком. — Обмануть там будет нелегко.

— Где?

— Проклятый клочок земли, называемый заливом Гьёлль. Там, на границе нашей территории, есть развалины старого моста. Вы будете сражаться на последнем оставшемся пролете.

Гримнир сплюнул:

— Значит, ни один из нас не окажется на земле Настронда, когда один из нас зарежет другого? Фо! Тогда нам лучше убедиться, что там не останется мой труп, а?

Гиф усмехнулся.

— Таков был план, ты, скотина. — Он искоса взглянул на Гримнира. — Дочь Скэфлока?

Младший каунар ощетинился:

— Да, и что с того?

Гиф покачал головой:

— Ничего. Вообще ничего. Ты мог бы выбрать гораздо хуже, если спросить меня.

— Что ж, тебя никто и не спрашивает, так? — фыркнул Гримнир.

После этого они шли молча. Старая дорога вилась между холмами, через густые леса и голые хребты. Местность неуклонно снижалась, к соснам и ясеням теперь присоединились черные ивы и болотные дубы, поскольку земля становилась влажной, растительность густой и болотной. Насколько мог судить Гримнир, они находились на противоположной стороне острова от того места, где он выполз на берег, рядом с болотами, где обитал народ Храуднира. Когда они преодолели последний подъем, Гримнир впервые как следует разглядел залив Гьёлль.

Залив представлял собой водную гладь шириной около сотни ярдов, которая врезалась в сердце Настронда; Гримнир был уверен, что когда-то это была река, но теперь ее верховья превратились в густые болота и топкие берега, а здесь, в устье, залив напоминал кинжал, вонзившийся в бок острова. На половине расстояния между обоими берегами Гримнир увидел то, что осталось от древнего каменного моста — одинокую арку, возвышающуюся на опорах, заросших тростником, плющом и сорняками, растущими из щелей в скале; его осыпающаяся вершина представляла собой неровную поверхность, усеянную каменными глыбами и густо поросшую пучками сухой травы. На обоих берегах предпринимались попытки восстановить мост, со дна озера, словно строительные леса, поднимались гниющие деревянные балки, увешанные веревками; дальше Гримнир увидел обгоревшие сваи, торчащие из воды, как пальцы проклятых.

За ним, на дальнем берегу, дорога поднималась, переваливала через невысокий хребет и вела на территорию, на которую претендовали Истинные Сыны Локи. Гиф указал на павильон на этом хребте, увешанный развевающимися знаменами, откуда должны были наблюдать четверо зрителей Ганга.

— Ты должен чувствовать себя польщенным. Манаварг пришел посмотреть, — сказал он. — Ньол и этот маленький поджигатель войны Снага вместе с ним. Последнее знамя… — Гиф замолчал, его глаза горели ненавистью. Он сплюнул. — Идуна.

Гримнир искоса взглянул на него:

— Кто?

Сквозь стиснутые зубы Гиф произнес:

— Моя мать.

Эти два слова остановили Гримнира на полушаге. За все долгие годы, что они провели вместе, наверху, он ни разу не слышал, чтобы Гиф упоминал свою мать; он даже ни разу не произносил вслух ее имени, по крайней мере, в присутствии Гримнира. Идуна. Гримнир всегда считал, что она умерла еще до того, как они добрались до Мидгарда, или не прошла Изменение; выражение лица Гифа говорило о том, что в этой истории было нечто большее — как и ее присутствие во вражеском лагере. И не в качестве пленника, а демонстрируя знамя равного.

— Fak mir[11], — пробормотал Гримнир, следуя за более старшим скрелингом. — Что, во имя Хель, она делает там, с ними?

Гиф не ответил.

Похожий павильон был возведен на их стороне залива; под ним Балегир сидел рядом с Кьялланди, Скрикья — между ними. Гиф был четвертым. Он прорычал Скрикье.

— Как я вижу, виночерпий привел с собой ведьму.

— Манаварг — дурак, — ответила Скрикья, искоса взглянув на их отца. Кьялланди сидел совершенно неподвижно, сохраняя самообладание. Только глаза выдавали его — они стали красными, как кровь, от подавляемого желания убить. Скрикья продолжила: — Он думает, что мы так же страдаем от ностальгии, как и он. Что ее присутствие здесь может смягчить нашу реакцию на его ловушку. Пусть это тебя не беспокоит. — Она повернулась и посмотрела на Гримнира, ее глаза блестели желтым. Ее слова все еще были обращены к Гифу. — Все готово? — Он кивнул ей.

— Хорошо. Давайте покончим с этим, — сказал Балегир. — Мы здесь слишком на виду, и я не верю, что эти оборванцы не попытаются подкрасться к нам сзади.

— Нар! Впервые мы в чем-то сходимся. — Гримнир протолкался через павильон.

— Убей его быстро и не играй с ним, — сказал Гиф. — Ганг — совсем не его сын.

— Я убью его так, как мне заблагорассудится, старый ты мерзавец. Дай им знать, что я иду.

Гиф поднял свой рог и трижды протрубил; из-за воды раздались три звука в ответ. Тут же из вражеского шатра вышла широкоплечая фигура с прямыми ногами. Каунар был одет в длинную кольчугу и шлем, украшенный тремя отполированными рогами — один на лбу, загибающийся книзу, и по одному на каждой щеке, загибающимися внутрь. В руках он держал большой топор, а за спиной у него висел каплеобразный щит.

Обернувшись, Гримнир крикнул:

— Ганг Трехрогий, да?

— Это он, — ответил Гиф.

Гримнир откашлялся и сплюнул.

— Из этого жестяного горшка выйдет неплохой маленький трофей.

Сын Балегира пошел дальше. Внизу, у кромки воды, где шаткий пирс выдавался в залив, он нашел узкую плоскодонную лодку, привязанную к прогнившей свае. До разрушенного моста было пятьдесят ярдов, и, судя по виду воды — молочно-серой, с намеком на что-то, скрывающееся прямо под поверхностью, — было бы безумием пытаться преодолеть реку вплавь. Гримнир взобрался на борт лодки, повесил щит и отвязал фалинь. Он оттолкнулся от причала; ему потребовалось всего несколько взмахов веслом, чтобы достичь болотистого подножия руин. Гримнир поднял голову, чтобы рассмотреть мост здоровым глазом. Разрушенный пролет возвышался над водой примерно на тридцать футов, а веревка с узлами вела к тому месту, где должен был состояться их поединок. Кивнув, он привязал лодку к молодой иве.

У щита Гримнира не было плечевого ремня, поэтому он импровизировал. Он привязал конец веревки к ручке щита за железным выступом. Он засунул лишнюю веревку за пояс, выдохнул и начал восхождение. Рука за рукой, узел за узлом; он карабкался по веревке, как обезьяна, а его щит скрежетал и постукивал за ним, когда он подтягивал его за собой.

Он добрался до вершины руин раньше Ганга. Гримнир первым делом позаботился о деле, подтянув щит и смотав веревку так, чтобы она могла пригодиться в крайнем случае, если ему понадобится быстро выбраться. Только тогда он позволил себе подойти к краю и заглянуть вниз. Внизу вода пенилась и бурлила. Сьйоветтиры, подумал он, нахмурившись. Толпы их собрались в тени разрушенного моста, прямо под поверхностью, и они пришли, зная, что их ждет трапеза из крови и растерзанной лезвиями плоти. Но как? Как они узнали?

Гримнир выпрямился. Он почувствовал, что на него смотрят — и не только его сородичи и товарищи его врага, это уж точно. Он оглядел дальний берег, поросший густым подлеском; он был уверен, что в этих зарослях в изобилии прячутся крысы и черви. Он заметил Манаварга, сидящего на роскошном троне под навесом; бородатый каунар стоял в стороне, а Снага прятался в тени павильона. Пусть это будет Трар, сын Траинна, — поправил себя Гримнир. Однако на открытом месте стояла беловолосая женщина в дымчато-серебристых одеждах, бледная, как альбинос, с пронзительными глазами, сверкающими, как цитрины. Она опиралась на посох из резного дерева. Идуна. Старый Гиф был мудр — он знал сейд и был хранителем знаний, — и это заставило Гримнира более чем заинтересоваться его матерью.

Однако у него не было времени на размышления. Заскрипела веревка, когда Ганг Трехрогий, наконец, подтянулся и тяжело перевалился через край моста.

— Не торопишься, а? — спросил Гримнир вместо приветствия. — Начинаю сомневаться, не нужно ли тебе, чтобы я тебя вытащил, ты, кусок сала.

— Продолжай говорить, ты, нахальный маленький arsegót, — сказал Ганг, тяжело дыша. — Твоя смерть наступит очень скоро.

Гримнир, однако, лишь улыбнулся и еще раз заглянул за край. Как сьйоветтиры узнали?

— Видишь ли ты свою судьбу, скрелинг? — спросил Ганг, снимая со спины каплеобразный щит, выкрашенный в черный цвет, с тремя рогами, нарисованными белым, красным и зеленым. — Потому что она там!

Гримнир цыкнул зубом и сплюнул.

— Нар! Я искал твоего сына, свинья!

Ганг выпрямился во весь рост. Он возвышался над Гримниром; его руки и ноги были прямыми и мускулистыми, а глаза сверкали, как куски раскаленного железа. Темная кожа, густая борода, заплетенная в три косички, и выступающий подбородок. Его клыки были длинными и черными от его собственной крови — он прокусил внутреннюю сторону губ. Он описал топором крутую дугу, держа щит наготове, и сплюнул сгусток крови.

— Посмотрим, каким ты дерзким ты будешь, когда твоя голова будет разрублена по самые зубы, бастард Балегира!

Гримнир приготовил свой щит. Он обнажил Хат. Ганг усмехнулся, увидев длинный сакс и его плачевное состояние.

— Ты идиот, маленький скрелинг, если не берешь с собой на войну ничего, кроме ножа!

Гримнир взглянул на клинок и приподнял бровь, глядя на каунара.

— Этот? Ого! Ты не одобряешь, а, червь? Ну, у этого клинка есть история. Последним негодяем, который пал его жертвой этого, был твой милый сын, любитель аргр!

С низким яростным рычанием Ганг атаковал. Он налетел, как буря, его топор окутал тело завесой смерти. Гримнир отступил, и Ганг последовал за ним. Он был таким же блестящим бойцом, как и Сколльвальд, хотя и гораздо более опасным; его топор выписывал в воздухе восьмерки; он широко размахивался и наносил тяжелые удары, выбивая щепки из края щита Гримнира и высекая искры из крошащегося камня, когда промахивался.

Гримнир уворачивался и отскакивал в сторону, продолжая говорить, со свистом выдыхая воздух сквозь стиснутые зубы:

— Твой красавчик выкрикивал твое имя, когда умирал, ты знаешь об этом? — спросил он, уклоняясь от свистящего удара топора Ганга. — Конечно, нет. Тебя там не было! О, как он ревел, когда мой клинок — этот клинок! — вонзился ему в кишки! По самую рукоятку! Снова и снова я вонзал в него этот нож, как ты его называешь! Он плакал, ты, свинья! Плакал и выкрикивал твое имя, надеясь, что дорогой старый папа придет и спасет его. — Гримнир попятился, опасаясь потерять равновесие на неровной поверхности моста. — Я не могу сказать, был ли он мертв, когда я отрубил ему голову…

— ВО ЧТО она играет? — пробормотал Гиф, прищурив проницательные глаза. Он вышел за пределы павильона, направляясь к воде; неосознанно его шаги повторяли движения Идуны. Скрикья подошла и встала рядом с ним. Она была одета в кольчугу и кожу, как и подобает каунару, королеве войны. В руках у нее было копье — тонкое, как ясеневый жезл, но окованное серебром и железом; широкий наконечник тоже был из железа, и на нем были вырезаны руны, говорящие о разрушении. — Что она делает?

Скрикья проследила за его взглядом. На другой стороне залива она увидела бледную тень, которая была Идуной, их матерью, подходившей ближе к кромке воды с поднятым посохом.

— То, что она всегда делает, — прорычала Скрикья. — Она что-то затевает, какую-то новую дьявольщину!

— Что-то со сьйоветтирами?

— Да. Смотри. Под аркой моста… ты видишь?

Он видел. Орда серебристо-белых духов вспенила воду, их лишенные плоти лица были обращены к небу, как будто они ожидали подарка свыше. Не подарка, понял Гиф, а жертву.

— Будь она проклята в самой глубокой впадине Хель! Она превратила весь залив Гьёлль в их ловушку!

— Начинай атаку сейчас же, муж, или отступай! — сказала Скрикья, поворачиваясь. — Быстрее, потому что здесь творится колдовство!

Балегир выпрямился и, прищурившись, посмотрел на Кьялланди.

— Что скажешь, брат-король? Бросим кости или будем ждать до следующего сражения?

Кьялланди встал.

— Объявляй атаку, — сказал он ледяным голосом. — Но забудь пока об этом павлине, Манаварге. Принеси мне голову этой ведьмы! Принеси мне голову Идуны!

РАЗДОСАДОВАННЫЙ, ГАНГ отшвырнул свой щит и обеими руками взялся за рукоять топора. Он занес его над головой, намереваясь нанести удар, который расколол бы щит Гримнира, его руку и голову, которую они защищали, надвое.

— Ублюдок! — взревел каунар.

И тут Гримнир получил то преимущество, которого ждал. Угрожающе зарычав, он уклонился от этого титанического удара. Прежде чем Ганг успел восстановиться, сын Балегира подкрался к нему и ударил его по шее неровным краем своего щита. Он ударил его во второй раз, в третий; железо заскрежетало по стали шлема Ганга, когда Гримнир обрушил град ударов на его голову сбоку. Каунар отшатнулся в сторону, повернулся и со змеиным шипением взмахнул топором вверх и вниз, нанеся удар наотмашь, который разрубил бы Гримнира от бедра до плеча… если бы попал в цель.

Удар, оставивший Ганга широко открытым.

Когда над водой разнеслась длинная, пронзительная нота рога Гифа, Гримнир обошел защиту противника и вонзил острие Хата во впадинку на горле Ганга — между воротником его кольчуги и нижним краем шлема. Он пронзил мышцы и сухожилия, перепилил хрящи.

Топор выпал из онемевших пальцев Ганга; его дрожащие руки нащупали застрявшее в трахее лезвие, пытаясь остановить поток черной крови, хлынувший из раны. Он пристально посмотрел в единственный глаз Гримнира. Красная ненависть соответствовала красной ненависти.

— Попался, червяк, — сказал Гримнир. Он плюнул Гангу в лицо, вытащил из его горла длинный сакс и уже был готов столкнуть его с края разрушенного моста, когда кусочки головоломки наконец встали на свои места. Сьйоветтиры. Они ждали крови…

Он рискнул бросить взгляд на удерживаемый врагами берег и увидел эту ведьму, Идуну, стоящую у воды с поднятым посохом. Она что-то кричала, какое-то слово, которое Гримнир не мог разобрать.

Она тоже ждала.

Ждала, что один из них, израненный и окровавленный, упадет в объятия сьйоветтиров. Ждала, что один из них принесет другого в жертву…

Ганг отшатнулся назад, захлебываясь кровью, его пятки зацепились за разрушенный край. Прежде чем он успел опрокинуться назад, в воду, Гримнир выронил свой щит; его рука скользнула вперед и схватила мокрую от крови бороду врага. Он подтащил Ганга к себе и швырнул его на камни, наблюдая, как ублюдок в последний раз дернулся и умер.

Эхо подхватило звук рога Гифа; в ответ Гримнир услышал скрежет килей о каменистую почву; он услышал выкрикиваемые команды и плеск весел, ударяющихся о воду. Сын Балегира обернулся, когда из-за густого покрова обсаженного деревьями берега в воду бухты вышла дюжина четырехвесельных баркасов. Помимо гребцов и рулевого, на каждом из судов с высокими носами также находилось по десять парней из Ульфсстадира — смесь дисциплинированных каунаров Кьялланди и скрелингов-драчунов Балегира, и даже несколько скрагов с луками и пращами. На носу одной из лодок он заметил Скади, которая уже выпускала стрелы. Они должны были переправиться на большой скорости, чтобы достичь дальнего берега прежде, чем эта ведьма Идуна что-нибудь придумает. Манаварг — совсем другое дело. Этот негодяй махнул рукой; Ньол прорычал команду, и из-за дальнего склона холма показалась разномастная фаланга каунаров в красных плащах — человек двести, а может, и больше.

Дело принимало опасный оборот.

Гримнир приложил два пальца ко рту и свистнул ближайшей лодке. Рука на руле принадлежала старому морскому волку по имени Эльд, одному из людей Кьялланди, который носил украденный римский доспех и щит давно умершего легионера. Он изо всех сил налег на руль и подвел лодку так близко, как только осмелился, к основанию разрушенного моста.

— Держитесь крепче, — рявкнул старый Эльд крысам, сидевшим на его веслах.

Гримнир, однако, уже был в движении. Он убрал свой длинный сакс в ножны, затем, отбросив свой щит, схватил щит Ганга и перекинул его через спину. Он подхватил свернутую веревку. Гримнир попятился; на ходу он ослабил веревку и обмотал ее вокруг левой руки. Он остановился, упершись в землю, сделал паузу, выдохнул, а затем бросился к противоположному краю, подальше от лодки…

Гримнир на полной скорости бросился с моста.

Он нырнул в воду, поверхность которой была полна кружащихся лиц с горящими глазами; сьйоветтиры тянулись к нему, их рты были открыты в ожидании ожидаемой жертвы. Они жаждали крови, плоти, которую им обещали.

В последний момент веревка натянулась; она выдержала, и железный крюк, крепивший ее к мосту, тоже выдержал… и Гримнир перелетел через головы сьйоветтиров. Его волосы развевались за спиной, когда он описывал крутую дугу, огибая руины.

— Имир! — взревел он.

И вот он уже над лодкой, над головой старого Эльда, рука которого твердо держала руль. Он увидел безумные глаза гребцов, увидел, как каунары и скрелинги пригнулись и бросились врассыпную, стремясь укрыться у бортов. Решив, что сейчас или никогда, Гримнир освободился от веревки. Он превратился в клубок мускулов и сухожилий, с силой врезался в планшир по левому борту и покатился к носу. Деревянные соединения затрещали, лодка закачалась.

— За дело, вы, крысы! — взревел Эльд удар сердца спустя. — Сейчас же! Если только вы не хотите, чтобы они заплыли в ваши бесполезные задницы! — Он ткнул большим пальцем в сторону правого борта, где вода пенилась и бурлила, когда разъяренные сьйоветтиры бросились в погоню. Гребцы налегли на весла, и лодка рванула вперед.

Мгновение Гримнир лежал, оглушенный. Его ребра болели, и он был уверен, что от удара у него выбило зубы. Он потряс головой, чтобы прочистить ее. Рядом с ним скрелинги гребли в унисон. Дыхание со свистом вырывалось сквозь стиснутые зубы; мышцы трещали, а сухожилия скрипели, как ветер на парусном судне. Они были почти у цели, когда что-то схватило лодку снизу и подняло ее из воды, как ребенок игрушку. Весла рассекали воздух; старый Эльд повис на руле, с опущенными глазами и в ярости.

— Держись! — закричал он.

У Гримнира была доля секунды, чтобы сообразить, что это было, прежде чем силы, подхватившие их, швырнули лодку вперед, как рассерженный ребенок, охваченный истерикой. Лодка прорвалась сквозь кроны деревьев, защищавших эту часть берега. Весла сломались; парни закричали, когда тяжелые ветки сорвали их с мест. Дерево разлетелось в щепки. Гримнир почувствовал, как нос корабля разваливается на части, когда они оттолкнулись от увитой плющом каменной глыбы — одной из древних опор, поддерживавших обращенную к суше сторону моста. А то, что осталось от лодки, пропахало почву и опавшие листья и остановилось в дюжине ярдов от кромки воды.

ПОВЕЛИТЕЛЬ КАУНХЕЙМА вскочил со своего трона. Манаварг не был неуклюжим великаном, как другие ему подобные, но был тонким и хитрым, как змея, что соответствовало его статусу виночерпия Отца Локи в прежние времена. Он был змеем, сыном Ёрмунганда, и змея была его сигилом; под плащом цвета человеческой крови он носил кольчугу из тонкой сетки, а на боку у него висел колючий хлыст. И, подобно змею, он разработал этот план быстро и уверенно, зная, что у него, скорее всего, больше никогда не будет такой возможности: вывести Балегира и Кьялланди наружу, на открытое место. Одним ударом закованного в кольчугу кулака он мог присоединить земли Ульфсстадира к своим владениям. Таким образом, когда Бёльторн сообщил ему о наглости Гримнира, Манаварг один почувствовал, что перед ним открываются новые возможности.

Именно он склонил на свою сторону стремительного Ганга, который был доволен тем, что в одиночку бросился в бой. Он выбрал место. Он подключил Идуну. Он даже оказал честь этому старому оборванцу Снаге, одолжив у него отряд скрагов, хотя Ньол настаивал, чтобы ему и его псам разрешили принять участие в веселье. Несмотря на все это, весь план Манаварга зависел от Идуны.

О, она обещала, что сможет использовать силу сьйоветтиров для его дела; обещала, что сможет установить с ними связь, которая сделает их союзниками Каунхейма.

— Это потребует жертвы, — сказала она ему по секрету. — И не ложку крови. Ганг или отродье Балегира. Духи заберут одного из них… или обоих.

Манаварг согласился, посчитав потерю Ганга приемлемым риском, если это означало уничтожение Балегира, Кьялланди, или их обоих.

— Проследи, чтобы это было сделано во славу Каунхейма.

Однако теперь его безупречный план рушился. Этот никчемный скрелинг, Гримнир, каким-то образом прознал о договоре Идуны; он отказался приносить жертву сьйоветтирам, а затем посмеялся над ними, пока их ярость не выплеснулась наружу. Эти проклятые духи вздымались и корчились, подгоняя лодку скрелинга все быстрее и быстрее, пока, казалось, сотня водяных рук не подхватила ее и не швырнула в деревья.

Сквозь треск дерева и шипение воды Манаварг услышал тонкий вой сьйоветтиров; он мог видеть их искривленные тела, их острозубые лица в молочно-серой пене. Они кричали, требуя крови. Кровь Гримнира.

И Манаварг был в настроении помочь.

Идуна поспешила обратно к правителю Каунхейма. Она тяжело дышала, запыхавшись; она опиралась на свой посох, как старуха.

— Нас предали!

— Или, — ответил Манаварг, и его красные глаза были безжизненны, как у змеи, — ты недооценила его.

Идуна рассмеялась.

— Ба! Тут нечего недооценивать! Этот скрелинг скучен, как ржавчина! А мои дети-идиоты недостаточно сведущи в искусстве, чтобы помешать моему плану! Нет, кто-то проболтался о нашем заговоре, и их болтливый язык выдал нас!

Манаварг одарил ее самой тонкой из улыбок.

— Несмотря ни на что, инициатива по-прежнему за нами. Ньол! Объяви наступление! Лишите их лодки плацдарма. Скраг! — Он повернулся туда, где стоял Снага. — Принеси мне этого скрелинга или его голову.

Снага не двинулся с места. Красные глаза прищурились на разрисованном белым черепом лице.

— Значит, мы вам больше ничем не обязаны, верно? Наша земля принадлежит нам по праву?

— Таково было наше соглашение. Приведи его ко мне живым, и я добавлю вишенку к торту. Я сделаю тебя принцем скрагов.

— Да, мы сделаем это, но я не собираюсь становиться принцем. Мы просто хотим получить тот участок земли, который дал нам Лютр, вот и все, и еще немного для наших друзей. — И с этими словами Снага исчез из задней части павильона.

Идуна плюнула вслед Снаге.

— Ручаюсь, что это твой предатель. Этот червь стремится создать собственное королевство прямо у нас под носом! И именно он донес до нас эту историю… Вероятно, все это время он был в сговоре с Гримниром.

Манаварг заскрежетал зубами.

— Я сожгу эту деревню, когда доберусь до нее, ведьма. А пока надвигается ненастье Одина! Клинки скоро запоют, а щиты разобьются! Сделай что-нибудь полезное или вали отсюда.

По кивку своего повелителя Ньол поднял свой рог и протрубил долгую медную ноту. Рога ответили; постепенно свиньи и сброд Каунхейма нашли свою цель, их щиты со скрежетом сомкнулись, образуя неровную стену. Сомкнутые зубцы их клинков отражали свирепое сияние Иггдрасиля, сверкавшего сквозь дым и разрушения над головой.

ЭХО РОГОВ вырвало Гримнира из беспамятства. Он открыл глаза. Сын Балегира лежал на животе в развалинах лодки, уткнувшейся в узловатый ствол черной ивы. Тонкие лучи света от Иггдрасиля пронзали листву; он слышал стоны и рычание вокруг себя, когда другие члены команды, пошатываясь, поднимались на ноги. Гримнир поднялся на колени и потряс головой, чтобы прочистить ее. Он огляделся. Старый Эльд был мертв, его шея была сломана, пальцы все еще сжимали обломки руля. Трое гребцов пропали без вести, вероятно, их выбросило из лодки после того, как она взлетела в воздух; четвертый истекал кровью на остатках носа, его живот был пронзен деревянным брусом.

Гримнир посмотрел на него.

— Покончи с этим, — прохрипел гребец с полным ртом крови. Кивнув, Гримнир поднялся на нетвердые ноги, подошел к гребцу и вытащил свой нож с широким лезвием. Он схватил крысу за волосы. Дернув его вперед, Гримнир вонзил нож ему в основание черепа. Умирающий скрелинг обмяк.

Гримнир оставил его лежать неподвижно. Он вытер свой клинок, вложил его в ножны и повернулся. «Вставайте, вы, лодыри! Вставайте! День еще не закончен! Найдем дорогу на ту поляну, и давайте ввяжемся в эту чертову драку!» Все восемь засуетились вокруг, подбирая щиты и оружие с обломков своей лодки.

Один из крупных каунаров хмыкнул и сплюнул. «Кто умер и сделал тебя лордом и повелителем, а? Ты не единственный сын Балегира, коротышка!» Гримнир узнал его по россыпи рубцов, толстым мозолям и обнажившимся зубам на левой стороне лица — предсмертному дару полярного медведя. Это был Сеграр, один из его сводных братьев.

— Нет, но я единственный, кто не жалкий ублюдок! — в ответ прорычал Гримнир. — Выходи и сражайся, ты, скотина! Остальные, двигайтесь! Черт бы побрал ваши глаза!

— Сюда! — крикнул один из них. Неровной шеренгой восемь скрелингов и каунаров пробрались сквозь деревья, обогнули каменные выступы, на которых когда-то стоял древний мост, и устремились к поляне.

Гримнир резко остановился, вглядываясь сквозь подлесок в поляну, где стоял шатер Манаварга. Там формировалась стена из щитов, чтобы отразить нападение лодок Ульфсстадира. Гримнир и его кучка бойцов находились между стеной из щитов и павильоном. Он мог видеть Манаварга и его ручную ведьму, Идуну, под тентом с золотыми кистями; Ньол возглавлял стену из щитов. Гримнир не заметил никаких признаков Снаги.

— Бесполезный скраг, — пробормотал он, поворачиваясь. — Смотрите в оба, парни. Вон наша цель. — Но за своей спиной Гримнир насчитал всего пять голов. Четверо скрелингов и этот здоровенный каунар, Сеграр. Остальные трое пропали. Гримнир нахмурился. — А где же ваши приятели, а?

Сеграр сплюнул сквозь изуродованную шрамом щеку.

— Слиняли, скорее всего. Ба! И что с того? Мы поймаем этого, — он кивнул на Манаварга, — и старый Балегир сделает нас лордами.

— Думай головой, скотина, — прорычал Гримнир в ответ. — Никто не слиняет из этой битвы. Если троих не хватает, это означает, что затевается какая-то дьявольщина. Скорее всего, Манаварг завел сюда своих крыс, которые убивают нас одного за другим.

Сеграр рассмеялся.

— Оставайся здесь, если боишься, коротышка! Остальные, давайте возьмем их! Вперед, парни! Сорвем куш! Поднимаемся и атакуем!

Доводы Гримнира остались без внимания. Остальные четверо улюлюкали и выли; этот тупоголовый великан вел их через подлесок, направляясь к шатру из пурпурной и золотой ткани и богатой добыче внутри…

Трое товарищей Сеграра умерли в двух шагах от него, железные наконечники вонзились в их широкие спины, пронзив позвоночники, сердца и легкие. Сам Сеграр не успел сделать и дюжины шагов, как стрела с черным оперением вонзилась в основание его черепа. Он споткнулся и упал. Четвертый скрелинг повернулся, чтобы убежать, но стрела пронзила его висок.

Гримнир развернулся в ту сторону, откуда они пришли, и спрятался за каплеобразным щитом Ганга.

— Ты не такой тупой, как остальные, — раздался голос из-за кустов. В поле зрения появился Снага, по бокам от него Кётт и Блартунга, остальные его приятели окружили их. Всего два десятка скрагов — от сопливых сопляков с жаждой убийства в глазах, едва достающих Гримниру до колена, до худощавых юнцов на пороге зрелости. Они щеголяли доспехами и самодельным оружием — ножами и секачами, короткими копьями и булавами с каменными наконечниками, луками и стрелами. Большинство из них уставились на Гримнира, как компания мясников, рассматривающих кусок говядины.

— Я думал, мы друзья, Трар, сын Траинна, — ответил Гримнир из-за края щита. Лицо Снаги потемнело.

— Это имя мертво, ты, пес! — сказал повелитель скрагов. — И ты тоже скоро умрешь!

Гримнир обнажил Хат. Он отступил назад. На шаг. Два. Пока он не выбрался из подлеска.

— Думаете, вас, крыс, здесь достаточно, чтобы прикончить меня?

— Скоро узнаем, а?

— Сразись со мной сам, — сказал Гримнир. — Один на один.

Снага фыркнул:

— Ты не тупой, но и я не дурак. Ты только что разобрал старика Ганга на части. Даже если и так, я думаю, убить нас будет не так-то просто. Мы…

Гримнир не дал скрагу договорить. Подобно тигру, бросающемуся на добычу, сын Балегира бросился в гущу скрагов. Они взвыли и бросились врассыпную, но Хат в руке Гримнира был как живое существо. Клинок сверкал в призрачном свете Иггдрасиля; одним взмах распотрошил самого высокого из скрагов, вторым ударом Хат погрузился по рукоять в горло другого. Гримнир сбил с ног одного из гоблинов помельче краем своего щита и прикончил его ударом каблука, расколов ему череп, как яичную скорлупу. Но он не дал им передохнуть. Развернувшись, он ударил их снова.

В мгновение ока, залитого кровью, Гримнир убил половину товарищей Снаги. Они были выпотрошены, изрезаны, разорваны на части и растоптаны. Некоторые умерли мгновенно, другие еще корчились на земле, никто не обращал внимания на их жалобные крики. С Хата капала черная слизь. «Что ты говорил, Трар?» — прорычал Гримнир.

— Меня зовут Снага, ублюдок! — Рыча, скраг повел в бой последних своих товарищей. Гримнир не проявил к ним милосердия. Он ударил Блартунгу в горло краем своего щита, отчего жирный скраг покатился по земле; подсек ноги Кётт, когда она снова попыталась подкрасться к нему со слепой стороны, а затем ударил ее по ребрам каблуком своего подбитого гвоздями сапога. Гримнир расправился с оставшимися скрагами, оставив только Снагу.

Они смотрели друг на друга поверх трупов его товарищей, поверх корчащихся и ноющих тел. Гримнир откашлялся и сплюнул.

— Давай уравняем шансы, Трар, — сказал он. Гримнир отпустил щит; одной рукой он расстегнул оружейный пояс, затем ослабил ремни кольчуги и сбросил ее. Он развязал шнурки на своем гамбезоне, снял его и тоже бросил на землю. Он встал напротив Снаги, обнаженный по пояс. Присев на корточки, он вытащил свой топор из мешанины кожи и кольчуги.

Снага был без доспехов. Он наклонился и поднял упавший нож вдобавок к своему топору с каменным наконечником. Он рискнул бросить взгляд на кромку воды, где все еще бурлили сьйоветтиры.

— Победитель получает все, — сказал скраг.

Гримнир усмехнулся:

— А когда было по-другому?

Снага кивнул и атаковал.

Скраг был быстр, даже быстрее Гримнира; он сделал ложный выпад вверх, нанес удар ниже, перевернул нож и полоснул по жилистому животу Гримнира. Древко топора стукнулось о древко; дыхание вырвалось резким сопением, когда их лезвия замерцали и заискрились. И Гримнир хмыкнул, когда скраг полоснул его по бицепсу острием ножа. Когда они отпрыгнули друг от друга, с лезвия сорвалась струйка крови.

Снага — Трар, сын Траинна — был лучшим бойцом, чем имел право быть; лучше любого каунара, с которым сталкивался Гримнир, и, черт возьми, намного лучше большинства скрелингов. Гримнир неохотно признался, что он почти равен ему. Почти.

Крысеныш был быстр, но слишком легок. Ему не хватало веса для нанесения ударов. И если веса не хватало для эффективного удара, его не хватило его и для эффективного блокирования. Зарычав, Гримнир перешел в наступление.

Рука Снаги стала наковальней Гримнира. Он ударил по рукояти топора скрага, по гарде его ножа; он переплел лезвия и использовал свой вес, чтобы откинуть гарду Снаги в сторону. Гримнир ударил его головой, разбив нос. Он выронил свой топор и заехал Снаге локтем в живот, выбил у него из рук каменный топор и сжал его опускающуюся руку с ножом, как в тисках.

Гримнир повалил Снагу на землю, оседлав худое тело. Дыхание Снаги стало прерывистым, когда он боролся с более тяжелым телом сына Балегира. Ухмыляясь, Гримнир повернул лезвие ножа скрага к его владельцу и медленно, но неумолимо вонзил его в его плоть.

— Стой! — Снага тяжело задышал, когда холодная сталь коснулась его желтоватой кожи. — Нет!

И, в последний раз дернув мускулистыми руками, Гримнир вонзил нож в худую грудь Снаги, пронзив мышцы и кости, легкие, горящие от недостатка воздуха, и пульсирующую стенку его сердца. Из отвисших губ Снаги хлынула кровь, и красноватый блеск в глазах скрага погас вместе с ним.

Гримнир поднялся. Он выдохнул, и на его губах заиграла злорадная улыбка. Внезапно позади себя он услышал топот ног. И прежде, чем он успел среагировать, Блартунга — толстый, всеми забытый Блартунга — вонзил упавшее копье в спину Гримнира, справа от позвоночника, и пронзил тело насквозь.

Гримнир взвыл, как умирающий волк. Боль ослепила его; он хотел наброситься, убить — и знал, что должен это сделать, — но эпицентр его внезапной смертельной боли, этот кусок дерева с железным наконечником, пронзивший его тело, завладел каждой его мыслью и каждым нервом. Он почувствовал, как что-то тянет его, этого незваного гостя, покрытого черной слизью, и, не задавая вопросов, двинулся в указанном направлении — вверх. Прочь от трупа Снаги. Оно тянуло к краю все еще бурлящей воды, и он последовал за ним на нетвердых, дрожащих ногах. Он услышал крики; он услышал, как кто-то зовет его по имени.

Гримнир!

— Как ты себя чувствуешь, сукин ты сын? — проревел Блартунга ему в ухо. А потом — ничего. Гримнир медленно шаркал, копье все еще рассекало его тело пополам. До него не доносилось ни звука, кроме медленного биения собственного сердца. Он пошатнулся. Его сердце… замирало, как часовой механизм. С каждым ударом оно билось медленнее. Еще медленнее. Толстый скраг стоял у него за спиной, брызгая слюной и осыпая его проклятиями. Еще медленнее. Два удара. Один. Медленнее.

— Вот ваша кровь! Ваша жертва! — Рыча, Блартунга протащил окровавленный наконечник копья обратно сквозь тело Гримнира и вонзил его в кипящую пену залива Гьёлль.

Сын Балегира ударился лицом о воду. Он услышал смех сьйоветтиров, когда они пришли за ним. Он мог видеть их мертвенно-бледную плоть в глубине, черные впадины глаз, волосы, похожие на озерную траву, обрамлявшие лица, похожие на скелеты. Их руки потянулись к нему…

И когда их скользкие пальцы коснулись его конечностей, он почувствовал, что тьма на мгновение отступила; когда могильная тишина заключила его в свои вечные объятия, Гримнир услышал последний звук — глубокий и властный голос. Знакомый голос. Голос, заставивший сьйоветтиров замолчать; голос, эхом от которого отдавалось даже под водой.

— НЕТ, — сказал голос. — ОН МОЙ.