Судьба Одина

13 КОСТЯНОЙ ПАРОМ

Над озером Гьёлль плыл туман. Одинокий клуб дыма, который приближался в тишине, низко над водой. Гримнир заметил его, когда ухаживал за Хатом, его точильный камень скрежетал по лезвию длинного сакса. Он сидел под импровизированным гонгом, прислонившись спиной к изъеденной червями свае. Прищурившись, он наблюдал, как туман приближается к берегу; его волосы встала дыбом, когда он понял, что туман движется не вместе с ветром.

— Выглядит живым, — пробормотал Гримнир, кивнув подбородком в сторону облака тумана.

Гиф, дремавший в каменной колыбели, зашевелился. Он приоткрыл один глаз, следуя жесту Гримнира.

— Раньше, чем я ожидал, — ответил он. Гиф застонал, поднимаясь, затем оглянулся на Скади, которая не сводила глаз со все еще сопротивляющегося Сеграра. — Подготовь его. — Затем, повернувшись к Гримниру, он сказал: — Позволь мне говорить, маленькая крыса.

Гримнир с трудом поднялся на ноги. Спрятав Хат в ножны, он подошел к тому месту, где Скади побуждала пленника подняться.

— Вставай, шлак, — сказал Гримнир, хватаясь за один конец коромысла и поднимая Сеграра на ноги. — Вставай! Пора посмотреть, чего ты стоишь. Он взглянул на Скади. — Ты уже готова выскочить из кожи и сбежать?

— Фе! — ответила она. — Ты покажешь свое желтое брюхо раньше, чем это сделаю я, негодяй!

— Тогда пошли. — Взявшись за концы ярма, они потащили Сеграра вниз, к краю берега. Этот странный туман рассеивался и таял по мере приближения к причалу; сквозь него Гримнир разглядел киль жуткого длинного корабля, корпус которого был сделан из костей. Пожелтевшие и почерневшие кости, кости белые, как мрамор; бедренные кости, берцовые кости, ребра, бугристые позвонки, расширяющиеся тазовые кости и щитовидные лопатки заменили деревянные перекладины, а на носу была установлена скелетообразная голова огромного зверя — легендарного дракона, — его выступающие наружу челюсти были заполнены зубами, похожими на ножи.

— Имир, — услышал он бормотание Скади. Ее желтые глаза расширились, когда к ней вернулись отголоски детских страхов. Она стиснула зубы, одной рукой двигая рукоять своего меча в ножнах взад-вперед, на всякий случай готовясь его выхватить. Стоявший между ними Сеграр, хотя и не понимал, что происходит, тем не менее дрожал, как новорожденный ягненок.

Вдоль фальшбортов, где разбойники обычно вешали свои щиты, Гримнир заметил двойной ряд выбеленных черепов — человеческих, ётунских, двергских — представителей всех народов, обитавших в тени Иггдрасиля. Странное судно двигалось не на веслах. У него не было ни мачты, ни команды. Оно просто выплыло из-под прикрытия тумана и подплыло к причалу. Под его килем бурлили и пенились воды озера Гьёлль. На корме стояла фигура, держа узловатую руку на румпеле, сделанном из светлой гладкой кости. Существо был массивным, почти вдвое выше Гримнира и втрое тяжелее его; это был ётун, с кожей цвета северных льдов и длинной бородой, оттенок которой напомнил Гримниру грозовые тучи. Глубоко посаженные черты резкого лица, глаза, черные, как безлунная ночь; они были устремлены на берег.

— Давно я не откликался на призывы с твоего острова, скрелинг. Что ты ищешь?

— Проход, О Харбард, — ответил Гиф. — Через озеро и в устье Гьёлля, до дороги Хрехольт.

— И что предлагаешь ты?

Гиф кивнул Гримниру. Вдвоем они со Скади боролись с Сеграром, подтаскивая его к краю причала. Оказавшись там, Гримнир ударом ноги сбил своего сводного брата с ног, бросив его на колени, несмотря на приглушенные протесты. Гиф протянул руку и сорвал капюшон с головы Сеграра. Великан заморгал от внезапного света, ослепленный сиянием Девяти Миров. Его нос превратился в кровавую корку; засохшая кровь запачкала подбородок и края импровизированного кляпа. Сеграр огляделся по сторонам, ища какого-нибудь союзника во всем этом, какой-нибудь выход. Красные глаза, горящие страхом, молили Гримнира о помощи.

Гримнир, однако, лишь усмехнулся.

— Мы предлагаем тебе кровь, О Харбард, — сказал Гиф. — Кровь Балегира Глаза, известного с древних времен как Даинн, сын Трара. — Услышав это, Гримнир искоса взглянул на Гифа, но ничего не сказал.

Нахмурив брови, ётун склонился над украшенным черепами бортом корабля. Один палец цвета льда коснулся подбородка Сеграра, заставляя его поднять голову, по которому текла кровь из разбитого носа. Харбард поднял этот палец, внимательно вгляделся в черное пятно, затем нерешительно прикоснулся к нему языком. Ётун нахмурился и сплюнул.

— Разбавленная, как и вся кровь твоего вида, скрелинг, — сказал Харбард. Он огляделся, его взгляд остановился на Скади. — Дай мне и эту тоже. Что скажешь?

Прежде чем Гиф успел ответить, прежде чем Скади успела отреагировать, голос Гримнира хлестнул, как кнут с железными зазубринами.

— Только тронь ее, — прорычал он, — и я раскрою твой жалкий череп прежде, чем потоплю это жалкое подобие лодки!

Резким жестом и предупреждающим шипением Гиф попытался заставить его замолчать.

Харбард перевел свой черный взгляд на Гримнира.

— Ты слишком высокого мнения о себе, маленький скрелинг, — сказал ётун, скорее удивленный, чем рассерженный. — Назови себя.

Гримнир выпрямился во весь рост:

— Меня зовут Гримнир. Человек в капюшоне и проклятие моего рода! Я последний из рода Балегира, который досаждал Мидгарду; последний каунар, который охотился на сыновей Адама! Я ходил по ветвям Иггдрасиля и сотрясал кости Имира! И если ты испытаешь меня, ётун, я добавлю к своим многочисленным именам еще и Крушителя-кораблей и Убийцу паромщика!

Великан моргнул. Его темные глаза сузились, когда он что-то вспомнил.

— Человек в капюшоне. Я слышал о скрелинге, который так себя называет. Сьйоветтиры говорят о нем шепотом, боясь произнести его имя. От болтливой Рататоск, которая разносит сплетни от корней Иггдрасиля до его вершины, я тоже слышал это имя. Ты тот самый Гримнир, который убил Локейских ведьм, хитрую Гьяльп и свирепую Имд?

Гримнир выпятил грудь. Что-то среднее между улыбкой и насмешкой промелькнуло на его суровом лице.

— Тот самый.

— Но одна из сестер сбежала от тебя, так? Жестокая Атла? Она ищет тебя, скрелинг. Она поклялась отомстить. Неужели это тебя не пугает?

Гримнир засунул большие пальцы за оружейный пояс.

— Почему я должен бояться? Возьми его в качестве платы, — Гримнир толкнул Сеграра в плечо, — и доставь нас на дорогу Хрехольт. Когда эта Атла найдет меня, я подарю тебе еще один череп ведьмы для твоей коллекции! Что скажешь?

При этих словах Харбард обнажил острые белые зубы в свирепой ухмылке:

— Я принимаю твою плату, Гримнир из Настронда.

Как только эхо слов ётуна затихло, Гримнир услышал жуткий скрежет, как будто концы сломанных костей встретились и заскрежетали друг о друга. Гримнир отступил с ядовитым проклятием, когда из переплетения костей на носу корабля появились две скелетоподобные руки. Они сгибались и разгибались, с длинными пальцами и острыми когтями. Стоя на коленях, плененный Сеграр бился и пытался подняться. Он начал вырываться, когда первая из них схватила его, затем вторая. Ярмо сломалось под чужими пальцами; цепи соскользнули на землю и зазвенели по камням. Внезапно свободный, Сеграр стал колотить и царапать скелетоподобные руки, пока костяшки его пальцев не разбились в кровь. Все безрезультатно. Руки из разнокалиберных костей схватили его и подтащили к килю. Втащили в киль. Крики Сеграра из-за кляпа были пронзительными, с оттенком безумия, и они не стихли даже тогда, когда голодные кости корабля впились в плоть его спины…

Не обращая внимания на эту отвратительную какофонию, Харбард жестом пригласил их троих подняться на борт.

СЕГРАРУ ПОТРЕБОВАЛОСЬ некоторое время, чтобы умереть. Его черная и зловонная кровь запятнала нос корабля, рассекавшего воды озера Гьёлль; сьйоветтиры прыгали под его килем, как падальщики, смеясь и распевая песни над несчастьем Сеграра, стремясь схватить кусочки мяса и потроха, которые падали с корпуса, когда корабль пожирал его кости.

Паром Харбарда был построен без учета комфорта его пассажиров. Они втроем скорчились в центре корабля, там, где должна была находиться мачта. Если Гримнир и испытывал хоть малейшее беспокойство по поводу судьбы своего сводного брата, он этого не показывал. Что сделано, то сделано, и не в его характере было раздумывать над своими поступками.

— Ты думаешь, Нагльфар будет таким? — внезапно спросил он, нарушив их молчание.

Скади выглядела смущенной:

— Нагльфар?

— Да, Корабль из гвоздей, который придет за нами после того, как прогремит Гьяллархорн.

Она пожала плечами.

— Фе! Никогда об этом особо не задумывалась. — Из киля донесся долгий, протяжный крик; Скади переступила с ноги на ногу. — Зубы Хель! — сказала она. — Просто убей уже этого мудака.

Гиф внезапно поднялся. Он оглянулся на Харбарда, который стоял у руля. Мир вокруг них был окутан туманом. Они не могли видеть воду дальше, чем на расстояние вытянутой руки, но каким-то образом немногословный ётун мог направлять их — по-видимому, к месту назначения.

Кряхтя, Гиф неторопливо повернулся и подошел к Паромщику.

— Ты думаешь, он смилостивится над тем беднягой, там, внизу?

Гримнир злобно усмехнулся. «Этот бедняга, как ты его называешь, был бы счастлив поменяться с тобой местами и развлечься за твой счет, в придачу. Нет! Я думаю, у него на уме что-то другое». Гримнир напряг слух. Сквозь крики и бульканье, тихий плеск воды и голоса сьйоветтиров он расслышал знакомое имя: Радболг.

— Ты, должно быть, что-то слышал о нем, добрый Харбард, — говорил Гиф. — Некоторое время назад он ушел из Каунхейма по Дороге Ясеня с двумя спутниками и отправился искать известия о Спутанном Боге, Отце Локи.

— Я снова говорю тебе, Гиф, сын Кьялланди: до моих ушей не доходило ни слова о Радболге, сыне Кьялланди или его спутниках… А у меня действительно длинные уши. Если он и шел по Дороге Ясеня и блуждал по Нижним Мирам, никто не заметил его прихода или ухода.

Гиф, неохотно, кивнул:

— Благодарю тебя, О Харбард.

Нахмурив брови, Гриф вернулся в центр длинного корабля.

— Что он сказал? — спросил Гримнир. — Слышал ли он что-нибудь о Радболге?

Гиф рассеянно пожал плечами:

— Ничего. Кажется, Радболг исчез.

— Фе! Это вообще возможно?

Гиф взглянул на Скади.

— Нет. Кто-то наверняка видел его или слышал о нем; какой-нибудь дух, жаждущий возмездия, почувствует его приход и распространит весть. И если бы они убили его, ни один дух, обитающий в Нижних мирах, не смог бы удержаться от крика о том, что происходит со скрелингом, сыном Кьялланди. Я гарантирую, происходит что-то еще.

Некоторое время все молчали; затем Гримнир искоса взглянул на брата своей матери.

— Ты что-то сказал Харбарду там, на берегу. Ты назвал Балегира, того старого пьяницу, который меня зачал, другим именем.

— Даинн, сын Трара?

— Да, и в чем суть дела?

— Помнишь, я говорил тебе, что эта навозная крыса, Снага, — твой двоюродный брат?

Гримнир кивнул:

— Ты сказал, что в те дни он был известен как Трар Младший, сын Траинна.

— Ну, твой старый отец был братом Траинна, — сказал Гиф. — Так вот, Траинн-старший был известным кузнецом. Он пользовался большим расположением короля Двалина в Нидавеллире, когда мир был молод. Так вот, у этого старого ублюдка было три сына, и все они были кузнецами, как и их отец. Старшим был Траинн, отец Снаги, который был кузнецом по золоту. Наинн был средним братом, и он был кузнецом по железу.

— Это он выковал Сарклунг, — сказал Гримнир. — У меня были… дела с его сыновьями в Мидгарде. Сын Наинна, Нали, спланировал возрождение этого проклятого змея, Злостного Врага.

— Твой отец, Даинн, был самым младшим, и он был всего лишь скромным кузнецом по серебру. — Гиф переступил с ноги на ногу. — Траинн заслужил имя, выйдя из тени своего отца, куя украшения богов. Наинн прославился тем, что выковал оружие для владык Ётунхейма. Но маленький Даинн… он не прославился ничем, потому что, по его мнению, серебро было металлом ведьм и женщин, и никакие великие произведения искусства нельзя было выковать только из серебра. Эта горечь нарастала.

— После долгих лет тяжелого труда в тени своего отца и братьев, когда он проклинал свою судьбу, Даинна, сына Трара Старшего, посетил герольд Локи. — При этих словах Гиф приложил раскрытую ладонь к груди и отвесил насмешливый поклон. — Мой хозяин восхищался серебром и считал его лучшим и благороднейшим из металлов. Но в те времена между домом Трара Старшего и домом Кьялланди была вражда, и твой старый отец не захотел иметь со мной дела.

— Мне сказали, что причиной была моя мать, — сказал Гримнир Скади. — Наинн хотел заполучить ее, но она была обещана сыну короля Двалина — будь проклята верность Трара королю. Старый Наинн даже выковал для нее Сарклунг, надеясь соблазнить ее нарушить обещание.

— Уже тогда Скрикья стремилась к власти, — сказал Гиф. — Когда Даинн отказался выслушать от меня то, что предлагал мой хозяин, Локи сам отправился к нему. Сладкими речами и лживыми обещаниями Спутанный Бог заманил Даинна в пиршественный зал Манаварга, своего виночерпия. Там, под предлогом блота,[20] слуги Локи накормили девять домов двергов, тем что он собрал из последов своих чудовищных детей… и мы изменились.

— Эта гнида, называющая себя моим отцом, — сказала Скади. — Он не был лордом. Какой дом претендовал на его предательскую шкуру?

— Скэфлок — один из родичей Храуднира, — ответил Гиф. — Троюродный брат по материнской линии. После той первой ночи под сводами Манаварга, Спутанный Бог поручил нам привести к нему тех из наших родственников, кто мог бы оказаться полезным. Храуднир привел Скэфлока на вторую или третью ночь, и как раз тогда король Двалин пронюхал, что что-то не так.

— Этим предательством мы тоже обязаны Дому Трара. Отпрыск Траинна попробовал мясо, предложенное Локи, испугался и убежал домой к своему отцу. Что ж, Траинн лишил жизни своего сына, а затем пожаловался собственному отцу, который пожаловался королю. Тем временем Даинн наслаждался своей новообретенной силой. Он стал сильнее, быстрее и свирепее своих братьев. Он отказался ковать серебро и украл у Наинна слитки железа. Из этих слитков он принялся своими руками с черными ногтями ковать оружие, и, например, выковал булаву, которую назвал Могронд, Трупобоец. Даинн сражался, враждовал и убивал тех, кто переходил ему дорогу. Его преступления были таковы, что еще до нашего изгнания из Нидавеллира Трар Старший проклял его, назвав чудовищем, и изгнал из кузницы. «Мой сын мертв! — воскликнул он — Я нарекаю тебя Губитель![21]»

— Балегир, — сказал Гримнир.

— Но твой старый отец посмеялся последним. В ночь нашего бегства из Нидавеллира, под затянутым облаками небом, он и Кьялланди заключили соглашение. Они прокрались в кузницу Трара Старшего и убили его, пока он спал. Затем они напали на среднего брата, Наинна. Кьялланди убил его и захватил Сарклунг. Последний брат, Траинн, пережил эту Долгую ночь только потому, что был на похоронах своего сына, который теперь называет себя Снагой.

— Фе! — воскликнула Скади. — Это объясняет, почему эти засранцы так нас ненавидят.

— Нет ничего более жестокого, чем война между сородичами.

Гримнир нахмурился:

— Давно хотел спросить тебя… как твоя мать-ведьма оказалась с этой змеей, Манаваргом?

Взгляд Гифа стал мрачным:

— Как ты думаешь, где Скрикья научилась своей жажде власти? Не от нашего отца. Кьялланди нет равных как военачальнику, но он и не король. Он хочет только того, что может удержать в кулаке. Идуна, однако… Идуна хочет гораздо большего. Ее притягивают амбиции Манаварга. Она…

Слова Гифа оборвались. Он посмотрел мимо Гримнира и Скади, на нос длинного корабля, и медленно поднялся. «Клянусь Имиром, такое зрелище не каждый день увидишь». Гримнир искоса взглянул на Скади, которая последовала примеру Гифа. Она тихо присвистнула. Гримнир, сидевший на корточках спиной к носу, распрямился и обернулся.

Туман, окутывавший корабль, рассеивался, его завитки вились в эфире и таяли. Справа от Гримнира возвышались крепостные стены Нидафьолла — зазубренные ледяные горы, ограждавшие границы Хельхейма; слева — холодные леса Ётунхейма, земли гористой и жестокой. Длинный корабль двигался между ними, пересекая широкое устье реки Гьёлль. А впереди, там, где река сужалась, Гримнир заметил сверкающий мост между двумя мирами, освещенный мириадами колдовских огней Иггдрасиля.

— Так это и есть Гьялларбру, да?

— Да. Последний мост на Хельвеге, тень-дороге к вратам Хель, — сказал Гиф. Сделанный из дерева и черного железа, мост через Гьёлль был покрыт крышей из чистого золота; под крышей пролегала защищенная дорога, ведущая из мира живых в царство мертвых. — Спутанный Бог пытался жульничеством пройти через Гьялларбру, думая, что земли за его пределами станут прекрасной крепостью для его невесты Ангрбоды и их детей. Всеотец переиграл его. Он поставил воительницу-ётуна охранять мост и постановил, что переходить по нему разрешается только мертвым. Как ни старался Отец Локи, он не мог пройти мимо нее. Как ее зовут?

— Модгуд, — сказал Харбард у них за спиной. — Ее зовут Модгуд. Она по-прежнему охраняет Гьялларбру, провожая мертвых до порога Хельхейма и держа всех остальных на расстоянии.

— Ага, Модгуд. — Гиф хмыкнул. — Иронией всего этого была сама Хель. После того как асы забрали детей Ангрбоды из Железного леса и подарили их Одину, Хель так расстроила его, что Всеотец провозгласил ее королевой мертвых в тех самых землях, которые ее отец искал, чтобы завоевать для нее наследство.

Длинный корабль скользил под изогнутым пролетом Гьялларбру; по обоим берегам возвышались сваи из древнего, покрытого мхом камня; в тени под мостом Гримнир заметил стайку троллей, неподвижных, если не считать холодных желтых глаз. Они наблюдали за проплывающим мимо длинным кораблем с бесстрастными каменными лицами.

За мостом река пенилась, петляя по каньонам с отвесными стенами. С одной стороны, со лба Нидафьолла стекал тающий лед, с высоких перевалов завывал мертвый ветер из Хельхейма; с другой стороны, сосны и кедры, старые как Время, стояли на страже этой спорной границы, раскачиваясь на ураганном ветру, как бессмертные солдаты в войне живых против мертвых.

Впереди лежала более спокойная вода, и длинный корабль вошел в узкое озеро — ватр на языке народа Гримнира, то, что кельты назвали бы лох, — где на вершине холма, среди леса из сосен, ясеня и бузины, на стороне Ётунхейма, стояла разрушенная цитадель. Харбард направил свой корабль к полосе гальки и песка у подножия этого увенчанного руинами холма.

Трое скрелингов собрали свое оружие и пожитки. На Гифе был хауберк поверх гамбезона из алой ткани, на груди поблескивал череп оленя, который был символом дома Кьялланди. Брюки из толстой кожи обтягивали его бедра; из кожи же были и подбитые гвоздями сапоги, которые царапали костяную палубу корабля. На бедре у него висел меч с широким лезвием, еще он нес копье и щит.

Скади была одета в ту же боевые одежду, которые Гримнир принес для нее из логова Локейских ведьм, — кольчужную рубашку поверх кожаного гамбезона, брюки из усиленной кожей ткани и сапоги, подбитые железными гвоздями; при ней были меч и нож, а также черный боевой лук, подаренный ей Гифом перед заливом Гьёлль, и два пучка стрел с широкими наконечниками.

Гримнир, тем временем, потуже затянул оружейный пояс, чтобы было легче дотянуться до рукояти Хата, на которой была вырезана голова дракона. Его оружием были длинный сакс и бородовидный топор, широкий римский кинжал и стилет в сапоге. Его гамбезон и турецкая кольчуга доходили ему почти до колен, на каждой пряжке были жутковатые магометанские руны, словно талисманы от бед, которые не должны были с ним случиться.

Все трое несли на плетеных ремнях закупоренные бутылки с разбавленной медовухой и кожаные сумки, набитые всякой всячиной, до которой могли дотянуться руки с черными ногтями: копчеными окороками свинины, парой запеченных голубей, наполовину обглоданными буханками хлеба, твердым сыром, сушеным нутом и луком.

Корпус длинного корабля с хрустом ударился о берег. Гиф перевел взгляд с одного на другую.

— Вбейте это в свои тупые головы, мои крысы, — сказал он. — Это не Настронд. Ты получаешь удар ножом в глотку, и длинный и бесполезный клубок твоей жизни обрывается, как перерезанная нить. Шансов больше нет. Вы понимаете?

Скади кивнула. Гримнир откашлялся и сплюнул.

— Тогда нам лучше всего добраться туда, куда мы направляемся, и побыстрее, старый пьяница. Мы можем подойти еще ближе? — Гримнир посмотрел на призрачные очертания сьйоветтиров, прячущихся на мелководье. — Фо! Тогда позволь мне идти первым. — Не дожидаясь, пока Гиф или Скади обратят на него внимание, Гримнир перевалился через борт корабля. Он по пояс погрузился в воду, пахнущую солью и пеплом.

Как только его ноги коснулись дна, сьйоветтиры убежали.

— Что ты сделал, поссал в воду? — спросила Скади, опускаясь рядом с ним. — Тебе придется научить меня этому трюку.

— Когда я узнаю, что это за трюк, ты узнаешь первой. — Гримнир огляделся по сторонам, уверенный, что эти проклятые твари что-то замышляют. Духи отступили на глубину. — Пошли, старый пьяница!

Когда Скади, шлепая по воде, направилась к берегу, оставив Гримнира ждать у борта корабля, Гиф повернулся к хозяину Костяного парома:

— Наша благодарность, О Харбард.

— Не благодари меня, сын Кьялланди. Я не оказал тебе никакой услуги и, возможно, нарушил равновесие в Девяти Мирах, переправив тебя сюда. Только Судьбы знают наверняка.

Гиф ответил натянутой улыбкой и кивком, а затем последовал за двумя другими за борт. Вместе с Гримниром он, пошатываясь, пробирался по заросшему водорослями мелководью.

— Не забывай, скрелинг, — проревел Харбард, перегибаясь через украшенные черепами перила своего длинного корабля и отталкиваясь шестом от берега. — Мне причитается голова ведьмы!

— Протяни руки, ты, ублюдок-ётун, — крикнул Гримнир через плечо. — Пусть то, что тебе причитается, наполнит одну, а дерьмо — другую. Посмотрим, какая из них наполнится быстрее!

Смех Харбарда разнесся над водой.

— Ты забавляешь меня, Гримнир из Настронда! Надеюсь, смерть настигнет тебя последним!

— И тебя, Паромщик!

Скади добралась до берега первой. В тот момент, когда ее нога коснулась твердой земли, с вершины холма донеслась ушераздирающая какофония. Множество воронов вылетело из разрушенной цитадели. Они бросились врассыпную, визжа, как часовые, завидевшие врага.

— Фе! — пробормотала она. — Это не сулит ничего хорошего.

— Не пройдет и часа, как каждая провидица, прорицательница и великанша, любящая сейд, узнают, что каунар ступил на землю Ётунхейма, — сказал Гиф, выходя на берег и неприязненно наблюдая, как вороны рассеиваются. — Начнется увлекательная игра — кто доберется до нас первым, — призом в которой будут наши головы. Нам лучше поторопиться.

Деревья подступали почти к самой кромке воды. Впереди шел Гиф, за ним Скади, ее желтые глаза были настороженными; Гримнир замыкал шествие. Когда они поднимались по склону холма, карабкаясь по обнажившимся корням, как по ступеням в каком-нибудь древесном соборе, Гиф указал на дорогу перед ними:

— Это Хрехольт. Лес Трупов. Если вам дороги ваши шкуры, не рубите здесь дрова.

— Почему?

— Посмотри внимательнее, маленькая крыса. Посмотри на деревья.

Гримнир так и сделал. Большинство из них были морщинистыми стариками, скрюченными, как старухи, и одетыми в плащи осеннего цвета; единственный глаз Гримнира различал в их очертаниях формы: ноги, торсы, руки, лица.

— Что это за дьявольщина?

— Это убитые дети Хильдемур, Старшей Матери, кладбище ландветтиров. Не рубите дрова в Хрехольте, вы, уроды! Только не это, если хотите добраться до Мимисбрунна целыми и невредимыми.

Гримнир фыркнул, и его губы искривились в усмешке:

— Где же эта проклятая дорога, по которой мы должны идти?

— Мы на ней, — сказал Гиф. — Посмотри под ноги.

Гримнир отступил в сторону и посмотрел вниз. Под его пяткой, вровень с землей Хрехольта, лежали камни необычной формы. Цепочка из них пробиралась сквозь корни и кочки, сквозь холмы опавшей листвы и мусор бесчисленных лет.

Каждый камень напоминал плоское, обращенное вверх лицо.

Более того, Гримнир мог различить детали: некоторые явно были бородатыми двергами, другие — альвами, как светлыми, так и темными; среди них были лица ётунов и густобровых троллдволков. Он даже заметил несколько каунаров с пронзительными взглядами. Что, однако, поразило, так это выражение лиц каждого из них. Все они, до последнего, стояли с открытыми ртами, их черты застыли в тот самый миг, когда они издавали предсмертный вопль.

— Имир, — пробормотал Гримнир.

— Срежь ветку с одного из деревьев Старшей Матери, — сказал Гиф, — и это будет ее возмездием.

Гримнир опустил руку с длинными пальцами на рукоять своего бородатого топора. Он постучал черными ногтями по стали, искоса оглядывая единственным глазом ветви вокруг себя.

— Посмотри на себя! — сказала Скади. — Ты действительно думаешь об этом, так? Отрубить ветку, просто чтобы посмотреть? Фе! Мы никогда не доберемся до Мимисбрунна и не вернемся обратно, если ты будешь заниматься фигней!

Гримнир ощетинился.

— Нар! Именно я буду причиной, по которой ты вернешься, ты, дристящая птичка!

Однако Скади лишь покачала головой и сократила расстояние между ними и Гифом.

С узловатых ветвей бузины, молчаливый, как смерть, огромный ворон заметил их приближение. Он не двигался, этот зверь, не издавал ни звука, в отличие от своих хриплых сородичей. Он просто наблюдал. Наблюдал и запоминал.

Мимисбрунн…

ЖЕЛТЫЕ ГЛАЗА Идуны открылись.

— Мимисбрунн, — прошептала она.

Далеко под Вингамейдом, где Манаварг встретился на совете с этим уродом Балегиром, в одиночестве сидела ведьма Каунхейма. Она сидела в окруженной тенями комнате, вырубленной из живого дерева Иггдрасиль, вымощенной каменными плитами и освещенной янтарным светом свечей. Идуна раскинулась на кресле с высокой спинкой, вырезанном из священного ясеня и окутанном дымом от золотой жаровни; на низком столике перед ней, в оправе из камня с выгравированными рунами, лежало зеркало из вулканического стекла. Идуна изучала его, и ее цитриновые глаза горели. Когтистый палец тревожно постукивал по подлокотнику кресла.

Зеркало ничего не отражало. Вместо этого оно показывало то, чего она не могла видеть; из своей темноты оно давало свет. Оно давало ответы. Мимисбрунн. В ее воображении пейзаж, населенный ее врагами, начал обретать очертания. Этот дьявол, Гримнир, ее сын, и не менее вероломная дочь вероломного Скэфлока направлялись к Источнику Мимира. И, как только они получат ответы на свои вопросы, они вернутся в Настронд.

Как? Как они вернутся? Глаза Идуны сузились. У них не было платы для этого зверя, Харбарда. Как же тогда? «Дорога Ясеня? — сказала она. — Или?..»

Ее слова замерли, когда в глубине ее сознания зародилось смутное подозрение. Одной рукой, похожей на когтистую лапу, она достала из шелкового мешочка, лежавшего на столе, крошки смолистых благовоний. Она рассыпала их по углям в жаровне. Поднялся новый столб ароматного дыма. Идуна наклонилась над жаровней и глубоко втянула дым в легкие.

Она выдохнула. «Хугсья дроттнингар! Сина! Покажи мне Трара Младшего, сына Траинна. Дай мне услышать его голос. Сина, хугсья дроттнингар! Сина!» И зеркало услышало. Его поверхность закружилась, как будто внутри все еще кипел огромный жар, вызванный его созданием. Стекло затрещало и заскрежетало. Вскоре изображение приобрело форму, барельефные фигуры двигались по поверхности, их черты были нечеткими.

Идуна наклонилась еще ближе, благовоние коснулось ее разрумянившихся щек. Она сосредоточила всю свою волю на зеркале. «Сина, хугсья дроттнингар!» — прошипела она.

И внезапно ей показалось, что она стоит среди них.

— Потому что это наш путь, длиннозуб, — говорил Снага. Он стоял на дне глубокой впадины, где каменные плиты были наполовину врыты в землю, словно ступени. Скраг указал туда, где в склоне холма скрывалась пещера, заросшая мхом и колючками. Изнутри клубились испарения; слышались завывания — возможно, ветра, но, возможно, зловещих духов, обитающих в этом месте.

Снага был не один. Идуна нахмурила брови. Кётт, та самая убийца, стояла плечом к плечу с ним, обнажив ножи. Им противостояли шестеро скрелингов. Она узнала сына своей дочери, Хрунгнира, и еще одного из потомства Балегира, Нэфа со шрамом на шее, который держал в одной руке топор. Он был худощав и костляв, как старая гончая, в его гладких черных волосах были вплетены кусочки кости с выгравированными на ней рунами и янтаря. Остальные четверо были негодяями самого низкого пошиба, безжалостными головорезами в поношенных кольчугах и плохо выделанных шкурах, худыми, как голодные волки. Возглавлял их Скэфлок, обладавший величественным видом принца; каунар с прямыми конечностями, безбородый, со зловещим блеском в глазах. Он наблюдал за происходящим с отстраненным, даже веселым видом.

— Ты идиот, если думаешь, что мы туда полезем! — рявкнул Хрунгнир.

— Ты хочешь поймать этого засранца или нет? — спросил Снага. — Я и мои приятели, немного темноты нас не пугает. Мы отправляемся за этим убийцей, мешком с червями! Балегир сказал, что вы надежные ребята. Похоже, он ошибся…

— Держи это имя подальше от своего грязного рта, коротышка!

— Или что, длиннозуб? — Снага сплюнул. — Возвращайся к маминым юбкам, если у тебя не хватает духу сделать то, что нужно! А как насчет остальных?

Скэфлок и его бандиты обменялись взглядами; затем, пожав плечами, Скэфлок сказал:

— Мы последуем твоему примеру, скраг. Если это означает вернуть расположение старого Одноглазого, тогда что такое немного колдовства?

— Я в деле, — проскрежетал Нэф, пригвоздив Хрунгнира кислым взглядом. — Как и он. Держи свой вонючий рот закрытым, ты, жалкая задница! Ты ведешь прекрасную игру, но сейчас самое время поставить голову на кон. Мы…

Идуна резким жестом заставила зеркало замолчать и откинулась на спинку кресла.

— Выходи, — сказала она, обращаясь к нише позади себя. — Выходи. — Внезапно воздух наполнился угрозой, зловонием могильного холма и кургана. Теневая фигура шевельнулась, что-то мертвенно-синее; что-то закутанное в темный плащ и низко надвинутую шляпу. — Ты слышал их? Они идут по Андирэд, Подземной дороге. Ты сможешь добраться до них вовремя?

Существо пошевелилось, потом кивнуло.

— Хорошо. Интуиция подсказывает мне, что Гримнир вернется в Настронд именно этим путем — при условии, что он переживет путешествие в Мимисбрунн и обратно. Иди за ними, дитя. Убей Трара Младшего, сына Траинна, которого его народ называет Снага, и всех, кого найдешь вместе с ним. Затем спрячься и, когда придет время, убей Гримнира, сына Балегира, и его спутников, прежде чем они ступят на землю Настронда. Принеси мне голову Гримнира. Ты понимаешь?

Фигура скованно поклонилась, прежде чем, шаркая, удалиться обратно в свою нишу, ее поступь была полна угрозы, когда она уходила невидимыми путями.

Далеко под Вингамейдом, где отряды боевых воронов собирались под знамя змеи, Ведьма Каунхейма сидела в одиночестве, снова.