Судьба Одина

2 СКРАГ-ЛОРД

— Твой маленький питомец хорош, Снага, — произнес чей-то голос. — Очень хорош. Моему отцу не помешал бы такой охотник. Мы могли бы договориться о цене, ты и я.

— Кётт не продается, — ответил Снага. Его взгляд метался от Кошки к Гримниру и обратно.

В поле зрения появилась фигура. Гримнир увидел высокого каунара, стройного и мускулистого, как датский разбойник. У новоприбывшего были длинные черные волосы, причесанные, надушенные и скрепленные кольцом из кованого железа. Он был более смуглым, чем Гримнир, надменным и жестоким, и носил редкую среди своего народа короткую остроконечную бороду, собранную на концах бусинкой из резной кости. Он опирался на тяжелое копье с зазубренным наконечником; под роскошным красным плащом блестела кольчуга.

Новоприбывший снова рассмеялся.

— Все продается, маленький Снага. — Он оглядел Гримнира с ног до головы, и его губы искривились от неприкрытого презрения. — Все.

— Сколько стоит тряпье, которое на тебе надето, негодяй? — прорычал Гримнир.

Пришелец едва заметно сплюнул.

— Я разберусь с тобой через минуту, скрелинг, — сказал он; обращаясь к Снаге, он добавил: — Я пришел за гельтом, ты, грязный скраг! И я говорил тебе, что мой отец претендует на эту землю. Она была подарена ему самим королем Манаваргом. Так что, если ты и твоя маленькая банда свиней хотите на ней жить, платите гельт!

Хотя Снаге не хватало веса и мускулов, он не был лишен мужества. Он выпрямился во весь рост и посмотрел на новоприбывшего с решительной усмешкой на губах:

— И я говорил тебе, Сколльвальд, что твой драгоценный Манаварг не имеет никаких прав на эту землю, так что не ему ее отдавать! Ни твоему старому отцу, никому! Этот участок находится под защитой Лютра! Мы тебе ни хрена не заплатим!

Гримнир заметил, что улыбка Сколльвальда ни на секунду не угасла. Даже когда он двигался, выбросив вперед руку, словно разжимающуюся пружину, на его лице, обрамленном нелепой бородой, играла все та же снисходительная улыбка. Его копье метнулось вперед, маленькая Кётт отскочила в сторону, но Блартунга — толстый Блартунга — не был ни таким быстрым, ни таким удачливым. Копье Сколльвальда пронзило ткань, плоть и кости; тяжелый наконечник ударил Блартунгу в бок, заставив его с воплем агонии упасть на колени. Однако, прежде чем Снага или Кётт успели нанести ответный удар, Сколльвальд резко повернул копье и отвел его назад, с наконечника капала черная кровь. Он направил его на двух оставшихся скрагов.

— Где теперь защита этой крысы Лютра? Сразит ли он меня, как я сразил твоего приятеля? Ха! Лютр — никчемный скрелинг! — Сколльвальд искоса взглянул на Гримнира. — Тебе лучше доверять бешеной собаке.

— Как тебя зовут, крикливая обезьяна? — спросил Гримнир.

Снага открыл рот, чтобы ответить.

— Это…

Гримнир остановил его резким жестом.

— Я не тебя спрашивал! Назови себя, свинья!

Новоприбывший расправил плечи:

— Ты не заслуживаешь моего имени, скрелинг! Но я сыграю в твою маленькую игру. Я Сколльвальд, сын Ганга Трехрогого, принц Каунхейма и предводитель Истинных Сынов Локи!

Гримнир фыркнул:

— И это все?

— Я был на правом фланге в Железном Лесу, шавка! Когда асы выступили против нас, желая прибрать к рукам детей Спутанного Бога, мы выступили против проклятого Тора!

— И Тор растоптал вас, так? И все равно забрал детей нашего лорда? — ответил Гримнир, и ледяная улыбка искривила его тонкие губы. — Это и есть источник твоей гордости? Ты считаешь себя могущественным, потому что не справился с поручением, которое возложил на тебя Спутанный Бог? Потому что сын Одина растоптал тебя? Фо!

Сколльвальд ощетинился.

— Тогда назови себя, скрелинг, если ты считаешь, что твоя кровь чище моей!

— Чище? Ха! — Гримнир рассмеялся. — Твоя кровь такая же черная и зловонная, как и у любого из нас, болван! Дела, а не кровь, вот что отличает нас друг от друга. Что касается моих имен, то им нет числа! Меня называют Создателем Трупов и Гасителем Жизней; я Несущий Ночь, Сын Волка и Брат Змея. Я — Человек под капюшоном, последний бессмертный герольд Спутанного Бога. Последний из рода Балегира, Чума Мидгарда, последний, кто охотился на сыновей Адама.

— Для ублюдков Лангбардаланда я хуорко! Да, я — орко и огр! — Гримнир широко развел руками. — Для певцов гимнов Англии я — оркней! Проклятые ирландцы назвали бы меня фомором, а для народов Севера, датчан, шведов и скандинавов, одержимых роком, я — скрелинг! Для Киевской Руси и бояр Хольмгарда я — Лихо, Крадущийся-в-Ночи; для греков Миклагарда я — лорд калликанзаридов. Я — все это, ты, свинья с молоком вместо крови, и ничего из этого! Я — каунар!

— Я убийца Хроара, Хротмунда Бадонского, Нехтана Вестальфарского, Бьярки Полудана и еще тысяч людей, помимо этих! Я ходил по ветвям Иггдрасиля и сотрясал кости Имира! Я стоял в стене щитов в Хлуайн-Тарбе, за стенами Дублина и на жалких крепостных валах Храфнхауга против певцов гимнов Конрада, Призрачного Волка из Скары! — Гримнир сжал руку с черными ногтями в кулак. — И этой рукой Злостный Враг — этот пожирающий грязь змей, Нидхёгг — был освобожден из своей тюрьмы и напущен на Мидгард! Рукой Гримнира!

Сколльвальд медленно наклонился, откашлялся и сплюнул.

— Все это так, а ты все равно всего лишь рожденный в грязи скрелинг! Ба! Кому нужна рука Гримнира? Это голова Гримнира, которую я отнесу своему отцу! А когда мы закончим с ней, мы обернем ее красивой лентой и отошлем обратно твоему отцу-бастарду!

Гримнир не пошевелился. Он лишь усмехнулся — невеселый звук, похожий на скрежет камней друг о друга; он эхом разнесся по серому ландшафту, испещренному тенями от огней Иггдрасиля.

— Ты должен сделать это первым, сукин ты сын. Однако действуй осторожно… Я не какой-нибудь жалкий скраг!

Сколльвальд улыбнулся, обнажив неровные зубы. Он протянул правую руку и расстегнул позолоченную застежку своего богатого красного плаща, который заструился с его плеч кровавым водопадом ткани, на мгновение привлекшим жадный взгляд Гримнира. И в эту долю секунды, в тот момент, когда Сколльвальд подумал, что скрелинг отвлекся, Сколльвальд нанес удар.

Его копье описало дугу, низко и быстро, его окровавленное лезвие просвистело; если бы оно попало в цель, то перерубило бы мышцы и сухожилия над коленями Гримнира, покалечив его с первого мгновения. Потом Сколльвальд мог бы прикончить Гримнира, в свое удовольствие — и отправить сообщение как скрагам, так и скрелингам.

Но Гримнир не отвлекся; он не был и каким-то тупоголовым мальчишкой. Он отступил на шаг, пропустив копье мимо, и вытащил свой клинок из ножен. Он переменил хватку на Хате, держа длинный сакс острием вниз, и принял боевую стойку. Его единственный глаз сиял смертоносными огнями Хель, горя в вечном полумраке Настронда.

Сколльвальд сражался не как какой-нибудь мерзкий человечишка. Нет, он был быстрым, резким, полным сил и энергии. Промахнувшись, он превратил вес клинка и инерцию движения во вращение, поднял древко копья вверх и ударил себя по плечу. Дерево царапнуло по кольчуге; к концу маневра он тоже принял боевую стойку, положив копье на правое плечо, обхватив древко правым кулаком у щеки и вытянув левую руку. Он слегка сжал копье между большим и указательным пальцами левой руки.

Его улыбка не угасла.

Как и убийственный блеск во взгляде Гримнира.

Скрелинг шагнул вперед, словно собираясь броситься на копье Сколльвальда. Бородатый предводитель Истинных Сынов переместил свой вес вправо, наклоняясь, чтобы выбрать наилучший угол для встречи самоубийственного броска Гримнира.

Только никого броска не последовало. Гримнир просто сделал вид. Рыча, он наклонился, сорвал топор с крепления на поясе и метнул его из-под руки в голову Сколльвальда. Бородовидный топор с короткой рукоятью просвистел над левым ухом ублюдка, заставив его еще больше наклониться вправо. Копье Сколльвальда опустилось, древко выскользнуло из его левой руки. Лезвие царапнуло камень…

Его улыбка погасла.

И вот тогда Гримнир нанес удар.

Со свистом выдохнув воздух сквозь стиснутые зубы, он в два прыжка преодолел расстояние между ними и бросился на более высокого каунара прежде, чем тот восстановил равновесие. Облаченное в кольчугу предплечье врезалось в левую часть головы Сколльвальда, еще больше сместив ее вправо. Из его рассеченной щеки брызнула черная кровь. Удар обнажил место, где соединялись шея и плечо, над воротником кольчуги. Там поблескивала желтоватая плоть, словно приглашение, и Гримнир воспользовался им.

Скрелинг вонзил Хат в мягкую впадину за ключицей ублюдка. Длинный сакс проник глубоко, пропилив легкие и расколов пополам черное сердце. В свои последние мгновения, перед тем как немертвый Настронда забрал его, Сколльвальд, сын Ганга Трехрогого, почувствовал, как железные пальцы Гримнира обхватили его сзади за шею, удерживая на весу. Он почувствовал горячее дыхание Гримнира на своей израненной щеке. «Кровь не имеет значения, свинья, — прошептал скрелинг. — Важны только поступки. Запомни это, когда проснешься с полным ртом грязи, и пусть это послужит тебе уроком». И с этими словами Гримнир плюнул Сколльвальду в глаз и вырвал Хат из свежего трупа, которому позволил упасть.

Сын Балегира встал над своей добычей. Его грудь вздымалась и опускалась; здоровым глазом он поглядел на Снагу и Кётт, которые стояли на коленях рядом с умирающим Блартунгой.

— Принеси мой топор, крыса, — прорычал он. — Я собираюсь отправить его ублюдку-отцу сообщение от себя лично…

БЛАРТУНГА УМЕР прежде, чем Гримнир закончил составлять свое послание Гангу. Юноша вздрогнул, захлюпал кровью, а затем затих. Рядом с ним, держа его за руку, сидела Кётт. Снага сидел у костра в одиночестве; на лице парня было мрачное выражение, когда он тыкал в пылающее сердце пламени своей обугленной палкой. «Он умирал больше, чем все мы», — сказал Снага.

Гримнир сидел на корточках и любовался делом своих рук. Его руки были покрыты слизью от крови, воняли и почернели почти до середины предплечий; пот стекал по носу. Он вытер щеки полами своего гамбезона, костяные и серебряные амулеты в его волосах зашуршали от этого движения. В одной руке сын Балегира сжимал свой сакс. Он оторвал взгляд от трупа Сколльвальда, обнаженного донага и выглядевшего бледным и жалким в вечном полумраке. «Вам, крысам, следовало отправить его полчаса назад», — сказал Гримнир.

— У нас у всех есть соглашения, — ответил Снага. Высокий скраг поднял глаза и хмуро посмотрел на Гримнира. Он встал и неторопливо подошел посмотреть, как идут дела у скрелинга. — Мы клялись, что никогда не вонзим сталь в наших товарищей, ни за что на свете.

— Нар! Похоже, что он вернется не через несколько часов, так?

Снага покачал головой.

— Ты не поймешь, что такое умирать здесь, пока тебя не убьют раз или два. Я сказал, что мы приятели, а приятели не убивают своих.

Гримнир пропустил это мимо ушей, насмешливо фыркнув.

Снага посмотрел на голову Сколльвальда и тихо присвистнул от восхищения. Гримнир разинул мертвому каунару рот и проткнул его бледный язык в двух местах. В эти рваные раны он вдел все золотые и серебряные браслеты мертвого ублюдка. Сделав это, он как вырезал слово на лбу Сколльвальда:

FRXR

— Что это значит?

Гримнир издал короткий смешок.

— Аргр[5], то есть. Это может означать многое, но старик Ганг прочтет это, потому что он отправил сына и получил обратно дочь. И еще кое-что напоследок. — Гримнир наклонился и поднял свой бородовидный топор. Он посмотрел на шею Сколльвальда, как лесник на молодое деревце. Ему потребовалось три быстрых удара, чтобы разрубить мышцы и часть сухожилий, и раздробить позвонки; четвертый удар отделил голову от туловища. Гримнир насадил этот ужасный трофей на собственное копье Сколльвальда и вручил Снаге. — Отнеси его туда, где ему место, — сказал Гримнир.

— А если они спросят, кто это сделал?

— Скажи им. — Гримнир поднял тунику мертвого каунара и вытер кровь со своих ладоней и предплечий. — Скажи им, что это сделал Гримнир сын Балегира! Фо! И скажи им, чтобы они искали меня, если у них есть претензии. Они смогут найти меня в Ульфсстадире.

Снага повернул голову и посмотрел на Кётт, которая осталась рядом с мертвым Блартунгой. Высокий вождь скрагов перевел взгляд на отрубленную голову, а затем искоса взглянул на Гримнира. В глазах парня мелькнула злоба.

— Ты хочешь еще больше унизить этого дурака, Сколльвальда? — сказал Снага. — Опусти его в воду, вон там. Ха! То-то будет зрелище, если посмотреть, как этот говнюк будет плескаться в воде без единого лоскутка одежды, в то время как все эти духи воды пытаются откусить от него кусок.

Предложение Снаги было встречено сначала молчанием, а затем взрывом смеха. Гримнир чуть не согнулся пополам; слезы веселья навернулись ему на глаза.

— Клянусь Имиром, парень, — сказал он, хлопая себя по щекам. — Мне нравится твой стиль!

Посмеиваясь про себя, Гримнир стащил обезглавленный труп вниз, к берегу озера. Он оттащил тело за ноги на мелководье, не обращая внимания на камни, которые впивались в спину Сколльвальда. Оно свободно поплыло, черная кровь окрасила воду вокруг обрубка его шеи. Спокойное течение озера подхватило его. Он уже слышал песню сьйоветтиров, круживших вокруг своей жертвы, соблазн плоти и крови оказался слишком велик, чтобы они могли сопротивляться.

— Приятных снов, никудышный негодяй! — Гримнир попрощался с сыном Ганга грубым жестом руки, повернулся и побрел к берегу. Снага стоял под жуткой, насаженной на копье головой Сколльвальда и наблюдал, загадочная улыбка исказила его вымазанное белым лицо. Кётт подошла к нему сбоку, такая же молчаливая, как и ее тезка. Они наблюдали, как Гримнир смывал кровь со своих рук, как вытирал руки о тунику Сколльвальда; они наблюдали, как он натягивал кольчугу и закреплял пояс с оружием на своей тонкой талии так, чтобы топор и длинный сакс были под рукой. И они наблюдали, как он накинул на плечи яркий красный плащ и застегнул его на позолоченную застежку.

— Разделите то, что осталось, или оставьте это воронам, — сказал Гримнир, указывая на то, что они сняли с трупа Сколльвальда: добротную кольчугу, вышитый гамбезон, сапоги, брюки, ремни, все с застежками и фурнитурой из хорошего серебра, кости и тяжелого золота. Он пожал плечами. — Мне все равно. Я иду в Ульфсстадир.

Снага кивнул в сторону Старого Ясеня, огни которого полыхали за облаками словно всепожирающий пожар. Тени, испещренные зеленым и желтым сиянием, оранжевыми и ненавистными оттенками красного, закружились перед ним.

— Нет ни одной дороги или тропинки, которая привела бы тебя туда, — сказал Снага. — Но если ты направишься к Дереву и будешь держаться как можно ближе к гребням и вершинам холмов, то довольно скоро туда доберешься. Честно предупреждаю, приятель: долины и пропасти между ними какие-то странные. У меня мурашки по коже, правда. Думаю, мы не первые и не единственные, кто называет Настронд своим домом.

Гримнир кивнул. Он ткнул большим пальцем в отрубленную голову. «Отнеси эту свинью домой, и увидимся в Ульфсстадире». И с этими словами сын Балегира направился вглубь материка, в направлении окутанного светом титана, Иггдрасиля.

СНАГА ПРИСЕЛ на корточки. Он напустил на себя вид юного обманщика, который принимал, когда избавлялся от длиннозубых свиней, вроде этой. За белой маской-черепом сверкали жестокие глаза, похожие на острия ножей, когда он смотрел, как Гримнир исчезает в темном лесу.

— Гримнир свирепый, — пробормотал он на языке своего родного народа, двергов из Свартальфахейма. — Гримнир отважный. Гримнир глупец!

— Ты не сказал ему, что он сделал, — сказала Кётт. Кошка заговорила низким, сдавленным шипением — женским голосом, голосом девушки, еще не достигшей зрелости, которая умерла на каменном алтаре от меча ведьмы-каунар.

— Да, — ответил Снага, взглянув на отрубленную голову Сколльвальда. — Для нас ничего бы не изменилось, если бы я ему сказал.

— Что теперь? Будем ждать Блартунгу?

Снага кивнул:

— Мы подождем. А потом мы передадим послание этого дурака — вместе с нашим собственным.

ВДАЛИ ОТ свинцовых вод озера Гьёлль Настронд превратился в край тенистых долин и скалистых уступов, где под черными соснами плыли косяки тумана; узловатые ясени без листьев тянулись к окутанным облаками огням своего повелителя, великого Иггдрасиля. Едва заметные тропинки вились сквозь подлесок, некоторые были свежими, другие едва различимы даже для его острого глаза. Гримнир шел по тропинкам, которые вели его вдоль гребней холмов.

Время не имело значения. Час? День? Кто может сказать. Здесь, у истоков Девяти Миров, слабый свет Старого Ясеня никогда не колебался, никогда не двигался. И хотя стремительный шаг Гримнира поглощал мили, пейзаж не терял своей неизменности. Камни и осыпи, ветви и стволы, похожие друг на друга. Тени порхали вокруг него, и в их очертаниях и обличьях он мог различить намеки на мир, который он покинул, на Лангбардаланд — старую Италию — в мире Мидгард, на древнюю империю Румаборг — Рим — с его куполами и арками, разрушающимися памятниками и вечными дорогами. Рим, который стал сердцем царства Пригвожденного Бога на земле.

Гримнир сплюнул.

Почти сто тридцать лет он гонялся за этим потрепанным мешком с чешуей, Нидхёггом, трижды проклятым Злостным Врагом, от холодных берегов озера Венерн до кишащих мухами болот вдоль Аппиевой дороги. На этом долгом пути были тысячи мест, где тот мог спрятаться. Тысячи укромных местечек, где змей мог затаиться на целое поколение. Однако ублюдку нужна была кровь. Ему нужна была горячая, вонючая кровь, чтобы срастить мышцы и сухожилия, восстановить древнюю чешую. И он был очень осторожен. Гримниру потребовалось десять лет, чтобы в одиночку найти его след, потому что он не прятался в дебрях, питаясь овцами и коровами, как это было во времена Радболга. Нар! Змей проникал в деревни и города с наступлением лунного сумрака; он проскальзывал под дома с шиферными крышами и в подвалы церквей Распятого Бога. Он находил людей со слабой волей и заставлял их выполнять его приказы, приносить ему жертвы — своих сыновей и дочерей, жен и матерей. Злостный Враг заставлял этих славянских рабов смотреть, как он высасывает кровь из их сородичей, отрывает плоть от костей и высасывает мозг из черепов. Затем он затуманивал их разум и оставлял их погруженными в мясной бульон своей бойни. И всегда направлялся на восток.

За эти годы Гримнир научился распознавать его признаки. Он узнал, на что обращать внимание, каков на вкус воздух в землях, где обитал змей, какие запахи распространялись вместе с ним — сера и могильная гниль. После себя тот оставлял болезни. В течение семидесяти пяти лет Гримнир преследовал змея по землям свеев и дальше, в Остерланде, на берегах Балтийского моря. Там он, насколько мог, двинулся на восток; в Линданисе[6] он снова напал на его след и погнался за ним вглубь страны, на юг, вдоль старого варяжского торгового пути.

Он мог пересчитать по пальцам одной руки с черными ногтями, сколько раз змей чуть не попал под его клинок. Гримнир получил кусочек Нидхёгга в Хольмгарде, на реке Волхов, и еще раз в Каффе на берегу Черного моря; он чуть не поймал проклятого змея в цистернах под Миклагардом, и еще раз в монастыре в Мессине, где тот поглотил множество певцов гимнов в коричневых одеждах и наслал чуму на весь город… но змей всегда ускользал, используя удачу старого Одина и оставляя Гримнира обдумывать свой следующий ход. А потом — Понтийские болота вдоль Аппиевой дороги, в самом сердце империи Распятого Бога.

— Где какая-то косоглазая крыса с арбалетом выстрелила в меня и пронзила мое сердце, как отборный кусок вырезки, — прорычал Гримнир. В этом-то и была загвоздка. Он пережил удары меча и топора, клыки и когти; его жгли, бичевали, пронзали, резали и избивали. Он несколько раз чуть не утонул, и его столкнули с осадной лестницы в Каффе. На протяжении тысячи трехсот двадцати шести лет он получал ранения, и ему наносили тяжкие увечья; удары, которые убили бы человечка с кровью-молоком, он воспринимал как ничто. — Идиот из мессинских борделей сразил меня удачным выстрелом? Фо!

Что-то с этим было не так. Как-то странно. Кислый виноград, сказал бы старый Гиф. Ублюдок убил тебя по-честному! Так ли это было? Было ли это по-честному, или этот одноглазый любитель оставлять воронов голодными, Один, придумал другой способ обмануть?

Какая разница? Где-то в глубине сознания он услышал голос Гифа. Мертвый есть мертвый, ты, скотина. И это было то, что раздражало Гримнира больше всего: знать, что теперь он всего лишь еще один труп в длинной череде мертвецов, еще одна жертва Злостного Врага и его хозяина!

Гримнир завопил от ярости, глядя на затянутое облаками небо, на далекие огни, пылающие, как звезды, среди невидимых ветвей Иггдрасиля. Он побежал изо всех сил по узкой тропинке, преследуя отголоски своей ярости; он бежал до тех пор, пока пот не залил его единственный здоровый глаз, пока сердце не было готово разорваться. Он добежал бы до самых стен Хельхейма, если бы путь, по которому он шел, просто не… кончился.

Скрелинг удержался на ногах, прежде чем перевалиться через заросший сорняками край обрыва. Он резко остановился, его грудь в кольчуге поднималась и опускалась, когда он набирал полные легкие влажного от тумана воздуха. Гримнир стоял на краю широкой и неровной долины, похожей на страшную рану, вырубленную на склонах холмов топором какого-то безумного титана. Здесь на земле лежали густые тени, а деревья, пробивавшиеся сквозь непрозрачную завесу тумана, были густо покрыты листьями, лианами и переплетенными лозами цветущего терновника. По ту сторону долины Гримнир разглядел крепостные валы, смутно видневшиеся вдали. Он был уверен, что это и есть Ульфсстадир, Волчья обитель.

У него было два варианта: он мог пойти в обход — путешествие заняло бы несколько часов или даже дней — или пройти насквозь. Нужно держаться как можно ближе к гребням и вершинам холмов, предупредил Снага. Долины и пропасти между ними какие-то странные. Думаю, мы не первые и не единственные, кто называет Настронд своим домом. Гримнир, однако, был не в настроении искать безопасный путь.

— Нар! Я уже мертв, — прорычал он. — Чего еще мне бояться?

С этими словами Гримнир подошел к краю обрыва. Он раздвигал ногами сорняки и скользкие от мха камни, пока не нашел место, напомнившее ему лестницу какого-то великана. Он снял свой плащ, свернул его и обвязал вокруг тела, как пояс. Выдохнув, он перевалился через край. Каскад опавших листьев, рыхлой почвы и каменистой осыпи летел под ним, пока он спускался вниз, находя ненадежные опоры для ног в трещинах и расселинах, просовывая кончики пальцев с черными ногтями в разломах в скале, которые выдерживали его вес, пока он искал что-нибудь еще. Дважды он хватался за густые лианы, окружавшие его, чтобы не упасть в сгущающийся мрак. На мгновение он повис там, переводя дыхание. И тут он услышал это… звук, слабый даже для его острого слуха, от которого у него волосы встали дыбом. Это был голос, женский голос, и он пел:

Гримнир прищурил единственный глаз. Он спросил себя, что за народ называет эти темные глубины своим домом.

И было темно. Как будто он спускался в пещеру. Серый свет преследовал его в долине, но, когда он миновал уровень крон деревьев, даже этот жалкий свет погас. Свиньи Мидгарда сказали бы, что здесь чернее черного; однако, для сверхъестественного зрения Гримнира, это было так, словно его спуск освещал свет маленькой свечи. Гримнир спускался все ниже и ниже, сведенные судорогой мышцы кричали от боли, пока его сапоги не коснулись поверхности, мягкой и податливой; он упал, и его ободранные о камни пальцы коснулись толстого ковра из влажного мха, старых листьев и опавших сосновых иголок.

Здесь он замер, чтобы дать зрению привыкнуть. На ощупь и с помощью зрения он определил, что упал в кучу обломков, которые осыпались с отвесной стены обрыва. Сейчас он лежал во впадине, образовавшейся между двумя упавшими деревьями — древними лесными титанами, вырванными с корнем какой-то невообразимой бурей и низвергнутыми во тьму. Неподалеку Гримнир услышал журчание воды. Он скользнул по корням деревьев и между голыми, увитыми плющом ветвями; шипы царапали кольчугу и кожу или цеплялись за свернутый плащ. Густая паутина касалась его лица, вызывая непривычную дрожь по спине.

— Отвалите, проклятые ползуны! — Он сплюнул и провел рукой по лицу, уверенный, что стряхнул жирного черного паука. — Нар!

Он снова услышал голос, теперь его песня звучала отчетливее:

Хугинн, послушай! | Услышь меня, Мысль,

Спутник Мунинна, | я сделала светильник!

Он выкован из золота | и отмечен

Рунами Повешенного.

Гримнир выбрался из толщи упавшего мусора. Он хмыкнул; ощущение было такое, будто он находился под землей, у входа в заросшую лесную пещеру. Гигантские стволы, похожие на сталагмиты, уходили в темноту, поддерживая непроницаемый полог из листьев. Здесь, на дне долины, не росло ни травинки. Твердую поступь его подбитых гвоздями сапог заглушал спутанный ковер из скрученных листьев и веточек. Под ногами хрустели мелкие кости.

Невдалеке Гримнир заметил свет, мерцающий между деревьями, жуткий блуждающий огонек, который мерцал, как пламя свечи сквозь грязно-зеленое стекло. Он не двигался, но что-то двигалось вокруг него, тень чего-то слишком далекого, чтобы его можно было разглядеть.

Ноздри Гримнира раздулись. Он уловил мимолетный запах; знакомый запах, хотя и не мог его определить. Как он и предполагал, у подножия обрыва бил родник, питая мелкий ручей, который журчал по покрытым лишайником камням и лился в пенистые лужи. Он опустился на колени и погрузил пальцы свободной руки в воду. Она была холодной; он дотронулся языком до кончиков пальцев и обнаружил, что на вкус она сладкая, хотя и с легким привкусом минералов. Пожав плечами, Гримнир сделал несколько глотков, чтобы утолить жажду. Затем, подобно охотящемуся зверю, скрелинг двинулся вниз по течению, привлеченный мерцанием призрачного фонаря в непроницаемой тьме и эхом песни.