Судьба Одина

14 ПРИЗРАКИ ЖЕЛЕЗНОГО ЛЕСА

Небо над Ётунхеймом было холодным и свинцовым. Сквозь густые облака Гримнир разглядел водянистый диск солнца. Он тяжело опустился на выступ голой скалы и хмуро уставился на солнце, удивляясь, как это он не заметил его раньше. Холодный ветер, пахнущий инеем, дул с севера — Значит, здесь есть север? Фо! — над его головой оранжевые, желтые и темно-коричневые листья шелестели, как пальцы скелета.

Гримнир откупорил бутылку с медовухой и сделал большой глоток. Он подождал, пока Гиф и Скади поднимутся наверх, чтобы присоединиться к нему. Тропинка, ведшая вверх от лесной подстилки, была почти отвесной, как будто шла по стенке чаши. С того места, где он сидел, сквозь просвет между деревьями он мог хорошо разглядеть лес впереди. Вдали он мог различить линию гор, серых и покрытых снегом; ближе пейзаж был суровым, со скалистыми складками и хребтами, одетыми в осеннее великолепие. Горизонт не пятнали столбы дыма. А отсутствие дыма означало отсутствие поселений.

Скади втащила себя наверх, тяжело дыша и тихо ругаясь.

— Слишком много легкой жизни, — сказал Гримнир, протягивая ей свою бутылку с медовухой.

Желтоватые глаза сверкнули на него. «Fak þú», — пробормотала она, выхватывая бутылку, прежде чем он успел отдернуть ее. Она сделала большой глоток золотистого напитка, затем вернула его, вытерев губы тыльной стороной ладони.

Мгновение спустя на выступ взобрался Гиф.

— Ты еще живой, старый пьяница? — Гримнир предложил и ему бутылку, но старый каунар покачал головой.

— Не такой живой, как раньше, маленькая крыса.

Гримнир указал подбородком на небо:

— Теперь у нас будет солнце, да?

Гиф проследил за жестом Гримнира и поднял взгляд, прикрыв глаза желтоватой рукой. Скади искоса взглянула на Гримнира.

— Фе! Когда оно успело проявиться?

— Этот мир похож на Мидгард. — Гиф опустил глаза. — Это не какая-то промежуточная станция на пути к Рагнарёку. Солнце и луна, ночь и день… в нем есть все это, в отличие от Настронда.

— Ну, ты мог бы и предупредить нас, а? — Гримнир убрал бутылку обратно в мешок и встал. В лесу вокруг них было неестественно тихо. Не считая шелеста листьев на ветру, ничто не двигалось; птицы не перелетали с ветки на ветку, звери не рылись в земле. Даже пронзительный крик насекомых стих. Казалось, что весь Ётунхейм затаил дыхание, ожидая насилия, которое, несомненно, должно было произойти. Гримнир опустил руку на рукоять Хата, призывая всех, кто наблюдал за ними, выйти из укрытия.

— Вы чувствуете это?

Гиф кивнул:

— Они смотрят на нас.

— Чьи это глаза? — спросила Скади. Она огляделась по сторонам.

— О, альвы, ётуны, дверги, ландветтиры… выбирай сама.

— Чего они ждут?

Гиф встал:

— Возможности.

— Тогда нам лучше не давать им такой возможности. — Гримнир протянул руку и помог Скади подняться на ноги. — Куда теперь, а?

Они шли по дороге Хрехольт, пока она не оборвалась под выступом каменистого хребта, но другая тропинка взяла у нее эстафету. Бузина и ясень поредели, приглушенные краски вечной осени уступили место густым вечнозеленым соснам, их прямые стволы были высокими, шершавыми и черными от мха; тропинка петляла среди них. Но и этот остаточный след постепенно исчез, и их дальнейший путь зависел исключительно от долгой памяти Гифа.

— Повернем направо. Мы пройдем вдоль этого хребта несколько лиг, и это приведет нас в Железный лес. Я знаю место, в нескольких лигах отсюда, где мы сможем присесть на корточки и, возможно, пополнить наши бутылки.

— Значит, у нас есть союзники среди этих ётунов?

— Я бы не стал называть их союзниками, маленькая крыса, — сказал Гиф. — Называй их ётунами, которые не так сильно нас ненавидят.

Гримнир фыркнул и направился в указанном Гифом направлении.

День клонился к закату; лиги пролетали незаметно, пока они втроем, словно волки на охоте, неслись по первобытному лесу, который назывался Железным лесом. В незапамятные времена это были владения Ярнвидьи, королевы женщин-троллей; старая Халла, которая жила с Гримниром и Гифом в их длинном доме за Храфнхаугом, на берегу озера Венерн, была одной из ее дочерей.

— Мы переправились из Нидавеллира, недалеко отсюда, — сказал Гиф; они остановились на мгновение, пока Гримнир вытаскивал камень из своего сапога. — Народ Халлы был первым, кого мы встретили. Балегир хотел сровнять с землей их рощи и прогнать женщин-троллей, но мы все его остановили. И это было хорошо. Оказывается, Ярнвидья и Ангрбода были двоюродными сестрами, и насилие в отношении них привело бы нас к тому, что Спутанный Бог поймал бы нас на крючок.

— Нар! Мой старый отец — кусок тупого долота, — ответил Гримнир, выпрямляясь.

— Даже тупое долото имеет свое применение.

— Только не как долото, а?

Несколько часов спустя небо окрасилось в огненный цвет, когда где-то за облаками на западе показалось бледное солнце Ётунхейма. Мир окутало покрывало тьмы, по небесам пробежал жуткий зеленый огонь.

— Я видела такие же огни над Оркхаугом до того, как появился дракон, — сказала Скади, и ее глаза под завесой потрескивающего сияния приобрели странный голубой оттенок. — Мы называли их ётунскими огнями.

Гиф замедлил шаг. Он уставился в ночное небо.

— После битвы, после нашего бегства в Мидгард, нас разбросало повсюду. Такие же колдовские огни танцевали над горами Кьолен. Те из нас, кто помнил, восприняли это как знак.

— О, великая битва в Железном лесу, о которой вы, седовласые, не перестаете болтать… она было где-то здесь, так?

Гиф взобрался на крутой подъем и остановился:

— Нет, маленькая крыса. Она была не где-то здесь. Она была прямо здесь.

Гримнир и Скади встали по обе стороны от него. С вершины невысокого холма, где каменный фундамент сторожевой башни был частично скрыт молодыми деревцами и папоротником, Гримнир разглядел остатки сухого рва и частокол из древних бревен, разделявший пополам мощеную дорогу, идущую с севера на юг. В сотне ярдов от них возвышался второй холм, также увенчанный заросшими каменными руинами.

Гримнир фыркнул:

— Так вот как Спутанный Бог хотел защитить своих детей? Ров и ограда? Фо! Неудивительно, что асы так легко их захватили.

— Здесь? Нет, маленький дурак. Это были только внешние укрепления. — Гиф начал спускаться с холма. Кое-где еще сохранились деревянные ступени, хотя и покрытые мхом и ненадежные. — Вон та дорога… пройдите по ней достаточно далеко на север, и вы дойдете до ледяного моста, который ведет в Асгард. Поверните на юг, и вы, в конце концов, увидите огни Муспелльхейма. Но через четыре лиги отсюда, — он указал на юг, — вы придете к крепости на вершине холма под названием Ярнфьялль, Железная гора. Это был чертог Ангрбоды, и именно там мы стояли.

— Это… это было то место, где мы расквасили нос асам. — Они последовали за Гифом вниз, к оборонительным сооружениям. Над головой плясали изумрудные огоньки; в этом слабом освещении Гримнир разглядел, что ров зарос шиповником и крапивой, а несколько деревьев пустили корни в плодородной почве. На некоторых участках частокола виднелись подпалины, другие были вырваны из земли с корнем. Сломанные ворота через дорогу свисали с проржавевших петель.

— Мы пронюхали, что они приближаются, отряд младших асов, — сказал Гиф. — Народ Халлы услышал это от своих родственников, которые услышали это от своих. Слухи дошли до этого одноглазого пьяницы, Одина. У Локи было трое детей от Ангрбоды, и этим детям норны — ткачихи Судеб — сплели пророчество о гибели.

— Гибель Одина, — сказал Гримнир.

Скади нахмурилась.

— Я думала, это предназначено для нас… Гибель нашего народа от рук Одина?

— Норны, как никто другой, ценят мрак и неопределенность, поэтому они придали пророчеству несколько значений. Один воспринял это как угрозу своему трону. Нар, своей жизни. Чудовищные дети Ангрбоды ознаменуют конец Девяти Миров.

— Рагнарёк.

— Ну, этот старый болван, судьба которого — оставлять воронов голодными, решил опередить пророчество. Он послал горстку младших асов и ванов — во главе с болваном по имени Браги — забрать детей Ангрбоды обратно в Асгард. Один решил бы их судьбу… и судьбу Локи, одновременно.

Гиф остановился у разрушенных ворот. Даже сейчас, по прошествии, должно быть, столетий, дорожное полотно все еще было усеяно осколками костей; высокие сорняки по обеим сторонам скрывали скелеты каунаров, упавшие или распростертые там, где они упали.

— Ну, как только мы пронюхали обо всем этом, вы, наверное, можете догадаться, чем все закончилось. Это было то, для чего мы были созданы, ради чего мы пожертвовали семейными узами, и мы были готовы к драке. — Гиф повернулся и посмотрел на север. — И этот идиот Браги подарил нам ее.

Гримнир потрогал ближайший скелет носком сапога. Тот был одет в ржавую кольчугу, на коленях у него лежал топор со сломанной рукоятью. Он лениво подумал, кому принадлежал этот мешок с костями.

— Что случилось?

— О, я думал, с тебя хватит болтовни этого седого старика?

Гримнир сплюнул:

— Ну, все по-другому, когда ты можешь это увидеть, так?

Гиф ухмыльнулся Скади, которая издала горловой смешок.

— Да бросьте вы, все!

Гримнир двинулся было прочь, но слово Гифа его остановило.

— Бойня. Вот что случилось. Около сотни младших асов и ванов последовали за Браги на юг, выполняя приказ Одина. Это были тэны и хускерлы, мужчины, давшие клятву, в жилах которых текла божественная кровь — ровно столько, чтобы даровать им долгую жизнь и право находиться под сводами чертогов Асгарда. Я встретил их прямо здесь. — Гиф изобразил, что похлопывает по земле у себя под ногами.

— Ты?

— А кто же еще? Разве я не был герольдом Спутанного Бога? Я встретил их и слушал, как Браги излагал свою цель. Я должен был отойти в сторону, дать им дорогу и дать понять моему господину, что волю Одина нарушать нельзя. Он хотел иметь детей Ангрбоды, и горе было бы любому, кто встал бы у него на пути.

— Ну, я и встал, — сказал Гиф, обнажая пожелтевшие зубы в свирепой ухмылке. — Я встал и рассмеялся в лицо этому сукиному сыну. Он плюнул и выругался в мой адрес, назвав меня мерзостью, ничтожеством. Послышался скрежет железа, когда его псы обнажили оружие. «Это твой ответ, нидинг?» взревел Браги.

— Да, — сказал я ему. — Он и есть! — И вот как Кьялланди устроил им ловушку. — Гиф поднял левую руку. — Он расположил Дреки и его лучников вон там, за частоколом. Нагльфари-полуальв и его парни были в том направлении. — Он махнул правой рукой. — В укрытии за тем невысоким холмом, вооруженные пращами и дротиками. Здесь, у ворот, мои сородичи выстроились по обе стороны. Половина с Радболгом слева от меня, половина с Кьялланди справа. — Гиф опустил руки. Под завесой зеленых молний на его лице появилась блаженная улыбка. — Бойня. Воины Дреки собрали богатый урожай, их стрелы прорастали, как зерна с железными наконечниками. Псы Нагльфари ворвались внутрь и забрали оставшихся ванов, в то время как асы безуспешно пытались штурмовать ворота.

— А этот сутенер, Браги? — спросила Скади. — Что с ним случилось?

Гиф повернулся.

— Держал его на конце своего копья, пока Сарклунг отрубал ему голову. Мы забрали все их головы. Сложили их в мешок и отправили обратно в Асгард с одним ваном, которого нам удалось захватить. Оставь в покое детей Спутанного Бога, передали мы рыжебородому всаднику на скамьях, и мы оставим в покое детей Всеотца. Уважай норн!»

Гримнир рассмеялся:

— Что они прислали в ответ, а?

Гиф искоса взглянул на него, затем кивнул на юг, вниз по дороге, которая вела в Ярнфьялль.

— Не отставай, и я покажу тебе.

Гиф сорвался с места, как древний бегун, воодушевленный былой славой. Скади рассмеялась; ее волосы развевались, она не отставала от Гифа. Гримнир, оглядев заросшие оборонительные сооружения, просто пожал плечами и отправился вслед за ними.

Четыре лиги, отделявшие внешние укрепления от ворот Ярнфьялля, пролетели незаметно. Гиф вел их по холмам и долинам, через ручьи и извилистые хребты. По пути Гримнир замечал развалины древних длинных домов — скрытые деревьями, покрытые колючками и почерневшие от огня, с резными балками, скошенными под странными углами, и крышами, давным-давно уничтоженными пламенем, стихиями или медленным течением времени. Чертоги его народа. Впереди из поднимающегося ночного тумана вырисовывался голый холм. На его склонах возвышались укрепления из черного камня и ржавого железа; зубчатые стены и остроконечные крыши поднимались по склону холма, а на его вершине стояла приземистая башня, в верхнем окне которой мерцал единственный огонек.

— Ярнфьялль, — сказал Гиф. — Железная гора Ангрбоды. — Они добрались до места на дороге, откуда открывался вид на землю у подножия холма — землю, все еще изрытую траншеями и изуродованную невообразимым насилием, где деревья отказывались расти, а низкий туман стелился над грудами побелевших от времени костей. — Ты спрашивал, что они прислали обратно, маленькая крыса? Они прислали целую армию.

Гримнир тихо присвистнул.

Дорога проходила через наружную стену, огибая рвы и кованые железные заграждения, разбросанные по внутреннему двору, и вела к самым воротам Ярнфьялля, сломанным и свисавшим с петель. Все трое шли бок о бок медленным и размеренным шагом, как священники, приближающиеся к святая святых.

— Мы бросили внешние укрепления, вон там, — сказал Гиф, и его голос нарушил тишину бывшего поля боя. Желтые глаза Скади поблескивали в тени; сквозь зеленые и потрескивающие завесы света, падавших сверху, древнее поле битвы медленно раскрывалось во всей своей красе — одетые в кольчуги скелеты в густой траве на дне траншей: сломанные копья и стрелы, торчащие из земли, как стерня из убранного урожая; жуткий призрачный блеск железа и стали, ржавых клинков и звеньев кольчуг.

— Их было так много, что женщины-тролли попрятались. Тысяча асов, еще тысяча ванов, и их вожди были владыками Асгарда. Справа шел сын Одина, Тор, со своим проклятым молотом, окруженный воинами в медвежьих рубахах из его чертога, Бильскирнира. Слева — воины-волки из Ульфванга во главе со своим лордом, Тюром. А в центре? В центре их строя была сверкающая орда Сессрумнир, воительниц Фрейи, а возглавляла их сама золотоволосая госпожа.

В словах Гифа слышалось эхо древней борьбы, треск и скрежет клинков, крики умирающих. Фигуры поднимались из-под земли и сражались заново, порожденные его воображением; Гримниру показалось, что он чувствует громовые удары Мьелльнира, молота Тора, поднимающегося сквозь его сапоги, когда Громовержец прорывался сквозь ряды каунаров.

— Мы удерживали их у внешней стены… по крайней мере, какое-то время. Именно там погибли Ганг и его народ, хотя они забрали с собой немало берсерков Тора. Ньол встретился с Тюром в единоборстве перед стенами, в то время как волки Ульфванга терзали его сородичей. И дом Нагльфари погиб вместе с ним, сраженный до последнего грязного скрага, когда полуэльф пал под лезвием копья Фрейи, Скьяльфа. Остальные из нас отступили через траншеи к воротам Ярнфьялля.

Сейчас эти ворота были открыты. Сломаны. Гримнир уставился на них. Огромные ворота из кованого железа, украшенные рунами и скрепленные защитными заклинаниями. Заклинания, которые вспыхнули, как щепки, под натиском Мьелльнира. Скади прикоснулась к одной створке, ощущая резьбу кончиками пальцев.

Гиф выдохнул:

— Вот где все закончилось. Здесь мы перестали быть гордыми каунарами и стали скрелингами.

— Это то, что ты думаешь? — Гримнир полуобернулся; его единственный проницательный глаз заметил печаль, промелькнувшую на лице Гифа. — Что мы потеряли свою гордость?

— Мы не потеряли ее. Мы продали наше право первородства по дешевке, маленькая крыса, просто чтобы некоторые из нас могли выжить. Мы сбежали. Клянусь Имиром, мы поджали хвост и убежали. Пока Дреки, Манаварг и их народ удерживали ворота, те немногие из нас, кто остался, бежали вон по той улице. — Гиф прошел через разрушенные ворота и кивнул направо. — Кьялланди думал, что мы будем сражаться на бегу, но у Идуны были другие планы. Моя проклятая мать открыла ворота, дверь на Дорогу Ясеня, где их не должно было быть. Открыла их прямо в стене, сколоченной из ясеневых досок. Я никогда не видел ничего подобного. — Старый каунар покачал головой.

Что ж, Балегир не терял времени даром; он и его сыновья очертя голову ринулись в этот дверной проем, не имея ни малейшего представления, куда они направляются. Храуднир и Лютр следовали за ним по пятам. Ни у кого из нас не осталось много приверженцев — всего нас было не больше сотни. И, естественно, они бежали, не оглядываясь. Кьялланди намеревался остаться, чтобы защищать Ангрбоду и детей Спутанного Бога до победного конца. Идуна, однако, этого не допустила. Это был ее звездный час. Ни одна хнычущая крыса не могла ей помешать. Она буквально вытолкала Кьялланди через портал. Радболг и Скрикья последовали за ним — потому что сбиться с пути на Дороге Ясеня означало смерть, растянувшуюся на целую вечность, — а я стоял на пороге и свирепо смотрел на эту проклятую ведьму, мою мать. Она лишила моего отца возможности выбирать смерть, и ради чего? Чтобы она могла пресмыкаться перед Фрейей? Чтобы она могла пожертвовать детьми нашего Отца в обмен на свою бесполезную жизнь? Да, я видел это! Прежде чем дверь исчезла, я увидел Идуну, стоящую на коленях и молящую асов о пощаде…

Гиф отвернулся и сплюнул, словно воспоминание оставило неприятный привкус у него во рту.

— Что касается нас, то мы бродили по ветвям Иггдрасиля, спасаясь от гнева Одина, и сумели проскользнуть через небольшую трещину, которая вела в Мидгард. Мы слышали, как он произносил свои роковые слова. Нас преследовали, нам было отказано в гостеприимстве, и все народы были обязаны нас убить. Мы были изгоями, обреченными скитаться, и все потому, что…

— И все потому, что ты осмелился сопротивляться ему, герольд, — произнес мягкий голос из зеленоватой тени. Гримнир и Скади вздрогнули, их руки легли на рукояти мечей. Однако Гиф остался неподвижен. В поле зрения появилась фигура, втрое превосходящая ростом самого высокого из них. Гримнир увидел скрюченные синие конечности, закутанные в волчий мех, жесткие рыжие волосы, перехваченные железным обручем, и резко очерченное лицо. На лице, покрытом шрамами, вместо глаз были пустые глазницы.

Гиф упал на колени:

— Нашего сопротивления было недостаточно, мать Ангрбода.

СНАГА ПЕРВЫМ выбрался из пещеры в изумрудную ночь Ётунхейма, зловонные туманы Андирэда прильнули к нему, как объятия отвергнутого возлюбленного. Он шел, спотыкаясь на дрожащих ногах, его кости были как вода; он наполовину тащил, наполовину нес скулящий комок ножей, нервов и волос, который был Кётт. Снаге удалось отойти на дюжину шагов от входа в пещеру, прежде чем он рухнул в траву.

— Заткнись, — выдохнул он, обращаясь к маленькой скраг. — Прекрати ныть. Мы сделали это. Мы п-прорвались.

Хныканье Кёттр прекратилось, как будто шарик сдулся.

Оба промокли до нитки от пота и тумана того водного ада, из которого они только что выбрались. Белый череп, украшавший лицо Снаги, отслоился, обнажив молодое лицо, испещренное старыми шрамами, и красные глаза, такие же древние, как Настронд. Он откинул со лба мокрые волосы и огляделся. Вход в Андирэд находился в склоне холма на берегу реки Гьёлль, где осыпающиеся руины возвышались над безмолвным лесом под названием Хрехольт.

— Мы прорвались.

Снага откинулся на спину и перевел дыхание. Облака скрыли огни Иггдрасиля из виду. Завесы зеленого огня заволокли небеса. Мгновение он лежал неподвижно, прижавшись плечом к плечу с Кётт, а воспоминания о том кошмарном путешествии таяли с каждым выдохом. На этот раз было хуже, чем в их первый переход. На этот раз темнота как будто знала их. Снага вспомнил лица в тумане, крики, руки, тянущиеся к нему из теней; он вспомнил невысокую, крепкую фигуру, напомнившую ему Блартунгу, но она была безголовой и шарила по полу туннеля, как свинья в поисках желудя. Снага моргнул и выбросил это воспоминание из головы.

Оно было ложью, это воспоминание. Иллюзией. Оно ничего не значило. Они были здесь, они прорвались. Они добрались до Леса Трупов и скоро заставят этого змея Гримнира заплатить…

Из пещеры позади них донеслась череда проклятий; Снага сел и обернулся. Он заметил, как Нэф, словно пьяный, выбирается из фумаролы, а этот ублюдок Хрунгнир следует за ним по пятам. Скраг ухмыльнулся. Оба они были убийцами, закаленными на наковальне битвы, их клинки пробовали кровь бесчисленных врагов. Несмотря на это, путешествие через Андирэд оставило их обоих бледными и трясущимися. Ужас затуманил красные глаза Нэфа, а Хрунгнир выглядел так, словно описался.

— Клянусь больной сиськой Хель! — воскликнул Хрунгнир, падая на колени. — Что это было?

Нэф наклонился, опершись верхней частью тела на рукоять своего топора.

— Гин… Гиннунгагап, — сказал он, тяжело дыша. — Воющая Тьма. Или настолько близко к ней, насколько это возможно для таких, как мы, без того, чтобы нас не унесло в небытие.

— Немного темноты, моя тупая задница, — сказал Хрунгнир, свирепо глядя на Снагу. — Это то, что ты сказал, не так ли, скраг? Немного темноты? Ты, лживый мешок с дерьмом! Ты должен был предупредить нас!

— Ты ведь не умер, верно, длиннозуб? — спросил Снага. Кётт вздрогнула, затем встала на четвереньки и, наконец, поднялась на ноги. Протянув руку, она помогла Снаге подняться. Старший скраг указал на землю вокруг них.

— Посмотри-ка, Кошечка, — тихо сказал он. — Найди какие-нибудь следы, если они проходили здесь, а? Я хочу, чтобы ты обнюхала эти развалины, может, разведем костер и обсушимся.

— Остальные? — прохрипела Кётт.

— Может, они выберутся, а может, и нет.

Кётт кивнула; она молча растворилась в ночи, низко пригнувшись и охотясь с терпением своей тезки.

— Что она имела в виду, остальные?

Снага взглянул на Нэфа:

— Скэфлок и его парни.

Хрунгнир нахмурился:

— Я думал, эти уроды были перед нами?

— Так и было. — Нэф посмотрел на вход в пещеру. — Ба! Я не собираюсь идти туда за ними. А ты?

Хрунгнир покачал головой:

— Я не собираюсь рисковать своей шеей из-за таких, как они.

— Вы оба ждите здесь, — прорычал Снага.

Оба скрелинга пристально посмотрели на скрага, словно пытаясь понять, был ли он необычайно храбрым, необычайно глупым или просто пытался выставить их трусами. Как только Снага протиснулся мимо них, собираясь вернуться в пещеру, какое-то движение в тумане заставило его остановиться. В поле зрения, пошатываясь, появился Скэфлок, за спиной которого, тяжело опираясь друг на друга, стояли двое его разбойников.

Скэфлок шел странной, заплетающейся походкой человека, уставшего после битвы. Как и остальные, он и его разбойники промокли насквозь, их красные глаза затуманились, в них горело безумие после хаотичного прикосновения Тьмы. Скэфлок вытащил нож — зазубренное и изогнутое лезвие, похожее на зуб какого-то доисторического хищника. Он вытер нос, губы и подбородок запястьем руки с лезвием. Рука дрожала, когда он вытянул ее, направляя острие ножа на Снагу.

— Я убью тебя, скраг, — пробормотал он. — Я в-выпотрошу тебя, как молочного поросенка. Ты меня слышишь? ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?!

Это был Нэф, который вмешался. Он остановил Скэфлока на полпути и оттолкнул его назад острием своего топора.

— Возьми себя в руки.

— Мы потеряли хорошего парня!

— Кого?

— Старину Враги, — сказал Скэфлок. — Мы потеряли его там, у тех светящихся прудов. Он… Он заглянул в один из них и…

— И что-то протянуло руку и схватило его?

Скэфлок кивнул:

— Схватило его за лицо и утащило под воду, он даже не вскрикнул.

Нэф сплюнул и вытер рот тыльной стороной ладони:

— Бледная рука тянулась и ко мне. Почти схватила. Мы все-таки справились, а?

— Мы справились, — эхом отозвался Скэфлок. — Мы справились. — В его позвоночник вернулась некоторая доля неуместного высокомерия. Он потер подбородок одной рукой, словно приглаживая бороду, которой у него не было. — Да. Но не благодаря тебе, скраг.

— Хватит хныкать, — невозмутимо ответил Снага. — Вы все живы, так? Но вот вопрос: как думаете, семеро из нас справятся с Гримниром и его товарищами?

Нэф усмехнулся.

— Так же просто, как если бы нас было восемь, хотя нам следовало бы взять девять, просто чтобы соответствовать старому Иггдрасилю. Если твоя соплячка сможет их найти, мы устроим для них небольшую ловушку, в которую они могут попасться. Тогда… — Нэф изобразил, как проводит ножом по своему горлу. — Но мы меняем условия сделки, скраг. Либо сына старого Кьялланди, либо эту змею, дочь Скэфлока, мы возьмем живыми в качестве платы для Костяного парома.

— Ага, — быстро согласился Хрунгнир, и его глаза заблестели от такой перспективы. — Я не собираюсь возвращаться в эти проклятые пещеры!

— Тогда возьмем дорогую Скади, — сказал Скэфлок, и зловещий блеск вновь зажегся в его глазах. — Согласен?

Снага кивнул:

— При условии, что никто из вас не попытается украсть мою добычу. Гримнир мой!

— Если ты сможешь с ним справиться, — ответил Нэф, — он твой. Давайте разведем огонь и перекусим чем-нибудь теплым. Холод того проклятого места до сих пор пробирает меня до костей. — Он вздрогнул и сплюнул. — Ба! Как будто у этой пещеры есть глаза!

СЛУГА ИДУНЫ услышал топот обутых в сапоги ног, когда его добыча удалялась от входа в пещеру. Он ничего не почувствовал, ступая по темной тропе Андирэд. Ужас не мог ни за что зацепиться, и никакой Страх им не заинтересовался. Обитателям Гиннунгагапа ничего от него не было нужно, поскольку он не обладал ни жизнью, ни кровью, которых они так жаждали. Слуга Идуны был тенью и молча следовал за своей добычей, словно призрак, закутанный в серую ткань.

Но он не набросился на своих жертв, как только их ноги коснулись земли Ётунхейма, как кошка на несчастных мышей. Нет. Сила, которая оживляла его посиневшие, как у трупа, конечности, питала его мышцы и сухожилия, которая покрывала его разлагающийся скелет и придавала ему цель, — та мрачная и холодная нежизнь, которой веяло от скованных льдом вершин Нидафьолла, — эта сила процветала на отчаянии. Оно знало, что нужно выждать время. Пусть ужас перед Андирэдом ослабит свою власть над их умами. Пусть они расслабятся. Пусть едят, пьют и шутят. Пусть они очистят свои черные сердца, эти скрелинги, и ухватятся за соломинку надежды. Это сделало бы грядущее более вкусным и сочным; а пока что все начнется с самого маленького из них…

ВСКОРЕ СРЕДИ камней развалин затрещал костер из старых сучьев и сломанных веток. Они сели полукругом, прислонившись спинами к последней уцелевшей стене — части древней башни, восемнадцатифутовой глыбе почерневшего от времени камня. Если бы за ними пришел враг, ему пришлось бы пройти по тропе. Запах жарящейся свинины плыл вместе с дымом. Ночь над головой сгустилась, и сквозь разрывы в облаках замигали звезды. Снага уставился на них.

— Я не видел такого света с тех пор, как сам был молокососом.

— Ты все еще молокосос, — проворчал Хрунгнир. Снага искоса взглянул на него.

— Ты родился в Мидгарде, верно?

Хрунгнир ударил себя в грудь:

— В горах Кьолен!

Снага усмехнулся:

— Я родился в Нидавеллире. Примерно через двадцать лет после твоего отца, Балегира. Он и мой отец были братьями. И это делает меня, что? На тысячу лет старше тебя!

— Ты лжешь!

Хрунгнир посмотрел на Нэфа, который был старшим из его братьев, ожидая подтверждения. Но Нэф кивнул скрагу.

— Он не ошибается, ты, крыса. Старый Снага, вот этот, был в зале Манаварга в ту первую ночь блота Отца Локи. Он скраг, а не каунар только потому, что его собственный отец предал его.

— Этот червяк задушил меня, — пробормотал Снага. — Сказал, что я обесчестил его, поддавшись на ложь Спутанного Бога.

Хрунгнир хмыкнул. «Что ж, мы могли бы навестить твоего старого папашу в Нидавеллире. Хоть как-то отплатить, а? Ведь мы одна семья и все такое». — Нэф приподнял бровь и пробормотал что-то в знак согласия, обгладывая свиное ребрышко.

И впервые за тысячу смертей Снага по-настоящему улыбнулся:

— Это далековато, но я знаю дорогу. И если уж мы все равно отправляемся на Костяной паром…

Расчетливый взгляд Скэфлока, оторвавшись от молчаливого наблюдения, устремился в самое сердце костра.

— Твой отец, он ведь кузнец по золоту, так? Это означает неплохую добычу.

— Мы могли бы вернуться в Настронд и жить как короли, парни, — сказал Хрунгнир. — Даже ты, скраг. — Их смех эхом разнесся среди руин.

НОЗДРИ СЛУГИ раздувались, когда он вдыхал мириады ночных запахов — запахов, о которых он почти забыл: сырого камня и мха, грязи на берегах реки Гьёлль, гниющих листьев под раскидистыми ветвями Хрехольта. На вкус это были миазмы пота и мочи, чеснока и мяса, раскаленного железа и горящей сосновой смолы.

Но сквозь ночную вонь, почти скрытую одеждой, кольчугой и жилистой плотью, слуга учуял самую сладкую добычу из всех… металлический аромат горячей, пенящейся крови. Он струился прямо под кожей жертвы, плыл через мускулистое сердце, и придавал запах губчатым мешочкам внутренних органов — печени и легким. Он пульсировал в переплетениях артерий и вен и доходил до мельчайших капилляров: аромат черного вина Мидгарда. Крови скрелингов.

И он приближался.

Маленькая охотница показалась в поле зрения. Она вышла из Хрехольта и направилась к тропинке, ведущей на вершину холма, туда, где бледно-оранжевый отблеск их костра освещал руины. Она прошла мимо входа в пещеру, и — безмолвный, как смерть, — слуга Идуны последовал за ней.

Челюсти существа раскрылись, сухожилия заскрипели в гробовой тишине ночи; его сухой, как соль, язык высунулся между клыками из почерневшей слоновой кости, лаская пустой воздух, который пах предвкушением, едким и острым. Его вкус был похож на аромат крови, пульсирующей прямо под кожей маленькой скраг. И… на что-то еще. Его вкус был похож на ненависть. Тварь зарычала. Она знала ненависть. Она знала ее форму и текстуру. Она знала, какие формы принимает ненависть. Ненависть напомнила ей о потерянной жизни. Тварь бесшумно пошла за Кётт.

Маленькая скраг сделала еще дюжину шагов, прежде чем поняла, что что-то не так. Она остановилась. С хмурым выражением на наполовину скрытом лице крошечная охотница запрокинула голову и понюхала ночной воздух, поморщившись от внезапного зловония, которое окутало ее. В поле зрения скользнул нож. Она обернулась, сверкая желтыми глазами… и увидела, кто ее преследует.

Скраг встретила гипнотический взгляд слуги и застыла, как будто железные корни пригвоздили его к месту. И прежде, чем эта жалкая девчонка успела открыть рот, чтобы закричать, слуга Идуны протянул посиневшую, как у трупа, руку и размозжил ей череп.

КОГДА ИХ смех затих, Снага встал. Скраг нахмурился:

— Вы это слышали?

Нэф слизнул жир с пальцев и покачал головой.

— Наверное твоя подруга где-то там, развлекается.

— Кётт не из тех, кто развлекается. — Снага подошел к краю руин, его долговязое тело было видно на фоне костра. — Кроме того, она уже должна была вернуться.

Хрунгнир встал и потянулся, поправляя на поясе медальоны из слоновой кости и бронзы, прикрепленные к коже. Его меч звякнул в ножнах.

— Мне нужно отлить, — пробормотал он. — Я посмотрю, пока буду там.

ХРУНГНИР. СУЩЕСТВО знало этого скрелинга. Знало его хорошо, по прошлой жизни. А тощий, с пальцами во рту, — это был старый Нэф. Существо знало их, но знакомство не имело значения. Теперь они были его добычей. Его дичью. И они умрут, как и остальные, как безжизненная скраг, которую он держал в руке.

Высокий, долговязый, окруженный ненавистным огнем, сложил ладони рупором и закричал в ночь:

— Эй, там! Кётт!

— Заткни дыру у себя под носом! — сказал Хрунгнир. — Яйца Имира! Ты что, пытаешься призвать на наши головы каждого сварливого ётуна, затаившего злобу?

— Как будто огонь не даст им о нас знать? — огрызнулся долговязый, свирепый не по годам и не по положению.

Слуга Идуны решил, что сейчас самое подходящее время нанести удар, пока они топтались в нерешительности. Почти без усилий он швырнул мертвую скраг в их середину…

ЧТО-ТО МАЛЕНЬКОЕ и тяжелое вылетело из темноты и ударило Снагу прямо в грудь. Кость треснула о кость, и высокий скраг отлетел назад. От удара он, пошатываясь, полетел сквозь огонь. Свиной жир зашипел; его окутал покров из тлеющих углей, когда он попытался удержаться на ногах, но столкнулся с Нэфом, и они оба упали, переплетя конечности.

Но смех замер в глотках других скрелингов, когда они увидели, что ударило скрага. Это было тело. Тело маленькой скраг, охотницы, Кётт. Ее голова представляла собой бесформенную массу, черепные пластины были разбиты, как яичная скорлупа. Ее дряблое лицо смотрело на них через плечо, шейные кости раздроблены, глаза холодные и мертвые.

Руины окутал запах, от которого слезились глаза, — запах разложения. Это был могильный смрад. Нэф отпихнул Снагу в сторону и потянулся за своим топором. Он знал этот запах, знал, что он означает.

— Драуг — взревел он. — Бегите, ублюдки!

СЛУГА СТОЯЛ на единственной тропинке, ведущей от разрушенной башни. Они ринулись навстречу, сверкая сталью, размахивая мечами и топорами, копьями и ножами, пытаясь обойти его — или пройти сквозь него. Его плоть, однако, была тверда, как окаменевшая кость; кровь не текла по его иссохшим венам, и никакие органы не торчали из ребер. Он был создан из трупного праха и ненависти. И их сталь ничего не значила для него.

Меч Хрунгнира врезался ему в бок. Это было все равно, что ударить по дубу. Лезвие треснуло и отскочило; из-под полей широкополой шляпы на скрелинга уставились сверкающие глаза. В чертах лица Хрунгнира промелькнуло узнавание. На долю секунды скрелинг запнулся.

— Т-ты!

В то же мгновение кулак слуги размозжил грудную клетку Хрунгнира, и осколки кости пронзили сердце. Хрунгнир, сын Балегира, был мертв еще до того, как его тело коснулось земли. Слуга Идуны, ее драуг, оторвал руки у одной из своих жертв, когда та попыталась обойти его, а затем отрубил голову другой. Тот, чье лицо драуг смутно помнил, пришел за ним с длинным прямым мечом. Слуга поймал лезвие, сломал его и вонзил обломок в верхнюю часть черепа скрелинга. Нэф бросился на него с топором. Лезвие вонзилось в плоть драуга, застряв в его бедре. Прежде чем Нэф успел опомниться, прежде чем он успел метнуться вокруг него и укрыться в лесу, чудовище титаническим ударом раздробило ему позвоночник, вырвало топор из тела и опустило его на место соединения шеи и плеча Нэфа.

Удар разрубил Нэфа пополам, превратив в месиво из крови и внутренностей.

Слуга Идуны выпрямился. Его жертва все еще была там, по ту сторону костра, стоя на коленях рядом с мертвой девушкой-скраг. Долговязый, тот, кого его хозяйка назвала Траром Младшим, сыном Траинна, свирепо уставился на него.

— Я отомщу, хель-блар. — «Синий как мертвец», так скраг назвал его. — Я отомщу за нас обоих!

Драуг кивнул. И когда Трар Младший прижал мертвую скраг к себе, синие руки трупа потянулись к нему…

ШАГ ЗА тяжелым шагом Ангрбода — мать чудовищ — выходила из тени. Как и Ярнфьялль, его хозяйка была древней и разрушенной, дух Древнего Мира, который продолжал жить, несмотря на все усилия богов и великанов. Вздохнув, она уселась на похожую на трон груду щебня в дюжине ярдов от огромных железных ворот своей крепости. Во мраке позади нее щебетала и суетилась стайка старух.

— Вставай, герольд, — сказала она, склонив голову набок. — Сейчас я не более королева, чем когда мы виделись в последний раз. Ангрбода — это просто имя. И это имя принадлежит старой карге, которая отжила свой век. Давай, давай! Вставай!

— Прости за вторжение, Мать, — сказал Гиф, поднимаясь на ноги. — Мы пришли за новостями.

Она отмахнулась от его извинений.

— Мы? Значит, ты привел гостей? — Ноздри Ангрбоды раздулись. Она втянула носом воздух. — О, от одного из них веет высшим миром, смертью, инеем и пеплом. А другой… дитя неволи? Я чувствую вонь горького рабства и предательства. Кто ты, скрелинг? — Она перевела невидящий взгляд на Гримнира. — Ты тот, кто может рассказать мне новости из верхнего мира?

При этих словах Гримнир наклонился вперед и сплюнул в пыль у своих ног.

— Фо! Думаю, да. Меня зовут Гримнир, сын Балегира.

— Балегир, да? Скажи мне… твой отец все еще трахает все, что движется?

— Ха! Он засеял больше полей, чем легион белокожих фермеров, — ответил Гримнир, презрительно скривив губы. — И не все они плодовиты.

Ангрбода издал низкий, булькающий звук:

— Что же тогда с Мидгардом? Правда ли, что они забыли Старые Пути?

— Да, это правда, — ответил он. — Теперь там правит Пригвожденный Бог. Незваный гость с Востока, чьи последователи проповедуют мир, а практикуют войну. Он сделал так, что для нашего вида там больше небезопасно.

Ётун цыкнула.

— Позор. — Ее изуродованное лицо повернулось в поисках Скади. — А ты? Ты пришла, чтобы покончить со своим рабством?

— Меня зовут Скади, Мать Ангрбода. И я больше не рабыня.

— Скади, — повторила Ангрбода, словно смакуя это имя. — Да. Иди ко мне, дитя. Асы отняли у меня глаза, но есть еще чувства, помимо зрения. Я хочу прикоснулся к твоему лбу, если ты позволишь.

Гримнир и Скади обменялись взглядами. Он пожал плечами, а она медленно придвинулась ближе к матери их народа. В конце концов, именно ее чудовищная плацента вызвала Изменения, превратившие двергов в каунаров.

Гиф зашевелился:

— Мать, ты не знаешь, что сталось со Спутанным Богом? Никто не видел Локи с того последнего дня, который был так давно.

— О, ты ищешь новости о Спутанном Боге, так? — эхом отозвалась она, и ее голос сочился презрением. — Беспокойство о благополучии нашего дорогого Локи заставило тебя покинуть безопасные берега Настронда? — Темные старухи за спиной Ангрбоды зашипели и защебетали. — Что ж, ты напрасно проделал весь этот путь, герольд. Я не видела его и ничего не слышала о его подвигах со Старых Дней. — Она указала на Скади. — Ближе, дитя мое. Я не кусаюсь.

Скади медленно приблизилась к огромной ётун. Она поколебалась, затем протянула руку и коснулась руки Ангрбоды, растопырив пальцы и ища ее. «Я здесь, Мать», — сказала она.

Лицо Ангрбоды, изрезанное шрамами, оскалилось в улыбке, обнажившей грязные зубы. С нежностью, которая не соответствовала ее размерам, она погладила Скади по волосам; бусины из серебра, кости и янтаря звякнули друг о друга.

— Желтоглазая и загадочная, — прошептала Ангрбода достаточно громко, чтобы ее услышала Скади, но больше никто. — Сильная и непреклонная. Да, я понимаю, почему мои сестры отличали тебя, рабыня. В тебе есть способность переносить суровые наказания и никогда не ломаться. Да. — Последнее слово она прошипела.

Скади напряглась:

— Сестры?

— У меня их было две, — прошипела она. — Злобные твари, похожие на пару нарывов на моей заднице… пока ты и эта тупоголовая обезьяна, вон там, не пришли и не убили их!

Затем, быстрая, как змея, Ангрбода схватила Скади, и ее пальцы, словно железные кандалы, обхватили туловище скрелинг. У Скади было время для единственного проклятия, в котором сквозил страх, прежде чем ётун поднесла ее ко рту и прокусила шею.

Это убийство произошло так быстро, что даже Гримнир, привыкший к насилию, как любой бог войны, был ошеломлен. На мгновение он заколебался, не в силах поверить тому, что сказал ему его единственный глаз. Скади…

Кровь фонтаном хлынула из обезглавленного тела Скади; смеясь, Ангрбода выплюнула голову, перевернула труп и позволила густым струйкам черной крови наполнить рот. «За бедную Гьяльп», — пробормотала она.

Голова Скади остановилась в ярде от Гримнира.

Пока Гримнир смотрел на нее, янтарный блеск жизни угас в ее глазах…

— Ангрбода! — Меч Гифа со скрежетом вылетел из ножен. — Что ты наделала?

— Я не Ангрбода, — прорычала ётун. Она отшвырнула труп Скади в сторону и погрозила Гримниру скрюченным пальцем. — И ты! Ты заплатишь за смерть дорогой Имд собственной смертью!

На этом каменном возвышении, окутанном тенями и воспоминаниями, существо, выдававшее себя за Ангрбоду, застыло. Ее ноги свело судорогой. Железный обруч соскользнул с ее лба, ударившись о гниющие камни. Рука, схватившая Скади, вывернулась с такой силой, что хрустнули сухожилия. Затем ее перепачканный кровью рот стал раскрываться все шире и шире, пока челюсти не сломались с громким треском. Кости раскололись; скрюченное тело Ангрбоды сотрясали судороги, позвоночник и ребра разрывались на части. Череп раскололся, из него хлынули кровь и сероватое мозговое вещество.

Появилось что-то белое и блестящее. Что-то, чей позвоночник и череп были покрыты короткими, похожими на щетину волосами; что-то с длинными неуклюжими конечностями и острыми кривыми когтями, с глазами, которые светились, как мерзкие желтые лампы, дикие и яркие. Оно поползло вперед, и пустой мешок с телом Ангрбоды был накинут на него, как жуткий плащ. Из обломков, которые когда-то были матерью чудовищ, поднялась болотная ётун; когда она засмеялась, ее голос превратился в густое, влажное бульканье.

Имд. Гьяльп. Локейские ведьмы. Голос Харбарда эхом отдавался в глубине сознания Гримнира: Одна из сестер сбежала от тебя, так? «Ты Атла», — прорычал Гримнир. Его единственный глаз пылал, как маяк неприкрытой, кровоточащей ненависти.

— Атла? Как?.. — Гиф не успел договорить.

С ревом боли, с первобытным воплем ярости Гримнир бросился на гротескную болотную ётун.

Вспышка серого и черного, и внезапно старухи в тени Атлы вырвались из-за ее спины. Их было трое — жилистые создания с пепельной кожей, похожей на акулью, и огромными крыльями, покрытыми черными перьями. Их лица, с длинными носами и черными глазами, были искажены масками презрения. Мордветтиры, духи смерти и убийства, они носили на своих костлявых шеях сигилы и руны колдовского рабства цвета железа. Одна из них скользнула под руку с мечом Гифа, вцепилась когтистыми пальцами в его плоть и швырнула его на землю.

Две другие налетели на Гримнира. Одна ударила его по ногам, выбив их из-под тела, другая ударила его крыльями, уворачиваясь от его железных кулаков, поднырнула под его защиту и обхватила его конечностями, словно удушающими канатами. Они прижали его к земле и навалились на него всем своим весом.

Он был словно придавлен живыми статуями.

— Каким образом, герольд? — пробулькала Атла. Она потянула за толстую кожу, которую носила. — Это было легко. Эта никчемная ведьма только и делала, что тосковала по своей потерянной любви! Ба! Этот проклятый Локи! Я была здесь в те дни, хотя сомневаюсь, что кто-то меня видел. Я держалась в тени, изучая все, что могла, и выжидая подходящего момента. Но когда моим сестрам-дурочкам пришла в голову блестящая идея разыскать Мимисбрунн и отнять у Всеотца всего лишь глоток его драгоценной воды… Что ж, нужда заставила меня поискать укромное местечко, чтобы меня не признали виновной в соучастии. — Она приподняла края содранной с Ангрбоды кожи. — Что может быть лучше, чем прятаться у всех на виду?

Это я отправила своих дорогих сестер в Настронд, где я могла за ними присматривать. По крайней мере, я пыталась это делать. Представь себе мои страдания, когда эта проклятая белка, которая прячется в ветвях Иггдрасиля, принесла мне известие об их смерти… их смерти от рук ничтожного скрелинга, не меньше! Я применила свое колдовство, заглянула в магический кристалл и увидела тебя, мой старый дурак, испытывающий ностальгию, — драгоценный герольд Локи, — и тут я поняла, что, если предчувствия не обманут меня, ты приведешь эту грязную обезьяну прямо ко мне.

— Атла, — прорычал Гримнир, пережевывая это имя, как кусок гниющей плоти. — Я убью тебя, как убил твоих сестер! Я собираюсь распороть тебе живот и искупаться в твоих внутренностях! Ты слышишь меня, ведьма?

— Да ну? — ответила она. — Или ты будешь смотреть, как я превращу твоего драгоценного Гифа в своего четвертого мордветтира, а потом проведешь остаток своей никчемной жизни, слизывая дерьмо с моей пятки, раб? Приведи мне герольда!

Гиф сопротивлялся, но руки мордветтира были крепки, как пеньковые веревки. Он наполовину шел, наполовину прыгал, таща скрелинга за собой.

— Атла, — прошипел Гримнир. Он был на одном уровне с головой Скади. Он смотрел на суровые черты ее лица — теперь безжизненного и бледного — и чувствовал, как последние остатки контроля над собой исчезают из темных уголков его души. Ненависть пылала ярко и горячо, и в это горнило влилось нечто еще более могущественное, чем он сам. Нечто темное и древнее, старше Иггдрасиля. Он почувствовал, как земля под ним задрожала, словно какой-то левиафан пробудился от вечного сна. Голова Скади задрожала; это движение заставило ее откатиться, как будто дух, оставшийся в ней, не мог вынести мысли о том, что должно было произойти.

— Атла. — Он сплюнул. — Мордветтир, тащивший Гифа вперед, внезапно остановился, как будто почувствовал, что под ними что-то скорчилось и скрутилось.

— Приведи его! — крикнула Атла.

Руки Гримнира с черными ногтями вцепились в землю Ётунхейма. Он почувствовал, как по его телу пробежала волна энергии.

— Атла! — взревел он, и его голос прозвучал как раскат грома.

Желтые глаза болотной ётун сузились.

Пара мордветтиров, сидевших на спине Гримнира, изо всех сил пытались удержать его. Его сила превратилась в силу размалываемого льда, в силу гор. Они извивались и били его кулаками, царапались и кусались, но безрезультатно. Медленно, но неуклонно Гримнир освободил сначала одну ногу, затем другую. Он с трудом выпрямился, а обе старухи-убийцы визжали и хлопали крыльями, повиснув у него на руках и спине, как пернатые паразиты.

— АТЛА!

Его рев был подобен реву снежной лавины, ярость — не менее первобытной. Зарычав, Гримнир потянулся назад и, схватив одного мордветтира за крыло, отшвырнул его от себя с громким рычанием. Зверь перевернулся и выпрямился в хаотичном вихре перьев.

Гримнир сцепился с другим. Не обращая внимания на ее извивы и удары, на загребущие когти и острые зубы, скрелинг поймал тварь за лодыжку и сустав крыла; мордветтир взвыла, когда Гримнир повалил ее на землю, наступил ей ногой на середину спины и сломал и ногу, и крыло. Жуткое существо билось и дергалось, пытаясь вырваться. Рука Гримнира схватилась за рукоять Хата.

— Убейте его! — взревела Атла. — Убейте его, сейчас же! Пока он не вытащил свой проклятый клинок!

Старуха-убийца на Гифе уронила его; вместе оставшаяся пара мордветтиров подхватила Гримнира своими жилистыми руками; их крылья бешено замахали, когда они оторвались от земли. Они понесли его вверх. Вверх, к деревьям. Вверх, в зеленоватое небо над Ётунхеймом. Старухи-убийцы пронзительно закричали, их крылья забили быстрее. Двадцать футов. Тридцать. Они работали в унисон, поднимаясь со своей ношей в холодную ночь, к облакам. Они не видели руки Гримнира с клинком. За ветром и шелестом перьев, за их криками они не слышали скрежета стали по коже.

Пока не стало слишком поздно.

— АТЛА! — взревел Гримнир. Хат сделал выпад вперед; кровь брызнула фонтаном, когда острие клинка попало в горло мордветтир, летевшей слева от него. Кряхтя, Гримнир вырвал длинный сакс, едва не оторвав им голову старухи-убийцы. Взмахи крыльев в унисон затихли, когда умирающая мордветтир отпустила его.

В одиночку другое существо не смогло бы поднять его в воздух. Они зависли там на мгновение, их инерция достигла апогея, прежде чем затихнуть. А затем, с отчаянным криком, все трое рухнули обратно на землю.

Живая мордветтир попыталась высвободиться из железной хватки Гримнира; она едва избежала его колющего клинка, прижимая Гримнира к своей иссохшей груди. Мертвая падала рядом с ними, потеряв контроль. Остатки инстинкта самосохранения просочились в горнило гнева, пылающее в сердце Гримнира. Он обхватил мордветтир за шею одной рукой, ударил ее по лицу державшим Хат кулаком и перекатился так, что та оказался под ним.

Тридцать футов.

Двадцать.

Гримнир видел, как мимо проносились деревья; он слышал хруст костей мертвой мордветтир и пронзительный крик живой. Мгновение спустя он и его сраженный враг встретились с твердой почвой Ётунхейма.

Кости ног хрустнули, тазы разлетелись вдребезги. Позвонки разлетелись, как бусины на нитке. Внутренние органы взорвались. Хлынула черная кровь. Черепа расплющились о замшелые булыжники, раскололись, и их содержимое растеклось по дороге.

И там, в тени Железной горы, вдали от земель Настронда, Гримнир, сын Балегира умер в объятиях мордветтир. Старуха-убийца услышала его последний вздох; она услышала единственное слово, которое он произнес, когда Забвение схватило их своими холодными руками.

В момент своей смерти, прижавшись ухом к губам Гримнира, мордветтир услышала, как тот прошептал:

— Скади.