Судьба Одина

4 ВОЛЧЬЯ ОБИТЕЛЬ

— Ульфсстадир.

Гримнир заметил его с края долины, менее чем в десяти милях от них, там, где лес редел, и темнота уступала место прозрачному серому свету; разноцветные тени пронизывали воздух, отбрасываемые мирами, горящими среди вечных ветвей Иггдрасиля.

Волчья обитель венчала холм из голой скалы, единственная тропинка вела к высокой узкой двери. Даже с такого расстояния Гримнир мог разглядеть, что крепостные стены были деревянными, зубчатые частоколы были укреплены на каменном фундаменте и окованы холодным кованым железом. Над этими зубчатыми крепостными стенами возвышались верхние этажи огромного ставхолла[10], сложного деревянного сооружения со скатными крышами и замысловатыми фронтонами, крытого черепицей в форме дракона, сделанной из просмоленной сосны. Из нескольких отверстий в крыше поднимались струйки дыма.

Гримнир хмыкнул:

— Нар! Так это и есть зал трупов нашего народа, э?

Скади ничего не ответила.

Он оглянулся и увидел, как она, пошатываясь, преодолевает последний поворот, словно пьяная. Ее правая рука бессильно повисла; пот выступил на щеках и капал с подбородка. Под красным лоскутом ткани, которым была перевязана рана на лбу, ее смуглая кожа выглядела бледнее, чем обычно. Скади, покачиваясь, направилась к нему, сделав два шага, прежде чем мышцы ее ног ослабли, и она упала на колени. Только вытянутая рука удержала ее от падения лицом вниз на каменистую тропинку. Ее истерзанное в сражении тело конвульсивно содрогнулось, задребезжал железный ошейник раба.

— Ты справишься, крыса? — спросил Гримнир.

Скади приподнялась и с трудом встала на колени.

— Нет, не в таком виде. — Она схватилась за железный ошейник на своей шее. — Сними с меня эту проклятую штуку, — сказала она.

Гримнир осмотрел ее, пропуская сквозь пальцы, но не смог найти ни защелки, ни отверстия для заклепки. Он покачал головой.

— Мне понадобиться долото и наковальня, чтобы снять это.

— Arsegót! — Она разразилась потоком ругательств. Ее ноздри раздулись, но она успокоилась и взглянула на Гримнира. — Тогда сделай одолжение… убей меня.

Гримнир приподнял бровь.

— Из-за этой царапины и железного ожерелья?

— Я появляюсь там, раненая, в таком виде, — Скади одернула свою изодранную в клочья тунику, вонючую и перепачканную жидкостями смерти, — и с ошейником раба, который давит на меня? Фе! Я не переживу эту ночь! Они просто используют меня, убьют и выбросят вместе с нечистотами! У меня нет имени, как у тебя, сын Балегира! Я просто бастард какого-то предателя, внебрачный ребенок, шлюха, годная для спальных мехов или кухни! Убей меня и иди своей дорогой. Тогда, по крайней мере, я вернусь целой и невредимой, и у меня будет хоть какой-то шанс. Возможно, я даже вернусь назад и разыщу башню сестер, расположенную в долине; найду приличный комплект военной одежды, чтобы не выглядеть как какая-нибудь несчастная дворняжка.

— А ошейник?

Скади выдохнула. «Когда я умру, отрежь мне голову и выбрось эту проклятую штуку как можно дальше от меня. Что скажешь?» Она попыталась встать, кряхтя от усилия, чтобы просто подняться с колен. Гримнир протянул ей руку…

Она взяла ее. И когда Скади открыла рот, чтобы подкрепить свои доводы, Гримнир выхватил Хат и одним плавным движением вонзил острие длинного сакса ей под левую руку. Меч пронзил мышцу, вошел в грудную клетку, прошел через левое легкое и застрял в сердце.

— У-ублюдок, — пробормотала она, всем весом наваливаясь на его вытянутую руку. Ее тело дернулось, но через мгновение янтарный свет исчез из ее глаз. Гримнир удерживал ее там, пока не убедился, что она мертва. И тогда, скривив тонкие губы, Гримнир сделал, как она просила. Он отрубил ей голову.

Обезглавить кого-то длинным саксом не так-то просто, но с помощью бородовидного топора? Как и любой хороший мясник, Гримнир знал свои инструменты. Он позволил телу опуститься на землю; встав на колени рядом с ней, он вытер Хат об обрывки красного плаща, которым Скади перевязала плечо, а затем вложил клинок в ножны. Он сосредоточенно нахмурил брови. Гримнир запустил пальцы своей свободной руки в ее спутанные волосы, потянул ее шею вверх, напряг, используя тяжестью ее тела, и вытащил свой топор.

Он усмехнулся про себя, внезапно вспомнив пляж, скрага, Снагу и обезглавленный труп Сколльвальда. Похоже, в этой маленькой грязной загробной жизни его уделом было разделывать говядину. И, продолжая невесело улыбаться, Гримнир принялся срезать голову Скади с плеч. Потребовалось всего четыре удара, чтобы перерубить плотные мышцы, хрящи и связки, избегая железного ошейника. При пятом ударе топора позвонки в верхней части ее позвоночника сломались с влажным хрустом кости, и голова Скади оказалась у него в руке, все еще волоча за собой разорванную плоть и рваную кожу.

Гримнир сорвал ошейник рабыни с обрубка ее шеи и швырнул его вниз, в тенистую долину; он услышал, как тот зазвенел, словно колокол, ударившись о камень и отскочив в сторону. Не зная, что делать с ее головой, он просто положил ее на залитую кровью дорожку, рядом с ее плечами, и встал. Он решил было поступить в точности так, как она просила, и просто убраться восвояси, отправиться в Ульфсстадир и предоставить маленькой крысе самой искать дорогу. Однако кое-что его заинтересовало. Гримнир хотел бы узнать, как происходит возвращение к «жизни»? Сколько времени это занимает? На что это похоже?

Он огляделся по сторонам; на самом деле он никуда не спешил. Его родственники будут там, независимо от того, когда он решит навестить их. Взгляд Гримнира скользнул вниз, в долину. По его расчетам, время у него было; что ему действительно было нужно, так это выпить немного эля и пожевать мяса…

ПРОШЛО НЕСКОЛЬКО часов, прежде чем Гримнир вернулся к краю долины, где он оставил тело Скади. Он перекладывал с плеча на плечо тяжелую плетеную корзину из тростника, проклиная при каждом шаге собственную глупость. Гримнир действительно нашел длинный дом рабов, и вдобавок он обнаружил логово Локейских ведьм — каменную башню на небольшом холме, недалеко от того места, где они держали своих рабов. Он разграбил кладовую ведьм и нашел круг сыра, завернутый в льняную ткань, несколько круглых буханок хлеба, полдюжины хороших колбас, глиняный кувшин с каким-то видом мясного конфи и еще три запечатанных воском кувшина, которые забулькали, когда он встряхнул их, — наверняка пиво или медовуха.

Он также нашел их сокровище, или то, что считалось сокровищем в этом забытом богами уголке Настронда: несколько сундуков и корзин, похожих на ту, что он притащил на край долины, с драгоценными мелкими монетами и множеством бесполезных безделушек. В одном сундуке, однако, он обнаружил старое оружие и боевую одежду. Он выбрал кожаный гамбезон и кольчугу, которые, вероятно, подошли бы Скади; кольчуга была сделана из хорошей стали, легкая и эластичная. Он нашел брюки из ткани, усиленной кожей, и пару сапог. К этому Гримнир добавил оружейный пояс, на котором висел длинный нож с костяной рукоятью в ножнах, украшенных серебряной чеканкой, и меч с широким лезвием из узорчатой стали. Он имел простую крестообразную рукоять и навершие в форме желудя и покоился в ножнах из дерева и кожи; кольца и наконечник были выкованы из бронзы.

Что касается себя, то к своему оружейному поясу на пояснице он прикрепил старинный римский кинжал, а другой — стилет с тонким лезвием — засунул в правый сапог. И взял кожаный мешочек с древними монетами, золотыми и серебряными, на которых были отчеканены изображения давно умерших императоров и символы городов-государств, обратившихся в прах.

Гримнир опустил корзину на землю, потянулся и огляделся. Тело казалось нетронутым. Он даже не был уверен, что за дикие звери может скрываться в лесных долинах Настронда, не говоря уже о том, что кто-то может решиться обглодать труп каунара в дикой природе. Однако он был рад, что не пропустил ее возвращение к… жизни? Нет, они все уже были мертвы. И они не были драугами, нежитью. Гримнир сжал зубы, не зная, как назвать их существование здесь, в нижнем мире.

Застонав, он сел, прислонившись спиной к замшелому камню, так что труп был в поле его зрения, и атаковал глиняный кувшин с мясным конфи. Он отбросил обглоданные кости в сторону и намазал оставшимся жиром ломоть хлеба, запивая его большим глотком медовухи из кувшина. Он ел шумно, кашляя и ругаясь себе под нос. Закончив, он вытер пальцы о камни вокруг, наклонил голову и здоровым глазом уставился на труп Скади. Без изменений. Все выглядело так, словно кто-то рубанул топором по манекену, вырезанному из говяжьего бока.

— Здесь, внизу, все еще поют песни смерти? — спросил Гримнир у трупа. Затем он рассмеялся, резко и скрипуче. — Чертовски маловероятно, а? Однако я скажу тебе: у меня до сих пор мурашки по коже от того, что в том мире не осталось никого, кто мог бы спеть мою предсмертную песню! — Он принял более удобную позу. — Я спел последнюю. Спел для старого Гифа, еще во времена Карла Великого. В течение трех недель я сидел на мысе, где река Эльба впадает в море, и пел о том, что знал о его деяниях, — ведь тогда он был старейшим: Гиф родился во мраке Нидавеллира прежде, чем Спутанный Бог избрал нас своими слугами. Когда угли в сгоревшей деревне остыли, а трупы белокожих саксонских собак, убивших его, раздулись и превратились в слизь, я запел. Я пел о Древних временах и Битве в Железном лесу, где лорды Асгарда убили и рассеяли наш народ; о Дороге Ясеня и бегстве в Мидгард. Я пел о поединке Четырех Отцов на склонах Оркхауга и о долгих странствиях народа Кьялланди; об их войне с Римом на перевалах высоких Атласских гор, о смерти Кьялланди и возвращении Гифа на Север с мечом Сарклунг, Ранящим клинком. Я пел, пока у меня из губ не потекла кровь и не потрескалось горло.

Мидгард никогда больше не услышит такой песни…

Гримнир вздохнул.

— И что же получил я, а? Песню? Ха! Пару арбалетных болтов и неглубокую могилу, скорее всего! Наверху не осталось в живых никого, чьи воспоминания простирались бы дальше, чем на несколько поколений. Моя память простирается на сорок пять поколений, маленькая крыса, и моих деяний хватило бы, по крайней мере, на несколько дней песен. Но кто вспомнит? Нар! Все будет так, как будто меня никогда и не существовало.

Осознание того, что ему грозит забвение, всколыхнуло пламя ярости, которое, казалось, навсегда угасло в черном, как кузница, сердце Гримнира. Он запустил пустым глиняным кувшином в камень на тропинке, и тот разлетелся вдребезги, как стекло.

— Фо! Я был так близок! Пол-оборота стекла, и все было бы кончено, после ста тридцати лет охоты. Но нет! — Гримнир фыркнул от отвращения. — Этот проклятый Всеотец, он заботится о своих, а? Толкни какого-нибудь идиота под локоть в нужный момент, и вдруг… вот он, я, брожу по Настронду вместе с остальными навозными крысами, топчусь на месте, пока Гьяллархорн не призовет нас к Рагнарёку.

Гримнир погрузился в задумчивое молчание.

— Что случилось с Сарклунгом? — внезапно спросила Скади тусклым и флегматичным, как у старухи, голосом. Гримнир чуть не выпрыгнул из собственной кожи. Он вскочил на ноги, его длинный сакс со скрежетом вылетел из ножен.

— Яйца Имира! — взревел он. — Как ты… — Он сплюнул. — Фо! Еще десять минут назад ты была всего лишь куском червивого мяса, твоя дурацкая голова была в половине фута от твоего жалкого тела! А теперь… — Он замолчал.

Скади села, такая же крепкая и невредимая, как в тот момент, когда он нашел ее у озера, внизу. Она потянулась, хрустнула сухожилиями на шее и ощупала горло в поисках свежего шрама.

— Фе! Вот я и вернулась. Вот как это работает здесь, внизу. В этом нет ни ритма, ни смысла. Только что ты был разрезанным мешком бесполезного собачьего мяса — просто выпотрошенным дураком, безногим, безруким, с отрубленной твоими приятелями головой, — а в следующий миг ты… вернулся. Снова стал самим собой, по крайней мере.

— Значит, без предупреждения, да? — Гримнир убрал свой длинный сакс в ножны.

Скади взглянула на него:

— Предупреждение? Какое? Рог и песня? Какая-нибудь вспышка золотого света фейри?

Гримнир пожал плечами:

— Нар! Не знаю… что-нибудь!

— Да, — усмехнулась Скади. — Без предупреждения. Вот почему ты ждал, так? Ты надеялся, что я устрою хорошее представление.

Гримнир помог ей подняться на ноги.

— Я много чего повидал, — сказал он. — Просто еще ни один негодяй не возвращался из мертвых при мне. — Он кивнул подбородком в сторону открытой корзины. — Прихватил немного еды и кое-какие военные тряпки из ведьминой помойки в башне. Что ты помнишь? Последнее?

— Ты пырнул меня саксом, даже не сказав «приготовься», большое тебе спасибо, — ответила Скади. Она набросилась на хлеб и сыр, как голодная собака; колбасу она обошла стороной. — Это скраг, — сказала она с набитым хлебом ртом.

Гримнир взял колбасу и откусил от нее.

— И что? — спросил он. — Это хороший скраг. Это все, что ты помнишь? А что было потом?

Они передавали по кругу последнюю бутылку медовухи. Скади вытерла рот тыльной стороной ладони.

— После? Как ты думаешь, что я могу помнить? Сны и воспоминания? Фе! Мы здесь не видим снов. Мы уже мертвы. Мы не становимся больше мертвыми… или более живыми. Я помню боль в легких, холодную сталь в сердце, а потом я вспоминаю, как ты говорил. Я думаю, ты рассказывал историю. По-настоящему я поняла только последнюю часть.

Она закончила есть, затем сняла свою порванную и окровавленную тунику. Обнаженное тело Скади с желтоватой кожей было худым и крепким, сшитым длинными полосами мышц и сухожилий, покрытым татуировками и рубцами, похожими на руны. Гримнир мог разглядеть кости ее бедер, ребра, бугорки вдоль позвоночника, когда она наклонилась над корзиной и первым делом выудила из нее брюки и гамбезон.

Он почувствовал незнакомое возбуждение в своей крови, когда увидел, как она одевается, — что-то горячее и притягательное. Его ноздри раздулись, губы изогнулись в оскале желания. Он провел языком по своим пожелтевшим клыкам. Затем это чувство исчезло так же быстро, как и появилось. Гримнир отвел взгляд.

— Так что же все-таки случилось с Сарклунгом? — спросила она, завязывая кожаный гамбезон. — Я помню тот меч, и это, — она кивнула на его длинный сакс, — не клинок Кьялланди.

Гримнир похлопал по резной рукояти Хата.

— Нар! Это кости Сарклунга. Этот жалкий змей Нидхёгг сломал клинок Кьялланди в Хольмгарде, на реке Волхов, около пятидесяти с лишним лет назад.

Скади натянула сапоги, затем влезла в кольчугу и поправила ее на плечах. Та была слегка велика. Неважно. Она изогнулась, расправила плечи и одобрительно кивнула Гримниру за его выбор. Она подняла глаза, застегивая оружейный пояс на своих стройных бедрах.

— Нидхёгг, а? Молодчага. Лучше тебе рассказать начистоту всю историю, — сказала она. — Старина Кьялланди наверняка захочет услышать, почему ты превратил его драгоценный гномий меч в нож. Готов?

Гримнир подтянул свой оружейный пояс.

— Да, веди. Ты знаешь дорогу в Ульфсстадир лучше, чем я.

ДОРОГА К Волчьей обители оказалась не более чем извилистой тропинкой вверх по каменистому склону холма, местами прорезанной неглубокими ступенями. Каждый дюйм их подъема находился под пристальным наблюдением стражников, стоявших у высокой двери — несомненно, черного хода, решил Гримнир, поскольку она была слишком мала для настоящих крепостных ворот. Несмотря на это, Гримнир почувствовал покалывание в затылке, как будто что-то было не так.

Скади тоже забеспокоилась. «Если ничего не изменилось, эти крысы уже должны были нас окликнуть», — сказала она.

— Это ведь не парадная дверь, так?

— Это? — ответила Скади. — Фе! Это заднее крыльцо.

Они дошли до двери. Она была более чем в два раза выше Гримнира, на ее косяках и перекладинах были вырезаны переплетающиеся волки, вороны и драконы с длинными шеями; он не мог разглядеть ни петель, ни ручек. Они постояли немного, глядя вверх. Но к ним по-прежнему никто не обращался. Гримнир нахмурился. Он выхватил топор, перевернул его и постучал в дверь тупым концом.

— Привет, свиньи! — взревел он. — Открывайте!

Эхо от ударов его топора и его голоса затихло вдали.

Ничего.

— Давай попробуем зайти спереди, — предложила Скади. Она повела их вокруг фундамента частокола по узкой тропинке, усеянной осыпями и полузасыпанными камнями, на большинстве из которых сохранились грубые надписи, оставшиеся со времен возведения крепостных стен. Менее чем за четверть часа они обогнули последнюю башню и, поднявшись по небольшому склону, оказались на главной дороге, ведущей в Ульфсстадир.

Земля вокруг крепости была голой и продуваемой всеми ветрами, изрезанной лощинами и оврагами, по обе стороны дороги росли искривленные деревья. Были и другие ориентиры: беспорядочные груды деревянного лома и сломанного железа, обломки бесчисленных лет — и бесчисленных осад, — возвышающиеся подобно пирамидам, воздвигнутым над разрушенными мечтами о завоеваниях; он увидел лес флагштоков, на каждом из которых развевались на ветру изодранные знамена — змея, стилизованная корона и ворон с распростертыми крыльями были самыми многочисленными. Сколько каунаров восстало из могил, чтобы найти новую цель здесь, в мрачном Настронде? Сколько из них лелеяли то же желание, что бушевало в груди Гримнира, — завоевывать, убивать и перемалывать сапогами кости своих врагов? И желания скольких из них были пресечены быстрым ударом клинка, копья или стрелой, просвистевшей с затянутого облаками неба? Только Спутанный Бог знал ответы на эти вопросы…

Парадные ворота понравились Гримниру больше: огромные двустворчатые двери, сделанные из толстого дерева и окованные бронзой и железом, покрытые царапинами и почерневшие, расположенные между двумя невысокими башнями. С притолоки на них скалилась вырезанная из камня волчья голова. Но даже здесь Гримнир почувствовал, что что-то не так.

Левая створка была приоткрыта.

Гримнир вытащил свой длинный сакс и подошел ближе. Он услышал, как Скади вынимает меч из ножен. Свободной рукой Гримнир приоткрыл дверь настолько, чтобы он мог проскользнуть внутрь. Внутри короткий, глубоко затененный туннель вел во внутренний двор.

Оказавшись внутри, Гримнир обнаружил первые трупы — двух скрелингов, сцепившихся в объятиях Смерти, у обоих в горле торчали ножи, а кулаки с черными ногтями вцепились друг другу в волосы. Гримнир подтолкнул их носком сапога. «Черви воткнули ножи друг в друга», — сказал он.

Скади указала на внутренний двор, привлекая внимание Гримнира.

— Это еще не все.

И они были там. Дюжины трупов, поодиночке и парами, устилали каменные плиты двора перед открытыми дверями ставхолла, обрамленными высокими столбами, на которых были вырезаны символы волка и оленя; ручейки черной крови сочились из отрубленных голов, из выпотрошенных торсов, из отрубленных конечностей, из пронзенных стрелами глаз и горла. В тяжелом воздухе, словно саван, висел запах смерти.

Гримнир осторожно обошел тела. Он заметил братьев и кузенов, которых не видел с тех пор, как был щенком; сестер тоже. У большинства убитых был значок Балегира — красный глаз с узким зрачком; Гримнир заметил среди них еще один значок — череп оленя, нарисованный белой краской. Никто из людей его отца не был одет исключительно для битвы. На некоторых были только гамбезоны, запачканные элем, на других — кольчуги. Те, кто носил голову оленя, были облачены в свои лучшие боевые доспехи.

Гримнир перевернул одну из свиней с головой оленя на спину, обнажив лицо, разрубленное топором.

— Нар! Чья это эмблема, а? Лютра?

— Кьялланди, — ответила Скади, подходя к нему сзади.

Гримнир бросил на нее острый взгляд.

— Да, это правда, — сказала она. — Это псы Кьялланди. Скорее всего, он и старый Балегир из-за чего-то поссорились — из-за какого-то оскорбления, из-за какого-то вопроса чести, из-за того, кому что достанется… По правде говоря, они оба терпеть не могут друг друга. Они держатся друг за друга, потому что каждый из них слишком слаб сам по себе. Народ Балегира многочисленнее и хитрее; народ Кьялланди — лучшие воины.

— Ты лжешь, — сказал Гримнир.

Скади сделала грубый жест рукой; она протиснулась мимо него и первой поднялась по коротким ступеням в большой зал. Гримнир последовал за ней, задержавшись на пороге, чтобы как следует разглядеть сердце королевства, которым правили его отец и дед.

Это напомнило ему его старый длинный дом в землях Вороньих гётов, но этот был больше и гораздо величественнее. Достаточно большой, чтобы вместить армию его сородичей — три или четыре сотни, без труда. В нем было три очага и сотня грубо сколоченных столов, окруженных лесом резных деревянных колонн, с которых на толстых гвоздях свисали фонари из кованого железа. Здесь тоже были трофеи, такие же, как в Оркхауге: знамена и щиты, снятые с поверженных врагов, изрезанная нишами стена из отрубленных голов — всего штук двадцать; некоторые были свежими, другие представляли собой лишь ошметки плоти, свисающие с пожелтевших костей. Открытые дверные проемы с замысловатой резьбой на косяках и перемычках — такую резьбу он видел на заднем крыльце; проемы вели в глубь холла. В дальнем конце, напротив огромных входных дверей, висели боевые знамена его рода — Глаз и Череп Оленя. Под ними Гримнир увидел возвышающийся на три ступени от пола помост, на вершине которого стояли резные троны королей.

— Добро пожаловать в Варгхолл, — сказала Скади, разводя руками. — Волчий зал.

Как и внутренний двор, Варгхолл был устлан мертвецами, его каменные полы были скользкими от пролитой крови. Костры в каминах погасли, и слабый серый свет просачивался внутрь через дверь и длинное стрельчатое окно под самой крышей. Гримнир вложил Хат в ножны. Он медленно прошелся по залу.

— Фо! Как часто эти крысы решают поцарапаться между собой?

Скади вскочила на скамью, а оттуда на покрытые шрамами деревянные помосты, где лежал распростертый труп отмеченной оленем ведьмы войны; из ее горла торчала разбитая бутылка. Она прошла мимо Гримнира, ловко перепрыгивая со стола на стол.

— Больше, чем ты думаешь, — ответила она. Она подняла глаза. — Я уже сбилась со счета, сколько раз в меня втыкали нож под этой крышей. Клянусь Имиром, как хорошо быть дома!

Гримнир отшвырнул ногой тело одного из своих бесчисленных братьев, чье имя он давно забыл, и поднялся на возвышение под двумя знаменами. Оба резных трона были пусты. Гримнир развалился на троне слева, перекинув ногу через украшенный рунами подлокотник.

— Я думаю, нам ничего не остается, как ждать, — сказал он. — Ждать, когда эти идиоты вернутся.

Скади повернулась к нему и подняла бровь.

— Что? — прорычал Гримнир.

— Твой старый отец вырезал орла на спине последнего из своих сыновей, который осмелился сесть на его трон.

Гримнир оскалил зубы в свирепой усмешке. Он погладил резные подлокотники.

— Просто хочу почувствовать это, вот и все.

— Не обольщайся никакими блестящими идеями. — Скади спрыгнула на скамью, а затем на усеянный трупами пол. В этот момент она приняла боевую стойку, и ее меч зазвенел, когда она вытащила его из ножен. С ее губ сорвалось дикое шипение.

Гримнир проследил за ее тяжелым взглядом.

На пороге Варгхолла стояли две фигуры, очерченные серым светом. Первым был высокий каунар, один из тех прямоногих ублюдков, которые хвастались своей так называемой чистотой крови; он больше походил на дверга, чем на Истинного Сына Локи. Он был облачен в хауберк из стальных цепей. Шлем со звериной мордой скрывал его смуглые черты. На плечах у него был накинут ярко-красный плащ, а там, где должен был быть меч, Гримнир заметил пустые ножны. Он держал в руке стрелу с белым оперением и белой краской, направленную вниз.

Второй фигурой был скраг Снага.

— СНАГА! МОЙ старый воробей, — взревел Гримнир. Он не сдвинулся с трона, и его рука не потянулась к рукояти Хата. Несмотря на это, от него исходила тихая угроза. Его единственный глаз сверкал во мраке, как уголек. — Нар! Уже пришел засвидетельствовать свое почтение, да?

Снага оглядел тела убитых. «Мне нравится, что ты сделал с этим местом, длиннозуб», — сказал скраг.

Кривая улыбка Гримнира вызывала тревогу.

— Семейная ссора, вот и все. Кто твой друг? Похоже, один из представителей голубой крови из Города-на-Корне, влиятельных людей этого маленького города.

Каунар проигнорировал насмешку Гримнира. Обращаясь к Снаге, он прошипел:

— Это тот самый скрелинг?

— Ага. — Снага наклонил голову и кивнул. — Это он, все в порядке. Это он прикончил Сколльвальда.

Гримнир заставил себя встать. Он спустился с возвышения и подошел к ближайшему столу, где среди обломков стояла кожаная кружка с элем, жидкость в которой была теплой и безвкусной. Гримнир все же схватил ее и опрокинул в себя. Он вытер рот тыльной стороной ладони.

— Ха! Этот маленький arsegót вернулся и скулит? Теперь он хочет отомстить, да? Значит, он отправил одного из папочкиных прихвостней под стрелой перемирия, так? Что ж, передай этой навозной крысе, чтобы она ждала меня на том берегу! Я снова оторву его дурацкую башку и скормлю сьйоветтиру!

Скади хихикнула — скорее, чтобы скрыть внезапную тревогу, промелькнувшую на ее худощавом лице, чем от какого-либо намека на юмор.

— Ты этого не сделал?

— Ублюдок сам напросился, — прорычал Гримнир. — Вел себя так, словно был влиятельной крысой! Нар! Я здорово над ним подшутил. Отправил его голову обратно старому Гангу с небольшим посланием, нацарапанным у него на лбу, а труп отдал водяным духам, которые прячутся в озере Гьёлль. Подумал, что даже жалкие скраги от души посмеются, наблюдая, как Сколльвальд пытается уплыть от этих неуклюжих грязевых червей.

— Кровь Имира, — пробормотала она. — Что ж, это многое объясняет.

Гримнир нахмурился.

— О чем ты там болтаешь?

— Это Бёльторн, вон там, — сказала она, кивая на каунара. — Военный герольд Манаварга. Если пришел он, значит, Ганг жаждет крови…

— Тогда скажи ему, чтобы он вытащил своего мальчика из воды и научил его хорошим манерам!

— Все не так просто, — ответила Скади. — Фе! Мы можем умирать и возвращаться снова и снова только в том случае, если наши изрубленные трупы никогда не покинут почву Настронда. То, что ты сделал, короли и ярлы приберегают для худших из предателей, убийц и претендентов на трон. — Она ткнула большим пальцем в стену из отрубленных голов, все двадцать. — Отрубите им головы, бросьте их тела в воду, и они больше не вернутся. Никогда. Итак, ты убил его и лишил возможности на славу; отнял у него место на великом корабле Нагльфар, который выплывет в Рагнарёк и понесет нас в битву на равнине Вигрид. Вот почему Ганг жаждет крови: ты отнял у него любимого сына.

Гримнир присвистнул. Он искоса взглянул на Снагу и увидел злобный блеск в глазах скрага, торжествующую полуулыбку на его губах, хотя голова его оставалась опущенной.

— Это была его идея.

— Снаги? — Скади хмыкнула. — Меня это не удивляет. Он…

— Хватит! — взревел каунар, Бёльторн. Звериный шлем, скрывавший его лицо, придавал его голосу зловещий оттенок. — Ты, скрелинг! Ты сын Балегира по имени Гримнир?

— Что, если и так, негодяй? — Гримнир повернулся лицом к высокому каунару. — И что ты собираешься с этим делать?

— Лорд Манаварг объявил тебя вне закона, — ответил Бёльторн. — И врагом Каунхейма. Все, кто даст тебе приют, будут объявлены твоими сообщниками и столкнутся с гневом лорда Манаварга. Ты, крыса, сын Балегира, скоро узнаешь, что с Истинными Сынами Локи шутки плохи! Пойдешь ли ты со мной и предстанешь перед судом моего повелителя или обречешь себя и свою никчемную родню на наказание предателей?

Гримнир взглянул на Скади. Она пристально посмотрела на Бёльторна, ее янтарные глаза были холодными и хищными, как у кошки. Кости и бусины, вплетенные в ее волосы, звякнули, когда она обошла стол и приблизилась к тому месту, где стоял Гримнир. Она прошипела что-то ему на ухо.

Одно-единственное слово.

И Гримнир, не задавая вопросов, понял, какой тактики следует придерживаться.

Он повернул голову, его единственный красный глаз, пылая гневом, посмотрел на Бёльторна и скрага рядом с ним.

— Твой так называемый лорд Манаварг может поцеловать мою скрелингскую задницу, ты, надутый сын шлюхи, рожденной троллями! Он претендует на то, что не может удержать, и если он думает, что причудливые титулы и чистая кровь защитят его от моего топора, то он еще больший дурак, чем ты! Возвращайся к своим хозяевам, пес, и скажи им вот что: если Гангу нужна голова Гримнира, он может прийти и попытаться ее забрать! Скажи ему, чтобы он встретился со мной за этими стенами, когда пожелает, ибо я взываю к праву хольмганга! Испытание боем! Ты знаешь, что это? Хорошо! Пусть он встретится со мной клинок к клинку, и Имир решит, кто из нас достоин места на носу Нагльфара!

Словно в подтверждение своих слов, Гримнир услышал, как Бёльторн резко втянул воздух; стоявший в тени Снага вскинул голову, услышав этот звук. В глазах скрага был неподдельный страх. Позади себя Гримнир услышал щелчок тетивы и почувствовал, как мимо его уха просвистела стрела с широким наконечником. Прежде чем Снага успел отступить, стрела вонзилась ему в горло. Она пробила хрящи и кость и вышла на расстояние ладони из задней части шеи.

Изо рта Снаги хлынула кровь, и он рухнул на порог. Там он забулькал, отплевываясь, и умер.

Бёльторн не осмелился пошевелиться.

Гримнир услышал знакомый голос позади себя — голос, который он слышал только в своей голове последние шестьсот лет:

— Хорошо сказано, маленькая крыса.

Гримнир обернулся. Из дверного проема, сжимая в узловатых кулаках тяжелый черный лук, вышел Гиф, сын Кьялланди. Высокий каунар был одет в кольчугу и алую ткань, на груди его хауберка был выткан череп оленя из серебряной проволоки. Он был почти таким же, каким Гримнир его помнил: таким же худым и поджарым, как в юности, его костлявое тело было опутано канатами мышц и узловатыми сухожилиями. У него было продолговатое лицо с выдающимся подбородком и кожа светлее, чем у Гримнира: она была желто-серой, как хороший точильный камень, и покрыта шрамами, татуировками в виде рун и сигилами; еще больше татуировок покрывало его лысину, а бахрома волос, свисавшая над длинными ушами, была цвета бушующего моря и украшена дюжинами старинных костяных дисков и бусин из серебра, граната и малахита, на некоторых из которых были нанесены отметины занесенного песком Египта. Проницательные глаза горели, как угли, из-под густых бровей.

— Ха! Ты жалкий старый мерзавец! — сказал Гримнир, и его губы искривила искренняя улыбка. — Я все гадал, когда же с тобой столкнусь.

— Певцы гимнов наконец-то добрались и до тебя, так?

— Ага. На пути к этой выгребной яме, которую они называют Римом, не меньше! — Гримнир откашлялся и сплюнул. — Что здесь произошло? Вам, крысам, стало скучно, и вы решили порезать друг друга?

— Просто небольшая размолвка, вот и все, — усмехнулся Гиф, затем посмотрел мимо Гримнира на Бёльторна. — Ты получил свой ответ, свинья, — сказал он. — Иди и забери с собой этот кусок дерьма.

Лица Бёльторна было скрыто звериным шлемом, и никто не мог видеть его выражения; однако его глаза горели, а в жестах сквозило презрение, когда он отбросил белую стрелу и схватил мертвого Снагу за волосы. Он потащил скрага за собой, возвращаясь по своим следам к воротам Ульфсстадира.

— Ты пробыл среди мертвых всего несколько часов, а уже нажил врагов, да, маленькая крыса? — сказал Гиф, глядя на одноглазого сына своей старшей сестры. — Не то чтобы отродье Ганга этого не заслуживало. Если кто-то и заслуживал того, чтобы поплавать в Гьёлле, так это он. Но зачем связывать свою судьбу с шайкой Снаги? Ты же не променял этот глаз на мудрость, так?

— Нар! Этот я обменял на месть. Разгреб небольшой бардак Хрунгнира и отправил его бастарда в Хельхейм, в придачу. Не пытайся повесить это на меня! Это была идея этого проклятого скрага — бросить жабу в воду. Хотя, это была моя идея — отрубить ублюдку голову и нацарапать аргр у него на лбу.

Гиф взвыл от смеха.

— Аргр, а? — сказал он, когда к нему вернулось дыхание. Он положил свой лук на стол. — Круто. Послушай, маленькая крыса, не позволяй старому Снаге одурачить тебя. Он выглядит как сопляк, которому до зрелости еще далеко, но он самый старший из нас. Он твой двоюродный брат. В те дни он был известен как Трар Младший, сын Траинна, сына Трара Старшего. Его отец отказался от нашего приглашения, отказался даже вести переговоры с нами под сводами дворца Манаварга. «Он — Локи, — сказал Траинн, упрекая меня, когда я появился у его дверей в качестве герольда Спутанного Бога. — В его жилах течет кровь озорства и злобы! Нет! Мы не будем в этом участвовать!»

— Да, мои слова отскочили от отца, но они зацепили сына. Той ночью Трар выскользнул из дома, чтобы посмотреть, что мы замышляем за спиной его отца. Он видел огни чертога Манаварга; он слышал страстные слова Спутанного Бога; он пробовал соки с огромных блюд с мясом, которые приносили слуги Локи, — послед чудовищных детей Ангрбоды. Его кожа огрубела и потемнела, зубы стали острыми и крепкими, а глаза приобрели красный блеск хищника. Никакой яд или болезнь не могли причинить ему вреда. Он стал одним из каунаров, одним из избранных Локи. Одним из нас.

Он был всего лишь мальчиком. Перемена напугала его до смерти. Маленький ублюдок приполз домой той ночью и попросил прощения у своего отца. И старый Траинн, разгневанный этим предательством, схватил голову своего драгоценного Трара и сломал ему шею… обрек его провести остаток своих дней здесь, на Настронде, в ожидании эха Гьяллархорна и пламени Рагнарёка. С тех пор он на нас злится. Он подбирает скрагов и бродяг и учит их огню своей ненависти. Проклятый маленький поджигатель войны.

— Траинн, а? Случайно не родственник старого Наинна? — спросил Гримнир.

— Брат, — ответил Гиф. Его взгляд впервые встретился со взглядом Скади, и в нем промелькнуло узнавание. — Прошел волчий век с тех пор, как я в последний раз видел тебя, дочь Скэфлока. Где ты была все это время, а?

— Этот arsegót мне больше не отец, — сказала она, и в ее янтарных глазах вспыхнул огонь. — После своего предательства этот безответственный сукин сын продал меня вниз по течению реки, куда же еще! Вонзил мне нож в спину и бросил на растерзание Локейским ведьмам. Вот где этот тип нашел меня. — Она кивнула на Гримнира.

— Скэфлок умрет, клянусь Имиром! От моего клинка или от твоего! — сказал Гиф. — Что касается этих назойливых старых ведьм, я собирался выставить их за дверь и отправить обратно в Ётунхейм.

— Слишком поздно, ты, ленивый пьяница, — сказал Гримнир. Он искоса взглянул на Скади. — Вот эта, она хороша в бою.

— Ого! Она? Это высокая похвала, исходящая от таких, как ты! Идем, крысята, — сказал Гиф, закидывая руку на плечо Гримнира и жестом приглашая Скади следовать за ним. — Давайте выпьем, как в старые добрые времена, и вы двое расскажете мне историю о Риме, об отродье Ганга и о больших пальцах ётунских ведьм!

МЕРТВЫЕ ВЕРНУЛИСЬ.

Они вернулись к жизни — или к тому, что считалось жизнью на опустошенных берегах Настронда, — с изумлением и проклятиями. Они вернулись, затаив злобу — коварство в их черных сердцах порождало еще большее коварство; улыбаясь, они планировали следующее кровопролитие. Некоторые возвращались, все еще охваченные боевым пылом, кипя от нетерпения снова убивать и умирать. С ними справлялись их более уравновешенные товарищи, которые удерживали их, пока лихорадка не проходила.

Но все они вернулись к свету, к звукам раскатистого смеха и к только что откупоренной бочке эля.

В костровых ямах большого зала Ульфсстадира загорелись огни; горели лампы, рассеивая вечный мрак оранжевым, красным и желтым сиянием. За столом, ближайшим ко все еще пустым тронам двух королей, Балегира и Кьялланди, сидел одноглазый скрелинг, которого мало кто из них знал, и, запрокинув голову, ревел от смеха, рассказывая свою историю. Рядом с этим незнакомцем, попивая свой бокал с элем, сидела давно пропавшая дочь этого ублюдка Скэфлока, Скади, выглядевшая худой и растрепанной, но в остальном здоровой. Вокруг них уже собралась кучка парней, привлеченных как элем, так и словами незнакомца.

— Нар! Итак, эта маленькая птичка, — говорил он, — она размахивает саксом, словно пытается перерезать ветер, ее рука безвольна, как у рыбы без костей. Нет, нет… Выслушайте меня, вы, уроды! Она пританцовывает, переступая с ноги на ногу, как будто кто-то насыпал ей в туфли горячих углей. Но этот маленький кусочек весит всего сто фунтов и промокла до нитки! Все, что ей нужно сделать, это пролить мою кровь. Я пообещал, что, если она прольет кровь, я пойду и притащу ее потенциального любовника обратно в Храфнхауг, пока эти лишенные матери шведы не сделали из него прекрасную женщину.

Фо! Проблема в том, что эта маленькая птичка не смогла бы долететь до широкой стены медоварни! Только не так, как она прыгает и мельтешит. В общем, я чуть не выбил у нее из рук этот сакс и сказал ей то, что ты обычно говорил мне, старый придурок! Я сказал ей действовать целенаправленно, заставить своего врага увидеть то, что ты хочешь, чтобы он увидел… А потом я нанес ей удар, который мог бы парировать любой стоящий скраг.

— Ну, эта маленькая птичка… она думает об этом минутку, потом кивает мне. Затем мы снова начинаем царапаться, но прежде, чем я успеваю приблизиться к ней, она наклоняется, хватает носок и швыряет его мне в лицо!

Гиф чуть не лопнул от смеха. «Она пустила тебе пыль в глаза, да?» выдохнул он между приступами. Скрелинги вокруг них улюлюкали и хохотали.

Новоприбывший ударил по столу кулаком с черными ногтями.

— И, клянусь Имиром, она чуть не достала меня! Моя кольчуга удержала меня от того, чтобы съесть кучу вороньего дерьма и притащить обратно того важного засранца, за которым она охотилась.

— Что ты с ней сделал? — спросила Скади, сдувая с губ пену от эля. — С этой твоей маленькой птичкой?

Новоприбывший искоса взглянул на нее, его здоровый глаз был похож на тлеющий уголек.

— Она отвлеклась. Подумала, что пустила кровь. Отвела от меня взгляд, ища одобрения, самодовольная, как вам это нравится. Так что я проломил ей череп плоской стороной моего сакса.

Парни захихикали.

Новоприбывший внезапно повернулся и ткнул пальцем в Гифа:

— Эта маленькая птичка все еще жива, и по сей день! И все потому, что после этого твоя Халла вызвала ландветтира из глубин земли, чтобы он ее вылечил. Маленькой негоднице сто сорок пять лет, не меньше.

— Ха! Эта Халла всегда была хорошей девочкой. Что с ней стало?

Вновь прибывший сплюнул.

— Сын Наинна, этот мерзавец, Нали, выманил ее на солнечный свет. Но я вернул ему должок. Отплатил кончиком Сарклунга.

Гиф цыкнул зубом и кивнул, затем поднял глаза. В большом зале внезапно воцарилась тишина, когда из-за боковой двери раздался голос, похожий на звон колокола, глубокий и чистый:

— Сарклунг, ты сказал? Значит ты и есть тот самый Гримнир, которому достался мой старый меч, так? Ну, продолжай, скотина! Я бы хотел посмотреть на него еще раз!

Когда эхо стихло, из тени появилась гигантская фигура — каунар, с которым, несомненно, следовало считаться, бледнокожий и мрачный, с глубоко посаженными глазами, красными, как гранаты; борода цвета железа свисала до его облаченной в кольчугу груди, заплетенная в косу и закрепленная с помощью ремешков из кожи с серебряными заклепками. С его широких плеч по римской моде свисал расшитый плащ, концы которого он сжимал в левой руке; перевязь через правое плечо поддерживала ножны на левом бедре, из которых торчала рукоять гладиуса, украшенная костью и серебром.

Кьялланди, зашептались скрелинги. Пришел Кьялланди.