Судьба Одина

16 МИМИСБРУНН

Был момент между смертями, ничтожная доля мгновения, когда миры погрузились в абсолютную тишину. Момент между болью от ухода из Мидгарда, захваченного Пригвожденным Богом, и возвращением убийственной ярости, которая поддерживала его. В этот необычный промежуток времени Гримнир осознал широту и величие Иггдрасиля; он увидел переплетения Судьбы, которые связывают все сущее, и осознал место своего народа на гобелене Девяти Миров. Но эта Голконда северной мудрости не могла длиться вечно. Он был соткан из ткани и пыли, и когда природа скрелинга вновь заявила о себе, когда в его груди вновь разгорелся огонь ненависти, этот хрупкий осколок глубинной мудрости стал его первой жертвой.

Гримнир открыл глаза. Он лежал в кровавом месиве, окруженный сломанными крыльями и раздробленными конечностями, и все еще сжимал в руке холодный железный шип, Хат. Небо Ётунхейма потрескивало от жуткого зеленого сияния; древние деревья Железного леса шелестели на пронизывающем ветру. Он вспомнил ловушку, расставленную той болотной ведьмой, Атлой. Он вспомнил смерть Скади — внезапную, без возможности дать отпор; он вспомнил мордветтиров, крылатых старух-убийц, чьи изуродованные тела лежали под ним на дороге, ведущей к воротам Ярнфьялля. И он вспомнил, как встретил Скади в последний раз, когда у него была передышка в памяти. «Спой песню над моей пирамидой, Гримнир, убийца родственников…»

Каждое воспоминание было подобно горсти кокса, брошенной в горнило кузнечного горна; каждое воспоминание, как шуфф раздуваемых мехов. И из этого раскаленного добела пламени, из этой неутолимой ярости Гримнир вылепил кровавую месть. Его единственный глаз сузился; блеск в его глубине стал еще более насыщенным, а костяшки пальцев, сжимавших костяную рукоять длинного сакса, хрустнули.

Он услышал эхо вопля Гифа, полного ярости и боли при виде того, как сын его сестры разбился насмерть так далеко от защищающей земли Настронда. Какой бы дух или бог ни дергал Гримнира за ниточки, он также даровал ему вечную жизнь — дар смерти и возрождения независимо от обстоятельств. Этим он и воспользовался…

— Что случилось, маленький герольд? — услышал он смешок Атлы. — Ну же, неужели ты можешь представить, что все могло закончиться по-другому? Этот скрелинг пролил кровь моего рода! Он…

— И ты только что пролила кровь моего, ведьма, — прорычал Гиф. Сталь заскрежетала по медной поверхности ножен, когда он вытащил свой меч — гладиус с костяной рукоятью, отточенный до алмазной остроты. — Итак, теперь это касается только нас с тобой.

Атла рассмеялась:

— Это не соревнование, герольд.

Он услышал стон от усилий, свист рассекающего воздух клинка, когда Гиф бросился на нее. А затем раздалось раздирающее до костей слово команды; слово, которое он уже слышал раньше:

— Стодва![22]

За этим последовала холодная, потрескивающая тишина.

— Бедный маленький герольд, — промурлыкала Атла, и ее голос подействовал Гримниру на нервы. — Что случилось, сын Кьялланди? Язык проглотил? Твой назойливый родственник оставил меня без слуг. Мои бедные мордветтиры! Посмотри, что он с ними сделал. Давай, герольд, смотри. Видишь, во что мне это обошлось? Ты…

За воротами Ярнфьялля, окруженный сломанными крыльями и конечностями, залитый кровью и внутренностями, Гримнир поднялся на ноги. Свет его единственного глаза был подобен труп-фонарю, который вел невольников на бойню.

Он увидел, что Гиф застыл на месте, его тело было сковано, когда он пытался ударить ведьму. Ее колдовство заставило его повернуть голову, чтобы он мог увидеть место гибели Гримнира. Сама Атла все еще сидела на своем импровизированном троне, окровавленная и призрачная. Синеватая кожа Ангрбоды и рыжие волосы ниспадали с ее плеч, словно королевская мантия.

Желтые, как моча, глаза болотной ётун расширились от шока.

— Что случилось, бедная маленькая ведьма? — спросил Гримнир, проходя через ржавые железные ворота. — Язык проглотила?

Атла отпрянула; она подняла белую узловатую руку, намереваясь заколдовать восставшего скрелинга прежде, чем он приблизится к ней, прежде чем сможет воспользоваться холодным железным клинком, который держал в руке. Она открыла рот, чтобы выкрикнуть слово власти…

Но Гримнир был быстрее. Титанически топнув ногой, он взревел:

— Стодва!

Атла застыла на месте; камни, на которых она сидела, треснули от силы приказа Гримнира. В то же мгновение ее хватка на Гифе ослабла. Тот пошатнулся, удержался на ногах и повернулся лицом к Гримниру.

— Клянусь Имиром, маленькая крыса! Я думал, тебе конец!

Гримнир не сводил взгляда с Атлы. «То, что вонзило в меня свои проклятые крючья, еще не закончило», — сказал он.

— А Скади? Может быть…

— Я пытался. — Гримнир стиснул зубы, сдерживая ярость.

Мгновение Гиф пристально смотрел на него, затем кивнул. Он обратил свое внимание на болотную ётун. Мышцы ее шеи напряглись, натянулись, как канаты, пока она пыталась вырваться из-под власти Гримнира.

— Скажи только слово, маленькая крыса… Я отрежу ей язык и отрублю руки. После этого можешь не торопиться с ней. Скади заслуживает каждой капли крови этого личинки.

— У меня на уме кое-что другое, — ответил Гримнир, прищурив глаза.

Используя короткие, немногословные команды, он заставил Атлу подняться на ноги. Он заставил ее собрать тело Скади и воссоединить его с головой. Под руководством Гримнира Атла усадила Скади на этот импровизированный трон, все еще в кольчуге, с обнаженным мечом на колене и черным боевым луком за спиной. Когда все было готово, Гримнир кивнул. Затем, камень за камнем, он приказал Атле соорудить пирамиду из камней вокруг сидящего тела Скади.

Ночь затягивалась, пока Атла работала. Гримнир сидел в стороне, все его внимание было сосредоточено на болотной ведьме. На лбу у него выступили капельки пота, он стиснул зубы, направляя ее действия. И Гримнир не давал молочно-белой ведьме передышки, работая с ней до тех пор, пока ее дыхание не стало прерывистым, ногти не сломались, на руках не появились рваные раны. Он гнал ее, пока кровавые отпечатки ладоней не запятнали каждый камень, который она клала в пирамиду.

— Ты можешь ее держать? — спросил Гиф, искоса взглянув на Гримнира.

— Я могу ее держать.

Когда рассвет запятнал восточный горизонт, окрасив облака над Ярнфьяллем бледно-желтым пламенем, Атла положила последний камень на вершину пирамиды — улей высотой с сидящую Скади. Она и сама выглядела так, словно была близка к смерти. Ее конечности дрожали, из сведенных судорогой пальцев капала кровь, а полный ненависти желтый взгляд встретился с единственным безжалостным глазом Гримнира.

— На колени.

Не в силах сопротивляться, Атла опустилась на колени. Затем, без предисловий, без предупреждения и без жалости, Гримнир подошел к ней сзади, запрокинул ее голову назад и полоснул Хатом по крепким жилам на шее и по хрящам на горле.

— Если есть мир за пределами этих Девяти, стерва, — прорычал Гримнир, — то пусть тень Скади найдет тебя и будет преследовать до скончания Времени.

Отвратительная черная кровь Атлы забрызгала камни пирамиды, пока она пыталась вдохнуть. Но безуспешно. Она цеплялась за камни, медленно опускаясь рядом с пирамидой, пока кровь ее жизни текла по перерезанным артериям ее шеи. И когда ведьма умерла, Гримнир сделал то, о чем просила его воспоминание Скади.

Он спел песню над ее могильной пирамидой.

Когда затихло эхо его резкого, как камень, голоса, Гримнир отвернулся от пирамиды и пошел прочь от Ярнфьялля.

НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ Гримнир и Гиф путешествовали почти молча. Они едва ли обменялись парой слов, и даже проклятия редко слетали с губ Гримнира. Подобно волкам, они неслись по первобытному лесу, под свинцовыми небесами, отливающими серебром в бледном свете скрытого солнца, или же под безлунным ночным небом, мерцающим зелеными колдовскими огнями; они двигались гуськом, а Гримнир следовал за Гифом, нахмурив лоб и что-то мысленно ворочая. Гиф придерживал язык и не пытался допытываться.

Двигаясь все дальше на север, навстречу надвигающейся тени, которая могла быть только могучим Иггдрасилем, они оставили Железный лес позади и поднялись в горную местность, граничащую с обширным и смертоносным Мирквидом — Мрачным лесом, где в вечной тьме скрывалось все то, что лучше оставить на произвол судьбы. Они обогнули зловонные болота и пересекли окутанную туманом пустошь, где, как гигантские врата, возвышались трилитоны из замшелого камня.

— Никогда не проходи через них, маленькая крыса, — предупредил Гиф, оглядываясь через плечо. — Всегда обходи стороной.

При этих словах Гримнир пошевелился. Он нахмурился, увидев перед собой три камня — два вертикальных и один горизонтальный, сверху, как перемычка.

— Нар, почему это?

Гиф замедлил шаг, а затем остановился в нескольких футах от трилитона. Наклонившись, он схватил камень размером с большой палец и швырнул его в центр трех камней.

Камень ударился, исчез и оставил рябь на ткани бытия в самом сердце трилитона.

— Fak mir, — пробормотал Гримнир.

— Это ловушки, — сказал Гиф. — Воющая Тьма, Гиннунгагап, находится прямо за ними. Кто-то оттуда расставил их здесь, надеясь откусить кусочек плоти от неосторожного.

— Что живет в этой проклятой Пустоте, а?

Гиф искоса взглянул на него.

— Создания, которые лучше оставить самим себе. — Какое-то время они смотрели на мирный с виду трилитон. Наконец, Гиф зашевелился. — Послушай, маленькая крыса, — неуверенно начал он. — Если бы я знал, что эта проклятая болотная ведьма убила Мать Ангрбоду и влезла в ее кожу…

— Думаешь, я виню тебя? За Скади? — Гримнир отошел от трилитона.

— Разве нет?

— Смотрите-ка, кто тут такой самоуверенный, а? — Гримнир усмехнулся. — Нар! Если кого и стоит винить, так это меня. Я привел ее туда на верную смерть, и ради чего?

Гиф последовал за ним; бок о бок они снова отправились на север, на этот раз не торопясь.

— Ты забываешь одну вещь, маленькая крыса: искать ответы в Мимисбрунне было ее идеей. Ты не заставлял ее идти.

— Но я и не пытался ее остановить. Или тебя. Фо! Я практически потащил тебя за собой! Нет, мне следовало оставить вас обоих на Настронде и отправиться на это дурацкое задание одному.

— Теперь это дурацкое задание, так?

— А я дурак, — ответил Гримнир. Он замолчал. — Вот что я думаю: на мне играют, как на лютне, в отместку за то, что я сделал пару сотен лет назад, когда шел по следу Бьярки Полудана.

— И что ты сделал?

Они оба присели на корточки, выпили по последней бутылке медовухи: Гримнир протянул Гифу ломоть черствого хлеба и полоску вяленого мяса. Пока они поглощали это скудное угощение, Гримнир рассказал ему, как он нашел певца гимнов в Дании, как они оказались в Англии, и как его пленница Этайн умудрилась попасть в еще худшее положение, став жертвой «какого-то неуклюжего английского лордика», как выразился Гримнир.

— Но дело в том, что… этот маленький лордик был восставшим, — сказал Гримнир. — За несколько лет до этого он дал себя убить, а перед смертью в него вселился дух ивы. Что ж, этот своенравный ландветтир ударился в религию, вот и все. Стал до мозга костей целователем креста… но целователем креста с крепостью и армией. Мне нужно было вернуть эту маленькую любительницу стоять на коленях, Этайн, поэтому я вспомнил кое-что из того, что ты говорил. Кое-что из Старых Путей.

Услышав это, Гиф застонал:

— Я знал, что что-то из того, что я сказал или сделал, вернется и укусит меня в задницу.

— Ха! Тогда тебе следовало быть осторожнее со своими словами, придурок. В любом случае, я вспомнил твои рассказы о Круитни, каменном народе, который жил там до прихода римлян. Ты сказал, что они жили еще до бриттов.

— Я так и сказал, разрази меня гром.

— Ну, я нашел один из их каменных кругов и призвал их старого, спящего бога…

— Пастуха Холмов, — вставил Гиф, бросив на Гримнира странный взгляд. — Клянусь бородой Имира, маленькая крыса! Мужества тебе не занимать, а?

— Ты всегда говорил, что полумер не бывает. Так или иначе, я заключил сделку с Пастухом — он разрушил стены Бадона, и я отправился за его своенравным ландветтиром… и за моей украденной певичкой гимнов в придачу.

— И теперь ты думаешь, что Пастух Холмов — тот, кто дергает тебя за ниточки?

— Кто же еще? — Гримнир встал и вытер руки о брюки. — Я напрягал свой бесполезный мозг в поисках какой-нибудь подсказки, какого-нибудь воспоминания, которое могло бы это объяснить. И Пастух — единственное, что имеет смысл. Даже очертания дерева, восемь камней… Это было кольцо из камней, которое я тогда нашел в долине реки Эйвон. Я уверен в этом.

Гиф, казалось, был настроен скептически:

— Похоже, ты возлагаешь слишком тяжелую ношу на сонного духа старых Круитни.

— Это единственное, что имеет смысл, — повторил Гримнир. Он посмотрел вдаль, на ветви Иггдрасиля, мерцающие сквозь вездесущие облака. Это было все равно что заглянуть в темное сердце вселенной. — И я должен был догадаться об этом раньше. Фо! Возможно, если бы я это сделал, Скади все еще была бы…

— Не тащись по этому пути, маленькая крыса, — перебил его Гиф. — Поверь мне. Ничего хорошего из этого не выйдет.

— Ты о чем-то сожалеешь?

Гиф поднялся на ноги, распрямляясь, как древняя пружина:

— Радболг. У меня что-то сжалось внутри, когда он сказал нам, что собирается покинуть Настронд и найти Спутанного Бога. Я должен был его остановить.

— Как давно он пропал?

— Здесь, внизу, невозможно точно сказать, — ответил Гиф. — Но, если бы мы были наверху, я бы сказал, что по меньшей мере сто лет.

Гримнир пожал плечами:

— Может быть, Мимир сможет тебе что-нибудь рассказать, а? Убей двух воронов одной стрелой. Сколько еще осталось до этих вонючих болот? Нар! От этих стоячих камней у меня мурашки бегут по коже.

Гиф взглянул на небо:

— Мы должны добраться до Мимисбрунна к закату, если не сбавим темп.

— Ну, тогда давай прекратим болтать, старый пьяница.

— Просто постарайся не отставать, ты, маленький жирный увалень!

Со смехом и грубыми шутками, лязгая кольчугами и бряцая сбруей, волки возобновили охоту.

КОРЕНЬ ИГГДРАСИЛЯ укрывал Мимисбрунн, и они увидели Корень задолго до того, как Гримнир заметил тропинку, ведущую к Колодцу. В слабом свете заходящего солнца он увидел то, что показалось ему горной грядой, высеченной из грубой, шершавой древесины. На склонах гор, словно лес, рос мох, а вершины блестели от инея.

С наступлением ночи они спустились по заросшей сорняками тропе в лощину, выветренную из почвы Ётунхейма временем и стихиями. Тропа привела их к похожему на пещеру отверстию, окаймленному свисающим мхом и древними сталактитами из расщепленного дерева. Из него исходил пар, влажный выдох, пахнущий затхлостью, старым деревом и сладковатым запахом благовоний.

— Это все, да? — пробормотал Гримнир. — Охраны нет?

Гиф взялся за ножны, поправляя оружейный пояс на бедрах.

— Я никогда о таком не слышал.

— Думаешь, они просто впустят сюда любую старую крысу? — Гримнир вытащил меч из ножен. — Кто такой этот Мимир? Скади говорила, что он был свирепым грубияном, который защищал свой колодец, как бешеный пес.

Гиф ухмыльнулся:

— Дай угадаю… Она рассказала тебе историю о том, как Мимир и Один быстро подружились, но для этого потребовалось, чтобы Всеотец вырвал себе глаз?

— Да, — кивнул Гримнир. — Звучит примерно так. Это правда?

— Что ж, это правда, но лишь отчасти. Все это так или иначе происходило, но они так и не стали близкими друзьями. Один был Лордом Асгарда, а Мимир был просто еще одним проклятым ётуном, хотя и тем, кто строил планы намного выше своего положения. Но у него было то, чего хотел старый Одноглазый. — Гиф указал путь вперед. — Он ухитрился отправить Мимира с посольством к вождю ванов, чтобы заключить мир между двумя кланами: ваны и асы подрались бы из-за цвета неба, если бы у них была хоть малейшая возможность. Так вот, некоторые говорят, что вождь ванов оказал Одину услугу; другие говорят, что Мимир злоупотребил его гостеприимством… как бы там ни было, Мимир в итоге сократился на голову, и эта голова была отправлена обратно в Асгард в мешке. В конце концов, Всеотец получил то, что хотел, — право собственности на Колодец. Один, однако, сжалился над Мимиром.

— Как?

Гиф кивнул:

— Увидишь. Пошли.

Они вдвоем переступили порог Мимисбрунна. За клыкастой пастью входа пещера превратилась в широкую извилистую глотку, ведущую в брюхо какого-то легендарного левиафана. Неровные ступени, вырезанные из корней Иггдрасиля, вели их все глубже в землю. Кости и обломки хрустели под каблуком Гримнира; паутина касалась его лица, вызывая мурашки дурного предчувствия по его скрученному позвоночнику. Шипение, которое издавал Гримнир, смахивая ее, эхом отзывалось в гнетущей тишине.

С каждым шагом темнота вокруг них бледнела. Сначала она была серебристой, как лунный свет; затем исчезающую темноту окаймили янтарь и золото. И когда они прокрались по последней изогнутой лестнице, их взору предстало чудесное сердце Мимисбрунна.

С первого взгляда открывшаяся картина напомнила Гримниру лесной сад в Зеландии, в Дании, где более трехсот лет назад он заставил гнома Нали, сына Наинна, открыть Дорогу Ясеня; здесь тоже было что-то вроде храма, обители забытых богов. Светильники фантастических форм, от медных и серебряных до стеклянных и золотых, отбрасывали лучи света на пол, покрытый множеством корешков. В воздухе витал дым от курильниц и жаровен. Здесь слабо пахло весной, полевыми цветами и кедровыми ветками.

Источник Мимира брал свое начало далеко над головой Гримнира, где из сердцевины Иггдрасиля вытекал источник холодной сладкой воды; она собиралась в поросших мхом лужицах, сочилась по обнажившимся корням и капала с вьющихся побегов, лишенных коры, смешиваясь с соком-кровью Старого Ясеня. В конце своего путешествия вода Колодца выплескивалась в центр круглого, окаймленного камнем пруда среди переплетения корешков на полу.

А на каменной полке, выступающей из стены за бассейном, на них смотрела отрубленная голова ётуна. Она была размером с валун; бледные и бескровные черты ее лица казались вылепленными скульптором из старого воска. Его глаза были открыты и непроницаемы; надо лбом, испещренном рунами, когда-то рыжие волосы давно превратились в бесцветную солому. Борода, похожая на мох, свисала с края полки, ее неровные концы опускались в воду.

— Это и есть сострадание Всеотца, — прошептал Гиф. — Мертвый, но живой. Пойманный в ловушку, пока не прогремит Гьяллархорн…

— Фи, огонь и дым! — проревела отрубленная голова глубоким голосом, похожим на колокольный звон. — Я чувствую зловоние скрелингов! Вы смеете осквернять это священное место? Фи! Вы мерзость! Убирайтесь, пока я не поймал вас и не перемолол ваши кости себе на хлеб!

— Мимир, я предполагаю, — пробормотал Гримнир.

— Ты слишком много предполагаешь, маленький скрелинг! Вы осмеливаетесь вторгаться в мои чертоги! Вы, без сомнения, предполагаете украсть для себя глоток драгоценной жидкости Иггдрасиля, воды из моего колодца! И вы предполагаете, что никто вас не остановит! Вы предполагаете неправильно…

— Мы здесь не за твоей водой, — сказал Гримнир. Он переглянулся с Гифом, и тот кивнул ему говорить. — Борода Имира! Что такой, как я, может сделать с живительной влагой Старого Ясеня? Набраться мудрости? Нар! Мы пришли за ответами, бородач. Сколько времени понадобится этой проклятой воде, чтобы подействовать? Мы пришли за твоей мудростью, Мимир Колодца.

Мимир нахмурился.

— Давненько никто не спрашивал моего совета. — Гримнир был уверен, что отрубленная голова пожала бы плечами, если бы у нее еще были плечи. — Достаточно честно. Однако моя мудрость не обходится даром, скрелинг. Принеси мне чего-нибудь выпить.

— Выпить?

— Если множество вопросов заставило тебя искать ответы далеко за пределами Настронда, то глоток из Колодца, носящего мое имя, — это не такая уж большая просьба.

Гиф нахмурился:

— А это не привлечет внимания Асгарда?

— Нет, если ты воспользуешься вон тем серебряным сосудом, — ответил Мимир. Проследив за взглядом бестелесного ётуна, Гримнир заметил выкованный из серебра рог длиной с его предплечье, лежавший в переплетении корней.

— Пахнет подставой. — Тем не менее, Гримнир пожал плечами. Он подошел к тому месту, где лежал рог, поколебался, затем схватил его. — Так что, только… зачерпнуть глоток? Фо! Звучит достаточно просто.

— Действительно, так и есть, — сказал Мимир. — Но послушай это, скрелинг: прикоснись к поверхности воды чем угодно, кроме рога, — или пролей хоть каплю за пределами водоема, — и Всеотец обрушит на тебя гнев асов.

— Он это сделает? — Гримнир поднял рог. — Тогда мне лучше быть осторожным.

Набрать воды из пруда, окруженного каменной стеной, было не так просто, как казалось. Хотя руки у Гримнира были длинные, как у обезьяны, он все равно не мог дотянуться ни до центра, где вода вытекала из корней, расположенных далеко вверху, ни до поверхности источника Мимира. «Fak», — прорычал он себе под нос. Кольчуга царапнула камень, когда он взобрался на бордюр высотой по пояс. Лежа на животе, он свесил свою длинную руку так низко, как только мог, и держал рог за узкий конец… и тот все еще был в нескольких дюймах от поверхности бассейна.

— Arsegót! — Он наклонился еще дальше, опираясь на одну руку. Он потянулся, вытянулся, перекосив лицо…

И ослабил хватку, когда из черных глубин выплыл глаз размером с шишку щита, все еще волоча за собой волокнистые корни. Он всплыл у него под рукой — огромный глаз, близнеца которого он видел раньше, вырванный из глазницы и принесенный в жертву, чтобы вкусить мудрости Иггдрасиля, — всплыл на мгновение, а затем снова погрузился во тьму. Потеряв равновесие, Гримнир замахал руками; стальные звенья заскрежетали, когда он перевалился через край бордюра. Только мгновенная реакция Гифа удержала Гримнира от того, чтобы упасть в воду головой вперед — Гиф вцепился пальцами в пояс Гримнира и оттащил его от края.

— Осторожнее, маленькая крыса, — процедил Гиф сквозь стиснутые зубы. — Осторожнее.

Мимир хихикнул со своей полки.

— Подержи, — сказал Гримнир. — Готов? — И, кряхтя, он снова потянулся к поверхности воды. Он окунул в нее горлышко рога и зачерпнул изрядную порцию воды в серебряный сосуд. Затем, кивнув, он жестом велел Гифу оттащить его назад. Сжимая в руке рог и вытянув руку над колодцем, чтобы убедиться, что ни одна капля не просочилась за его каменные стены, Гримнир поднялся с живота на колени, а оттуда на ноги. Таким образом, он подошел к полке и протянул Мимиру рог, поднеся его к губам и вылив содержимое в его черную пасть.

И хотя лишенная тела голова глотала и причмокивала губами, как человек, смакующий хорошее вино, вода вытекала через обрубок шеи. Она скапливалась под бородой и стекала по полке, возвращаясь туда, откуда появилась.

— Любопытно, — сказал Мимир, раздувая ноздри. — От тебя исходит знакомое зловоние, скрелинг. Неважно. Цена уплачена. Что ты хочешь узнать?

Гримнир бросил рог Гифу, затем присел на край колодца, встретив пристальный взгляд белых глаз Мимира.

— Я хочу знать, кто вцепился в меня своими проклятыми крючками! Какой бог держит меня в своих когтях?

Глаза бестелесного ётуна сузились:

— Какова природа этих «крючков», как ты их называешь?

— Здесь, в Нижних Мирах, наш удел — жить на Настронде, — сказал Гиф, возвращая серебряный рог в его колыбель корней. — Там мы сражаемся и готовимся к тому времени, когда Гьяллархорн призовет нас на поле Вигрида, где мы встретимся с немногими драгоценными избранниками Одина, его эйнхериями, в Последней битве.

— Это я знаю, — сказал Мимир.

— Мы умираем и воскресаем в течение нескольких часов. Но когда он умрет…

— Когда я умру, бородач, я вернусь в Мидгард, чтобы жить и умереть снова! — прорычал Гримнир. — И когда какая-нибудь жаба вонзит в меня нож в Мидгарде, я вернусь в Настронд и вернусь к тому, что там считается жизнью, через мгновение после моей последней смерти. Семь раз назад и обратно, сейчас! Клянусь Имиром! Я хочу докопаться до сути! Кто это делает и зачем? Это тот проклятый бог-дух Круитни, Пастух Холмов? Я имел с ним дело в прошлом…

— Ни один веттир, даже такой древний, как пастух Каменного Народа, не может обладать такой властью над сестрами Судьбы, Норнами. Нет. Но… — Голос Мимира перешел в сбивчивое бормотание. — Неужели все так просто? Это объяснило бы вонь, исходящую от него, ведь он, в некотором роде, дитя Мидгарда. Но он больше, чем просто Мидгард… он… Стал бы он вмешиваться в их дела? Не ради мести, я думаю… Но что, если он устал? Возможно… и клятвы… клятвы — это способ…

— О чем ты бормочешь? — спросил Гримнир.

— Твои клятвы, скрелинг.

— И что насчет них?

— Они направляют тебя, так? И разве те, кому ты приносишь клятву, не возлагают на тебя ответственность?

Гримнир искоса взглянул на Гифа.

— Они… делают это. Или, по крайней мере, должны. Мне показалось, что наши клятвы не пустые, как у певцов гимнов.

Восковые черты отрубленной головы оживились.

— Потому что это так и есть. Не пустые. Хорошо. Значит, ты не совсем слепой. Не пустые. Когда кто-то из Древнего народа принимает твою клятву, это придает силу и возлагает ответственность. И ты дал много клятв, так?

Гримнир пожал плечами:

— Я дал несколько.

— И кому же ты адресуешь свои клятвы?

— Спутанному Богу…

— Пленнику асов, привязанному внутренностями своего сына к скале глубоко под землей, где никто не сможет добраться до него, пока не протрубит Гьяллархорн, призывая нас на Последнюю битву. На его лице восседает змея, с клыков которой капает яд, причиняющий ему мучения. Нет, Спутанный Бог не слышит ваши клятвы.

— Фо! Вот и ответ на этот вопрос, а? Куда подевался Спутанный Бог? Но если не Отец Локи, то кто же тогда?

— Имир, — ответил Гиф. — Имир слышит наши клятвы.

— Да. Изначальный великан, — сказал Мимир. — Убитый Одином и его братьями, как жертвенный бык. Из его частей сделан Мидгард, но он нечто большее. Частичка Имира есть во всех мирах под Деревом.

Гримнир спрыгнул с бортика бассейна и принялся ходить по кругу, словно волк, которому надоело жить в неволе. «Имир, да? Почему? Что ему нужно от…» На этом вопросе Гримнира запнулся. Он уже знал, чего хочет Повелитель Морозов. Он извлек эти слова из своей памяти:

— Это то, что он сказал мне. Он хочет, чтобы Дерево было исправлено, восстановлено равновесие, — сказал Гримнир, глядя на древесный корень, возвышавшийся над его головой. — Имир хочет, чтобы этот проклятый Нидхёгг вернулся на свое место. Но почему?

— Рагнарек, — сказал Гиф. — Все должно быть в порядке, прежде чем наступят сумерки богов, так?

— Это так, — ответил Мимир.

Глаза Гримнира сузились:

— И Один, он знает об этом?

— Он знает.

— Все это время, — сказал Гримнир, потирая острый подбородок. — Все это время мы говорили себе, что этот одноглазый всадник на скамьях просто валяет дурака, пытаясь защитить свою хамингью, удачу, которую он одолжил этому идиоту, Нали, сыну Наинна, чтобы тот мог творить зло вместо Всеотца. Но он все это время играл в другую игру, так? Он вел долгую игру — выбрал фигуру в качестве короля, а затем убрал его с доски, да? Переместил его так, чтобы не было ни победы, ни Рагнарёка. А отсутствие Рагнарёка означает, что Один никогда не падет в битве с Волком, так?

— Дыхание Имира, — пробормотал Гиф, осознав масштаб того, что говорил Гримнир. — Это значит, что он заложил основы всего этого задолго до Маг Туиред.

— Две судьбы по цене одной — освободить Злостного Врага от цепей, чтобы отсрочить его гибель, а затем отправить его, чтобы он раз и навсегда покончил с нашим народом. И когда все будет сказано и сделано, он не вернет его к корням Иггдрасиля, так? Нар! Он позволит ему бродить по Мидгарду.

Гиф покачал головой:

— Вот почему он изменил правила. Радболг поставил под угрозу его план, когда пронзил Сарклунгом череп змея.

Гримнир усмехнулся.

— Ручаюсь, ему пришлось вернуться туда наспех! Чтобы его змей снова не оказался в цепях и не начал грызть корни Старого Ясеня. Железный клинок Сарклунг был его спасительной силой… Он удерживал дух Нидхёгга, пригвожденный к трупу, достаточно долго, чтобы Один пробормотал это нелепое пророчество и затопил пещеру, в которой Радболг прикончил его, под волнами озера Венерн, скрывая ее почти восемьсот лет.

Гримнир обратил свой красный глаз на Мимира.

— Мы не ошиблись. Фимбулвинтер пришла и ушла, пока Нидхёгг спал долгим сном, так? И никакого призыва к битве. Никакого Рагнарёка.

— Только распространяющаяся злоба Пригвожденного Бога и разрушение Старых Путей, — ответил Мимир. — И Имир был свидетелем всего этого.

— Итак, он услышал мою клятву и… что? — сказал Гримнир. — Ему пришла в голову идея использовать последнего из нас в качестве ножа для колки льда? Он выбрал это оружие? Просто посылать нас туда и обратно, от смерти к смерти, пока мы не избавим Мидгард от драгоценного маленького любимца Одина? — Он цокнул, щелкнув зубами. — Ну, семь раз или дюжину, я думаю, я успею это сделать, прежде чем мир рухнет.

— Дар Имира имеет свои пределы, скрелинг, — сказал Мимир.

Гримнир бросил на лишенную тела голову уничтожающий взгляд:

— Что ты имеешь в виду под пределами?

— Девять — это число миров на Дереве, это количество дней, в течение которых Один висел в поисках рун. Девять — это количество лет, которое проходит между великими жертвоприношениями в Уппсале, в Швеции… и девять — это количество жизней, которые у тебя есть между Мидгардом и Настрондом.

Гримнир сплюнул.

— И, подумать только, что… Я уже использовал семь из них. Хель побери вас, червей, и ваши правила! У меня одна смерть здесь, и одна смерть там… А что после этого?

— После этого Один вкусит триумф. Спутанный Бог навеки останется в заточении. Гьяллархорн навеки умолкнет. Волк навеки останется закованным в цепи. Угроза Рагнарека исчезнет, ибо в мире людей не останется никого, кто обладал бы знаниями, необходимыми для победы над Нидхёггом, или дарами, с помощью которых можно было бы вывести из игры силу его хозяина.

— Что ж, если это так… — Гримнир одарил Гифа злобной ухмылкой, а затем запрыгнул обратно на бордюр. Широко расставив ноги, он высвободил свой член из брюк и выпустил струю мочи в воды Мимисбрунна. Он произнес свое имя по буквам и плеснул мочой в заплывший глаз. Гиф взревел от смеха; резкий смех Гримнира эхом разнесся по залу. — Вот тебе и вкус моей мудрости, одноглазый всадник на скамьях!

— Ты глупец, Гримнир, сын Балегира, — сказал Мимир.

— Может, и так, — ответил Гримнир, отодвигаясь и опускаясь обратно на пол. Он наклонился ближе и вытер руки о поросшую мхом бороду отрубленной головы. — Но, похоже, я еще и защитник Имира, и, подозреваю, Повелитель Морозов не выбрал бы меня, если бы я трепетал перед так называемой мощью Всеотца Одина. — Гримнир взглянул на Гифа. Старший каунар кивнул. — И последнее, прежде чем мы с тобой расстанемся: Радболг, сын Кьялланди, ты его видел?

— Он с парой товарищей покинул Настронд почти сто лет назад, — добавил Гиф. — Отправился в Нижние Миры, чтобы найти известия о Спутанном Боге.

— Дорога Ясеня привела его ко мне, — сказал Мимир. — Одного. Он сказал, что его спутники заблудились в дороге. Он тоже согласился заплатить мою цену. Я рассказал ему о местонахождении Локи и о тщетности попыток простого скрелинга спасти его. Эти ответы его не удовлетворили, и вскоре он ушел по Дороге Ясеня. С тех пор я ничего не слышал о его трудах.

Гиф нахмурился. «Благодарю тебя, добрый Мимир», — пробормотал он.

— Что это? — Гримнир отвесил ленивый поклон в сторону лишенной тела головы и, не сказав больше ни слова, повернулся к ней спиной.

— У меня неприятное чувство внутри, — сказал Гиф. — Что-то не так.

— Фо! — Гримнир хлопнул его по плечу. — Однажды Дорога Ясеня почти настигла меня. Может быть, он заблудился там, наверху, среди ветвей. Или, может быть, он просто достаточно безумен, чтобы попытаться подчинить ее своей воле, использовать ее, чтобы добраться до Спутанного Бога. Это объяснило бы его долгое отсутствие.

— Возможно. — Гримнир мог сказать, что брат его матери не был убежден в этом. В молчании они вернулись по своим следам из самого сердца Мимисбрунна.