Судьба Одина

9 ПЕШКИ И ДУРАКИ

Небо над Ульфсстадиром было цвета старой стали, отточенной и окровавленной.

Огни победы освещали подбрюшье низких несущихся облаков; из Муспельхейма появлялись грозовые тучи, смешивавшиеся с дымом кузниц из Ётунхейма и ледяным туманом, поднимающимся из Хельхейма. Там, где все они сходились, огромные стволы и ветви освещались вспышками молний. Мрак был таким густым, что на Настронд опустилась темнота, похожая на настоящую ночь.

Из-за стен Ульфсстадира доносилась какофония шума — волчий вой и хриплый смех, лязг стали и взрывы черного веселья, яростные вопли и обрывки непристойных песен. Горячий ветер уносил все это прочь, приправленное запахом пролитого эля и жареного поросенка. Знамена поверженных врагов развевались на зубчатых стенах. На их щитах был символ Глаза, нацарапанный красной краской. Гримнир, сын Балегира, принес им эту победу, но не его имя славили жители Ульфсстадира у своих кострищ и за медовухой. Его отец присвоил себе это звание.

Но если Гримнир и слышал голоса, поющие имя Балегира с крепостных стен, он не подал виду. Нет, он сидел у потрескивающего костра за стенами Ульфсстадира внутри дубово-ивовой рощи — рощи, которую он считал своей собственной. Он смыл со своего корявого тела кровь и бульон убийства, залатал порезы и царапины, насколько мог; теперь, одетый в кожаные брюки с шелковыми вставками, снятые с какого-то мертвого каунара, и свой собственный запачканный гамбезон, расстегнутый на груди, он ухаживал за краями лезвия Хата при помощи точильного камня. В полудюжине шагов от него, за его спиной, скрипящая веревка поддерживала скрага Блартунгу, который свисал, подвешенный за лодыжки, с ветки дуба.

Сердитый шелест камня о сталь перемежался приглушенными проклятиями. Здоровый глаз Гримнира сверкал, как затушенный костер, его ярость утихла, но была готова вспыхнуть с новой силой при малейшей провокации. Таким его и застал Гиф, сгорбившегося, упершегося локтями в колени и уставившегося на острие своего меча. Он поднял глаза, когда по ту сторону костра появился старый каунар, ведя за собой Скади. Оба несли закупоренные бутылки с медовухой.

— Все гадал, когда же вы, грубияны, появитесь, — пробормотал Гримнир, проводя камнем по всей длине Хата. — Надоело праздновать великую победу Балегира?

В ответ Гиф ухмыльнулся. Он протянул Гримниру бутылку медовухи, затем опустился на землю у костра, прислонившись спиной к покрытому мхом валуну.

— Фе! Это неправильно, — сказала Скади, когда Гримнир зубами вытащил из бутылки пробку, выплюнул ее в сторону и сделал большой глоток. Она присела на низкую разрушенную стену. — Твои братья-идиоты ставят себе в заслугу то, что сделал ты. Сеграр и все остальные! Балегир хвалит их, в то время как этот жирный дурак должен благодарить тебя!

Гримнир вытер капли медовухи с подбородка тыльной стороной ладони.

— Сеграр, да? Этот червяк умер еще до начала битвы! Его убил скраг. Один из его приятелей. — Гримнир ткнул большим пальцем в сторону Блартунги.

— Вот почему ты должен быть там, чтобы рассказать этим свиньям правду!

Губы Гримнира скривились в усмешке, когда он еще раз изучил лезвие Хата.

— Пусть собаки хвастаются, — пробормотал он. — Какое мне дело до их лжи, а? У меня есть проблемы поважнее.

Гиф искоса взглянул на Гримнира, наблюдая за ним прищуренными глазами, пока тот атаковал зазубрину на лезвии Хата возле рукояти, плюя на камень и проводя им взад-вперед.

— Важнее, чем рассказать правду этим грязным хвастунам, которые крадут твои дела, маленькая крыса? Не похоже на Гримнира, которого я знаю.

— Разве это не так? — прорычал Гримнир. Его ноздри раздулись, камень заскрежетал о сталь, а здоровый глаз вспыхнул яростью и ненавистью. — Пусть эти бесполезные трахнутые скарагами мешки с дерьмом, которые называют себя моими родственниками, говорят все, что хотят! Фо! Мне по барабану. Пусть они не обращают внимания на то, что происходит вокруг них!

— И что происходит, как ты думаешь? — тихо спросил Гиф.

— Что я думаю? Думаю, если бы я знал ответ на этот вопрос, это не было бы проблемой, так? Яйца Имира! — Лезвие Хата оставило борозду на точильном камне, когда Гримнир надавил на него. Он пристально посмотрел на камень в своей руке и на лезвие — его кости были собраны из осколков древнего Сарклунгра. Внезапно, зарычав себе под нос, он выпрямился и отшвырнул точильный камень в темноту. Тот застучал по стволам искривленных дубов. Гримнир указал на Гифа острием длинного ножа. — Ответь мне, старый пьяница: сколько раз ты умирал здесь?

Гиф на мгновение задержал взгляд на сердце огня, прежде чем пожать плечами.

— Слишком много раз, чтобы сосчитать.

— А что происходит после того, как какой-то урод вонзает тебе кинжал в живот? Что ты помнишь?

— Ничего. — Гиф пожал плечами. — Ты, конечно, помнишь о смерти, но после? Вспоминать нечего. Через день с небольшим ты просыпаешься. Испытываешь жажду, голод и готовность раскроить череп ублюдку, который тебя прикончил.

Гримнир взглянул на Скади.

— У тебя то же самое?

Она кивнула. Ее янтарные глаза сузились.

— Но не у тебя, а? Я это видела. Ты сразу же вернулся.

— Как будто меня даже не вывели из боя, — ответил Гримнир.

— Как такое вообще возможно?

Гиф сделал большой глоток медовухи. Наконец, он ответил:

— Никак.

— Тогда, как?..

— О, это еще не все. Скажи мне… — Гримнир замолчал, его взгляд сдвинулся со Скади на Гифа. — Сколько раз ты умирал наверху, а?

Гиф усмехнулся:

— Не будь идиотом.

Гримниру, однако, было не до смеха.

— Проклятые саксы прикончили тебя у устья реки Эльбы. Я знаю это, потому что сжег твой вонючий труп на погребальном костре, сложенном из костей мертвых певцов гимнов, и спел тебе песню смерти. — Его взгляд остановился на Скади. — А ты? Ты сказала, что этот змей, Нидхёгг, поймал тебя в туннелях Оркхауга?

— На перекрестке Эйнвиги, — ответила она, кивнув. — Фе! Мы пытались остановить его, прежде чем он доберется до Зала Девяти Отцов, но этот чешуйчатый ублюдок напал на нас. Кажется, его хвост задел меня. Я не помню…

— Что касается меня, то я умер в Лангбардаланде, — сказал Гримнир. — В Понтийских болотах, на дороге, которую древние римляне называли Аппиевой. Получил пару арбалетных болтов. — Он постучал себя по грудине. — Прямо в сердце. Фо! Что за жалкая смерть! Норны обманули меня, клянусь Имиром, но это были мои удары, и я их принял. — Гримнир вытянул ноги. — Что ж, представьте мое удивление, когда после того, как этот, — он мотнул подбородком в сторону Блартунги, — проткнул мне брюхо копьем, я очнулся там, откуда начал: в канале в Понтийских болотах. Нар! Не прошло и десяти секунд с того мгновения, как двое этих сицилийских негодяев проткнули меня насквозь! Я вскочил, как их Пригвожденный Бог! Только что с креста и готов обнажить сталь.

Бутылка, лежавшая на коленях Скади, разбилась о камни, когда она вскочила на ноги.

— Лжец! — прорычала она. — Ты не можешь умереть здесь и проснуться там, в Мидгарде!

Глаза Гримнира сузились:

— Я прощаю тебя, потому что ничего из этого не имеет смысла. Но все произошло именно так, как я сказал.

— Как?

— Вопрос не в этом. Как? Какая разница, как. Почему — вот то, что не дает мне покоя.

Гиф, который до этого оставался молчаливым и задумчивым, зашевелился.

— Если ты здесь, это значит, что ты снова умер, а? Там, в Мидгарде?

Гримнир откашлялся и сплюнул в огонь; его слюна зашипела.

— Снова, ага. И этот раз был таким же жалким, как и первый.

— Что случилось? — спросил Гиф.

— Что ж, я не собирался так просто отпускать этих сицилийских псов, поэтому я уладил с ними свои дела — убил тех, кого нужно было убить, — а затем помчался по дороге в Рим, по горячим следам Злостного Врага. — Гримнир снова направил острие Хата на старого каунара. — Ни черта из того, что ты мне рассказывал об этом месте, не было правдой, ты, старый пьяница! В свое время город, возможно, и был великолепным, но сейчас это кишащий червями кусок дерьма, окруженный руинами своей старой империи. Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, как этот змей, Нидхёгг, попал внутрь.

— Проскользнул по Тибру, так?

— Ага, — ответил Гримнир. — Но я не собирался промокать до нитки, идя по следам этой свиньи, поэтому я нашел способ проникнуть внутрь сквозь эти чертовы стены. Быстро и легко, красота. И я как раз прикидывал, как найти одного червяка во всей этой гнили — чешуйчатый ублюдок непредсказуем, — когда попал в ловушку.

— Ловушку Нидхёгга?

Гримнир покачал головой:

— Одного из его союзников. Использовал чары, чтобы заманить меня на участок земли, который провалился у меня под ногами. Упал в старую цистерну и сломал шею на дне. Но это еще не самое интересное. Нет, самое интересное — кто заманил меня на этот клочок земли…

— И кто?

— Это тот, кто оставляет воронов голодными, повелитель Асгарда!

Скади выругалась. Гиф взглянул на Гримнира, его красные глаза заострились.

— Один? Ты уверен, крысеныш?

— Я видел его так же ясно, как сейчас вижу вас, — ответил Гримнир. — Он сидел на краю этой проклятой дыры и злорадствовал, как какая-нибудь полногубая девственница войны, прежде чем исчезнуть. Нар! Я думаю, он был там, чтобы защитить свою собственность. — Гримнир указал на Ульфсстадир резким движением подбородка. — Но эти идиоты хотят скакать вокруг и играть в свои маленькие игры, как будто Настронд имеет значение, тогда как на самом деле что-то произошло наверху. На самом верху!

— Фе! — воскликнула Скади. Она придвинулась ближе к огню, потирая руки, словно ее пробрал озноб. Она взглянула на затянутое облаками небо, где все еще виднелось тусклое сияние Иггдрасиля. — Если старый Одноглазый разгуливает по Мидгарду, то кто же дергает за ниточки, а?

— В ее словах есть резон. — Гиф тоже обратил свой взор к небесам. — Кьялланди как-то сказал мне, что между богами существует договоренность. Соглашение. Мидгард должен был быть доской, на которой они играли в свои игры за господство, но всем было запрещено ступать на его землю. Они могли влиять, но не вмешиваться. Не напрямую. Если Один нарушил это соглашение…

— Ты думаешь, кто-то может играть мной против так называемого Всеотца? Вот тебе и гамбит идиота. — Гримнир усмехнулся, затем оскалил зубы. — Хотя в этом есть смысл. Когда Нидхёггу пришло время подняться, я имел дело не с этим старым занудой, плюющимся рифмами, а с его дублером, Наинном, сыном Нали. Значит, он соблюдал этот ваш договор по меньшей мере сто тридцать с лишним лет назад.

— Это может быть ответом на вопрос почему, — ответил Гиф. — Если ты насадишь этого змея на то, что осталось от Сарклунгра, Один потеряет в придачу жизненно важную часть себя.

Гримнир кивнул:

— Свою хамингью.

— Не может ли все это быть делом рук Спутанного Бога? — спросила Скади.

Гиф на мгновение прикусил язык, затем покачал головой.

— Если только Радболг каким-то образом не достучался до него, я не понимаю, как. О сыне Лафея[15] не было никаких вестей с Древних времен, с тех пор как он призвал к себе Девять Отцов накануне Великой битвы. Вы, маленькие крысы, должны были быть там! Мы приняли чашу клятвы, наша кровь смешалась с его, и он отдал нам приказ. Он знал, что асы нападут на нас на рассвете, и мы должны были своими телами задержать их достаточно долго, чтобы Ангрбода успела увести детей Спутанного Бога. Сначала мы так и делали. Мы обратили свиней Асгарда в бегство, но затем в бой вступили их лорды, и на этом все закончилось. Те из нас, кто не был убит, обратились в бегство. Именно Идуна открыла Дорогу Ясеня, а Кьялланди привел тех немногих из нас, кто остался, в Мидгард. — Гиф приподнял бровь, как будто что-то в этой старой истории наконец обрело для него смысл. — Потому что Кьялланди знал о договоре. Он знал, что Один или его сыновья не смогут за ним последовать. Нет, это не дело рук Спутанного Бога.

— Тогда чьих? — Гримнир погладил лезвием Хата по бедру и убрал меч в ножны. — И кто может знать? Кто из свиней, живущих вверх и вниз по Дереву, станет слушать таких, как мы, достаточно долго, чтобы выслушать то, что мы хотим сказать, и сказать нам правду в ответ, а?

На это Гиф ничего не ответил. На долгое мгновение воцарилась тишина; тишина, нарушаемая только потрескиванием костра, завыванием ветра в кронах деревьев рощи и скрипом веревки, которая удерживала в воздухе плененного скрага, Блартунгу.

— Мимир, — внезапно сказала Скади. — Мимир мог бы знать.

— Неужели? — Гримнир перевел внимательный взгляд со Скади на Гифа. Старый каунар погладил подбородок. Он неохотно кивнул.

— Если у кого и есть догадка, так это у него.

— Как нам его найти?

— В этом-то и сложность. — Гиф взял палку и сунул ее кончик в костер. Тлеющие угли закрутились в зловещей темноте. — С этой скалы есть два пути. Первый — Дорога Ясеня. Разумно, а? Там, на дальнем конце острова, торчит корень Иггдрасиля. Врата к Дороге находятся прямо под носом у Манаварга. Это и есть Дорога Ясеня. Вот так Радболг и его товарищи ускользнули из Настронда — отдав дань уважения старому змею из Каунхейма, немного польстив и поцеловав его в зад. Но после той взбучки, которую ты устроил Манаваргу, никакое количество медовухи не подсластит этот уксус.

— А другой? — Гримнир встал и зашнуровал свой гамбезон.

Гиф вынул палку из костра и задул язычок пламени, который цеплялся за нее:

— Харбард.

Гримнир услышал, как Скади судорожно вздохнула; он взглянул в ее сторону и увидел, что ее глаза сияют во мраке, как желтые лампы.

— Кто такой этот Харбард?

— Фе! Я всегда слышала, что это миф. Этот ублюдок, который меня зачал, всегда держал Харбарда у меня над головой в качестве угрозы. Ходи по струнке, говорил он, или я отнесу твою голову старику Харбарду!

— Он так же реален, как ты, я или проклятый Скэфлок, — ответил Гиф и снова принялся тыкать палкой в сердце костра. — Харбард — ётун, настоящий мерзавец, но у него есть лодка. Он называет ее своим паромом. За определенную плату он отвезет нас туда, куда мы захотим.

Глаза Гримнира сузились, когда он потянулся за своим хауберком.

— В чем подвох? — Он мотнул подбородком в сторону Скади. — Этот ётун отталкивает своим именем, считает себя страшилищем из Старых времен, но ты хочешь сказать, что он просто какой-то придурок с лодкой? Нар! Дерни меня за другую ногу, ты, старый пьяница!

Гиф ухмыльнулся, и в тусклом свете костра его зубы показались желтыми ножами.

— По груди Гьёлла не проплывет ни одна деревяшка, по крайней мере, достаточно долго, чтобы достичь дальнего берега. Но кость продержится. Паром Харбарда сделан из костей жертв, которых он требует. Он подвешивает несчастного к килю и смеется, когда сьйоветтиры снимают с него кожу.

Гримнир натянул турецкую кольчугу и застегнул ее на груди, задумчиво нахмурив брови.

— Итак, этот Харбард торгует кровью. Что ж, это достаточно легкая цена, а?

— Но не любой старый скраг подойдет, — сказал Гиф, глядя на медленно вращающуюся фигуру Блартунги. — Харбард очень разборчив в том, в какой форме он платит. Он предпочитает качество…

— Тогда мы убедимся, что у нас есть отборный кусок мяса, готовый к обмену. — Гримнир поправил оружейный пояс на талии. — А когда мы уберемся с этой трижды проклятой скалы, что тогда?

— Мимисбрунн, — сказала Скади. — Колодец Мимира.

— Ты знаешь дорогу?

Она сплюнула и покачала головой.

— Я знаю, что это где-то под корнями Иггдрасиля, глубоко внутри границ Ётунхейма.

— А как насчет тебя? — Гримнир задал вопрос Гифу. — Ты знаешь, какой дорогой идти?

Оставив палку догорать, Гиф поднялся на ноги. Он отряхнул ладони, и древняя кожа на них заскрипела, словно камнем провели по стеклу.

— Если Харбард удовлетворится нашей платой, мы попросим его переправить нас через озеро к устью реки Гьёлль, под проклятый шлаковый мост — Гьялларбру, где мертвые проходят через врата Хель, — и вверх по течению до дороги Хрехольт. Там мы пройдем через Железный лес, а затем через вересковые пустоши и болота, граничащие с Мюрквидом, где завеса между Девятью мирами и Гиннунгагапом наиболее тонкая. Мимисбрунн находится за этими грязными вересковыми пустошами.

— Звучит так, будто ты только что нанялся проводником, старый пьяница, — сказал Гримнир. Он посмотрел на Скади. — Ты тоже идешь?

Она усмехнулась:

— Ни за что это не пропущу.

Гиф постоял мгновение, его лицо было освещено снизу жирными оранжевыми отблесками костра. Его глаза горели, как угли; они сузились, когда он оглядел двух своих спутников. Его непроницаемый взгляд искал что-то в их лицах, в их поведении; Гримнир решил, что он ищет сталь. Сталь и китовый ус. Наконец, старый каунар кивнул.

— Хорошо, крысеныш, но пока мы не убрались с этой проклятой скалы, мы будем действовать по-моему, как в старые добрые времена. — Он не стал дожидаться согласия Гримнира или Скади. — Нам понадобятся союзники. Кьялланди не очень-то хочет потерять еще одного сына в землях за пределами Настронда, но оставь его мне. И Балегир не собирается упускать тебя из виду. Нужна веская причина — и совсем не обязательно, чтобы он знал то, что ты нам рассказал.

— Это будет пена на его эле, — пробормотала Скади.

Гримнир выпятил челюсть, его губы растянулись в презрительной усмешке.

— Я не чья-то пешка и ни у кого не спрашиваю разрешения, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Я сам решаю, куда мне идти и что мне делать, а не этот старый мешок с вином, который играет в короля! Фо! Король чего? Король помойных крыс?

Гиф спокойно отнесся к его вспышке.

— Называй это как хочешь, но нам все равно понадобятся союзники, ты, маленький дурак.

— Кому мы можем доверять?

Гиф почесал подбородок.

— Кьялланди, как только я поговорю с ним, — сказал он, отмечая каждое имя загнутым пальцем. — Старый Нарфи, его сыновья и братья. Вероятно, весь народ Оленя, как только поймут, что поставлено на карту…

— Моя мать?

Ноздри Гифа раздулись. Он помахал рукой из стороны в сторону.

— Со Скрикьей все зависит.

— Зависит от чего? — спросил Гримнир.

— Зависит от того, поверит ли она тебе. Ее ноги стоят в обоих военных лагерях, но она будет действовать вопреки желаниям Балегира только в том случае, если посчитает, что конечный результат будет означать победу народа Глаза. Будь осторожен с ней. Она вырежет тебе сердце, сын ты или нет, если решит, что ты представляешь угрозу ее положению. Ей нравится быть королевой, вот в чем дело.

— Дай мне минутку побыть с ней наедине, и я заставлю ее поверить.

— Будь осторожен в своих желаниях, маленькая крыса, — сказал Гиф. — Пошли, вы, оба. Пора показаться на глаза. И придержите языки! У Балегира повсюду шпионы. Может, мы и не останемся мертвыми, но этот старый ублюдок может превратить возвращение к жизни в настоящую пытку.

Гримнир, однако, не двинулся с места. Его внимание было приковано к пленному скрагу.

— Вы, уроды, идите вперед.

— А как насчет тебя?

— Я приду, — ответил Гримнир, его единственный красный глаз был полон злобы, когда он перевел взгляд обратно на медленно вращающееся тело Блартунги. — У меня еще есть кое-какие незаконченные дела.

Понимающе усмехнувшись, Гиф схватил Скади за загривок и повел ее прочь из рощи…

ГРИМНИР РАСХАЖИВАЛ вокруг костра, засунув большие пальцы за оружейный пояс; он рассматривал мясистое тело скрага так, как мясник рассматривает говяжий бок. Он остановился, склонив голову набок. Его ноздри раздулись. Без предупреждения он нанес удар костлявыми костяшками пальцев по почке Блартунги.

Скраг ахнул.

— Фо! Теперь ты можешь перестать притворяться мертвым, маленький хорек, — сказал Гримнир. — Они ушли. — Он развернул Блартунгу так, что они оказались лицом к лицу. — Ты все слышал, а? Ха! Конечно слышал, маленький любопытный проныра! Итак, как нам удержать твой предательский язычок от того, чтобы он не выдал все наши секреты?

Лицо Блартунги было залито черной кровью, на лбу блестели сопли и слюна, и он, заикаясь, пробормотал:

— Я… м-могу тебе помочь! Я м-могу! Позволь мне…

— Помочь мне? Как? — Гримнир развернул тело скрага, веревка заскрипела от напряжения. — Как такой кусок грязи, как ты, может мне помочь?

— Есть другой путь, — промяукал он. — Твои длиннозубые приятели не знают об этом, н-но есть другой путь!

— Другой путь? — Гримнир остановил вращение скрага; он присел, и его дикий красный глаз оказался на одном уровне с глазами Блартунги. — Другой выход из Настронда?

Скраг мотнул головой.

— Пещера…

— Расскажи мне.

— Я п-покажу тебе, если… если ты отпустишь меня.

— Нар! Я знаю, что произойдет, если я отпущу тебя на свободу. При первой же возможности ты помчишься обратно к этому идиоту, Трару, и расскажешь ему все. Когда ты закончишь, этот маленький ублюдок передаст эти истории Манаваргу. И вот этот дурак может причинить мне массу неприятностей еще до того, как прозвучит Гьяллархорн. Нет, ты скажешь мне, и, если я тебе поверю, мы сможем поторговаться о цене твоей свободы.

— Н-нет! Я покончил со Сна… с Траром! Теперь я твой мужчина! Даю тебе слово!

— Твое слово? — Гримнир рассмеялся. — Твое слово для меня значит столько же, сколько ветер из задницы Одина, маленький дурак! Начинай говорить! Я начинаю уставать от твоих дурацких игр. Расскажи мне об этой пещере, о которой, по твоим словам, ты знаешь.

— Она… Она спрятана на дне лощины, на краю земель Лютра, — начал Блартунга прерывистым голосом. — Мы н-нашли ее случайно, Снага, я и Кот. Скраги из Ярдвегура, они пытались напасть на нас, чтобы вернуть добычу, которую мы честно заработали, совершив набег на них. Ну, Снага решил, что мы ускользнем от них, направившись к Корню из Скрелингсалра. Вот тогда-то мы и наткнулись на это — углубление в земле, заросшее деревьями. На дне есть вода и пещера. — Хотя Блартунга был связан и подвешен за лодыжки, воспоминание об этом месте вызвало у него дрожь. — Во всех Девяти Мирах не хватит золота, чтобы заставить меня вернуться туда! Гарн! Это противоестественно! Твари шепчутся из темноты… — Скраг замолчал.

— Продолжай, — прорычал Гримнир.

— Что ж, если ты сможешь это пережить и пройти по пещере до конца, она выйдет под какими-то развалинами, недалеко от того места, о котором говорил твой старый длиннозуб, — дороге через Лес Трупов. Он назвал ее Хрехольт. Как насчет того, чтобы отпустить меня, а? Я говорю тебе правду.

Гримнир цокнул зубом.

— Да, я тебе верю.

— Потому что я маленькая правдивая крыса, так? Да, значит, ты возьмешь меня к себе на службу? Даю слово, я буду служить тебе, пока не протрубит Рог!

— Ты? — Голос Гримнира стал ровным и твердым; словно сталь, скрежещущая по кремню, раздался зловещий скрежет Хата, покидающего ножны. — Есть другое дело…

— Н-нет, — всхлипнул Блартунга. — Ты не обязан этого делать.

— Да ну? — Гримнир снова присел на корточки, их лица были всего в нескольких дюймах друг от друга. Его горячее дыхание обожгло щеки скрага. — Значит, я должен простить такому ничтожеству, как ты, то, что он плюнул мне на кончик клинка? Гиф — старый длиннозуб, как ты его называешь, — преподал мне урок, когда я был еще таким же несмышленым скрагом, как и ты. Он сказал: «Если ты позволишь волку отведать вкус твоей крови, он будет щелкать зубами около твоей глотки до конца своих дней». Мудрые слова, а? Что ж, ты попробовал моей крови, маленький волчонок. И вкус — это все, что ты получишь.

Блартунга извивался в своих путах.

— П-Пожалуйста… Хотя бы убей меня… П-пож…

Лезвие Хата, только что отточенное, перерезало скрагу горло. Из рваного пореза запузырилась зловонная черная кровь, густыми ручейками стекая по подбородку Блартунги. Гримнир отступил; он стряхивал капли со своего клинка, пока дрожащий труп истекал кровью.

— Вы все усвоите тот же урок, что и эти жалкие сицилийцы, — пробормотал Гримнир. — Нар! Ты убил меня, и я позабочусь, чтобы ты пожалел об этом!

Кровь скрага превратилась в тонкую струйку, а затем в брызги. Кивнув, Гримнир подошел к трупу. Схватив прядь окровавленных волос, он взмахнул Хатом и отсек Блартунге голову…

И Гримнир, сын Балегира, унес этот ужасный знак с собой, когда покинул рощу, оставив тело скрага висеть над землей Настронда, когда он возвращался в шумное сердце Ульфсстадира.

ВОЛЧИЙ ЗАЛ был полон света и тени. Жир капал с фонарей, которые добавляли тонкий желтый отблеск к свету железных светильников[16], от их пламени пахло канифолью и смолой; из трех костровых ям поднимался дым и потрескивали угли; расщепленные топором поленья горели жирным оранжевым светом. Тени танцевали, когда сотни скрелингов скакали от одного конца Варгхолла до другого, народ Ока смешивался с теми, кто носил сигил Оленя.

Гримнир остановился на пороге, и презрительная усмешка искривила уголки его рта, когда он увидел зрелище дикого дебоша, исполняемое его сородичами. Рабы в лохмотьях приносили еду и питье — вино и медовуху из погребов, эль из початых бочонков, стоявших на деревянных подставках; блюда с мясом целых свиней жарились на очагах вдоль правой стены. Вонь свиного жира смешивалась с запахом дыма, крови и пота. Пронзительные крики доносились из-за столов, где играли в кости и звенело золото, а рабы отбивались от цепких когтей своих влюбленных хозяев. Клинки блеснули на свету, зубы сжались, глаза вспыхнули; в мгновение ока еще один мертвый скрелинг — или еще один мертвый раб — упал на покрытый грязью тростник с перерезанным горлом; его закололи, отшвырнули в сторону и забыли, пока он не вернется.

Гримнир услышал смех и хриплые обрывки песни, когда швырял отрубленную голову Блартунги в самое сердце ближайшего очага. Волосы затрещали и загорелись; поленья сдвинулись с места, и застывшее в смерти лицо скрага исчезло навсегда. Покончив с этим, Гримнир вытер руки о рубаху раба и неторопливо направился в это логово безумия.

Он заметил Скади, сидевшую в окружении группы Оленьих черепов, среди которых находилось много дев войны и старух-воительниц. Гифа он не увидел, как и старого Кьялланди — трон справа стоял пустой. Но Балегир присутствовал; он развалился на своем резном сиденье, положив широкую руку с черными ногтями на рукоять булавы Могронд. Одной ногой он опирался на трехрогий шлем Ганга.

Он увидел и своих братьев. Все двадцать два человека во главе с Хрунгниром и великаном Сеграром собрались вокруг ближайшего к трону стола. Эти идиоты прихорашивались и хвастались, стремясь к признанию своего отца и завидуя Сеграру, который купался в лучах украденной славы.

Гримнир откашлялся и сплюнул.

Он преодолел половину расстояния до тронов, прежде чем кто-либо из этих навозных крыс обратил на него внимание. Любопытно, что первым его заметил Эльд, старый Эльд, чья лодка забрала его с моста в заливе Гьёлль; седой каунар поднялся на нетвердых ногах и, пошатываясь, направился к Гримниру. Прищурившись, он посмотрел на сына Балегира; затем, кивнув, высоко поднял свой рог с медовухой и выкрикнул имя Гримнира.

Одобрительный рев разнесся от стола к столу.

— ГРИМНИР!

Кулаки застучали по доскам в унисон, когда присутствовавшие начали скандировать его имя. Вскоре стропила затряслись от приветствий убийце Ганга. Гримнир, со своей стороны, играл для толпы. Он оскалил зубы в свирепой ухмылке, описывая медленный круг, чтобы все могли его увидеть.

— ГРИМ-НИР!

— ГРИМ-НИР!

Когда шум достиг апогея, рука с черными ногтями протянула Гримниру пенящийся рог с медовухой. Он взял его. Старый Эльд, пошатываясь, появился в поле зрения.

— За убийцу Ганга! — проревел он, поднимая собственный рог.

Гримнир услышал голос Скади, перекрывающий какофонию:

— За крысу, которая усмирила этого дружелюбного негодяя, Манаварга! — Среди скрелингов прокатился смех.

— Клянусь Имиром! — проревел в ответ Гримнир. — Я выпью за это!

Что он и сделал. Он осушил свой рог одним долгим глотком и отставил его в сторону. Медовуха потекла по его заостренному подбородку. Гримнир зарычал, обнажив зубы в вызывающем оскале, и подошел ближе к тронам. Поверх голов своих сородичей Гримнир и его отец встретились взглядами; воздух между ними потрескивал от угрозы.

Балегир пошевелился. Он покрутил рукоять Могронда между пальцами.

— Наконец-то решил присоединиться к веселью, а?

— Нар! — ответил Гримнир, потянувшись к оружейному поясу, его рука почти легла на рукоять с головой дракона. Кивком головы он указал на шлем под ногой у Балегира. — Пришел забрать свою добычу. Это мое!

— Это? — Балегир опустил взгляд. Его толстые губы скривились, обнажая кривую усмешку. Он покачал шлем взад-вперед. — Ты думаешь, что заслужил его, а? Тогда возьми. — Он презрительно пнул трехрогий шлем. Шлем с грохотом покатился по возвышению и остановился в полуметре от ног Гримнира. — По-моему, пахнет скрагом.

В зале стояла тишина, но эта насмешка вызвала взрыв грубого смеха в сомкнутых рядах его братьев. Громче всех ревел Сеграр.

— Почему ты смеешься, имбецил со шрамом на лице? — спросил Гримнир, выделяя его из толпы. Он облокотился на стол перед пустым троном Кьялланди. — Между прочим, тебя прикончил скраг! Разве он тебе не сказал? Да, Балегир, твой любимый ублюдок был перехитрен и убит самим стариной Снагой задолго до того, как началась битва.

— Лжец! — Сеграр вскочил на ноги, его рука потянулась к тяжелому мечу, висевшему у него на поясе.

Гримнир вздернул подбородок, его голос стал вкрадчивым, а единственный глаз угрожающе сверкнул.

— Только подними лезвие этой овощерезки, и я заставлю тебя пожалеть, что кто-то не бросил твою тушу этим любящим аргр водяным духам.

Угроза тяжело повисла в воздухе. Никто не пошевелился; все взгляды были прикованы к этой паре: Гримнир нарочито беззаботно прислонился к стене; Сеграр дрожал от едва сдерживаемого желания убить. Палец Гримнира с черным ногтем отбивал ритм стаккато по рукояти его длинного сакса. Костяшки пальцев Сеграра, обхватившие рукоять меча, потемнели.

Невеселый смешок вывел их из тупика. Балегир склонил голову набок, перебросив через плечо свой длинный, заплетенный в косу пучок волос. Он устремил свой единственный, мрачного оттенка глаз на младшего сына.

— Ты тявкаешь и рычишь, как собачонка, коротышка! Ты думаешь, хоть одному из нас, собравшихся здесь, есть дело до того, что ты якобы натворил? Ба! Ты не заслужил права бросать вызов даже самому подлому рабу под этими сводами! Сколько бы ты ни считал себя на вершине, здесь ты меньше, чем ничто! Но я щедрый лорд. Принесите этому коротышке немного эля! Это самое малое, что мы можем сделать, чтобы отплатить ему за его небольшую роль в моей победе!

По залу прокатились одобрительные возгласы. «Да здравствует Балегир!» — проревел кто-то.

Манеры Гримнира остались прежними. Он передразнил своего отца, наклонив голову и устремив на него взгляд своего единственного глаза.

— Твоя победа, а? Забавно, но я не помню, чтобы ты водил лодки по воде. А как насчет этого? — Он наклонился, схватил шлем Ганга за один рог и поднял его над головой. — Ты тоже взбирался на тот разрушенный мост, чтобы сразиться в хольмганге? Клянусь Имиром, я бы хотел на это посмотреть!

— Продолжай болтать, коротышка, — прорычал Балегир. — Продолжай болтать. Моя добрая воля — это все, что стоит между тобой и ошейником раба.

Гримнир оглядел зал, окидывая собравшихся скрелингов испепеляющим взглядом. Некоторые смотрели на него с надеждой, видя в нем тень великого полководца; другие просто смотрели в ответ, с нетерпением ожидая начала кровопролития. В нише он заметил Гифа, стоявшего рядом со Скрикьей. Он оживленно говорил и размахивал руками. Она просто наблюдала, отчужденная и холодная. Ноздри Гримнира раздувались.

— Тогда я прошу у тебя прощения, великий Балегир. Дай мне шанс вернуть твое расположение. Позволь мне загладить свою вину за то, что я так плохо проявил себя в заливе Гьёлль и в других местах.

— Держать язык за зубами и делать то, что тебе говорят воины получше, — это хорошее начало.

— Получше? — Гримнир перевел взгляд с отца на братьев. — Ты имеешь в виду этот сброд, сборище идиотов, ухмыляющихся дураков и услужливых сыновей шлюх? И это те, кого ты называешь лучшими? — Гримнир фыркнул. — Ты хочешь сказать, что я должен просто не высовываться и заслужить право быть услышанным, да?

— Теперь, — ответил Балегир, — ты начинаешь понимать.

— Ты чужак! — сплюнул Сеграр.

— Ага, — сказал Хрунгнир, поднимаясь на ноги. — Ты не проливал кровь вместе с нами, ты, червяк!

— Не проливал кровь вместе с вами? Это и есть цена? Облизать твои сапоги и пролить немного крови? — Гримнир положил шлем на стол рядом с собой. Он наклонился вперед, потирая руки, как скряга, желающий поторговаться из-за мелочи. — Нар! Какой ценой можно избежать всего этого?

Вопрос застал братьев врасплох. Они переглянулись, не зная, что ответить.

— Какую цену? — Гримнир развел руками, жестом охватывая всех двадцать два своих брата, а также их отца. — Какую цену я должен заплатить, чтобы перейти в начало линии, а? Где мой голос для тебя будет дороже всего, что может сказать это сборище заикающихся недоумков?

Рука Балегира крепче сжала рукоять Могронда:

— Ты испытываешь меня, коротышка?

— Это не испытание, милорд, — ответил Гримнир. — Выбери одного из этих уродов. Выбери того, кем ты дорожишь больше всего, чей совет ты ценишь превыше советов всех остальных. Назови его! И я положу его проклятую голову тебе на колени!

Среди братьев поднялся шум. Все они хотели быть избранными; все хотели быть теми, кто усмирит своего младшего выскочку-брата. Хрунгнир и Сеграр в порыве страсти толкали друг друга локтями. Костлявый Нэф, который был старше всех, поднялся на ноги и искал свой топор. Сальфанги, Евнух, пожертвовавший своими драгоценностями ради мудрости, рычал и плевался; даже безъязыкий Фрэг, который был начальником скрагов Ульфсстадира, кряхтел и потрясал копьем.

Балегир оглядел свою коллекцию сыновей, прежде чем снова перевести взгляд на Гримнира. Он наклонился вперед, всем весом опираясь на рукоять Могронда.

— Ты, жалкий маленький дурак, — сказал он, и его кривая усмешка сочилась злобой. — Я дорожу ими всеми.