Старый, но крепкий 8

Глава 26

Шагаю по вымощенным камнем улицам. Вокруг кипит городская жизнь — кричат разносчики, скрипят повозки, из-за распахнутых окон харчевен доносится смех.

Хороший день. И начался хорошо — с тренировки под руководством Сяо Фэн, где я уже не рвал жилы, да и она не выходила из себя. И продолжился неплохо — у речки, с семьей и стариком-соседом.

Было весело. Племянница бегала по берегу и собирала камушки, Самир поддался рыболовному азарту, старик-сосед вовсе был счастлив. Мама с женой брата расположились на покрывале у берега, разговаривали. Я сидел с удочкой неподалеку от брата и вдыхал запах речной тины. Так ничего и не поймал, но здорово отдохнул.

День хороший, полный неба, воды и тепла. Рыбу половил, теперь вот иду в храм.

Мысли поневоле возвращаются к прошлому разговору с настоятельницей. Я приходил к ней позавчера, просил помочь найти мудрых стариков-ремесленников, у которых молодежь могла бы научиться полезным навыкам. Она выслушала куда внимательнее, чем я ожидал, и обещала помочь. Причем пообещала своеобразно и даже приоткрыла интересные карты на будущее:

— Разумеется, я помогу: соберу как можно больше таких людей. Ты помогал храму, не просил прежде ничего, и храм поможет тебе. Я тебе еще не говорила прежде, сейчас скажу: многие люди благодаря твоим зельям получают новую жизнь. Тем, кто не знает, куда эту жизнь девать, не знает, что сделать своей целью, мы помогаем отправляться на границу с Дикими землями. Они знают, что обязаны своей новой жизнью зельевару из Циншуя. Когда ты будешь готов туда идти, тебя встретят как брата, как друга, как сына.

За пару кварталов от храма замечаю монахинь.

В отличие от первых раз, когда я здесь появлялся, сейчас я точно знаю, куда смотреть. Монахини не так малочисленны, беспомощны и оторваны от народа, как мне тогда казалось, а храм — не только тихая ветшающая гавань для уединенных молитв. Это одно из сердец города, некий социальный узел. Монахини — крошечные, но очень важные шестеренки. Они повсюду. Пока шел сюда, видел одну — с невозмутимым спокойствием разливала по мискам дымящуюся похлебку нуждающимся. Другая — вон, на ступенях храма, склонившись над пожилой женщиной, что-то тихо говорит, и та, вытирая слезы, кивает. Монахини отпевают усопших, чтобы мертвые не восставали, а отправлялись в последний путь с достоинством и миром. Устраивают проповеди, читают молитвы, ухаживают за больными, помогают вести хозяйство тем, кто временно не в силах подняться с кроватей. Сами постоянно работают на храмовом поле рядом с городом, не гнушаясь самого тяжелого труда. А когда на дороге между Вейдаде и Циншуем столкнулись отряды школы и секты, изрядно потрепав друг друга, оказавшиеся поблизости монахини, не выясняя, кто прав, а кто виноват, перевязывали раны и давали разбавленное зелье лечения и тем, и другим.

К храму стекаются все — от бедняка, ищущего кусок хлеба и слово утешения, до богатого купца в шелках, жертвующего на благоустройство. Влияние монахинь огромно, но ненавязчиво и на первый взгляд незаметно. Они не стремятся, чтобы их заметили, они кормят, помогают, выслушивают, защищают.

Я поднялся по прохладным каменным ступеням храма до входа, кивнул юной послушнице и дошел до неприметной двери. Постучался.

— Можно?

Настоятельнице потребовалась пара секунд, чтобы посмотреть и опознать меня.

— Китт! Разумеется, входи.

В кабинете не было ничего лишнего, но вместе с тем он выглядит обжитым. Аскетичный, но уютный.

Настоятельница сидит за письменным столом из темного дерева, затертым до гладкости и блеска. Сегодня на столе находятся не только аккуратные стопки бумаг и склянка с чернилами, но и изящная вазочка с цветами дикой розы. Один бледный лепесток опал и теперь лежит на столе.

За спиной женщины небольшое окно, выходящее на задний двор храма. За стеклом шелестит листьями старый клен, отчего по стенам кабинета перемещаются смутные тени.

Настоятельница поднимается мне навстречу.

— Еще раз благодарю, что согласились помочь, — я склонил голову. Формальная вежливость, но быть вежливым с этой милой женщиной не сложно. Вдобавок сразу обозначил, что хочу перейти к обсуждению цели визита.

— Я всегда рада помочь благому делу, — ответила она спокойно. И уточнила. — Дело ведь будет благим?

— Разумеется.

— Я собрала людей, как и обещала, — сказала она, ее пальцы слегка погладили опавший лепесток. — Рассказала им, кто ты, и за что тебе благодарен храм. Но и обманывать людей не стала — сразу предупредила их, что ты хочешь открыть свой пан… пэнс…

— Пансионат.

— Верно, — кивнула женщина. — И объяснила, что это значит. Старики осторожны ко всему новому, так что людей придет меньше, чем могло бы. Но те, кто придут, будут слушать тебя.

Она не спрашивала подробностей: зачем мне инструктора и что я намерен делать. Она хотела узнать это и в прошлый раз даже задавала наводящие вопросы, но я сделал вид, что не заметил их.

В принципе, с настоятельницей можно было поговорить начистоту про обучение профессиям всех желающих. Я получил бы куда больше содействия, если бы она знала всю подоплеку. Однако женщина и так сильно помогает и городу, и нуждающимся, и навешивать на нее еще и пансионат… Нет, пусть идет, как идет. Придет время — узнает сама.

— Спасибо, — запоздало киваю женщине. Та выходит из-за стола, кивает:

— Следуй за мной.

Настоятельница молча повела меня по узким коридорам и остановилась перед более массивной дверью, за которой я прежде не был.

— Прошу.

Я потянул ручку двери. Настоятельница шагнула первой и остановилась у порога, сложив руки в рукава. Ее лицо было равнодушной маской, внешне не выражающей ни единой эмоции, но в глазах плясало любопытство.

Стоило мне переступить порог, как все люди в зале замолкли, и на меня обрушилась тишина.

На деревянных лавках сидели человек сорок, и все как один сейчас оборачивались и смотрели на меня. Старики, старушки. Морщинистые лица, седые бороды, натруженные руки, сложенные на коленях. Кто-то смотрел на меня с напряженным недоверием, кто-то излучал откровенный скепсис, ленивое равнодушие. Были и редкие искорки любопытства.

Люди молча ждали, что скажет юны практик, пригласивший их сюда.

Я, как ни в чем не бывало, прошел между рядами лавок к небольшому возвышению, с которого обычно говорили проповеди. Обернулся. Поклонился:

— Здравствуйте, уважаемые жители Циншуя. Меня зовут Китт Бронсон. Я практик и зельевар секты Тьмы.

Голос прозвучал ровно и уважительно, без тени высокомерия или подобострастия — как я и хотел. Еще раз обозначил поклон.

— Не буду ходить вокруг да около. Вас пригласили сюда выслушать мои предложения, и первое озвучу сразу. Я открываю место вроде школы, чтобы обучать там группами, как в школах, только учиться эти группы будут не счету, а профессиям, — тут старики загомонили, зашептались, переглядываясь. А я продолжил. — Мне нужны наставники для молодежи, готовые поделиться своим опытом, научить людей полезному: кузнечному делу, ткачеству, травничеству — всему, что они готовы дать. Если кто-то из вас готов, он сможет передавать свои знания, жить в достойных условиях в отдельной комнате и получать хорошее жалованье в золоте. Ваш опыт не канет в… реку, — быстро исправил я окончание фразы — тут не было ни Леты, ни старика Харона.

Люди в зале зашевелились еще активнее. Качались седые и поседевшие головы, доносились обрывки возмущенных фраз: «…да как можно?..», «…это же неправильно!..».

Один из стариков медленно встал. Крепкий, лет шестьдесят на вид, не меньше, но мышцы еще в форме, вон как выпирают под одеждой. Лицо — старая, выжженная солнцем кожа, натянутая на резкие, твердые скулы. Глаза — темные, цепкие.

— Практик Бронсон. — Заговорил старик рублеными, короткими фразами. — Говоришь красиво. Золото, жилье. Хочется верить. Но не глупость ли говоришь? У каждого мастера. Свой взгляд. Как можно научить. Охотиться. Или находить в лесу травы. Толпу?

— Ученик должен смотреть в глаза учителю, — поддакнул некто, — а учитель — видеть каждую ошибку ученика! У тебя же не учеба получится, а базар. Базар!

В зале раздались гулкие одобрительные возгласы.

Я ожидал меньшего сопротивления, недооценил их закостенелые догмы. Впрочем, и они кое в чем правы.

— Ваша правда, уважаемый мастер. Лучшие навыки родятся в мастерских, где один человек будет учить другого, передавать знания со всем пылом и страстью, — я сделал паузу, давая словам осесть, и обвел взглядом всех собравшихся. — Но ответьте мне, скольких учеников вы обучили за свою жизнь? Пятерых? Десятерых? А скольких хотели бы обучить, за сколькими видели талант, но не могли, потому что не было средств содержать еще один рот, или не было времени объяснять двум ученикам разное, потому что один уже знает что-то, а второй — нет? Было такое? Ведь наверняка было же!

Некоторые старики опустили глаза.

— Я предлагаю не заменить глубину образования количеством учеников. Я предлагаю на равных обучать тех, кто будет желать этого и обладать талантом! — мой голос зазвучал тверже. — Пусть двадцать парней придут на смотр в кузницу. Кузнец покажет им, как держать молот, как разводить жар, как отличить хорошую сталь от плохой. Двое испугаются жара и уйдут. Двое окажутся слабаками. Еще двое — лентяями. Но остальных можно обучить, если будет место, будут рабочие места и будет время, чтобы учить, а не отвлекаться на поиск материалов для работы, на поиск денег для жизни. Дайте им проявить себя, получить столько знаний, сколько они будут готовы и способны унести. А если кто покажет ту самую искру, ради которой стоит брать их в подмастерья и вести с глазу на глаз, ведите их дальше! Дайте им все, вложите в них душу!

— Тогда мир утонет в кузнецах и охотниках! — проскрипел кто-то.

— Так не принято, Китт Бронсон. Секреты мастерства должны оставаться секретами.

Новая волна недовольства была куда более тихой. Кого-то я своими речами задел.

— Тех, кто считает, что секреты мастерства должны оставаться секретами, я не задерживаю, — говорю твердо и киваю в сторону выхода, где стоит настоятельница. — Вас я убедить ничем не смогу, и пытаться не буду, чтобы ваши принципы не взбунтовались, когда вы станете учить ребят своей профессии. Мне нужны люди, которые испытывают удовольствие, обучая. Которые хотят, чтобы ученики превзошли учителя. Мне нужны люди, которые будут рады тому, что их наследие не умрет с ними.

В воздухе повисло молчание, тяжелое и задумчивое. А затем моим приглашением воспользовались — старики поднимались с мест, кивали мне, некоторые бормотали извинения и уходили. Глядя на уходящих, поднимались и те, кто изначально к двери не собирался.

И вот, когда казалось, что все рухнуло и к выходу пойдет каждый, заговорил скуластый старик.

— А ты, Китт. Не тот ли самый практик. Который зельями. Храм снабжает?

— Верно, — киваю. — Думал, вам сказали.

— Погодите-ка! — воскликнула старушка. — Получается, ты готовил те целебные зелья, что моего сына-калеку, зверем подранным, с койки подняли?

Все взгляды устремились на меня. Я спокойно встретил его взгляд.

— Да. Я их готовил и отдавал в храм.

Тщедушный старик остановился на выходе, опираясь на палку. Глаза его блестели:

— Те зелья меня из могилы выдернули! Легкие гноились, я уже прощался с семьей! Я жизнью обязан!

Атмосфера в зале менялась. Недоверие стало смешиваться с уважением, скепсис — с интересом. Послышались одобрительные возгласы, кивки. Кто-то уже смотрел на предложение благосклоннее.

— Я согласен обучать, — снова крепкий старик. — Могу инструктором быть. Могу дисциплине обучить. Строевой подготовке. Основам рукопашного боя, стрельбе. — Каждая фраза стучала молотом по наковальне. — Был командиром стражи. Тренировал новобранцев. Я практик девятой ступени. Закалки. Сам достаточно пожил. Хочу передавать опыт.

Следом за первым ко мне обратились еще трое из оставшихся. Коренастый мужчина с руками, покрытыми старыми ожогами — кузнец. Худая женщина с длинными тонкими пальцами — травница. И молчаливый, угрюмый детина с чуть поседевшими волосами, плотник.

Четыре человека, не слишком много. Но и не мало! Да, я мог бы завербовать куда больше инструкторов, если бы рассказал про омолаживающие зелья, но решил этого не делать. Как только пансион заработает, а старики помолодеют, в специалистах недостатка не будет.

Договорившись с четырьмя специалистами, я сообщил им, куда и когда зайти, чтобы устроиться на работу (дальше Самир справится) и попрощался. В зале осталось двадцать три человека, ожидающие второго предложения. С ними я был еще лаконичнее.

— Второй путь быстрее и принесет вам куда больше денег. С помощью особой техники я могу менее чем за час извлечь ваши знания, ваш опыт в ремесле и передать другому, кто сможет ими воспользоваться. За это вы получите единовременную выплату в пятнадцать золотых.

Меня прервал глухой ропот, разросшийся до взволнованного гула. Лица исказились недоумением, страхом, недоверием.

— Извлечь? Как это — извлечь? — крикнул кто-то с задних рядов.

— Это ведь разум пострадает! А как же память? — испуганно спросила пожилая женщина, сжимая в руках платок.

— А это не опасно? Не умрешь ли после этого?

Один из стариков, чье лицо было похоже на высохшую грушу, угрюмо сжал губы.

— Золото, — проговорил он тихо, но так, что все услышали, — Это все для молодых, у которых жизнь впереди. А мы живем прошлым. Воспоминания — едва ли не единственное, что у нас осталось, а ты их собираешься извлечь… Нет!

Его слова холодным душем окатили тех, кто уже начал мечтать о золоте. Они снова посмотрели на меня, друг на друга. В глазах прибавилось сомнений.

Следующие полчаса я потратил на убеждение. Пытался успокоить тех, кто боялся техник, преодолевал коллективное недоверие и убеждал, что ничего плохого с остальной их памятью не будет. Всех не убедил, но выложенные на трибуну золотые сработали. Трое стариков согласились на мое предложение.

— Мы свое уже пожили… Детям деньги оставить надо, — качнул дряблой шеей один.

— Знания мои все равно мне уже не нужны, пусть кому-то помогут, а я хоть на старости лет в достатке поживу, — другой.

Три человека. Мало ли?

Думаю, для первого раза пойдет. В голове пока только общие черты по грандиозной работе — по извлечению не обычного чувства или эмоции, а целого навыка.

Насколько знаю, никто прежде не варил зелье понимания боя или зелье, влияющее на мышечную память, я же хотел шагнуть дальше. Мышечную память и заученные движения можно передать и обычной тренировкой. Но мне нужно было нечто большее. Интуитивное понимание расстояния в бою, мгновенное вычисление угла атаки и прочее, прочее, что приходит и разрастается после пережитых схваток на смерть. Аж руки чешутся — хочется сварить очередные эликсиры, которых мир еще не видел.

Я попрощался со стариками, договорившись о встрече позже и выдав авансом по несколько серебряных монет.

Теперь надо думать и рассчитывать пропорции.