Союз трёх императоров

Золото Колчака

В ноябре 1918-го на первые полосы российских газет были вынесены две новости – хорошая и плохая. Хорошая: Объединённый флот Тройственного Союза прибыл в Гонконг. Плохая: беспорядки в Маньчжурии переросли в вооружённое восстание, по масштабам сопоставимое с войной 1900 года.

Повод для начала бунта был просто смехотворным: один приказчик из торгового дома Чурина в Харбине обругал покупательницу – надменную китаянку – неприличным словом. А та оказалась представительницей знатного рода, почитаемого местным населением. Разнесённая провокаторами весть вызвала взрыв гнева среди китайцев. Ночью магазин Чурина сгорел дотла. А наутро на улицах в Пристани, Нахаловке и Фуцзядяни появились баррикады. По казачьим патрулям и отрядам охраны КВЖД открыли огонь из винтовок, пролилась христианская кровь.

Вот парадокс: в Маньчжурии, где бесчинствовали тридцать тысяч хунхузов и беглых каторжников, где по статистике ежедневно совершается 390 убийств, 3000 ограблений и 7000 других уголовных преступлений, где местная власть и судопроизводство находятся на уровне раннефеодальных общественных отношений, взрыв произошёл от одного неосторожно брошенного слова, в то время даже не считавшегося матерным. Впрочем, вполне очевидно, что оскорбление русским грубияном знатной китаянки – это лишь повод, которым вообще-то мог быть любым. Истинные же причины последующих трагических событий гораздо глубже; они накапливались годами и в придачу подогревались извне.

Если быть кратким, то этих причин было четыре. Во-первых, китайско-маньчжурское население, в подавляющем большинстве своём бедное и даже нищее, смотрело на русских как на колонизаторов, оккупантов, жирующих за чужой счёт. Возводимые русскими инженерами прекрасные здания, театры, церкви, магазины и виллы, вызывали у большинства местных жителей лютую ненависть. Процент китайцев, принявших европейскую культуру и получивших хорошее образование, был крайне мал, и в глазах соотечественников они выглядели изменниками. В общем, со времён «боксёрского» восстания 1900 года тут мало что изменилось, разве что на смену старому поколению недовольных пришло новое, ещё более злое и агрессивное.

Во-вторых, на менталитет китайцев наложили отпечаток две русско-японские войны, прокатившиеся по Маньчжурии за последние полтора десятилетия. Что правда, то правда: с местным населением обе воюющие стороны не церемонились. Тем несчастным, кому довелось оказаться в зоне боёв, выпало немало страданий. И у многих жажда мести стала преобладать над традиционной восточной терпеливостью.

В-третьих, нельзя не отметить сложную криминогенную обстановку в регионе. Население столицы Маньчжурии отличалось чрезвычайной пестротой, сюда как мухи на мёд стекались всевозможные авантюристы и искатели лучшей доли. Процветала теневая экономика, в которой вращались огромные деньги. По данным полиции, только подпольная торговля опием приносила наркоторовцам более миллиона рублей в год. В Харбине орудовали многочисленные банды, сформированные по национальному признаку – китайские, маньчжурские, славянские, корейские. Имелась даже еврейская вооружённая группировка (с которой, правда, в отличие от других, всегда можно было договориться). Бандиты всех мастей не брезговали вымогательством, обложив данью не только богатых, но и самых обездоленных. А число последних быстро росло за счёт разорившихся крестьян, убегавших в столицу от голода. В бедных китайских кварталах росло недовольство, для взрыва достаточно было любого повода.

Наконец, в-четвёртых, сыграла свою роль подстрекательская деятельность иностранных агентов, прежде всего американских. В Маньчжурию через Китай тайно переправлялось оружие, боеприпасы, деньги, велась антироссийская пропаганда. Русская контрразведка постоянно изобличала шпионов и перехватывала крупные партии оружия, но, как вскоре выяснилось, об истинном масштабе подрывной деятельности она даже не догадывалась.

Кризис развивался стремительно: харбинских погромщиков поддержали китайские кули на Яньтайских угольных копях, а затем беспорядки распространились на все крупные города Дунбэя, включая даже респектабельный Дальний. Но, пожалуй, самое неприятное – это то, что начались волнения на фронте, в чехословацком корпусе. И вскоре волнения переросли в мятеж. 75 тысяч злых, хорошо вооружённых и огрубевших душой сол-

дат, к которым примкнула и часть офицеров, – это огромная разрушительная сила. На призывы командования образумиться, мятежники отвечали дружным пением частушек:

Зато появившихся откуда ни возьмись агитаторов-провокаторов приветствовали овацией и одобрительными возгласами. А те блистали красноречием. Мол, тысячи вёрст по бездорожью и разгильдяйству, в этой засранной Маньчжурии, с боями, вшами, дизентерией и венерическими болезнями – зачем? В Моравии и Силезии льются слёзы вдов и сирот по погибшим здесь мужьям и кормильцам – во имя чего?!

Солдатам раздавали листовки, в которых правительство САСШ обещало всем славянам, выступившим против русского деспотизма, покровительство и возможность перебраться на новое место жительства в Калифорнию, Канаду или Австралию. И те, наивные, поверили…

Возглавил мятеж генерал Гайда – черногорец, выдававший себя за чеха, консерватор, маскирующийся под революционера, авантюрист, рядившийся в рясу пророка, ефрейтор, в одночасье возвысившийся до генерала… О нём ходили устрашающие слухи – вероятно, им самим и инициированные. Так, говорили, будто генерал всегда спит в сапогах и фуражке, дабы никто случайно не увидел на его черепе спиленные рога и копыта вместо ступней… Но это наверняка враки.

Вот как вышло: интернациональная помощь братскому народу в конце концов стала фактором нестабильности. В мировой истории такая метаморфоза происходит не в первый и не в последний раз.

Главнокомандующий Маньчжурским фронтом генерал М.В.Алексеев не дожил до этих печальных событий: в начале года он простудился и умер от воспаления лёгких. Сменивший его генерал Н.И.Иванов у подчинённых не пользовался авторитетом. Пресечь беспорядки в армии он не смог, за что был отстранён от командования. Но смена главкома в столь критический момент привела лишь к ещё большему хаосу.

События в Маньчжурии застали врасплох и высшие эшелоны власти в Петербурге, и наместничество в Харбине. Адмирал Четырёх Океанов Колчак пребывал в растерянности – пожа-

луй, таким его ещё никто никогда не видел. Великий флотоводец и наместник царя-батюшки привык к победам, триумфу, овациям, бравым чудо-богатырям, готовым живот положить за Царя и Отечество… А тут – измена, мятежники, желтолицые мерзавцы и взбунтовавшиеся союзнички, продавшие душу дьяволу. Эх, забыли наши отцы-военачальники простые истины – то, что затяжная война ожесточает, отупляет, вселяет в души ненависть. Когда солдаты заживо гниют в окопах, и их единственная радость – вонючая китайская самогонка ханшин, нелегально поставляемая местными спекулянтами, о каком гуманизме и «чувстве долга» здесь может идти речь?!

В середине ноября на фронте началось братание солдат. Со стороны славян-интернационалистов – стихийное, буйное, с плясками и воплями; со стороны японцев – чинное, хорошо организованное, строго по протоколу. Чехословаки валили брататься гурьбой, а их бывшие противники – строем под присмотром офицеров. Когда мятежные европейцы дружно скандировали лозунг «За мир во всём мире!», азиаты лишь хитро щурились и молча кивали головами.

Итог печален: трёхсоткилометровый фронт вдоль реки Ялуцзян рухнул. Весть об этом привела Колчака в ярость, а Николая II в ужас. Зловещая тень «Потёмкина» и Красной Пресни вновь надвигалась на Россию, на сей раз с Востока. Надо было срочно заключать с Японией перемирие, чтобы усмирить недовольных и не потерять завоёванные с таким трудом маньчжурские земли.

Мирные переговоры проходили в столице Филиппин Маниле при содействии американцев, выступивших в роли посредников. Помимо российской делегации, которую возглавлял министр иностранных дел Покровский, в Манилу прибыли германские и австрийские дипломаты. Найти общий язык поначалу не удавалось, никто не хотел никому уступать. Но глубочайший экономический кризис в Японии, беспорядки в Маньчжурии, общая усталость от продолжавшейся четвёртый год войны вынудили все стороны пойти на компромисс. В итоге 30 ноября 1918 года мирный договор был-таки подписан.

В целом Япония отделалась гораздо меньшими потерями, чем это можно было ожидать. Делегация Страны Восходящего солнца с самого начала заявила, что готова обсуждать условия заключения мира «на честных условиях» и никаких намёков на капитуляцию не потерпит. Мол, микадо категорически отказывается выплачивать кому-либо контрибуцию (ещё бы: платить-то ему нечем!) и настаивает на сохранении армии и флота на существующем уровне. Если кто-либо здесь рассчитывает услышать иное, то не стоит тратить время попусту. Япония будет продолжать войну до последнего солдата.

Как ни странно, но эти условия, поначалу объявленные «наглыми и неприемлемыми», в конечном счёте всё же были приняты. Более того, японцам удалось отстоять свои права на Корею, Формозу и Курильские острова.

Конечно, кое-чем самураям пришлось пожертвовать. России возвращались территории, потерянные в 1905 году – южная часть острова Сахалин и Квантунская область с Порт-Артуром и Дальним. Маньчжурия признавалась «зоной исключительных интересов Российской империи». Германия восстанавливала свои права на Циндао, все принадлежавшие ей ранее тихоокеанские острова и в придачу получала остров Окинава для устройства там военно-морской базы и воздухоплавательной станции. Австро-Венгрии отходила бывшая английская база Вэйхайвэй в Жёлтом море и архипелаг Общества (в его составе был знаменитый остров Таити), до января 1916 года принадлежавший Франции, но затем оккупированный японцами.

В Санкт-Петербурге весть о заключении мира с Токио вызвала неоднозначную реакцию. Правые фракции на заседаниях Государственной Думы ожесточённо критиковали правительство: на их взгляд, оно не проявило достаточной твёрдости, чтобы разоружить Японию и отобрать у неё Корею. Однако эти обвинения, по большому счёту, вряд ли справедливы. Наоборот, министр иностранных дел Покровский, подписывая мирный договор, проявил несвойственную ему проницательность. Он на уровне подсознания чувствовал, что Российская империя никогда не сможет нормально жить и развиваться без врагов. В те редкие моменты истории, когда у России исчезали враги, в стране всё шло наперекосяк. А поскольку враг, внешний или внутренний, русской нации жизненно необходим, то хорошо, если таковым будет самурайская Япония, а не кто-то там ещё. Старый враг лучше новых двух!

Итак, Великая война завершилась. Мир стал совсем другим. Какой союз поставить между этими предложениями: «и» или «но»? Пожалуй, всё-таки «но»…

Из воспоминаний адмирала Весёлкина

«Наверное, я войду в историю как человек, на долю которого выпало самое горькое разочарование, какое только может выпасть адмиралу. Представьте: вы и ваши подчинённые рвутся в бой, у вас сильнейшие корабли, прекрасные командиры и бравые экипажи. Вы целый год учились стрелять и маневрировать, и теперь умеете с семидесяти кабельтовых накрывать цель третьим залпом. Вы уверены в успехе и понимаете, что вам выпала историческая миссия – смыть с Андреевского флага позор Цусимы, расквитаться за ошибки своих предшественников. И вдруг, когда до самого главного дня вашей жизни остаётся какие-нибудь полторы-две недели, вам как гром средь ясного неба приходит известие: с врагом заключён мир. Причём на весьма сомнительных (если не сказать: позорных) условиях… Разве можно передать словами степень отчаяния, что охватывает вас в тот момент? Даже когда ты терпишь поражение в бою, ты испытываешь меньшую боль, чем тогда, когда тебя лишают победы приказом свыше».

А командующий японским флотом адмирал Ёсимацу Сигетаро, провозгласивший себя преемником самого Того, выразил свои чувства по-восточному иносказательно:

Осенью 1918 года популярный американский писатель и журналист Джек Лондон совершил большое турне по Европе. Он стал одним из немногих иностранцев, кому удалось побывать в коммунистической Англии. Оттуда он переехал сначала в Берлин, а затем в Санкт-Петербург. Результатом путешествия стал цикл очерков в газете «Нью-Йорк Таймс», который в немалой степени удивил читателей.

Джек Лондон, известный своими левацкими взглядами, на сей раз очень нелицеприятно отозвался о нынешней британской власти и уничижительно описал творящиеся там порядки. Зато Россия образца октября 1918 года в представлении американца выглядела едва ли не самой свободной страной мира. На фоне великой победы и вспышки патриотизма царский режим отпустил вожжи, полагая, что в политическом отношении самодержавию ничто не угрожает. Тогдашняя империя в представлении Джека Лондона – это настоящая вольница, временами даже анархия. И полная свобода слова, которой нет даже в Америке, не говоря уже о Германии или Австрии.

В чём-то писатель был прав. Например, в киосках продавались газеты с такими статьями, за которые в 1905 году автор и издатель могли бы схлопотать как минимум по пять лет ссылки. На рынках и в местах скопления публики открыто декламировались анекдоты про царя, императрицу и покойного старца Распутина. А некий Жан Трын-Детский, шансонье из бывших политкаторжан, прямо напротив столичного Казанского собора без опаски распевал «антишовинистические» куплеты:

Это он намекал на раздутую левой прессой историю с сожжением атаманом Шкурой абиссинской деревни. При этом человеколюбивые журналисты как бы забыли о том, что перед «преступным приказом» атамана мирные эфиопы напоили казаков отравленной водой… Впрочем, чёрт с ней, с Африкой – проблемы с Дальневосточным наместничеством для России были куда важнее.

В Харбине царил хаос. Как навести порядок, наместник, то есть Адмирал Четырёх Океанов Александр Колчак, понятия не имел. В морском бою всё было ясно, а тут… В начале декабря он решил наделить чрезвычайными полномочиями своего адъютанта Климентьева, в твёрдости характера которого не сомневался и которому доверял. Для Нельсона Бонапартиевича Климентье, а в прошлом Прынца, наступил звёздный час: именно ему поручили наведение порядка в маньчжурской столице. Так по прихоти наместника в городе, где находились три генерала, шесть полковников, десяток тайных советников и даже один Адмирал Четырёх Океанов, практически вся полнота власти оказалась в руках отдельно взятого лейтенанта.

Климентьев постарался оправдать столь высокое доверие. Однажды он проводил совещание в полицейском участке, когда за окном раздались громкие голоса. В комнату на втором этаже, где заседали члены оперативного штаба, вошёл жандарм Зубов:

– Хунхузы прислали делегацию. Человек двадцать-тридцать, ждут внизу. Требуют отпустить ихнего главаря, который сидит у нас в подвале.

– Главаря? – Климентьев удивлённо посмотрел на жандарма. – Это ещё кто такой?

– Арестован вчера во время беспорядков у гостиницы «Метрополь» на Сунгарийском проспекте. Занимался подстрекательством. Документов при нём не оказалось. При составлении протокола назвался… сейчас, айн момент… Ага, вот: Шау-Мяу-Ян.

– А кто сказал, что именно он – главарь?

– Он сам сказал. Мол, я какой-то там замперд бурбона… или замперд горгона… По-ихнему, по-китайски, разве упомнишь? В общем, мелкий амбань. Самозванец, небось.

Климентьев взял у Зубова протокол допроса. Прочитал вслух:

– Зампред губкома. Хм, что бы это значило?

Адъютант наместника прервал совещание, открыл свой саквояж и достал из него новенький 9-мм пистолет-пулемёт системы Бергмана, а также два диска Фольмера на 60 патронов каждый. Оба диска он повесил себе на шею (они имели штатные ремни), один них вставил в приёмник магазина и передёрнул затвор.

– А ну-ка приведи сюда этого Шау-Мяу, да побыстрее! – единственный глаз лейтенанта Климентьева засверкал недобрым светом.

Арестованный оказался немолод – на вид ему было лет сорок. Невысокий, щуплый, но с гордой осанкой и надменным взглядом, пропитанным ядом. Вроде как китаец, но без косы, с жидкой бородёнкой и усами. Как оказалось, он бегло говорит по-русски. При этом складывалось впечатление, что китайский акцент арестант имитирует нарочно.

– Капитана, я высё уже расаказала… Я Шао Маоян, можете зывать меня Саша.

– Вот что, Саша, – произнёс Климентьев вкрадчивым тоном. – К тебе пришли твои друзья. Пойдём, поговорим с ними вместе.

Все находившиеся в комнате спустились со второго этажа во внутренний двор полицейского участка. Климентьев шёл последним, хромая, с новомодным немецким оружием и тяжёлыми дисками на шее. Зубову он приказал открыть ворота и впустить делегацию бунтарей. Двадцать пять безоружных китайцев вошли вовнутрь – судя по всему не зная, что их ждёт…

Пистолет-пулемёт грохотал почти без перерывов минут пять, а может и больше. Он заглушил все посторонние звуки – крики, хрипы, проклятья и стоны. Когда из окна затвора вылетела последняя, 120-я, гильза, всё стихло. Сквозь отверстия в кожухе было видно, что автоматный ствол раскалился докрасна. В воздухе пахло сгоревшим порохом и свежей кровью.

– Вот как надо наводить порядок! – назидательно сказал Климентьев шестерым бледным правоохранителям, застывшим напротив горы бездыханных тел. – Выбросите эту падаль на площадь. Пусть поваляются пару дней, чтоб знали, сволочи, как бунтовать!

Несмотря на хромоту, лейтенант лихо запрыгнул в стоявший за спиной автомотор, взмахом руки приказал открыть ворота и прямо по трупам выехал на улицу. Гремя литыми шинами по брусчатке, роскошный «Хорьх» помчался в резиденцию наместника. Нельсон Бонапартиевич управлял машиной сам. Но поскольку левого глаза у него не было, он по пути нечаянно задавил кошку, двух пекинских уток и уличного торговца, очень некстати надумавшего переходить улицу перед приближавшимся кабриолетом.

К сожалению, излишне жёсткие меры лейтенанта Климентьева привели к обратному результату. Весть о расстреле без суда и следствия 26 активистов взбудоражила город ещё сильнее. Участились нападения на русских, причём не только на военных, но и на гражданских лиц. Дошло до того, что в рождественскую ночь дворец наместника обстреляли из пулемёта, осколками стёкол поранило нескольких гостей. Колчак был в ярости, но его очередной ответ террором на террор вызвал лишь новый виток насилия.

В январе 1919 года ситуация в регионе перешла в критическую стадию. Разрозненные банды мятежников и хунхузов объединились под руководством некого «генерала Чжан Цзолиня» и теперь терроризировали большую часть центральной Маньчжурии. Более того, этому Чжан Цзолиню каким-то образом удалось договориться с мятежным генералом Гайдой, и теперь разнородные силы китайцев наступали на Харбин вместе с 75-тысячным чехословацким корпусом, обстрелянным и прекрасно вооружённым. В отличие от восстания 1900 года нынешний бунт приобрёл черты интернационального. У него появился новый лозунг – борьба недовольных с прикормленными.

Колчак понял: чтобы не потерять управление флотом, надо немедленно менять флагманский корабль.

10 января в четвёртый тупик харбинской товарной станции прибыл бронепоезд «Генерал Самсонов». Вся территория станции, включая сортировочные пути, была оцеплена казаками. К бронированному вагону под усиленной охраной подошла вереница подвод, доставившая из Русско-Китайского банка Харбина золотой запас наместничества – семь тонн драгоценного металла. По распоряжению наместника все ценности решили от греха подальше эвакуировать в тыл – в город Иркутск.

Золотые слитки уложили в массивные деревянные ящики, обитые железом. Чтобы уменьшить число любопытных, желающих узнать, что там внутри, Колчак приказал написать на каждом из них крупными буквами: «Опасно! Динамит. При попытке открыть возможен взрыв».

Вместе с золотым запасом наместничества и архивом секретных документов в Иркутск отправился сам Колчак с супругой и глава Харбинской городской думы Виктор Пепеляев. Наместник взял с собой и лейтенанта Климентьева, поскольку осознал, что методы, которыми тот пытается навести порядок, лишь увеличивают число мятежников. Высшую власть в столице Дальнего Востока он временно передал здравомыслящему и рассудительному генералу Хорвату. Вечером того же дня бронепоезд «Генерал Самсонов» отбыл из Харбина в сторону Забайкалья.

В Иркутске высоких гостей поджидал роскошный автомобиль «Делоне-Бельвилль». Адъютант Климентьев вышел из вагона, выяснил, кто находится в авто, и после постучал в купе наместника:

– Александр Васильевич, вас просят выйти. Господа приглашают вас супругой на приём к генерал-губернатору.

Быстро собравшись, Колчак с Лизой спустились на перрон. Там их ожидали офицер в зимней форме австрийского капитана и усатый господин в дорогой собольей шубе и мохнатой меховой шапке. Представились:

– Капитан Боровичек, военный атташе австро-венгерской дальневосточной миссии.

– Купец первой гильдии Троекуров, председатель правления губернского отделения Русско-Азиатского банка.

Погода не располагала к долгим беседам на улице – было морозно и ветрено. Все четверо поскорее сели в автомобиль и поехали в город. Собственно Иркутск располагался на другом берегу Ангары, железная дорога проходила лишь по пригороду – Глазьевскому предместью. Пепеляев, Климентьев и взвод личной охраны наместника остались в бронепоезде.

Колчака с Иркутском связывало многое. Отсюда он уходил в экспедицию на Север, здесь в Харлампиевской церкви венчался со своей первой женой Софьей. Он неплохо знал город, поэтому когда после понтонного моста автомобиль свернул с Троицкой улицы не направо, а налево, он спросил:

– А куда мы едем?

– Не волнуйтесь: там перекопали дорогу, приходится ехать в объезд.

Но автомобиль остановился не у дома генерал-губернатора, а у невзрачного одноэтажного здания на Медведниковской улице, неподалёку от Дровяного базара. К машине подошли какие-то люди.

– Господин наместник! – обратился к адмиралу некий субъект с ярко выраженной семитской наружностью и характерным одесским произношением. – Я Мейер Зайдер, уполномоченный Политического центра Иркутской губернии. Хочу вам сообщить, что власть в городе принадлежит Политическому центру, генерал-губернатор находится под домашним арестом. Иркутская губерния добровольно вошла в состав Дальневосточной республики, органы власти наместничества отныне считаются незаконными. В связи с этим прошу вас сдать личное оружие и следовать за мной.

Хмурые мятежники держали в руках винтовки с примкнутыми штыками. Лиза от ужаса потеряла дар речи. Побледневший Колчак напрягся, словно готовящийся к прыжку хищник… Но, оценив обстановку и пересчитав окруживших его людей, обмяк. Он молча достал из кобуры именной парабеллум, подаренный ему гросс-адмиралом Шеером, и вручил его Зайдеру. Ну вот, приплыли…

В просторной гостиной адмирала и Лизу встретила чрезвычайно пёстрая компания – полтора десятка человек. Среди них парочка интеллигентов, трое узкоглазых туземцев, бродяги, солдаты и явные уголовники. Каждой твари по паре. В центре за столом сидел важный начальник. Это был Самуил Чудновский, самозваный председатель какого-то самопровозглашённого комитета. Он обратился к вошедшим первым:

– Гражданин Колчак! Вам, наверное, уже известно: единственной законной властью на территории бывшего наместничества являются государственные органы Дальневосточной республики, то есть мы. И мы знаем, что на прибывшем в город бронепоезде находятся ценности Харбинского банка. В связи с этим просим вас добровольно передать их Политическому центру – законному органу власти. Подчёркиваю: мы просим вас, хотя имеем право приказать. Замечу также: железнодорожные пути разобраны, и бронепоезд вместе с его грузом в ближайшие день-два неизбежно окажется в наших руках. Однако во избежание ненужного кровопролития мы предлагаем вам совершить акт доброй воли и передать золотой запас без сопротивления. В этом случае мы гарантируем вам и вашей спутнице возможность беспрепятственно выехать из города. Ну, а если вы откажетесь… Часть наших сторонников придерживается анархистских взглядов, и я не в состоянии отвечать за их действия. Боюсь, я не смогу гарантировать вашу безопасность. Особенно в отношении вашей прелестной спутницы.

Наместник окинул собравшихся взором и, обращаясь к австро-венгерскому атташе, сказал с горькой усмешкой:

– Ладно эти… Но вы же офицер! Вы знаете, что такое офицерская честь?

– Знаю, – раздражённо ответил капитан Боровичек, и от этого раздражения его речь приобрела сильный акцент. – Я много знаю – больше, чем вы думаете. Но я буду отвечать перед теми, кто, как и я, присягал моему императору, а не вашему!

– Вы будете отвечать перед своей совестью! И перед Богом – как и мы все…

Повисшую паузу прервал Чудновский:

– Ну так вы согласны или нет?

– Среди вас есть хотя бы один русский дворянин? – спросил Колчак.

– Есть, – ухмыльнулся бритоголовый мордоворот, стоявший за спиной Чудновского, скрестив руки на груди. – Я дв…

вор… рянин! Мой п-папа – п-польский а-ри-сто-крат Иван К-котовский!

– Вы даёте честное слово дворянина, что обещание отпустить нас будет исполнено?

– Даю! – ещё раз ухмыльнулся амбал-заика.

Верить этому уголовнику было нелепо, но у адмирала не оставалось выбора. Он с трудом выдавил из себя:

– Что вы от меня хотите?

– Вас отвезут на станцию, вы лично дадите распоряжение передать ценности представителю Русско-Азиатского банка.

– Хорошо, едем, – Колчак направился к двери.

– Александр, не делай этого! – со слезами крикнула ему вслед Лиза.

Адмирал обернулся.

– Всё будет хорошо, – сказал бесстрастным голосом и в сопровождении разношёрстной группы мятежников вышел на улицу.

Два автомобиля остановились на привокзальной площади. Караульный, путаясь в полах шинели, подбежал к бронепоезду и сообщил Пепеляеву, что его ждёт наместник. Тот накинул соболью шубу и поспешил к зданию вокзала.

Адмирал выглянул из окна лимузина:

– Все находящиеся на поезде ценности необходимо передать губернскому отделению Русско-Азиатского банка. Виктор Николаевич, прошу вас вместе с господином Троекуровым и капитаном Боровичеком доставить груз по назначению и оформить все необходимые документы.

Пепеляев кивнул, хотя не смог скрыть удивления. Колчак столь важное распоряжение дал как бы мимоходом, даже не вышел из автомобиля… Всё это показалось ему очень странным, но ослушаться наместника он не рискнул. За выгрузкой ящиков с золотом на подошедший санный поезд он наблюдал сам. Затем по долгу службы отправился вместе с Троекуровым в хранилище Русско-Азиатского банка. Уж очень не хотелось ему покидать бронепоезд. Видимо, догадывался, что едет навстречу своей гибели.

А лимузин «Делоне-Бельвиль» с Колчаком, Зайдером и двумя бандитами-социалистами укатил назад. Наместник был мрачен: он с опозданием осознал, какую ошибку совершил…

Ах, Александр Васильевич! Вы были хорошим адмиралом, но какой из вас, к чёрту, политик? Неужели вы не поняли, что отдав этот приказ, вы стали теперь никому не нужны? Ни царю, ни бандитам-революционерам, ни даже когда-то боготворившим вас морским офицерам!..

У площади Дровяного базара шофёр свернул прямо на речной лёд. Постоянные северные ветры сдували здесь снежный покров, и по широкому плёсу в месте слияния Ангары и Иркута можно было ехать как по шоссе. Машина остановилась напротив устья реки Ушаковки.

Колчак ступил на лёд и всё понял. Рядом стояли санирозвальни, шестеро вооружённых людей… В проруби, пробитой в толстом ангарском льду, чернела вода. Криво усмехнувшись, Адмирал Четырёх Океанов хотел было напомнить о «честном слове дворянина», данном час назад их сообщником, но осёкся. Он вспомнил, отчего мерзкое бритоголовое лицо сразу показалось ему знакомым. Предвоенный Севастополь, дерзкое ограбление ювелирного магазина… И расклеенные по всему городу листовки с портретом опознанного налётчика. Совершенно точно, это был он! И фамилия Котовский там, кажется, тоже была указана… Впрочем, сейчас всё это уже не имело никакого значения.

– Гражданин Колчак! – обратился к наместнику старший расстрельной команды. – Вы обвиняетесь в антинародной деятельности, шовинизме, обструкционизме и подлом убийстве двадцати шести харбинских комиссаров!

– Кого-кого? – не понял адмирал.

– Двадцати шести комиссаров, расстрелянных по вашему приказу в Харбине месяц назад!

– Товарищ Бурсак, не отвлекайтесь! – цинично поторопил коллегу-палача стоявший поодаль Зайдер. Скрестив руки на груди, он был похож на заядлого театрала, с нетерпением ожидавшего кульминации увлекательного действия на сцене.

Бледный как мел, но не потерявший самообладания Александр Васильевич спросил:

– Вы можете выполнить моё последнее желание? Я бы хотел увидеть жену.

– Это невозможно! – отрезал Зайдер. – Да и сами подумайте: зачем несчастной дамочке видеть всё это?

Город на правом берегу почти скрылся в морозной дымке. Треска винтовочного залпа никто из его жителей не услышал.

– А что с адмиральшей делать будем? – с порога спросил раскрасневшийся от мороза и возбуждения Зайдер.

Котовский почесал репу (применительно к его причёске и форме головы это очень точное выражение):

– Многов-вато з-знает. С-следует шлёп-нуть!

– Жалко. Уж больно хороша, – вздохнул бывший владелец борделя, в силу своей профессии знавший толк в женщинах.

– Да? – удивился лысый пахан. Складывалось впечатление, что до сего момента он смотрел на Лизу исключительно с классово-непримиримых позиций. – П-пойду вз-згляну.

Запертая в подвале Лиза была бледна, веки распухли от слёз, губы дрожали, но всё это не могло скрыть её красоты. Котовский расправил плечи и усмехнулся:

– И вп-прямь хорош-ша. Но ты, З-зайдер, с-слюни не пусккай: я ей-ё себе в-возьму. Зад-думаешь дот-тронуться – уб-бью! Про т-твою бол-лезнь мне в-всё извес-стно!

Зайдер зло сверкнул глазами, но тут же поник и изобразил покорность. Уж кто-кто, а он прекрасно знал: пытаться перечить Котовскому равносильно самоубийству. Он достал из кармана часы на серебряной цепочке и сказал:

– Гриша, нам надо поторапливаться! Они уже должно быть уже подъезжают к Байкалу.

Котовский, Зайдер и Лиза спешно сели в сани-розвальни, запряжённые парой приземистых сибирских лошадок серой масти. Возница взмахнул кнутом и погнал лошадей «с ветерком». Свернули на Амурскую, у кузниц спустились на лёд и дальше помчались вверх по Ангаре, огибая многочисленные заснеженные острова. При этом старались держаться поближе к берегу, так как на середине реки из-за быстрого течения лёд не успевал нарастать до безопасной толщины.

– Куда вы меня везёте? Где Александр Васильевич? – взволнованно лепетала Лиза. Даже встречный морозный ветер не мог согнать с её лица мертвенную бледность.

– Не волнуйся, красавица: он в надёжном месте, – ухмыльнулся Зайдер.

Они нагнали санный поезд уже в устье Ангары, когда начало смеркаться. Все сани были перегружены: помимо тяжеленных ящиков с надписью «Опасно! Динамит», на них сидело по пять-шесть вооружённых людей. Пепеляева среди них не было. Лошади выбились из сил, и на траверзе села Лиственничное кара-

ван полз с черепашьей скоростью. Когда с замыкающих саней увидели погоню, революционные бандиты вскинули винтовки.

Но вскоре их опустили:

– Отбой! Атаман едет!

В Большие Коты «золотой караван» прибыл глубокой ночью. Экипаж «Ц-15» и наземная команда станции к тому мирно спали в натопленной избе-казарме; бодрствовали только князь Любич (вероятно, ждал гостей) и Мунивердич, который, стуча зубами от холода, нёс вахту на борту цеппелина. Спящих разбудили; Любич, не дожидаясь утра, приказал поднимать груз на воздушный корабль. Опускаемый «швах-гроб» традиционно использовали в качестве пассажирского лифта – на нём парами в носовую гондолу цеппелина поднялись Любич, Аренс, Шкуратов, четверо прибывших из Иркутска субъектов бандитского вида и одна бледная дама в дорогой шубке.

«Это ещё кто такая?» – подумал Мунивердич, бросив косой взгляд на гостью. Он был погружён в суету предполётной подготовки, и разглядывать вновь прибывших ему было некогда. Но когда он всё же пригляделся к двум колоритным молодцам – бритому здоровяку Котовскому и чернявому сухопарому Зайдеру, то обомлел… Несомненно, один из них – это тот самый бандит-налётчик, что три с половиной года назад выбил ему, Мунивердичу, передний зуб, а второй – его сообщник, рассказывавший в севастопольском ресторане похабные байки про императрицу! Нет, не случайно князь Любич с самого начала показался ему подозрительной личностью. Хотя в единую логическую цепочку все странные факты и действия начальника экспедиции пока не выстраивались, но сомнения грызли Гремислава всё больше и больше. «Похоже, мы вляпались в пренеприятную историю!».

Котовский и Зайдер проводили прибывшую с ними молчаливую спутницу в кормовую гондолу, а затем в центральном коридоре наблюдали за процессом подъёма на борт драгоценного груза. Когда двое их подчинённых, Терещук и Белкин, с помощью бомбовой лебёдки подняли первый ящик с угрожающей надписью «Опасно! Динамит. При попытке открыть возможен взрыв», они не церемонясь сорвали пломбы и откинули крышку. «Ого!» – обомлел руководивший процессом Аренс, увидев плотно уложенные золотые слитки. По его указаниям ящики по мере подъёма устанавливались на кронштейны бомбодержателей и в открытом нижнем коридоре. Нужно было делать это очень аккуратно и продуманно, чтобы не нарушить балансировку дирижабля. Семь тонн – это очень большой груз даже для такого воздушного исполина как «Ц-15».

Как только был поднят и закреплён последний трёхпудовый ящик, князь Любич скомандовал:

– А теперь – быстро отдать носовой швартов и экстренно набирать высоту!

Мунивердич, уже ничему не удивляясь, открыл кингстоны кормовых цистерн жидкого балласта и задал горизонтальным рулям максимальный угол атаки. Взревели моторы, и цеппелин резко пошёл вверх – унтер-офицер Шкуратов едва успел освободить замок носового швартова.

С земли раздались запоздалые выстрелы. Чудновский, Бурсак, Боровичек & Ко слали вслед удаляющемуся воздушному кораблю витиеватые проклятия. Им было крайне обидно осознавать, что их столь цинично кинули.

На востоке занималась заря. Цеппелин взял курс на зюйд-зюйд-ост. Лейтенант Мунивердич стоял у штурвала, пытаясь осмыслить происходящее. Из-за спины за его действиями внимательно наблюдал князь Любич. Уж очень походила эта, с позволения сказать, секретная операция на банальную уголовщину. Но поскольку многое ещё было неясно, Гремислав решил занять выжидательную позицию.

Когда в рубку вошли Котовский и Зайдер, Муниведрич невольно вздрогнул. К счастью, они его, вроде бы, не узнали. Котовский дыхнул на Гремислава перегаром и нагло заявил:

– Попрошу сдать оружие!

Мунивердич исподлобья взглянул на бритоголового бандюгана, а затем обернулся к Любичу:

– Что всё это значит?!

– Отдайте ему револьвер, – как бы нехотя произнёс князь.

Гремислав посмотрел Котовскому прямо в глаза. Ох, похоже, тот тоже почувствовал, что они прежде встречались.

– Ну! – нетерпеливо рыкнул бритый атаман и ткнул лейтенанта стволом именного маузера, инкрустированного золотом и перламутром.

Мунивердич, не отрываясь от штурвала, правой рукой расстегнул кобуру и отдал свой наган. Котовский удовлетворённо хмыкнул, пряча трофей в карман полушубка. Он безуспешно пытался вспомнить, где и когда видел этого юного лейтенанта с высокомерным взглядом.

Шкуратов и Аренс тоже расстались со своими револьверами. При этом особенно растерянным выглядел Роман. Сдавая оружие, он никак не мог понять, что происходит. Он по-прежнему верил, что выполняет секретное задание Особого делопроизводства Генерального штаба, но был не в состоянии объяснить наличие на борту воздушного судна явных уголовников и многотонного груза золота. Барон обратился за разъяснениями к Любичу, но услышал в ответ лишь отговорку:

– Тихо! Без паники: всё идёт по плану. Потом объясню.

Итак, цеппелин по приказанию князя следовал в южном направлении. На борту находились девять человек: Мунивердич, Аренс, унтер-офицер Шкуратов, штабс-капитан Любич, четверо бандитов во главе с атаманом Котовским и его подручным Зайдером, а также одна дама.

– П-пойду н-навещу барышш-ню, – сказал Котовский с ухмылкой. – Надо д-дамоч-ку п-погреть, пок-ка она не превратил-лась в сос-сульку!

Бритоголовый атаман запахнул полушубок и по трапу полез наверх, в коридор, по которому можно было перейти в кормовую гондолу, где в одиночестве находилась Лиза.

– Я с тобой, – сказал Зайдер.

– Тебе-то з-зачем? – нахмурился Котовский.

– Но я же там свои вещи оставил.

– Т-тогда иди п-первым! – недовольно произнёс атаман-бандюган. Чувствовалось, что он не очень-то доверял своему давнему приятелю-подельнику.

Наверху, в продуваемом киле-коридоре, было зверски холодно. Тем не менее, Зайдеру приспичило справить за борт малую нужду. Он встал одной ногой на консоль бомбосбрасывателя и расстегнул ширинку.

– Яй-ца не от-морозь! – хмыкнул Котовский и, обогнав компаньона, быстро зашагал вперёд. Но именно этого Зайдер и ждал. Он выхватил из-за пазухи парабеллум (отобранный накануне у Колчака), в два прыжка догнал атамана и выстрелил ему в затылок. Котовский даже не успел обернуться: ноги его подкосились, и он рухнул на настил коридора. Выстрела никто не услышал – в обеих гондолах он прозвучал как негромкий щелчок, и на него просто не обратили внимания.

Мейер Зайдер снял с поверженного богатыря ремень с разукрашенным маузером и нацепил его на свою меховую куртку. Затем стащил с убитого полушубок. Поднатужившись, Зайдер перевалил тело своего бывшего босса через перила, и тот отправился в свободный полёт…

Насквозь продрогшая Лиза невольно отшатнулась, когда в гондолу спустился Зайдер и кинул ей полушубок, со спины забрызганный свежей кровью.

– Держи, красотка, одёжу, а то совсем замёрзнешь! Надевай поверх своей шиншиллы, не брезгуй!

Бывший владелец одесского борделя подсел к Лизе. Та в ужасе отпрянула и вжалась в переборку: Зайдер вызывал у неё не меньшее отвращение, чем и бритоголовый мордоворот-заика.

– Ты не шарахайся, Лизавета! Ты всё равно теперь моя, нравится тебе это или нет. Наш славный атаман Григорий, царствие ему небесное, отходя в мир иной, завещал тебя мне. А его слово – закон, да будет тебе известно!

Лиза не проронила ни слова. В её глазах по-прежнему читался непреходящий ужас. Помолчав, Зайдер направился к трапу:

– Подожди, через полчаса я вернусь. А пока надевай овчину и перебирайся в моторный отсек – там теплее!

Вернувшись в носовую гондолу, Зайдер с порога объявил:

– С прискорбием извещаю, что славный наш атаман, бесстрашный герой и народный любимец Григорий Иванович Котовский поскользнулся и упал за борт. Я не смог его удержать.

Князь Любич пристально посмотрел на болтавшуюся на поясе Зайдера резную деревянную кобуру с именным маузером Котовского, но лишних вопросов задавать не стал. По всему было видно, что гибель пахана-уголовника его не очень опечалила.

– Ну, пусть земля ему будет пухом! – князь с пафосом перекрестился. Если учесть, что покойник рухнул на байкальский лёд, то произнесённая фраза попахивала кощунством.

– Иннокентий, мне кажется, нам пора провести учредительное собрание, – обратился к Любичу Зайдер, поигрывая цепочкой на рукоятке маузера, словно монах чётками. Князь окинул взглядом присутствующих – что ж, все в сборе. Да, можно проводить.

– Господа, поздравляю вас с успешно осуществлённой операцией! Хватит играть в кошки-мышки и говорить недомолвками. Все мы теперь – миллионеры! И вы, господа авиаторы, тоже,

– Любич посмотрел на Аренса, Мунивердича и Шкуратова. – Для этого вам нужно лишь выполнить моё задание: совершить беспосадочный перелёт в Бразилию. Да, вы не ослышались: в Бразилию. И тогда каждый из вас получит по миллиону американских долларов. Ну, а если вы откажетесь или надумаете самовольно изменить курс, то, увы, у нас не будет другого выбора…

Любич выдержал паузу и многозначительно крутанул барабан кольта… А затем, обращаясь уже к Зайдеру и намекая на судьбу Котовского, предостерёг того от опрометчивого шага:

– На всякий случай прошу учесть, что продать наш груз и при этом остаться на свободе без меня вы не сможете. Ни в Бразилии, ни в Америке, ни в Японии. В лучшем случае вы останетесь без гроша в кармане и остаток жизни проведёте в полной нищете. Но скорее всего вас просто тихо ликвидируют: зачем оставлять в живых свидетелей, и тем более участников очень сомнительной международной авантюры? Ни одна страна не захочет сознаться в том, что в её банках осел похищенный золотой запас другого государства. И только я располагаю надёжными зарубежными связями, чтобы сделать это!

Роман Аренс окончательно сник. Он наконец осознал, насколько заблуждался в князе, и сам себе поражался, как легко тот смог обвести его вокруг пальца. Но это ещё полбеды: куда хуже, что именно он, Аренс, сам того не желая, втянул в столь грязное дело Мунивердича и его коллег. Впору застрелиться, если бы эти негодяи не отобрали у него револьвер.

Зато Гремислав, наоборот, был возбуждён. В голове роились мысли: «Ну, пристрелить они меня не смогут – без меня цеппелин им не то что до Бразилии, до Харбина не довести! Так что пока мы не совершим посадку, моей жизни ничто не угрожает. Да и жизни моих коллег тоже – иначе кто будет нести посменные вахты?.. Но что делать? Как обезоружить бандитов? Изменить маршрут или действительно лететь в Бразилию, а там действовать по обстановке?»

– Так что скажешь, пилот? – спросил Любич Гремислава. – Летишь в Бразилию за гонорар в миллион долларов?

– Лечу! – ответил тот и незаметно подмигнул Аренсу: мол, говори то же.

В итоге все согласились. Но за экипажем цеппелина был уставлен постоянный надзор. От Мунивердича ни на шаг не отходил Зайдер. За Шкуратовым присматривал колоритный хохол Терещук, похожий на Тараса Бульбу, каким его обычно рисуют в книгах. А следить за бароном Аренсом выпало самому отъявленному рецидивисту, беглому каторжнику Белкину – коренастому мужику, с клеймом на лбу и по глаза заросшему чёрной бородой. Эх, сколько же надо совершить злодеяний, чтобы удостоиться столь кричащей отметины на лице!

Тем временем температура воздуха на километровой высоте перевалила за отметку минус тридцать по Цельсию. Система обогрева гондол на такой мороз не рассчитана – проектировавшим её немцам и в голову не приходило, что русские будут совершать полёты в столь нечеловеческих условиях. А когда вода в остывшем чайнике превратилась в лёд, стало ясно, что в такую стужу долго не продержаться. До тёплых широт было ещё далеко.

Стуча зубами от холода, Терещук перебирал в каптёрке брезент и ветошь, как вдруг наткнулся на канистру с надписью: «Опасно! Яд!». Из неё пахло спиртом.

– Що це воно такэ?

– Спирт, – не моргнув глазом, ответил Аренс.

– Це спи-и-ирт?! – не поверил своему счастью разбойник.

– Ну-ка, что там у вас? – строго спросил подошедший Зайдер. Отобрал канистру, сунул нос в горлышко, понюхал… Налил полкружки и дал Аренсу:

– Выпей сначала ты!

Мунивердич был свидетелем этого диалога и уж было открыл рот, чтобы остановить барона, но тот незаметно повёл бровью – мол, знаю, молчи. Аренс набрал воздуха и выпил. Скорчил гримасу, закашлялся. Гремислав замер от ужаса, но бандиты в предвкушении грядущего удовольствия внимания на него не обратили.

– Ну, давай же, не томи! – толкаясь, протянули свои кружки Терещук и Белкин.

– Так! – грозно прикрикнул Зайдер. – Всем оставаться на боевых постах и следить за арестованными, то есть подопечными! По полкружки и ни каплей больше!

Бандиты-анархисты жадно влили отраву в свои глотки, после них остограммился и Зайдер. Предложили «для сугреву» выпить и Любичу, но тот отказался.

Симптомы при отравлении метиловым спиртом проявляются не сразу. Поэтому повеселевшие уркаганы в главе с Зайдером приложись к заветной канистре ещё раз, а потом и ещё.

Гремислав лишь пригубил зелье, а князь Любич в очередной раз предложение присоединиться проигнорировал – похоже, он чувствовал опасность на подсознательном уровне… Мунивердич с тревогой взирал на барона: он-то знал, сколь опасен смертоносный напиток в пресловутой канистре.

Впрочем, Аренсу о грозящей ему опасности тоже было хорошо известно, и он заранее позаботился об эффективном лекарстве. Когда внимание бандитов притупилось, он достал из внутреннего кармана меховой куртки плоскую металлическую фляжку и сделал несколько быстрых глотков. Он знал, что в человеческом организме метиловый спирт вытесняется этиловым, и в случае отравления этой гадостью лучшее противоядие – небольшие дозы водки, принимаемые каждые три часа.

Первым почувствовал недомогание Аренс – к горлу подступила тошнота, притупилось зрение. Он ещё раз глотнул из потаённой фляжки, и шум в голове превратился в неистовую какофонию… Барон прислонился к стенке рубки и впал в тяжёлое забытье. Вскоре отключились и сидевшие напротив него уголовники – им стало ещё хуже. Терещук выпучил глаза – в его расширившихся зрачках зияла абсолютная пустота… Его стошнило, затем он покрылся испариной и сполз на пол, то есть на палубу. Вслед за ним прислонился к стенке и выронил из рук наган бородато-заклеймённый Белкин. Оба потеряли сознание.

Зайдер с перекошенным от боли и ненависти лицом выхватил инкрустированный маузер, подошел к побледневшему Аренсу и направил ствол ему в живот. Наблюдавший в полгаза за происходящим у него за спиной Мунивердич среагировал мгновенно – резко рванул штурвал, и цеппелин начал заваливаться на левый борт. Зайдер не удержался на ногах и кубарем покатился по палубе гондолы, так и не успев нажать на спусковой крючок. Одновременно грохнулся и показавшийся в конце коридора князь Любич, почувствовавший беду и уже бежавший с двумя кольтами в обеих руках.

Раздумывать было некогда. Бросив штурвал, Гремислав подбежал к Зайдеру, на ходу позвав на помощь Шкуратова. Зайдер встал на колено и выстрелил из маузера, но его глаза застила мутная пелена, и он промахнулся. Мунивердич прыгнул на противника и вывернул ему руку. Через мгновенье оба покатились по палубе на правый борт, так как неуправляемый воздушный корабль начал раскачиваться из стороны в сторону.

Нет, Мунивердичу всё же пригодилось его былое увлечение боксом. Улучшив момент, он нанёс Зайдеру удар в челюсть такой силы, что тот отлетел в другой конец рубки. Гремислав подобрал золочёный маузер, прицелился и два раза выстрелил в зашевелившегося противника. Тот захрипел – значит, попал.

В этот момент раздался надрывный крик Любича:

– Бросай оружие, или я взорву дирижабль к такой-то матери!

Штабс-капитан стоял в коридоре, упираясь ногой в палубу и локтём в стену. В обеих руках он держал по револьверу; из одного целился в Мунивердича, а второй был направлен вверх. Угроза представлялась реальной: попадание пули в наполненный водородом баллонет вполне могло привести к взрыву.

– Бросай, или…

Любич не успел договорить: подкравшийся сзади Шкуратов нанёс ему удар гаечным ключом по голове. Падая, князь (или кто он там на самом деле?) успел трижды выстрелить из кольта вверх…

Но взрыва не произошло. К счастью для всех находившихся на борту, Любич стрелял из кольта 45-го калибра. Тяжёлая пуля не так сильно раскалялась и вылетала из ствола с относительно небольшой начальной скоростью. Если бы в руке Любича был маузер, очень вероятно, что цеппелин и все находившиеся на его борту мгновенно исчезли бы в огненном вихре…

Мунивердич подбежал к штурвалу, крикнув на ходу Шкуратову и появившейся в носовой гондоле замёрзшей и перепуганной Лизе:

– Помогите Роману!

Быстро провели осмотр поля боя. Двое бандитов – Терещук и Белкин – были мертвы, и Мунивердич приказал Шкуратову выбросить их как ненужный балласт. Вслед за ними с километровой высоты полетели в ночную тайгу одесский сутенёр Зайдер и непонятно чей агент Любич. Они ещё дышали, но этот факт ни у кого не вызвал ни малейшего чувства жалости.

Роман Аренс выглядел скверно, бредил. Он выпил отравы меньше других, нейтрализовал её традиционным алкоголем, но всё равно было неясно, выживет или нет… Но при любом исходе он рисковал жизнью не зря: именно его самопожертвование вывело из строя троих противников, а без этого одержать верх над воздушными пиратами вряд ли бы удалось.

Только через два с половиной часа пульс у бледного как мел Аренса восстановился, и он забылся крепким сном. Кажется, угроза для его жизни миновала.

Однако пришла другая беда: «Цыпа номер пятнадцать» начала самопроизвольно терять высоту. Попытка изменить центровку с помощью балансировочного груза ничего не дала. Скорее всего, был пробит один или два газовых мешка-баллонета, и сквозь пулевые отверстия улетучивался водород. Похоже, материал обшивки баллонетов, хорошо затягивавший отверстия от пуль винтовочного калибра, не справился с массивными 11,43-миллиметровыми «кольтовскими» пулями.

Попытка слить жидкий балласт не увенчалась успехом: вода в баках, несмотря на добавленный в неё антифриз, замёрзла. То ли мороз был слишком сильным, то ли техники опять недолили в него спиртосодержащую добавку. Поэтому за борт полетели сначала ненужные, а потом и нужные грузы. Избавились от запаса питьевой воды и консервов. Рухнула в тайгу уникальная американская радиостанция. Но цеппелин продолжал снижаться, грозя зацепиться за верхушки елей на сопках.

– Высота двести метров… Сто пятьдесят… Золото за борт! – скомандовал Мунивердич.

И с неба посыпался золотой дождь… Точнее, золотой град… Ещё точнее, золотой метеоритный дождь.

Когда последняя драгоценная «бомба» упала в забайкальские дебри, цеппелин как бы одумался и начал плавно набирать высоту.

– Ура! – отчего-то развеселился Мундель. – Презренный металл тянул нас на дно. Но расставшись с богатством, мы, нищие, обрели способность летать!

– Надо хотя бы отметить место на карте, – вздохнул Шкуратов, грустно взирая на заснеженную тайгу, куда только что рухнуло полторы сотни трёхпудовых ящиков с надписью: «Опасно! Динамит»…

Из энциклопедии Брокгауза и Эфрона (3-е издание, 1934 г., с комментариями В.Казанцева, написанными на полях чернилами, смешанными с ликёром «Гран Марнье»):

Дальневосточная республика (ДВР) – самопровозглашённое псевдогосударство, созданное при помощи американ-

ских спецслужб на территории бывшего российского Наместничества на Дальнем Востоке в январе 1919 года. Формально его возглавлял некий «коалиционный комитет», в который вошли демократы, бандиты, масоны, хунхузы и даже так называемые «представители сексуальных меньшинств»… (Слова «представители сексуальных меньшинств» подчёркнуты, а на полях поставлены три вопросительных знака. Вероятно, В.К. не смог уяснить, кто это такие). Де-факто центральной власти в ДВР не существовало: часть территории центральной Маньчжурии контролировал генерал Чжан Цзолинь (пометка на полях: «Вот гад!»), в восточной Маньчжурии господствовали анархисты, в Иркутской губернии и Забайкальской области власть захватил криминальный «Политический центр», в котором преобладали представители партии Масонов-Революционеров (МР). Украинские сепаратисты пытались из территорий Амурской и Приморской областей создать своё «независимое государство» Зелёный Клин, но наспех сформированная «краевая рада» просуществовала всего 3 дня. Во Владивостоке власть неоднократно переходила из рук в руки: сначала там было создано Демократическое собрание во главе с В.Е.Введенским, но через месяц оно было свергнуто чехословацкими мятежниками, и в Уссурийском крае установилась диктатура генерала Р.Гайды. (Слова «во главе с В.Е.Введенским» подчёркнуты). После низложения Гайды было сформировано коалиционное Временное правительство Приморской земской управы, а затем – Совет Российской окраины. Южная Маньчжурия и Ляодунский полуостров находились под контролем русский войск, сохранивших верность присяге.

Фактически ДВР даже в виде формальной конфедерации прекратила существовать уже в марте 1919 года, после наступательной операции Русской Армии, освободившей Иркутск и Читу (см. «Ледяной поход»). Де-юре Дальневосточная республика была ликвидирована в мае 1922 года, когда было упразднено Наместничество на Дальнем Востоке и заключено Мукденское соглашение с генералом Чжан Цзолинем. Согласно подписанному договору, Забайкалье, Приамурье и Уссурийский край вновь становились областями Российской империи; Маньчжурия (Маньчжоу) получала статус полунезависимого «буферного» государства, но на её территорией оставались российскими арендованные сроком на 99 лет зона отчуждения вдоль железных дорог и два анклава – город

Харбин и Квантунский полуостров с городами Порт-Артур и Дальний.

«Ледяной поход» – наступательная операция Русской Армии, обеспечившая подавление мятежа в Забайкалье и положившая начало окончательному усмирению бунтующей Желтороссии. Осуществлена в феврале-марте 1919 г. под командованием генерала Л.Г.Корнилова. Операция проходила в сложных погодных условиях, при небывалых морозах и перебоях со снабжением войск. Тем не менее Отдельному Сибирскому корпусу при содействии казачьих отрядов атамана Семёнова и барона фон Унгерн-Штернберга удалось за полтора месяца разгромить мятежников и освободить Иркутск, Читу, Нерчинск и всю территорию Даурии. (Слово «Нерчинск» подчёркнуто, на полях поставлен восклицательный знак). «Ледяной поход» сыграл важную роль: он поставил крест на планах врагов империи создать марионеточную «Дальневосточную республику» и обеспечил дальнейшее продвижение Особого Сибирского корпуса вглубь Амурской и Приморской областей.

Чжан Цзолинь (1875-1928) – маньчжурский тиран-милитарист, сделавший завидную карьеру от главаря мелкой банды хунхузов до диктатора имперского масштаба. Родился в крестьянской семье, учился на ветеринара, но в 16-летнем возрасте бросил учёбу и сбежал к хунхузам. Занимался разбоем, отличался особой жестокостью, стал вожаком банды. В 1915 году он по заказу американских спецслужб организовал нападение на русский поезд и тем самым спровоцировал мировую войну. В 1919 году, опять же при финансовой поддержке САСШ, возглавил вооружённые силы так называемой «Дальневосточной республики», присвоил себе звание генерала и парадное имя «Маньчжурский Тигр». (Слова «Маньчжурский Тигр» подчёркнуты, на полях написано: «тигровый хвост!»). В дальнейшем стал диктатором Маньчжурии (Маньчжоу), произведён в маршалы, затем в генералиссимусы, получил титул «Небесного Умиротворителя Страны». В июне 1928 года погиб в результате покушения – вагон его личного поезда был взорван. Кто совершил теракт, осталось неизвестным. После смерти Чжан Цзолиня всю полноту власти в Маньчжурии унаследовал его сын маршал Чжан Сюэлян. (На полях написано: «Оба суки»).

Мятеж чехословацкого корпуса – мятеж, поднятый ограниченным контингентом чехословацких войск, оказывавших интернациональную помощь Русской Армии в ходе бое-

вых действий в Маньчжурии. В ноябре 1918 года чехословацкие части вышли из подчинения и неофициально заключили перемирие с японцами; в январе 1919 года во время массовых беспорядков в Маньчжурии открыто выступили против власти Наместника и Русской Армии. Мятеж возглавил генерал Р.Гайда. Корпус покинул фронт на границе с Кореей и в марте прибыл во Владивосток, где генерал Гайда захватил власть и объявил о создании «Уссурийской Директории». Для упрочнения своего положения Гайда заключил незаконные договоры о военной помощи с САСШ, Японией и Китаем, вследствие чего во Владивостоке началась иностранная военная интервенция (см.). Однако к концу 1920 года, когда к Владивостоку подошли части Русской Армии и отряды дальневосточных партизан, Гайда был смещён в результате военного переворота. Новый командующий чехословацким корпусом генерал С.Чечек начал переговоры о перемирии. В апреле 1921 года он подписал капитуляцию. Личный состав корпуса, насчитывавший к тому времени около 35 тыс. чел., после отбытия трудовой повинности на дальневосточных стройках был отправлен по морю на свою историческую родину. Правда, главного зачинщика и организатора мятежа – генерала Р.Гайду – так и не нашли. Он бесследно исчез. (Комментарий на полях: «Не зря его подозревали в связях с нечистой силой!»)