Союз трёх императоров

Царьград

Если вести отсчёт с XVII века, то это была одиннадцатая русско-турецкая война. Для России она оказалась самой скоротечной и самой успешной. Хотя, как и все предыдущие, весьма кровопролитной.

Конечно, в XX столетии Блистательная Порта потускнела, величие её осталось в прошлом, тем не менее, недооценивать её как противника было нельзя. К началу войны регулярные сухопутные войска Османской империи насчитывали 97 дивизий, сведённых в семь армий. Хотя полностью укомплектованными считались только 40 дивизий – так называемый низам; остальные войска относились к редифу, то есть резервным частям – всё равно это была внушительная сила. К тому же имелось ещё и ополчение – мустахфиз, насчитывавший примерно триста тысяч человек. Всего после мобилизации численность турецкой армии достигла миллиона штыков и сабель! Оставалось надеяться на то, что боевая выучка у подавляющего большинства солдат была крайне низкой. Да и современного оружия не хватало – половина армии имела пушки, винтовки и револьверы тридцати- и даже сорокалетнего возраста.

Три армии из семи – 1-я, 2-я и 5-я – дислоцировались вблизи столицы империи, между Адрианополем, Эрегли и Дарданеллами, на обоих берегах черноморских проливов. Эти войска считались самыми боеспособными. 3-я армия располагалась на Кавказе вдоль русской границы; 6-я, Месопотамская, армия – между Багдадом и Персидским заливом. 4-я армия была расквартирована в Палестине и Сирии, а 7-я, Аравийская, занимала позиции вдоль восточного берега Красного моря, от Медины до Адена. Необходимо заметить, что численность соединений существенно различалась: если армии, расквартированные в районе Константинополя и границ с Россией, насчитывали примерно по сто таборов (батальонов), то 4-я, 6-я и 7-я – в три-четыре раза меньше.

1-й армией, расположенной вдоль болгарской границы, командовал сам Энвер-паша. 2-я армия занимала позиции по хребту Илдыз и вдоль черноморского побережья, от Караджадага до Кумкёя. Командующим армией назначили генерала Мехмета Вехип-пашу, в прошлом возглавлявшего 15-ю орду

(корпус). По дисциплине и уровню боевой подготовки 2-я армия даже немного превосходила первую.

Противостоящие туркам сухопутные войска стран Тройственного Союза и его сателлитов располагались на территории Болгарии. К началу войны там были сосредоточены десять русских, девять болгарских, одна сербская дивизии, а также румынская горно-егерская бригада и полк венгерских гусар. Предполагалось, что через два месяца, после завершения первой очереди мобилизации, число русских дивизий увеличится до четырнадцати, болгарских – до двенадцати и сербско-черногорских – до пяти. Всего же союзная армия вторжения будет насчитывать миллион двести тысяч человек при полутора тысячах орудий. То есть превосходство над турками на европейском театре будет как минимум двукратным.

Однако главнокомандующий Русской армией великий князь Николай Николаевич считал, что два месяца, отведённые мобилизационным планом на развёртывание войск, – недопустимо большой срок. За это время страны Антанты могут успеть высадить в Турции свой экспедиционный корпус, и расклад сил станет совсем иным. Поэтому Генеральный штаб после недолгих раздумий принял «суворовский», то есть морской план наступательной операции. Он означал, что союзная русско-болгарская армия переходит границу немедленно, не дожидаясь завершения мобилизации. Её задача – связать турецкие войска боем и заставить подтянуть к линии фронта все резервы. А затем Черноморский флот неожиданно для противника высаживает десант в районе Босфора и стремительным ударом овладевает Константинополем. Рискованно, конечно, но все громкие военные победы в истории так или иначе связаны с риском.

Главнокомандующий русской Балканской армией и союзными армиями Болгарии, Сербии, Черногории и Румынии генерал Алексей Алексеевич Брусилов отдал приказ о наступлении уже 6 октября – через два дня после вероломного нападения турок на российские порты. Так предусматривалось заранее утверждённым в Генштабе планом. Но Брусилов не был простым исполнителем чужой воли. По его указанию полевой штаб Балканской армии в тайне от Петербурга разрабо-

тал несколько вариантов наступления на Константинополь. Не то чтобы Брусилов не верил в успех «суворовского» плана, но справедливо считал, что на войне случается всякое. Если вдруг морской десант не выполнит поставленных задач, то инициатива автоматически перейдёт к его армии. И подготовленный план наступления на османскую столицу через Чаталджу по берегу Мраморного моря будет как нельзя кстати.

Поэтому переход союзной армии через болгаро-турецкую границу был осуществлён не просто с целью «связать войска противника боем», а имел куда более далеко идущие цели. Брусилов рассчитывал прорвать первую линию обороны и захватить несколько ключевых пунктов, которые в дальнейшем обеспечили бы ему успешное продвижение в неприятельский тыл вдоль хребта Илдыз. С первых дней военной кампании начались ожесточённые сражения – например, бой у посёлка Карахамза, ставший ярким примером отваги и доблести русского солдата.

Особенно яростная борьба развернулась за высоту Тымут-Даг. Позиции на её склонах трижды переходили из рук в руки. Сопротивление турок удалось сломить лишь после недели кровопролитных боёв. Победа далась нелегко: на склонах Тымут-Дага сложили свои головы почти три тысячи русских солдат и офицеров. Но важный пункт турецкой обороны был захвачен, и армия Энвер-паши отступила на плохо подготовленные позиции второй линии обороны.

Месяц спустя на смотре в честь приезда на фронт главнокомандующего Русской армией произошёл анекдотический случай. Обходя строй, Великий князь Николай Николаевич спросил бравого солдата с новеньким георгиевским крестом на груди:

– Вот ты, молодец, за что получил «Георгия»?

– Я брал Тымут-Даг, вашимперсочство!

От такого ответа представителя императорского дома взяла оторопь. К счастью, сопровождавший главкома Брусилов поспешил пояснить:

– Он отличился в боях за гору Тымут, или Тымут-Даг, как она зовётся по-турецки.

Великий князь хмыкнул и, не задавая больше вопросов, поспешил в бывший дворец местного паши, где к приезду высокого гостя были накрыты столы с изысканными яствами и напитками.

Местом высадки русского десанта был выбран трёхкилометровый участок побережья между мысом Эскифенер и деревней Кысаркая. Это примерно в семи-восьми верстах к западу от входа в Босфор. В этом месте на берегу не было укреплений, кроме батареи Кильёс, способной вести огонь с фланга. С бомбардировки этой батареи русскими линкорами и началась наступательная Босфорская операция – блестящий образец военного искусства, достойный прославления в веках.

За час русские корабли выпустили по турецкой береговой батарее около тысячи снарядов, в том числе более двухсот тяжёлых двенадцатидюймовых. Старые турецкие пушки пытались отвечать, но очень быстро замолчали, а их расчёты разбежались кто куда. К завершению артподготовки турецкие брустверы были превращены в руины, а десятидюймовые орудия – в груды искорёженного железа.

Выполнив задачу, линкоры вице-адмирала Новицкого перемесились к осту и вступили в дуэль с более современными и лучше защищёнными батареями в устье Босфора. А подошедшие вплотную к берегу пароходы транспортной флотилии приступили к высадке войск. Вопреки предписанным правилам, эта фаза десантной операции началась не утром, а вечером и продолжалась всю ночь. Никакого сопротивления противник не оказывал: столь стремительная атака оказалась для него полной неожиданностью. Турки появились здесь только утром. Совершив намаз и зарезав дюжину жертвенных баранов, они цепью двинулись вперёд, но южнее деревни Домуздере попали под огонь пулемётчиков Гвардейского экипажа. К тому времени помимо моряков-гвардейцев на берег в полном составе выгрузились Царьградский, Нахимовский и Корниловский полки Отдельной Морской дивизии, а также эскадрон Донской казачьей бригады и три полевые батареи. Турецкая пехота попыталась перейти к обороне, но под натиском превосходящих сил была отброшена на пять-шесть вёрст к югу, и русские десантники вышли с тыла к босфорским береговым батареям в районе Бююк-дере – Румели-кавак. Расчёты батарей, не ожидавшие удара в спину, сопротивлялись слабо и неорганизованно. В результате уже через два часа все самые мощные береговые укрепления западного берега Босфора были в руках русских.

Но если на суше десантная операция развивалась вполне, успешно, то попытка моряков прорваться через Босфор и принудить правительство подписать капитуляцию под дулами наведённых на них корабельных орудий, очень смахивала на авантюру. После интенсивного обстрела линкорами адмирала Новицкого турецких береговых батарей Фенераки, Юмбурну и Пайраз, в пролив вошёл особый отряд прорыва под командованием капитана 1-го ранга князя Максутова, сына героя обороны Петропавловска в Крымскую войну. Впереди шли два «прорывателя минных заграждений» – бывших грузовых парохода, у которых для обеспечения непотопляемости трюмы под завязку были забиты пустыми бочками. За ними следовали два специально оборудованных броненосца – «Синоп» и «Ростислав». У обоих кораблей вокруг корпуса были приделаны «блистеры» или «кессоны» – водонепроницаемые железные ящики, уменьшавшие осадку и защищавшие от взрыва мин. За броненосцами шли аналогичным образом переоборудованные канонерские лодки «Запорожец» и «Черноморец». Замыкали отряд восемь тральщиков, которым в случае необходимости надлежало выйти с тралами вперёд и очистить от мин фарватер перед броненосцами.

Используя фактор неожиданности, отряду удалось пройти по Босфору почти половину его длины. Турецкие батареи были уже частично захвачены, частично подавлены огнём «Синопа» и «Ростислава», частично выведены из строя бомбами с русских гидроаэропланов. Казалось, что лихая операция близка к успеху. Однако к вечеру противник опомнился, и в районе крепостей Румели-Хиссары и Анадолу-Хиссары (это самое узкое место Босфора) по русским кораблям был открыт убийственный огонь. Оба парохода-прорывателя пошли ко дну, тяжело повреждённому «Синопу» пришлось выброситься на азиатский берег, где его со свистом и гиканьем взяли на абордаж дикие анатолийские горцы. В довершение всех неприятностей в глубине пролива появились турецкие броненосцы «Тургут Рейс» и «Мессудие», артиллерия которых присоединилась к огню береговых батарей. Князю Максутову, державшему флаг на «Ростиславе», пришлось повернуть назад. Командующий отрядом был ранен осколком вражеского снаряда, но не покинул мостика своего корабля: с забинтованной головой, в испачканном кровью кителе, он продолжал громовым голосом отдавать команды и приободрять экипаж отборной морской лексикой. К сожалению, при отступлении отряд потерял канонерку «Запорожец» и два тральщика. Флагманский «Ростислав» вырвал-

ся из адского котла чудом: он получил более сорока попаданий с береговых батарей и едва держался на плаву. Авантюра, как и следовало ожидать, окончилась неудачей и унесла жизни более четырёхсот храбрых моряков-добровольцев. То, что подводной лодке «Тюлень» под занавес удалось потопить торпедой броненосец «Мессудие», вряд ли может служить утешением. Реликтовый корабль, участник ещё Русско-турецкой войны 1877 года, почти не имел боевой ценности, и факт его гибели нужен был лишь журналистам, чтобы представить несостоявшийся прорыв не в слишком уж мрачных красках…

Энвер-паша в витиеватом восточном стиле доложил султану о разгроме «гяурской эскадры, безрассудно вторгшейся в Босфор», но сам он прекрасно осознавал опасность, нависшую над османской столицей. У мыса Эскифенер уже высаживалась вторая очередь русского десанта – 5-й Кавказский корпус, а это ещё 37 тысяч штыков. Противостоящие им турецкие силы были слишком слабыми, а времени на перегруппировку войск могло не хватить.

Чтобы хоть чем-то помочь своим войскам сдерживать натиск русских, Энвер-паша распорядился бросить в бой всю имевшуюся в наличии османскую авиацию – два десятка «сопвичей» и «фарманов». В течение двух последующих дней стрекочущие этажерки с турецкими опознавательными знаками – красными квадратами на крыльях – бестолково носились взад-вперёд над местом высадки десанта. Запас ручных бомбочек был истрачен в первые же часы, и затем аэропланы стали бросать в наших солдат камни и чугунную картечь, оставшуюся от старинных крепостных пушек. Некоторый психологический эффект эти воздушные действия возымели, но реально толку от них не было никакого. При этом два турецких самолёта были сбиты пулемётным огнём с земли, один погиб в воздушном бою с русскими истребителями и ещё девять разбились в результате ошибок при пилотировании. Лётчики из турок хреновые, хотя, если верить османским историкам, именно их соотечественник первым в истории покорил воздушную стихию. Они утверждают, будто ещё в XVII веке некий Хезарфен Ахмет Челеби смастерил крылья, как у птицы, и, спрыгнув с Галатской башни, перелетел через Босфор. То есть осуществил первый беспосадочный перелёт из Европы в Азию. Врут, наверное…

Зато действия русской авиации оказались невероятно эффективными, пусть и несколько коварными. 6 ноября генерал

Свечин применил свою «домашнюю заготовку», если использовать терминологию шахматистов. Согласно тайно разработанному плану с авиатранспорта «Николай I» стартовали четыре гидросамолёта с необычным грузом. Вместо бомб они сбросили на передовые позиции противника листовки и несколько тысяч пачек с сигаретами. Будучи в большинстве своём неграмотными, турки на листовки никак не прореагировали, зато дармовому куреву, в прямом смысле упавшему с неба (хвала Аллаху!), несказанно обрадовались. Пользуясь кратковременным затишьем, измученные и оголодавшие потомки янычар дружно устроили всеобщий перекур. Они не подозревали, что сигареты начинены не табаком, а опиумом. Когда же турецкие офицеры осознали, что стали жертвами военной хитрости, было уже поздно. Два полка османской гвардии, считавшихся самыми боеспособными, были одурманены наркотиком и в полном составе выбыли из строя. Русские пошли в атаку, а турки даже не пытались взять в руки винтовки. Одни молча лежали на земле, находясь во власти галлюцинаций, другие пели заунывные психоделические песни, третьи бурно ликовали, размахивая головными уборами – фесками и кабалаками… Преодолев без сопротивления первую линию обороны, Нахимовский и Корниловский полки Отдельной Морской дивизии совместно с донскими казаками ударили по частям Сапфировой орды редифа, занимавших вторую линию обороны. Внезапность и напор сделали своё дело: плохо обученная турецкая пехота не смогла сдержать наступление. Фронт был прорван, три османские орды оказались в окружении. Сам Мехмет Вехип-паша, командующий одурманенной и разгромленной 2-й армией, пытался покончить с собой, но приставленный к виску наградной браунинг дал осечку (или не был заряжен)… С тяжёлым сердцем он отдал приказ сложить оружие и вместе со штабом армии сдался в плен.

Всё произошло столь быстро, что войска с Болгарского фронта прийти на помощь столице уже не успевали. Путь на Константинополь был открыт. Первым в османскую столицу вступил со своими молодцами поручик Корниловского полка Кондрат Залихватов, в одночасье прославившийся на весь мир.

Султан молча подписал капитуляцию, тотчас покинул свою резиденцию Долмабахче и отбыл на азиатский берег. Новой столицей страны была выбрана Анкара – захолустный городок в центре Малой Азии. Границы Османской империи, словно шагреневая кожа, сжались до территории, ограниченной озером Ван на востоке и рекой Сакарья на западе. Почти все потерянные земли отходили России.

Правительственный триумвират распался. Один из его представителей – министр внутренних дел Талаат-паша – отправился вместе с султаном в Анкару. Там он несомненно собирался побороться с дряхлым правителем за место на троне.

Бывший морской министр Джамаль-паша уехал в Сирию. Он прослышал, что тамошние офицеры-патриоты не признали капитуляции и поклялись продолжить войну. Джамаль-паша решил использовать шанс и воплотить свою мечту – создать из южных окраин бывшей Оттоманской империи новое исламское государство, простиравшееся от Ирака до Леванта. Разумеется, возглавить это государство планировал он сам.

Самый амбициозный из политиков – военный министр Энвер-паша – тоже бежал из Константинополя на азиатский берег. Примерно через месяц он объявился в Курдистане, провозгласил себя сейидом, то есть потомком пророка Мухаммеда, и начал формировать повстанческую армию. В общем, все лидеры-«младотурки» действовали по принципу: каждый за себя. Шансы на успешное осуществление их планов выглядели призрачными. Но было ясно, что мир на благодатных землях Порты, когда-то именовавшейся Блистательной, наступит ещё не скоро…

Эх, Царьград – idée fxe русской имперской политики! Сбылась тысячелетняя мечта: Второй Рим теперь наш! И православный крест воссиял над Святой Софией – великий символ великой эпохи…

В центре города, на бывшем византийском ипподроме, состоялся грандиозный парад победителей. Принимал парад Главнокомандующий Русской армией Великий князь Николай Николаевич, вокруг которого вился целый сонм генералов и высокопоставленный министерских чинов. А войска маршировали на плацу с песней ещё прошлой войны:

Бывший турецкий градоначальник Константинополя, словно сошедший с карикатуры усатый толстяк в феске, вручил Николаю Николаевичу ключи от города. А кульминацией праздника стало прибивание «щита князя Олега» к символическим вратам, сооружённым в виде триумфальной арки посреди ипподрома.

Согласно подписанному султаном акту капитуляции Константинополь вместе с прилегающими по обоим берегам черноморских проливов территориями навечно передавался Российской империи. Новые границы в европейской Турции, в Малой Азии и Палестине были согласованы и утверждены две недели спустя на конвенции правителей трёх Великий Империй в городе Брно. Отныне к русской территории добавлялась вся европейская часть бывшей Османской империи, включая Южную Фракию до линии Энос – Мидия, малоазиатский берег между Босфором и рекой Сакарья, азиатский берег Мраморного моря и пролива Дарданеллы шириной примерно 50 километров. На востоке граница между Россией и Турцией теперь будет проходить по линии Ризе – Эрзерум – озеро Ван – Мусул.

В Леванте под юрисдикцию Российской империи переходит территория Западной Сирии и Палестины, исключая город Иерусалим, который, будет иметь особый статус и находиться под совместным управлением трёх европейских держав. Примерно такой же статус получает и второй по значимости османский город Смирна (Измир), с давних времён населённый преимущественно греками. Он провозглашается «вольным городом» под патронажем Тройственного Союза.

Ливан, а также центральный и южный Ирак признаются зоной интересов Германии, а восточная часть Сирии попадает под юрисдикцию Австро-Венгрии. Кроме того, в Брно велись тайные переговоры и о будущем Египта, формально являющегося полунезависимой провинцией Османской империи, но фактически находящегося в руках англичан. По этому вопросу договориться не удалось, поэтому его пока отложили на будущее.

По условиям капитуляции, вся материальная часть Османского флота подлежала передаче России. Но представители штаба Черноморского флота, проинспектировав стоявшие в Синопе османские корабли, пришли к выводу: все они, за исключением линкора «Решадие» и новых турбинных эсминцев английской постройки, годятся только на металлолом. Поэтому Турции великодушно разрешили сохранить небольшие военно-морские силы – «для поддержания престижа султана». Под турецким флагом остался десяток судов – крейсер «Гамидие», минный крейсер «Пейк-и-Шевкет», несколько миноносцев и канонерок. От всего этого ржавого железа русские моряки категорически отказались.

В конце ноября русская перегонная команда прибыла на пароходе «Ялта» в Синоп, где приняла стоявший там «Решадие» и подняла на нём Андреевский флаг. Техническое состояние корабля оставляло желать лучшего, тем не менее он перешёл в Севастополь своим ходом без каких-либо поломок. Линкор поставили в Северный док для освидетельствования и текущего ремонта. 1 декабря его посетил адмирал Колчак и огласил высочайший приказ о переименовании трофея в «Босфор».

«Босфор» с его 13,5-дюймовыми пушками стал первым сверхдредноутом Российского флота. Гигантские линейные крейсера типа «Бородино» с 14-дюймовой артиллерией ещё достраивались в Петербурге, а все остальные русские линкоры имели главный калибр 305 мм. Суммарный вес залпа «Босфора» – десяти 343-мм снарядов – составлял 6350 кг, в то время как вес двенадцати 305-мм снарядов балтийского «Севастополя» и черноморской «Императрицы Марии» равнялся 5652 кг, то есть почти на 700 кг меньше… Беда лишь в том, что английские пушки изготавливались по совсем другой технологии, нежели русские и немецкие. Ни одного запасного ствола у турок добыть не удалось, поэтому в случае выхода орудия из строя по любой причине заменить его было нечем. Да и запас 343-мм снарядов, доставленный из стамбульского арсенала, оказался не так уж велик – примерно по 110 штук на ствол. Налаживать их выпуск на российских заводах было бессмысленно, так как живучесть ствола английских пушек составляла примерно полторы сотни выстрелов полными зарядами. Таким образом, пара артиллерийских боёв средней интенсивности – и «Босфор» станет полностью безоружным.

«Дерзкий» в заключительном этапе константинопольской кампании не участвовал – после боя с «Султаном Османом» его отправили в Севастополь, где он три недели простоял в ремонте.

Когда эсминец входил в Южную бухту, встречать его сбежался весь город. Истерзанный корабль, в страшных зияющих ра-

нах – пробоинах от вражеских снарядов и осколков – шёл своим ходом, с гордо реющим Андреевским флагом и выстроенным на палубе экипажем. На Графской пристани гремел оркестр, раздавались приветственные крики, севастопольцы подбрасывали в воздух фуражки и шляпы. «Дерзкий» дал протяжный гудок, развернулся и кормой вперёд вошёл акваторию Морского завода. К вечеру того же дня его ввели в сухой док для ремонта.

Ревизор Мыка Капарышко во время боя у Босфора натерпелся столько страху, что по прибытии в Севастополь хотел немедленно списаться на берег. Но пока он сочинял текст рапорта и перетаскивал личные вещи из каюты в съёмную комнату, пришло известие о взятии Царьграда и капитуляции султана.

– Ну, теперь можешь оставаться: война на Чёрном море закончилась, – сказал Казанцев насмешливым тоном. – Больше в такие передряги мы явно не попадём!

Мыка после мучительных раздумий решил остаться и порвал подготовленный рапорт.

Сам Казанцев приказ о следовании в Севастополь воспринял с двойственным чувством. С одной стороны, уход с передовой в тыл в некотором роде выглядел дезертирством. С другой – краткий отдых их экипаж честно заслужил. И любвеобильному мичману грезились сладострастные южные ночи в компании доступных дамочек с Екатерининской улицы.

Увы, мечты Вовы-Казановы на сей раз так и остались мечтами. «Дерзкий» требовалось вернуть в состав действующего флота как можно быстрее, и экипажу корабля пришлось трудиться наравне с работниками верфи. Младшие офицеры превратились в мастеров и бригадиров, а нижние чины – в рабочих. За три недели пребывания в Севастополе Казанцеву выпал всего один выходной, да и тот он проигнорировал. Мичман настолько устал, что в город не поехал и весь свободный день проспал в своей каюте.

Но труды не пропали зря: все пробоины были заделаны, а повреждённые котлы и механизмы отремонтированы в срок. Миноносец также прошёл небольшую модернизацию: для борьбы с подводными лодками он получил ныряющие снаряды (со специальными насадками, позволявшими избежать их рикошета от поверхности воды) и противолодочные глубинные бомбы немецкого образца. Для сброса бомб на юте смонтировали специальную установку, внешне напоминающую приземистую ажурную шлюпбалку.

Когда ремонт подходил к концу, из штаба флота пришёл приказ окрасить миноносец «в экспериментальных целях по проекту художника Шпажинского». Вскоре на «Дерзкий» прибыл и сам Шпажинский. Увидев представленные им эскизы, командир корабля капитан 2-го ранга Молас поначалу лишился дара речи. Ещё бы: вместо привычной серой (или, как тогда говорили, «шарой») окраски эсминец предлагалось разрисовать множеством треугольников разных оттенков серого, голубого и белого цвета!

– Это что за кубизм? – прорычал Эммануил Сальвадорович. – Вы хотите нарядить боевой корабль в этот идиотский костюм Арлекина?!

Художник обиженно поджал губы.

– Вы не понимаете! Мнение, будто серая окраска делает судно менее заметным, – полная чушь! Корабль в море – это всегда контрастная цель, и она хорошо вида, в какой цвет её не крась. Зато исказить силуэт судна, запутать противника с помощью изобретённой мною иллюзорной окраски можно. Нанесение на бортах повторяющихся контрастирующих фигур не позволит точно определить направление движения судна. Это очень важно! Особенно сейчас, когда появилась угроза атаки из-под воды.

Молас хмыкнул: доводы живописца показались ему не слишком убедительными. Зато перспектива командовать столь нелепо разрисованным кораблём приводила его в состояние крайнего раздражения. Флот – это не цирк!.. Однако приказ, подписанный начальником штаба контр-адмиралом Погуляевым, не оставлял места для дискуссий. Как потомственный морской офицер Молас знал, что приказы нужно исполнять, а не обсуждать.

Справедливости ради следует признать, что севастопольский художник Юрий Ипполитович Шпажинский не был шарлатаном – между прочим, одну его картину даже приобрёл известный московский меценат Третьяков. И идея «иллюзорной» окраски не так уж глупа. Во всяком случае, в это же время в Англии профессор Грэхем Керр и художник Норман Вилкинсон предложили очень похожий проект, который вскоре получил широкое распространение. Сочетание ярких полос, многоугольников и плавных кривых делали линкор, эсминец или транспорт похожим на полотно абстракциониста и выглядели крайне необычно. Однако, отойдя от первого шока, моряки

«Владычицы морей» вынуждены были признать: определить курсовой угол и даже класс изощрённо раскрашенного судна стало непросто. Англичане назвали свою окраску «искажающей» – фактически это синоним слову «иллюзорная».

В общем, когда «Дерзкий» вышел в море на испытания, толпа зевак на Графской пристани и набережной застыла в изумлении. Такого футуристического граффити на бортах, надстройках и трубах боевого корабля им наблюдать ещё не приходилось. Автор сего произведения Шпажинский тоже стоял на берегу и сиял от гордости, словно начищенный кирпичной пылью медный колокол. Зато на лице находившегося на мостике эсминца капитана 2-го ранга Моласа застыла гримаса отвращения.

– Был «Дерзкий», стал «Мерзкий», – пробурчал он себе под нос и пронзил строгим взглядом хихикнувшего Казанцева.

В Царьграде местом стоянки 1-го и 2-го дивизионов эсминцев был определён причал у Галаты в бухте Золотой Рог. Когда «Дерзкий» проходил перегораживающие бухту противолодочные и противоторпедные боны, он разошёлся с брандвахтенным судном – трофейной канонерской лодкой французской постройки. В турецком флоте канонерка носила на борту название «Дурак-Рейс» – так звали османского адмирала шестнадцатого века. Это имя показалось настолько звучным, что его решили оставить и после перехода судна под Андреевский флаг. Лишь через полгода по ходатайству экипажа, не желавшего служить на «Дураке», бывшую канонерку переименовали в «Турок». Впрочем, прозвище «Турок-придурок» за ней сохранилось на всю оставшуюся жизнь.

Все места у стенки оказались заняты, и «Дерзкий» стал на рейде на бочку. «Это чтобы его возмутительная окраска была лучше видна!» – посмеивались потом офицеры с других кораблей, отчего Молас приходил в состояние сильного раздражения.

Ближе к вечеру на эсминец пожаловал командующий дивизионом. Катер с князем Трубецким подвалил к правому борту «Дерзкого». Вообще, правый трап на кораблях Российского флота считался почётным, по нему имели право подниматься на палубу только штаб-офицеры или Георгиевские кавалеры. Казанцев, к примеру, по уставу должен был причаливать к левому борту.

Шайтан-капитан прибыл в парадном мундире, на котором красовался новенький эмалевый знак ордена Святого Георгия. Сам он был в отличном расположении духа, громогласно шутил и добродушно извергал виртуозные матерные загибы. Ему предстояла приятная миссия вручить награды наиболее отличившимся офицерам.

Команда миноносца выстроилась на шканцах так называемым «развёрнутым строем», по старшинству в чинах. Князь Трубецкой зачитал Высочайший указ, а затем приступил к церемонии награждения. Командиру «Дерзкого» Моласу он лично приколол на китель знак ордена Святого Владимира 3-й степени с мечами и бантом, Казанцеву – такого же «владимира» 4-й степени. Награды получили все офицеры, однако высшего и самого желанного ордена – Святого Георгия – не был удостоен никто. Завидовать грешно, но на «Гневном» Георгиевскими кавалерами стали и командир капитан 2-го ранга Черкасов, и минный офицер, и старший инженер-механик. Казанцеву это казалось несправедливым.

Вместо погибшего «Пронзительного» в 1-й дивизион эсминцев Черноморского флота включили два трофейных эскадренных миноносца. Это были довольно новые корабли, построенные в 1912 году в Англии, однако их трёхлетнее пребывание в руках турок не прошло бесследно: многие механизмы оказались разболтаны, котельные трубки прожжены и засолены, переборки и палубы нижних помещений покрыты ржавчиной. Эсминцы нуждались в основательном ремонте, но с ним решили повременить: все судостроительные верфи на Чёрном море и так были перегружены заказами. Поэтому эсминцы включили в состав действующего флота в том виде как есть. Они получили новые имена «Гремящий» и «Отважный» – в честь канонерских лодок, отличившихся при подавлении «боксёрского» восстания в Китае и в ходе обороны Порт-Артура.

В ознаменование воссоединения Царьграда с Третьим Римом, то есть с Россией, в бывшем султанском дворце Долмабахче был дан грандиозный бал. Помпезностью это мероприятие напоминало Синопский бал, ежегодно проводившийся в Севастопольском морском собрании, но имело ещё больший размах. Бал получил название Царьградского. Помимо высшего командования и важных государственных чиновников на него пригласили и младших офицеров. Не всех, конечно, а лишь тех, что особо отличились в боях. В числе приглашённых оказался и мичман Казанцев.

Оказаться среди столь высокопоставленных персон нашему герою довелось впервые. Золотые эполеты и аксельбанты военных, фраки и цилиндры гражданских, бриллианты и умопомрачительные платья дам… Среди морских офицеров выделялась могучая фигура князя Трубецкого. Казанцев стал свидетелем, как некий азиатский бай в чалме и пёстром халате взял князя за руку и подвёл к самому главнокомандующему – великому князю Николаю Николаевичу. Причём Шайтан-капитан был представлен как кавалер ордена Золотой звезды. На его мундире действительно сияла Золотая звезда 1-й степени – высшая награда Бухарского ханства. Раньше Казанцев ни за что бы не поверил, что его прямой начальник, с которым он недавно стоял рядом на ходовом мостике, может запросто болтать с ближайшим родственником государя императора, не стесняясь приправлять свою речь привычными палубными выражениями. Великий князь лишь посмеивался и одобрительно кивал головой…

Но следует признать: сколь бы не высок был статус главнокомандующего, в центре внимания всё же оказался не он. И не Брусилов, и не Свечин. Настоящим героем и триумфатором стал вице-адмирал Колчак. Именно его общественное мнение сделало покорителем Османской империи и великим военачальником, захватившим Босфор и Царьград. Когда он вошёл в залу – невысокий, подтянутый, быстрый в движениях – все присутствующие смолкли и обернулись к адмиралу. Наверное, так встречали французы Бонапарта, когда тот бежал с Эльбы и вернулся в Париж…

Александр Васильевич Колчак в самом деле был личностью неординарной. Пожалуй, в Российском флоте за всю его историю никто не мог похвастать таким количеством регалий, как он. Адмирал, герой обороны Порт-Артура, учёный-океанограф, участник нескольких полярных экспедиций, действительный член Императорского Русского географического общества, автор целого ряда научных статей и работ, в том числе фундаментального научного труда «Лёд Карского и Сибирского морей» и книги «Какой нужен России флот»… Строг, смел, немногословен, энергичен.

Происхождение рода Колчаков довольно туманно. По официальной версии прапрадед адмирала Лукьян Колчак при Пав-

ле I был сотником Бугского казачьего войска, однако есть сведения, что вообще-то он потомок мусульманина Колчак-паши, боснийца по национальности. Говорят, в XVIII веке Колчак-паша служил турецкому султану, воевал против нас, но в 1739 году был пленён войсками Миниха при взятии Хотина и остался в России. Но как бы то ни было, в преданности Александра Васильевича Родине и самодержавию ни у кого не возникало ни малейших сомнений.

Впрочем, была ещё одна причина, заставившая всех присутствующих обернуться к вошедшему Колчаку, – любопытство. Ведь адмирал был не один. Главная интрига предстоящего бала заключалась в том, что командующий флотом должен был впервые вывести в свет свою новую пассию. Законная жена Колчака осталась в Гельсингфорсе, а здесь адмирала сопровождала прибывшая из Севастополя блистательная красавица боярская дочь Елизавета Митирёва. Когда Вова-Казанова впервые увидел её, его обдало жаром. А в сердце что-то щёлкнуло – наверное, взрыватель встал на боевой взвод.

Чтобы отвлечься, мичман принялся разглядывать убранство церемониального зала. Стены дворца были украшены вычурной лепниной – говорят, когда султан Абдул Меджид решил построить себе новую резиденцию, он захотел, чтобы та по роскоши превзошла знаменитый Версаль. Кажется, ему это удалось. Правда, у французских зодчих роскошь сочеталась со вкусом, у османских же последнее качество отсутствовало напрочь… А ещё в зале висело много картин Айвазовского в тяжёлых золочёных рамах. Оказывается, все они были куплены следующим султаном – Абдул Хамидом, который вопреки принципам политкорректности являлся страстным поклонником творчества русского художника армянского происхождения. Теперь картины вроде как вернулись на свою историческую родину – вместе с дворцом.

Но сколько бы Казанцев не заставлял себя смотреть поверх голов почтенной публики, его взгляд всё равно возвращался к спутнице адмирала.

Лизонька Митирёва была очень хороша собой. В пышном бальном платье она казалась невесомой и в танце будто бы парила над мраморным полом дворца. Вела себя непосредственно, звонко смеялась. Её рот был, пожалуй, чуть крупноват, но в глазах романтичного мичмана этот факт не выглядел недостатком. Наоборот, он придавал своей хозяйке ещё больше чувственности – или, выражаясь современным языком, сексуальности. Особенно, когда Лиза улыбалась, и на её щёчках образовывались очаровательные ямочки.

Ни для кого не секрет, что Колчак увёл её у своего бывшего сослуживца. Лиза ушла от законного супруга, оставив тому годовалого сына. «Значит, блюстительницей строгих правил она не является, – подумал Казанцев. – И это прекрасно: не люблю высоконравственных зануд!». Выдохнув, он поправил на кителе сияющего «владимира», быстрым шагом подошёл к красавице и пригласил её на очередной танец. Лиза ответила реверансом, и мичман увлёк её на котильон. Он отважно ринулся на покорение очередной вершины, а сопутствующий его намерениям риск лишь приятно щекотал нервы. Вова-Казанова был настоящим авантюристом – в тогдашнем понимании это слово не несло в себе отрицательного подтекста.

– Как вам Святая София? – спросил мичман у своей партнёрши во время танца.

– Я в ней ещё не была.

– Как же так? Вы же в Константинополе, кажется, уже две недели?

– Да, но… – замялась Лиза. – Саша… Александр Васильевич очень занят, а одной ходить по городу небезопасно. Пока моё знакомство со Вторым Римом ограничено видом из окна гостиницы. Ну, и этим дворцом.

– Что ж, я мог бы предложить вам себя в качестве сопровождающего. Готов провести небольшую экскурсию по самым знаменитым местам. Если вы сочтёте моё предложение слишком дерзким, то прошу извинить. Просто эсминец, на котором я служу, называется «Дерзкий», и такое имя ко многому обязывает. Мы иногда дерзим.

Лиза улыбнулась, и от её обворожительных ямочек на щеках Вову-Казанову прошибло горячим потом.

– Хорошо, я подумаю над вашим предложением, – игриво ответила красавица и нашла глазами стоявшего в стороне Колчака. Тот внешне невозмутимо беседовал с прибывшим из Петербурга послом… Но время от времени адмирал искоса посматривал на танцующую пару, и эти весьма колючие взгляды не остались незамеченными.

Бал в Долмабахче продолжался до глубокой ночи. Казанцев ещё трижды танцевал с Лизой и успел наговорить ей массу изысканных, а иногда и двусмысленных комплиментов. Разгоря-

чённой от танцев красотке его велеречивость явно нравилась. Доказательством тому служил её задорный смех и фраза: «Ну вы и наглец!», произнесённая, как показалось отчаянному мичману, с особой симпатией.

На следующий день бесстрашный Казанова отправил Лизе записку, в которой нахально пригласил её на прогулку по Царьграду. Чтобы не давать барышне много времени на размышление, он ставил её в известность, что в шестнадцать ноль-ноль к подъезду её гостиницы подъедет фаэтон, в котором будет находиться «ваш дерзкий, но покорный слуга»… Он гарантировал ей полную безопасность и возвращение назад в любое указанное время.

– Ну что, Владимир Владимирович, – усмехнулся наш авантюрист, обращаясь к сверкавшему на его груди ордену, – совершим корсарский набег на адмиральские тылы?

Подъезжая к отелю «Савой» в Пере – самом европейском районе Константинополя, Казанцев оценивал вероятность того, что Лиза Митирёва примет его предложение и подсядет к нему в коляску, как один к пяти. Ей, пассии самого Колчака, поехать кататься по городу вдвоём с малознакомым наглецом в мичманских погонах выглядело вызовом, граничащим с глупостью. Но в глубине души очарованный красавицей Вова-Казанова надеялся на чудо. И оно, чудо, свершилось! Прождав у подъезда четверть часа и уже собираясь ехать прочь, мичман в очередной раз взглянул на двери отеля и… едва не захлебнулся от восторга. Из подъезда выпорхнула Лиза в белом платье и накинутом поверх каракулевом манто, модной шляпке и зонтиком в руках. Казанцев пулей спрыгнул на землю и галантно помог даме подняться в фаэтон.

– Поехали! – крикнул он вознице-турку по-русски, и пара каурых анатолийских скакунов помчала двухосный экипаж по направлению к новому Галатскому мосту…

После двухчасовой экскурсии по старому Константинополю бравый мичман Казанцев пригласил Лизу в кофейню, из которой открывался захватывающий вид на бухту Килич, то есть Золотой Рог. Парочка непринуждённо расположилась на мягких пуфиках и вкушала местный деликатес – ароматную медовую пахлаву.

– Лиза, вы – моя муза, – ворковал обольститель на ушко своей спутнице, в мечтах представлявшейся ему распутницей.

– Музы обычно сопровождают поэтов. А вы разве поэт? – лукаво усмехнулась красотка-кокотка.

– В присутствии вас – да!!!

– Тогда прочитайте что-нибудь из ваших стихов.

– С удовольствием! Слушайте:

В младенчестве моем она меня любила И семиствольную цевницу мне вручила… – с чувством начал он декламировать пушкинскую «Музу». Правда, Казанцев толком даже не знал, что такое «цевница». Как офицеру, ему представлялось нечто огнестрельное, наподобие пушки Гочкиса (что ещё может быть семиствольным?), а как Казанове – что-то эротическое, сокровенно-девичье. Он вообще был противоречивой натурой.

А вот Лиза оказалась дамой менее доступной, чем ожидал её кавалер. Настойчивые намёки мичмана о продолжении банкета в номерах ею были пропущены мимо ушей, и их романтическая встреча закончилась лишь целомудренным прощальным поцелуем. Вова-Казанова воспринял сей факт как своё поражение, но это лишь раззадорило его. Проигрывать он не привык и поклялся, что завтра-послезавтра возьмёт реванш и непременно затащит красавицу в постель. Пожалуй, ни одна из многочисленных представительниц донжуанского списка Казанцева не волновала его так, как Лиза Митирёва. То ли из-за её обаяния, то ли из-за риска, с которым связано её покорение…

Однако утром планы осуществления сладострастной мечты рухнули: 1-му дивизиону миноносцев было приказано срочно готовиться к выходу в море. В девять утра «Дерзкий» отвалил от стенки в, встав в кильватер «Отважному», взял курс на Дарданеллы. Казанцев с грустью смотрел на удаляющийся Царьград: в предпоходной суете он не успел ни сойти на берег, ни отправить Лизе письмо… Сердце давило нехорошее предчувствие: «Свидимся ли мы ещё раз?»