Союз трёх императоров

Мальта и Гибралтар

Мальту неспроста называют сердцем Средиземного моря. Это важнейший центр, от которого во все стороны тянутся морские пути-артерии… Стратегическое положение острова – точнее, мини-архипелага – трудно переоценить. Мальта находится ровно на полпути между Гибралтаром и Суэцким каналом – до каждого из ключевых пунктов примерно по тысяче миль. Поэтому владение Мальтой обеспечивает полный контроль над акваторией всего Средиземного моря. К тому же здесь прекрасная военно-морская инфраструктура, мощнейшие укрепления и отличные глубоководные бухты. Никто не сомневался, что британский лев будет защищать эту морскую крепость со всей своей львиной мощью.

Театр, как известно, начинается с вешалки, а военный корабль – с трапа. По ступенькам, оплётке, фалрепным доскам можно безошибочно определить уровень дисциплины и морской культуры экипажа данного корабля, не поднимаясь на его борт. По этому признаку на эсминце «Морнинг Стар» («Утренняя звезда»), стоявшем у стенки в Ла-Валетте, с дисциплиной и морской культурой было всё в порядке, олл райт.

Впрочем, для поддержания дисциплины английским морским офицерам зачастую приходилось идти на разного рода ухищрения. Например, ни для кого не было секретом, что сухой закон на Мальте, объявленный генерал-губернатором в связи с блокадой острова, на деле не выполнялся. В трактирах и тавернах под прилавком всегда имелось красное и белое вино, а зачастую и граппа – виноградный самогон, доставлявшийся контрабандистами с Сицилии. Зная об этом, вахтенные офицеры по старой британской морской традиции выдавали каждому отправлявшемуся в увольнение матросу сухую тростинку с пломбой. По возвращении эти тростинки должны быть сданы в целости и сохранности. За долгие годы существования такой практики было установлено, что если тростинка сломана, то её владелец на берегу наверняка участвовал в потасовке или неумеренно употреблял горячительные напитки. Разумеется, в таком случае ему грозило дисциплинарное наказание.

На этот раз нести вахту у трапа «Утренней звезды» и собирать тростинки у возвращавшихся матросов досталось мичману Юждину МакГроверу. Мичман (по-английски – мидшипмен; по российским меркам это нечто среднее между мичманом и гардемарином) изнывал от нестерпимого зноя. Родом МакГровер был из канадского города Сент-Джонс, где температура воздуха летом редко поднималась выше 65-68 градусов по Фаренгейту. Здешнюю жару он не переносил на генетическом уровне: его предки по отцовской линии до эмиграции в Канаду жили в северной Шотландии, знаменитой своим суровым климатом, от которого спасали только шерстяная одежда и неразбавленный виски. Направляясь в Европу, МакГровер был морально готов оказаться в студёных водах Норвежского и Северного морей, во власти штормов и ледяного ветра, и никак не ожидал адского средиземноморского пекла.

На войну Юджин МакГровер пошёл добровольцем. Канада в те годы официально имела статус доминиона, признавала власть британской короны и управлялась генерал-губернатором принцем Артуром. Последний вслед за Лондоном объявил Тройственному Союзу войну. Но дело даже не в статусе, а в том, что несмотря на почти полную независимость страны, большинство её семимиллионного населения идентифицировало себя не канадцами, а британцами, сохранившими тесные связи со своей исторической родиной. И ещё до объявления мобилизации многие отправились на призывные пункты добровольно.

Несмотря на молодость, МакГровер был моряком с достаточно большим опытом: из двадцати четырёх прожитых лет он девять провёл в море. В пятнадцатилетнем возрасте Юджин ушёл на китобойном судне к берегам Гренландии, затем плавал на рыбацких шхунах. Отсутствие образования он компенсировал приобретенными на практике знаниями и последние полтора года служил на таможенной паровой шхуне уже в должности помощника капитана. Семьёй он обзавестись не успел, поэтому на берегу его ничто не держало. Повинуясь патриотическому порыву, он уже на третий день после объявления войны заявил о своём желании служить в Королевском флоте. Вместе с другими добровольцами МакГровер на трансатлантическом лайнере «Лузитания» прибыл в Англию, где сразу же получил чин мичмана и назначение на эсминец «Морнинг Стар», только что сошедший со стапелей верфи «Ярроу». Боевое крещение ему довелось принять в ходе операций по сопровождению мальтийских конвоев.

Корабль Его Величества «Морнинг Стар» – один из представителей огромной серии эскадренных миноносцев, массово строившихся для Ройял Нэйви. Он был поменьше и послабее, чем наши «новики», зато англичане брали количеством. Ещё бы: к началу войны во флоте «Владычицы морей» имелось 155 турбинных эсминцев, не считая находившихся в постройке. Причём британское Адмиралтейство обещало за ближайшие два года эту цифру удвоить! Интерес к кораблям данного класса понятен: современные эскадренные миноносцы превратились из чисто торпедных боевых единиц в универсальные, способные выполнять самые разнообразные задачи. Они стали настоящими «рабочими лошадками» флота. Английские моряки их так и прозвали: salt horses – «солёные (в смысле, потные) лошади».

Матросы возвращались, сдавали тростинки… И вдруг к Мак-Гроверу подошла дама с гордой осанкой, облачённая в дорогой восточный наряд – расшитое золотом красное сари и шёлковые шальвары. На её шее и запястьях красовались дорогие украшения.

– Сэр, позовите, пожалуйста, командира вашего корабля, – сказала гостья, одарив мичмана высокомерной улыбкой. – Скажите, что его хочет видеть принцесса Мата Хари.

МакГровер, немного помедлив, послал фалрепного матроса за командиром. Он пребывал в полном недоумении, что мог означать визит на эсминец этой заморской шахерезады. Приглядевшись, мичман про себя отметил, что лицом барышня не слишком миловидна и к тому же не так молода, как хочет казаться. Однако она обладала прекрасной фигурой и облачилась в экзотический индийский наряд явно с целью подчеркнуть свои выдающиеся формы.

То что произошло дальше, ввергло Юджина МакГровера в ещё большее изумление. Командир эсминца лейтенант Боулинг, завидев гостью, расплылся в улыбке, галантно взял её под ручку и повёл в свою каюту. Вот это да!

К слову сказать, Боулинга, как боевого британского офицера и настоящего джентльмена, интересовали исключительно женщины, виски, элитный табак и азартные игры. Всё остальное ему было по барабану. Или по кегельбану, если взять поправку на его фамилию.

«Женщина на борту, да к тому же столь яркая – это не к добру. Вот уж поистине дурная примета!» – подумал мичман, наблюдая, как местные носильщики грузят на борт принадлежащие гостье чемоданы. Экстравагантная леди явно собиралась следовать на эсминце как минимум до Гибралтара.

Команда сниматься с якоря прозвучала на рассвете следующего дня – 20 июня. Конвой медленно выполз из Гранд-Харбора и построился в походный ордер. Он состоял из восьми грузовых пароходов, пассажирского лайнера «Вэндилла» и эскорта в составе лёгкого крейсера «Глостер», эсминцев «Мэджик», «Мун» и «Морнинг Стар», а также французского линкора «Дантон». Все транспорты шли порожняком или в балласте, лишь на «Вэндилле» находилось несколько сотен беженцев со своим скарбом. Ввиду отсутствия груза конвой как объект нападения особого интереса не представлял. Некоторую ценность имели разве что сами пароходы, поскольку их из Гибралтара планировалось отправить обратно на Мальту с продовольствием и боеприпасами. Тем не менее, встреча с противником считалась весьма вероятной, чем и объясняется довольно внушительный состав сил сопровождения.

Правда, о французском линкоре следует сказать отдельно. Формально «Дантон» числился в составе эскорта, но де-факто он был почти небоеспособен и сам нуждался в защите. После позорной капитуляции Парижа англичане вынудили экипаж этого случайно оказавшегося на Мальте корабля присягнуть французскому правительству в изгнании, то есть адмиралу де Лапейреру. Однако следующие полгода линкор простоял в бухте без движения. Все попытки старины Арки-Барки привлечь союзника к операциям своего флота натыкались на явное нежелание французов воевать. В конце концов англичане решили отправить «Дантон» с глаз долой – в непосредственное подчинение Лапейреру, в Портсмут. Французские моряки весть об уходе из осаждённой Мальты восприняли с воодушевлением. Они рассчитывали поскорее убраться с передовой, и «Дантон» представлялся им лишь как средство доставки в английский тыл. Дисциплина и организация службы на французском линкоре не выдерживали никакой критики, и самому большому кораблю конвоя в предстоящем походе оставалось лишь пугать врага своим грозным видом да числом дымовых труб, которых у него было аж пять штук.

Первые пять часов похода прошли спокойно. Ультрамариновая гладь моря и знойное южное солнце усыпляли бдительность и настраивали на безмятежный лад. Корабли следовали 9-узловым ходом, не опасаясь подводных лодок: полный штиль делал перископ субмарины слишком заметным, и вряд ли враг смог бы подкрасться к конвою на дальность торпедного выстрела.

Выйдя на верхнюю палубу, МакГровер обомлел: вопреки уставу и боевому расписанию на совке торпедного аппарата в асане лотоса сидела индийская принцесса Мата Хари. Она была облачена в совершенно немыслимый наряд. Узрев оторопевшего от неожиданной встречи вахтенного офицера, она спросила, загадочно улыбаясь:

– Мой юный мичман, а вы знаете, что такое «Камасутра»?

МакГровер не знал.

– Ну, если мы всё же доберёмся до Гибралтара, я попробую вас просветить. Если – опять если! – там найдётся уютное местечко, и у вас будет свободное от вахты время…

Тем временем к острову Пантеллерия приближался и 1-й дивизион эсминцев Черноморского флота. Головным шёл «Беспокойный», за ним строем пеленга следовали «Гневный», «Дерзкий», «Гремящий» и «Отважный». На «Беспокойном» держал брейд-вымпел новый начальник дивизиона капитан 1-го ранга Савинский.

Первыми дым на горизонте заметили с «Отважного». Савинский приказал перестроиться в кильватерную колонну и взял курс прямо на приближавшегося неприятеля. То, что это был неприятельский конвой, сомнений не вызывало: густой чёрный дым мог принадлежать только угольным котлам, а таковыми располагали исколючительно транспортные пароходы или устаревшие военные корабли. Почти все находившиеся в этих водах современные боевые единицы флота – как наши, так и английские – в качестве топлива использовали нефть, дым от которой был менее плотным и отличался по цвету. То есть наверняка это был конвой с Мальты, о котором утром доносила разведка.

Через двадцать минут корабли уже были хорошо видны в бинокль, и их удалось опознать. Противник имел явное преимущество: один только крейсер, вооружённый 6-дюймовой ар-

тиллерией и защищённый бортовой бронёй, стоил всей пятёрки русских эсминцев. Однако необходимость всё время держаться у тихоходных транспортов сковывала действия англичан и лишала их свободы манёвра. Этим и решил воспользоваться начальник дивизиона Савинский. Он приказал сближаться с противником самым полным ходом, а затем предоставил командирам эсминцев возможность самостоятельно выбирать цели и атаковать.

Русские корабли увеличили ход сначала до 24-х узлов, а затем – до 28-ми. Расчёт командующего дивизионом строился на стремительности атаки. Главной целью считались транспорты, в трюмах которых мог находиться ценный груз. Вступать в бой с кораблями эскорта допускалось лишь в случае тактической необходимости.

Но командир «Дерзкого» пренебрёг последней рекомендацией. Он выбрал самую крупную цель – линкор «Дантон». Уж очень заманчиво выглядел этот мастодонт: высокий борт, многочисленные башни, пять дымовых труб – но не частоколом, как на нашем «Аскольде», а группами: три спереди и две сзади. Кстати, по расстоянию между группами труб легко определялся курсовой угол и, соответственно, облегчалась задача вычисления угла упреждения при пуске торпед. Складывалось ощущение, будто французы специально проектировали свой корабль так, чтобы он больше всего подходил на роль плавучей мишени.

Вот как описывал начало боя его участник, лейтенант Лудридж с крейсера «Глостер»: «Русские эсминцы приближались к нашему конвою со скоростью ливерпульского экспресса. Длинные шлейфы дыма позади них стелились над самой водой, из-за чего казалось, будто вражеские корабли даже не скользят по волнам, а летят над ними. Главной целью стремительной атаки несомненно был французский линкор «Дантон». Мы полным ходом шли навстречу неприятелю и вели огонь из всех орудий, хотя было ясно, что русские смогут выпустить торпеды раньше, чем мы успеем сблизиться на дальность эффективного артиллерийского огня. Вся надежда оставалась на артиллеристов линкора, но те отстреливались слишком вяло и очень неточно, с перелётами. Несмотря на отличную видимость, в неприятельские миноносцы они, похоже, не попали ни разу. Примерно без четверти час головной русский эсминец – трёхтрубный корабль в нелепой пёстрой окраске – дал торпедный залп, а через несколько минут у борта «Дантона» взметнулся высокий столб воды, увенчанный шапкой бурого дыма. Французский линкор сразу же прекратил огонь и вскоре остановился.

Вероятно, неприятель хотел выстрелить торпедами повторно, но подоспевшие эсминцы «Мун» и «Морнинг Стар» не позволили ему это сделать. Завязался жаркий артиллерийский бой, в который пятнадцать минут спустя включился и наш «Глостер». Русские эсминцы стали отходить, неся ощутимые потери. Ни один из транспортов, в том числе и «Вандилла», на которой находились женщины и дети, не пострадал.

Однако положение «Дантона» было критическим. Крен на левый борт нарастал, на фок-мачте трепетал флаг «Терплю бедствие». Попытки эсминца «Мун» оказать ему помощь ни к чему не привели. Где-то в час тридцать пополудни линкор лёг на борт и медленно перевернулся вверх днищем. Из-за царившей на корабле неразберихи погибло не менее ста человек. Точное число жертв осталось неизвестным, так как списка находившихся на его борту людей обнаружить не удалось.

Почему «Дантон» погиб так бездарно, нам стало ясно уже потом, после завершения спасательных работ. Находившийся на борту линкора наш соотечественник, офицер связи, рассказал, что состояние дисциплины у «фроггов» («лягушатников») повергло его в шок. После сигнала боевой тревоги французские морячки сперва докурили свои цыгарки и только потом чуть ли не вразвалочку разбрелись по местам, предписанным боевым расписанием! Ну, а когда прогремел взрыв торпеды, они самовольно покинули посты и сразу начали спускать шлюпки. О борьбе за живучесть своего корабля никто даже не подумал!

Говорят, командир линкора капитэн де вессо Деляж, видя, как нагло экипаж игнорирует его приказы, от отчаяния пустил себе пулю в лоб. Впрочем, другие свидетели утверждают, что всё это враки, и командир в момент опрокидывания корабля стоял на мостике, крепко вцепившись в поручень… Как оно было на самом деле, уже никто не узнает, поскольку несчастного Деляжа в числе спасённых не оказалось».

На «Дерзком» попадание торпеды в борт «Дантона» встретили громовым «ура!». Больше всех ликовал Казанцев – ведь это была его, минного офицера, удача. «Наконец-то мы сделали то, чего нам не удалось у Босфора и Порт-Саида! Бесстрашные русские моряки в очередной раз посрамили кабинетных теоретиков с их утверждениями о невозможности дневной торпедной атаки. Вот на что способны храбрость, дерзость и отвага!»

Впрочем, сражение ещё только начиналось, и было неясно, подо что придётся подставлять голову – под лавровый венок или под терновый венец… Вокруг «Дерзкого» один за другим начали рваться снаряды. Это открыли огонь подошедшие английские эсминцы, и стреляли они, в отличие от поверженного французского голиафа, значительно точнее и чаще. Вражеские снаряды были начинены лиддитом – мощной взрывчаткой, похожей на печально знаменитую японскую «шимозу». При разрыве лиддитовые снаряды давали облако ядовитого дыма и сотни, если не тысячи, мелких осколков, от которых на лишённом брони эсминце было невозможно укрыться. Неудивительно, что экипаж корабля начал нести ощутимые потери.

Первым попавшим в «Дерзкий» снарядом тяжело ранило двоих комендоров носового орудия. Взрыв произошёл на полубаке, в районе якорного шпиля. В палубе образовалась большая пробоина, сорвало волнорез, перебило якорную цепь. Левый якорь с грохотом вылетел из клюза и ушёл на дно.

Второй английский снаряд разворотил кожух средней дымовой трубы, третий угодил в носовой кубрик, четвёртый разнёс в щепки вельбот на рострах левого борта. Итог пятнадцати минут интенсивной дуэли – четверо убитых и одиннадцать раненых, выведенное из строя носовое орудие и изрешечённый осколками минный аппарат № 2…

Но надо отдать должное и русским артиллеристам – их стрельба тоже заслуживала наивысшей оценки. Печальный опыт Цусимы не пропал даром: теперь русские снаряды начинялись не слабым пироксилином, а куда более эффективным тротилом; прицелы и система управления огнём были едва ли не лучшими в мире. Ну, и на подготовке личного состава наш флот больше не экономил. В общем, экипажам английских эсминцев тоже досталось по полной.

«Морнинг Стар» некоторое время находился под обстрелом сразу двух русских кораблей – «Дерзкого» и «Беспокойного». За десять минут он поймал шесть четырёхдюймовых снарядов, из которых два, правда, пробили тонкие борта «англичанина» насквозь и улетели в море, не разорвавшись. Но и оставшиеся четыре причинили достаточно бед. Мичман МакГровер, впервые попавший в такую переделку, старался держаться героем,

но когда на его глазах двоих матросов разорвало в клочья, и он сам оказался с головы до ног забрызган чужой кровью и ошмётками мяса, его нервы не выдержали. Мичман впал в ступор и минут пять ни на что не реагировал, вцепившись мёртвой хваткой в искорёженный взрывом релинг. Прийти в себя МакГроверу помог командир корабля, крепко вмазавший ему кулаком в ухо.

– Мичман, приказываю взять на себя управление артиллерийским огнём! – прохрипел лейтенант Боулинг. – Живо!

Артиллерийский офицер лейтенант Лорсон был ранен, и МакГровер занял его место. Помнится, Лорсон говорил, что человек на его посту должен быть зорок, глуховат и иметь лужёную глотку. Сам он обладал этими качествами, а мичман – не совсем. Но всячески старался подражать выбывшему из строя начальнику. И небезуспешно: под его командованием комендоры эсминца добились как минимум трёх прямых попаданий в «Дерзкий» и двух в «Беспокойный».

…Вы никогда не пытались взглянуть на мир глазами артиллерийского снаряда? Представьте: счастливое детство, после рождения вас лелеют и шлифуют, начиняют взрывчаткой, наряжают в медные пояски. Клеймят, смазывают и укладывают в индивидуальную колыбель-ячейку. Какое-то время вы томитесь в ожидании, затем вас бережно переносят в артиллерийский погреб боевого корабля. Ещё месяц-другой ожиданий-предвкушений – и вот он, ваш звёздный час! Точнее, звёздные секунды. Вам надлежит исполнить долг, ради которого вы и появились на свет. Элеватор, казённик орудия, сильный пинок под зад и… Непередаваемая радость полёта на сверхзвуковой скорости, ощущение подлинного счастья! Впереди цель – стремительно растущий в размерах вражеский трёхтрубный корабль, над которым реет белый флаг с синим диагональным крестом. Ещё мгновенье – и вы, не почувствовав боли, превращаетесь в пыль, распадаетесь на тысячу раскалённых осколков, которые рвут сталь и плоть врага. Один из осколков вонзается в плечо молодого офицера, и тот, вскрикнув от ужаса, пытается зажать рукой хлынувшую фонтаном кровь… Каждый правитель великой страны мечтает, чтобы его подданные походили на снаряды – были такими же самоотверженными, бесстрашными, со стальным характером и лиддитом вместо мозгов. Их короткая яркая жизнь, увенчанная геройской смертью, из века в век преподносится как объект восхищения и пример для подражания…

До сего момента в боях Вове-Казанове везло, но везение не может продолжаться вечно. Осколок английского снаряда, угодивший ему в левое плечо, вызвал обильное кровотечение и заставил спуститься в лазарет. К счастью, кровь удалось остановить, но вернуться на боевой пост мичману не хватило сил. Тупая боль, головокружение и жажда притупили все остальные чувства. Ему казалось, будто грохот боя стал тише и даже как бы ушёл на второй план. Лишь сильные сотрясения корабля от близких взрывов давали понять, что сражение не просто продолжается – оно в самом разгаре.

Когда в бой вступил крейсер «Глостер», капитан 1-го ранга Савинский приказал своему дивизиону отходить. Эсминцы развили полный ход, но «Дерзкий» и «Гремящий» из-за полученных повреждений стали отставать. Англичане хорошо пристрелялись, и русские корабли то и дело попадали в вилку; с обоих бортов взлетали ввысь белые столбы воды, а по корпусу и надстройкам барабанной дробью стучали осколки. Шестидюймовые снаряды весом почти в полцентнера против хрупких корпусов миноносцев – это всё равно что молоток против яичной скорлупы. Казалось, участь «Дерзкого» и «Гремящего» предрешена… Но англичане внезапно прекратили преследование. Коммодор Найджелл, державший флаг на «Глостере», имел приказ сопровождать конвой, а не гоняться за вражескими миноносцами по всему морю. Поэтому когда удаление от транспортов перевалило за десять миль, он приказал повернуть назад. Его подчинённые не скрывали разочарования, но ничего не поделаешь: приказ есть приказ.

– Ну что, зебра, жив? – спросил МакГровера командир эсминца.

Зебрами в британском флоте звали младших офицеров. Почему – никто точно не знает. Но в данный момент прозвище выглядело очень уместным: на бледном лице и белой тужурке Юджина красовались полосы сажи и потёки чужой крови. И впрямь зебра!

– Да, сэр! – ответил мичман и попытался улыбнуться. Улыбка получилась кривой и невесёлой.

– Тогда поздравляю тебя с боевым крещением! – лейтенант Боулинг хлопнул МакГровера по плечу и пошёл дальше осматривать вверенный ему корабль.

На палубу поднялась пассажирка Мата Хари. Лицо её было белым, как у Пьеро, а шёлковые шальвары – мокрыми и оттого полупрозрачными. Тем не менее, дама быстро взяла себя в руки, закурила тонкую папиросу и даже попыталась шутить:

– Вот… Мой кашемировый наряд залило солёной водой по самую ватерлинию!

МакГровер сочувственно кивнул. Штаны на индийской принцессе действительно промокли как раз до причинного места. Точнее, от оного и до пят…

По прибытии в Гибралтар «Морнинг Стар» сразу поставили в сухой док. Ремонт корабля – дело хлопотное и утомительное; особенно много работы свалилось на младших офицеров, в том числе и на МакГровера. О том, что экзотическая псевдопринцесса Мата Хари съехала с корабля, он узнал постфактум. Своё обещание просветить мичмана насчёт «Камасутры» она так и не выполнила.

Когда англичане прекратили огонь и повернули назад, командир «Дерзкого» истово осенил себя крестным знамением. Морально он уже был готов принять геройскую смерть. Но судьба благосклонно позволила ему и его кораблю отложить эту перспективу на будущее. Обменявшись флажными сигналами с находившимся на левой раковине «Гремящим», Молас взял курс на норд-вест, где на горизонте виднелись дымы их боевых товарищей, успевших удрать далеко вперёд.

«Гремящий» оправдывал своё название – гремел и вибрировал… Очевидно, на нём нарушилась центровка гребных валов – то ли от сотрясений, вызванных попаданиями снарядов, то ли из-за износа подшипников. Пришлось уменьшить ход до малого. Оба раненых эсминца, держась вместе, к вечеру всё же доползли до Бизерты и успели пройти узкий канал засветло.

После осмотра и составления дефектных ведомостей стало ясно, что «Гремящий» отремонтировать в условиях передовой базы невозможно. Помимо разбитых подшипников требовалась замена лопаток турбин. Поэтому эсминец на буксире спасательного судна «Черномор» увели для ремонта в итальянский порт Таранто (ах, как мило звучит: для ремонта в Таранто!). Британские турбины, стоявшие на бывшем турецком эсминце, итальянским кораблестроителям были хорошо знакомы, так как на протяжении многих лет они тесно сотрудничали с ан-

гличанами. Однако ожидать, что «Гремящий» быстро вернётся в строй, всё же не приходилось.

Остальные эсминцы ремонтировались в Бизерте – у борта плавмастерской «Кронштадт», близ арсенала Сиди-Абдалла. Правда, многие работы выполнялись по упрощённой схеме, наспех. Так, на «Дерзком» самые крупные пробоины заделали накладными стальными заплатами, а мелкие просто заткнули деревянными заглушками. Большую дыру в районе ватерлинии, пробитую четырёхдюймовым лиддитовым снарядом, для верности изнутри оградили опалубкой и залили цементом. Потерянный якорь заменили трофейным, снятым с английского эсминца – из числа затопленных полгода назад в Александрии.

Заодно командир «Дерзкого» приказал перекрасить эсминец целиком в светло-шарый (серый) цвет. Не секрет, что Моласу с самого начала не нравилась авангардистская «пятнисто-треугольная» живопись на бортах его корабля. Он уже несколько раз обращался к комдивам – старому и новому – с просьбой разрешить вернуться к традиционной окраске, но те только морщились и не соглашались, ссылаясь на распоряжение штаба. Теперь же капитан 1-го ранга Молас решил перекрасить вверенный ему корабль на свой страх и риск. Своё самоуправство он мотивировал отсутствием в Бизерте краски нужных колеров, без которых обновить камуфляж системы Шпажинского было невозможно.

Здесь же, в Бизерте, Моласа за отличие произвели в капитаны 1-го ранга. Всех офицеров наградили золотым оружием с надписью «За храбрость». Через три дня пришёл приказ о назначении Моласа командиром линейного корабля «Пантелеймон». Однако Эммануил Сальвадорович написал рапорт с просьбой дозволить ему остаться в прежней должности на эсминце «Дерзкий». Он понимал, что перевод на старый «Пантелеймон» (как уже говорилось, это бывший мятежник «Потёмкин»), находившийся в Чёрном море, – это фактически эвакуация в тыл. Унылая рутинная служба на учебном корабле, лишь формально считавшимся линкором, Моласа категорически не устраивала. И он изъявлял желание остаться на театре активных военных действий, пусть и на не соответствующей его новому званию должности.

Командующий флотом его просьбу удовлетворил, и в следующий поход «Дерзкий» отправился с прежним командиром.

Мичмана Казанцева сразу же поместили в береговой госпиталь, бывший французский, расположенный в пригороде Каруби. Его немедленно прооперировали – извлекли из плеча осколок размером полдюйма на дюйм. По словам врачей, операция была, в общем-то, несложной, но с ней надо было спешить: рана уже начала гноиться, возникла опасность гангрены. К счастью, всё обошлось. Молодой организм справился с недугом, и раненый быстро пошёл на поправку. На память о бое и пребывании у эскулапов у него остался кривой розовый шрам, доходивший почти до левой лопатки.

В госпитале Казанове приглянулась полненькая миловидная медсестра Даша. Он умело строил дамочке глазки, а когда залез здоровой рукой ей под юбку, та расхохоталась:

– Вижу, вы выздоравливаете!

Правда, их взаимное кокетство тактильными контактами и ограничилось. Согрешить по-крупному им не удалось по двум причинам: во-первых, пышка Дашка была «главпассией» главврача и пользовалась определёнными привилегиями, рисковать которыми ей не хотелось; во-вторых, уединиться в забытой Богом и аллахом Бизерте было просто негде. Ну не на пляже же…

Незадолго до выписки Казанцева в госпитале началась невероятная суматоха: сюда с визитом неожиданно нагрянул командующий флотом. Колчак в накинутом на мундир белом халате обходил палаты, разговаривал с ранеными моряками. У койки Казанцева адъютант подал адмиралу знак, и тот задержался.

– За отличие в бою у острова Пантеллерия вы награждаетесь золотым оружием «За храбрость», – сказал адмирал вытянувшемуся перед ним мичману Казанцеву. – Поздравляю! Но поскольку награда будет доставлена на африканский берег нескоро, я вручаю вам свой кортик. Тот, что я получил когда-то за Порт-Артур!

Колчак снял с портупеи клинок с костяной рукоятью, в чёрных с позолоченным прибором ножнах, и вручил его растерявшемуся Казанове. На крестовине кортика сияла чётко выгравированная надпись: «За храбрость».

На следующие несколько дней Казанцев стал самым знаменитым пациентом госпиталя. Теперь все обращались к герою с подобающим пиететом. Никакой былой фамильярности – даже медсестра Даша стала звать его по имени-отчеству: Владимир Афиногенович.

Неприступная Мальта за всю историю ни разу не была взята штурмом. В военных кругах бытовало мнение, что захватить этот остров-крепость можно лишь в результате очень долгой и изнурительной осады. Авторитеты из германского генштаба уверяли, что англичане смогут успешно оборонять Мальту как минимум в течение шести месяцев. Но Колчак, посоветовавшись с генералом Свечиным, заявил, что уже через три-четыре недели над Ла-Валеттой будет развиваться российский флаг. Почти все тогда посчитали это утверждение пустым бахвальством.

Тем не менее, командующий Черноморским флотом устроил обсужнение плана предстоящей операции и пригласил на борт линкора «Императрица Екатерина Великая» младших флагманов и даже немецкого коллегу – адмирала Вильгельма Сушона.

Предложенный план захвата Мальты был как две капли воды похож на план штурма Корфу, осуществлённый Ушаковым сто с лишним лет назад. Крепость Корфу тоже считалась неприступной, и её тоже никому до Ушакова не удавалось взять штурмом. Но её тоже защищал гарнизон, прекрасно знавший, что он обречён и на помощь ему никто не придёт, поскольку после Абукира крепость потеряла своё стратегическое значение. Поэтому защищавшие Корфу французы не горели желанием сражаться до последней капли крови и с самого начала осады стали выторговывать наиболее выгодные для себя условия капитуляции. И выторговали! А чтобы сдача неприступной крепости не выглядела слишком позорной, они немного посопротивлялись. Главные баталии тогда развернулись на второстепенном острове Видо, где особо лютовали свирепые мусульмане-албанцы, по прихоти истории бывшие тогда союзниками России. Вместе с турками, кстати…

Расчёт Колчака строился на том, что ныне Мальта находится примерно в тех же условиях, что и Корфу в 1799 году. После капитуляции Франции, Италии и сдачи Порт-Саида стратегическая роль Мальты перестала быть доминирующей, а в случае падения Гибралтара она, то бишь роль, вообще сводилась к нулю. Снабжать остров извне не представлялось возможным, а посему использование Ла-Валетты как военно-морской базы теряло всякий смысл. Гарнизон крепости также не строил иллюзий: помощи ждать было не откуда, а боеприпасы и продовольствие рано или поздно закончатся. Надеяться на коренной перелом в войне не приходилось, поэтому все понимали: отби-

ваться до последнего патрона – дело героическое, но бессмысленное. Англичанам отчётливо представлялась следующая перспектива развития событий: многомесячная блокада островов сравнительно малыми силами Тройственного Союза, голод, нехватка пресной воды, эпидемии среди гарнизона крепости и неизбежная капитуляция после того, как силы защитников иссякнут. Увы, стойкость и самопожертвование англичан в конечном счёте причинят противнику лишь минимальный ущерб.

В то же время Колчак отдавал себе отчёт: сдача Мальты без боя невозможна. С одной стороны, это неприемлемо для самолюбия англичан, с другой – крайне нежелательно для него самого: ведь одно дело – захватить неприступную крепость в бою, другое – войти в неё через отворённые ворота. Демонстративное сражение необходимо обеим сторонам. Поэтому командующий Черноморским флотом решил захватить один из старинных городков неподалёку от Ла-Валетты – Мосту или Мдину. Как и Ушаков, Колчак в качестве главной ударно-устрашающей силы решил использовать албанцев – батальон наёмников-огнепоклонников Арнаут-паши, уже успевший навести страху в Палестине и Ливане. Но в отличие от ушаковского десанта на остров Видо, теперь головорезы-албанцы должны были высаживаться не с кораблей, а с воздуха – с дирижаблей! Ну, а для психологического воздействия на местных жителей планировалось обстрелять Ла-Валетту с моря из 12-дюймовых орудий. И после этого уже можно было начинать переговоры о капитуляции.

Даже ближайшие соратники Колчака, адмиралы Погуляев и Новицкий, отнеслись к предложенному плану с плохо скрываемым недоверием. Адмирал Сушон вообще посчитал проект авантюрой. Безоговорочно поддержал своего начальника только князь Трубецкой – Шайтан-капитан обожал нестандартные замыслы и рискованные проекты.

Скептицизм большинства участников совещания самого Колчака не смутил. Он вообще мало считался с чужим мнением, если оно хотя бы частично не совпадало с его собственным. Не мешкая, он приступил к делу.

Операция началась на рассвете 2 августа. Четыре русских дредноута – «Императрица Екатерина» под флагом адмирала Колчака, «Босфор», «Николаев» и «Новороссийск» – с предельной дистанции открыли огонь главным калибром по фортам и бухтам Ла-Валетты. Стрельба со ста тридцати кабельтовых, разумеется, не могла быть особо точной, но моральный эф-

фект от огромных фонтанов воды в бухтах и град разлетающихся во все стороны камней при попадании старядов в берег был очень большим. К тому же русские линкоры вели огонь совершенно безнаказанно, так как находились вне досягаемости английской береговой артиллерии, стрелявшей не более чем на сто двадцать кабельтовых.

Бомбардировка столицы Мальты, а также маневрировавшие позади колонны линкоров крейсера, эсминцы и транспорты, создавали иллюзию начала морской десантной операции. Адмирал Милн приказал командирам всех боеспособных кораблей разводить пары, а подводным лодкам экстренно готовиться к выходу в море. Он намеревался встретить десантные силы на подходе к крепости милях в семи-восьми от берега.

Однако десант высадился в другом месте – там, где его никто не ждал. Войско противника буквально свалилось с неба! Примерно в восемь утра к городу Моста, расположенному в шести километрах к западу от Ла-Валетты, приблизились девять дирижаблей – два арендованных немецких цеппелина и семь меньших по размерам аппаратов мягкой конструкции Парсеваля – «Коршун», «Сокол», «Альбатрос» и другие «птички». Воздухоплавательные аппараты сопровождали четыре звена русских самолётов-истребителей типа Сикорский-16. Вся эта авиагруппа стартовала с Сицилии и благополучно достигла цели – благо, погода для полётов была идеальной.

Англичане подняли в воздух свои «Де Хэвиленды» и «Сопвичи», завязался воздушный бой. Противнику ценой потери одного аэроплана удалось подбить два дирижабля, те совершили аварийные посадки, причём один из них, «Буревестник», уже будучи на земле, сгорел дотла. Позже погибли ещё три самолёта – два русских и один британский. Однако сорвать операцию англичанам не удалось: 380 албанских спецназовцев Арнаут-паши оказались на земле и за десять минут обратили расквартированный у стен Мосты английский зенитный взвод в бегство. Затем десантники ворвались в город, а противостоять им в уличных боях не мог, пожалуй, никто в мире. К полудню Моста была полностью захвачена, а пара диверсионных групп уже находилась под стенами Ла-Валетты. Расположенная неподалёку от Мосты древняя Мдина вообще сдалась без боя.

Психологический эффект от первой в истории воздушно-десантной операции превзошёл все ожидания. Адмирал Милн и губернатор Мальты фельдмаршал Мэтьюен пребывали в со-

стоянии, близком к панике. Они понимали, что крепость, отлично защищённая от штурма с моря, практически беспомощна при нападении с воздуха. Старина Арки-Барки уверял, что он не допустит позорного затопления своей эскадры в бухте, как это когда-то сделали русские в Севастополе и Порт-Артуре. Поэтому, пока враг не забросал выход из Гранд-Харбора минами, ему нужно срочно уходить в Гибралтар. Лорд Мэтьюен эмоционально назвал план адмирала «трусливым бегством». Арчибальд Милн вспылил и, не выбирая выражений, назидательно объяснил сухопутному коллеге, что если флот будет заперт в бухте, никакой помощи с моря Мальте можно не ждать. Без флота провести конвой из Гибралтара невозможно, а отрывать силы от Гранд Флита, защищающего метрополию от вторжения, никто не допустит. Не придя к консенсусу, решили по телеграфу направить запрос в Лондон и ждать приказа вышестоящего начальства.

Ответ Адмиралтейства не заставил себя ждать. Адмиралу Милну надлежало со всеми боеспособными кораблями уходить в Гибралтар, а фельдмаршалу Мэтьюену готовиться к долгой осаде… В общем, всем стало ясно: на Мальте в Лондоне поставили жирный крест.

Третьего августа Средиземноморская эскадра в составе четырнадцати вымпелов под флагом адмирала Милна вышла в море и сразу развила полный ход. В эскадру вошли только быстроходные корабли, имевшие скорость не менее 23 узлов: линейные крейсера «Инфлексибл» и «Индефатигебл», лёгкие крейсера и турбинные эсминцы. Все устаревшие суда, включая линкоры-додредноуты, остались в Гранд-Харборе. Официально они должны были содействовать обороне крепости, но в действительности Арки-Барки просто не хотел связывать себя тихоходными кораблями, прорываться с которыми в Гибралтар было бы куда труднее.

Гидросамолёт с крейсера «Алмаз» обнаружил британскую эскадру уже на выходе из Гран-Харбора, однако очень скоро стало очевидным, что догнать противника ни русским линкорам, ни находившимся поблизости австрийцам не удастся. Англичане имели преимущество в скорости как минимум в три узла. На Средиземном море был единственный линейный корабль, способный догнать эскадру Милна, – немецкий «Гёбен». Но он в данный момент находился довольно далеко, в Мессине. Да и вступать в бой ему одному с целой эскадрой вряд ли бы имело смысл. В общем, адмирал Милн задачу выполнил и добрался до Гибралтара без потерь. Правда, эта операция, названная британской прессой «героическим прорывом блокады», многим казалась похожей на банальное бегство.

Ну, а губернатор Мальты фельдмаршал Мэтьюен, не имея особой мотивации защищать никому уже не нужный остров, приступил к переговорам об условиях сдачи. Колчак оказался прав! Он лично принял парламентёра на борту «Императрицы Екатерины» и пообещал, что в случае сдачи Мальты со всем находящимся на ней вооружением, боеприпасами и провиантом британский гарнизон в полном составе с почестями и знамёнами будет отправлен на гражданских судах в нейтральную Испанию. Там англичане могут добровольно интернироваться или перейти в Гибралтар и продолжить службу британской короне. В качестве бонуса Колчак даже пообещал выдать всем офицерам и солдатам денежные суммы из средств, хранящихся в мальтийских банках.

– У вас есть право выбора, – сказал Колчак при расставании с парламентёром. – Либо почётная капитуляция с сохранением жизни всего гарнизона и возможностью вернуться на родину, либо долгая изнурительная блокада, голод, болезни, многочисленные бессмысленные жертвы и в итоге – опять-таки неизбежная капитуляция. Тем немногим, кому удастся выжить, уготована участь военнопленных. Выбирайте.

Через неделю престарелый фельдмаршал Мэтьюен подписал акт капитуляции. Все уловия, предложенные Колчаком, были выполнены. Ну, разве что остававшиеся на Мальте боевые корабли не достались победителям: контр-адмирал Трубридж самовольно приказал затопить их. В результате остатки британской Средиземноморской эскадры легли на дно бухты Гранд-Харбор. В основном, это были устаревшие корабли. Пожалуй, только линкоры-додредноуты «Лорд Нельсон» и «Агамемнон» представляли некоторую боевую ценность, остальные воспринимались скорее как металлолом.

Процедура капитуляции Ла-Валетты выглядела торжественно и одновременно карикатурно. Ещё бы: десятитысячный гарнизон крепости бесконечной вереницей выходил из ворот и складывал оружие перед победителями, которых насчитывалось около шестисот (!) человек. Причём половину из них составляли дикие албанцы, а другую половину – морские пехотинцы Черноморского флота.

Колчак выполнил обещание: разоружённых англичан погрузили на два итальянских пассажирских парохода и отправили в испанскую Малагу. Всем пленникам сохранили форму и выдали небольшое денежное пособие. Также им разрешили взять с собой знамёна частей и документы военной канцелярии.

Интересно, что только две трети английских вояк в дальнейшем перебрались в Гибралтар, а треть осталась в Испании. Не стал возвращаться на родину и лорд Мэтьюен: сославшись на плохое состояние здоровья, бывший герой колониальных войн, уже разменявший восьмой десяток, отбыл на лечение в Барселону. Эрнст Трубридж публично назвал фельдмаршала предателем и сам отправился в Гибралтар по морю, арендовав в Малаге испанскую рыболовную шхуну. При этом он взял с собой командиров затопленных на Мальте кораблей и приказал на мачте древнего парусника поднять контр-адмиральский флаг. За свои амбиции он едва не поплатился жизнью. Артиллеристы гибралтарских батарей, разглядев на приближавшейся рыбацкой посудине британский адмиральский флаг, посчитали это военной хитростью коварного врага и открыли огонь. Испанские рыбаки резко сменили галс и легли на обратный курс. Англичанам во главе с Трубриджем пришлось спустить шлюпку и добираться до гавани Гибралтара на вёслах.

В полдень 11 августа 1916 года над главной цитаделью ЛаВалетты – фортом Святого Эльма – взмыл вверх Андреевский флаг. Это был подлинный триумф Российского флота и воплощение заветной мечты императора Павла I.

Колчак блистал в лучах славы. Ему на все лады пели дифирамбы, его ставили выше Ушакова, Лазарева, Сенявина и Нахимова. «Синоп, Чесма, Босфор и Мальта отныне станут главными символами морской славы России!» – говорилось в Высочайшем указе о награждении адмирала орденом Святого Георгия 1-й степени.

Вообще после генерального морского сражения в проливе Скагеррак, состоявшемся в конце мая, для «Владычицы морей» ситуация на морских театрах стала стремительно ухудшаться. Хотя английская пропаганда вопреки фактам пыталась представить произошедшую баталию как свою победу, убедить в этом никого не удалось. Для правительств европейских стран, всё ещё пытавшихся сохранять нейтралитет, теперь стало ясно,

что британскому льву уже никогда не вернуть своего былого величия. И дипломатия Тройственного Союза приступила к активным действиям на международном фронте. Особенно сильному политическому давлению подверглась Испания. Экспансивный кайзер Вильгельм чуть ли не в ультимативном порядке потребовал от правительства этой страны немедленно объявить Великобритании войну. Цель столь бесцеремонного нажима была очевидна: после присоединения Испании к Союзу Трёх императоров падение Гибралтара становится лишь вопросом времени. А это будет означать полный и окончательный уход англичан со Средиземного моря.

Король некогда великой, а ныне окончательно одряхлевшей Испании Альфонсо XIII благоразумно решил выбрать из двух зол меньшее. Перспектива открытой конфронтации с Берлином, Петербургом и Веной выглядела настолько устрашающей, что её надо было избежать любыми способами. Поэтому Альфонсо согласился примкнуть к Тройственному союзу, но при этом постарался выторговать для своей страны ряд привилегий. В частности, он отказался посылать испанские войска на Британские острова (в случае, если дело дойдёт до десантной операции), а действия своего флота ограничил лишь примыкавшими к Пиренейскому полуострову водами. Впрочем, всё это союзников устраивало. Поскольку, повторимся, их главной целью был Гибралтар.

Представление о Гибралтаре как о неприступной твердыне сложилось после выдержанной им осады в 1779-1783 годах. В XVIII веке эту крепость взять штурмом действительно было практически невозможно. Тогдашний «бог войны» – артиллерия – ещё пребывал во младенчестве. Ну что могли сделать с могучими бастионами пушки, плевавшиеся чугунными ядрами на полверсты? Но теперь всё изменилось. Современные дальнобойные орудия могли стрелять тяжёлыми снарядами с противоположного берега залива Альхесирас. Кроме того, появилась возможность наносить удары с воздуха. Немцы со свойственной им педантичностью рассчитали, что для уничтожения всех сооружений Гибралтара понадобится выпустить по городу 11288 тонн металла и взрывчатки. Это с 30-процентным запасом. В общем, в ХХ веке захват ключевой цитадели превратился в рутинную инженерно-техническую задачу, никакого тебе военного искусства…

Ещё до официального объявления войны Англии на побережье южнее испанского города Альхисерас начали возводить временные огневые позиции. К середине сентября пляжи и окрестные холмы ощетинилсь длинноствольными пушками – немецкими, испанскими и трофейными французскими калибром от 150 до 305 мм. Число нацеленных на Гибралтар стволов достигло трёхсот. Работа кипела днём и ночью. Офицеры-артиллеристы, разглядывая неприятеля в окуляры прицелов, радостно потирали руки: город-крепость располагался примерно в десяти километрах и представлял собой прекрасную мишень. Орудия могли вести огонь по городу и порту прямой наводкой, а точность их стрельбы обеспечивали двадцать корректировочных постов. Последние были оснащены самой современной оптикой и связаны телефонным кабелем с орудийными расчётами.

Английский гарнизон с тревогой наблюдал за военными приготовлениями, его командование нервничало и отправляло в Лондон панические телеграммы. Однако военное министерство молчало. Да и что оно могло предпринять? Высадить в Испании десант? Но в нынешнем положении Британской империи открыть новый фронт представлялось чем-то абсолютно нереальным. Понимая, что вступление в войну Испании и последующее падение Гибралтара практически неминуемы, Британия могла рассчитывать лишь на одно – как можно больше оттянуть неизбежную развязку дипломатическим путём.

Интернациональная «Дикая» бригада, в состав которой вошёл полк кавказских черкесов, племя завербованных в Триполитании бедуинов и отряд афганских добровольцев, расположились лагерем около городка Сан-Роке. В ожидании штурма Гибралтара её личный состав возлежал на коврах, совершал намаз, резал жертвенных барашков, курил кальян и танцевал лезгинку. Заодно совращал местных фемин, в число которых попадали и сосем юные отроковицы, и почтенные матроны. Темпераментные жители Сан-Роке и окрестных сёл попытались было призвать пришлых дикарей к порядку, но в итоге им в дополнение к рогам наставили ещё и шишек. Черкесы и бедуины оказались пассионарнее здешних гишпанцев. И последним оставалось лишь молиться, чтобы незваные гости убрались с их земли как можно быстрее.

Гарнизон английской цитадели тоже ждал штурма. Ждал как неизбежность и оттого пребывал в подавленном состоянии. Особенно унылыми выглядели бывшие мальтийцы, попавшие из огня да в полымя. Они, разглядывая тяжёлые батареи на другом берегу бухты (а те были хорошо видны в бинокль), почти открыто завидовали своим сослуживцам, не доехавшим до Гибралтара и оставшимся в Испании. Формально те считались не дезертирами и не военнопленными, а интернированными лицами. Но, как говорится, поезд ушёл: теперь попытки сбежать к ним жестоко карались: в сентябре только за одну неделю жандармы расстреляли 19 дезертиров, 15 из которых были бывшими мальтийцами.

Ирония судьбы заключалась ещё и в том, что на протяжении последних десятилетий Скала (Rock – так англичане для краткости именовали Гибралтар) воспринималась моряками Ройял Нэйви не как крепость, а как своего рода курорт, место кратковременного разнузданного отдыха. Кто не слышал шутку о споре двух офицеров, что же такое Гибралтар – кабак при борделе или бордель при кабаке? Увы, теперь все рестораторы и путаны исчезли, остались одни интенданты и бесхвостые макаки, издавна поселившиеся на склонах Скалы. Даже покуролесить напоследок бедным защитникам было негде и не с кем.

Фрагмент очерка из «Петербургской газеты» от 11 октября 1916 г.:

«Мы были первыми журналистами, кто попал в бывшую твердыню Джона Булля после её бесславного падения. Глазам предстала ужасная картина: хаос, нагромождения камней. Ни одного деревца, ни одной сохранившейся постройки, даже ни одной целой стены… Пепелища, битый кирпич, деревянные щепки. Разрушенные причалы, торчащие их воды верхушки мачт затопленных в порту судов. И невыносимая вонь от разлагающихся трупов, погребённых под руинами некогда оживлённого портового города.

Говорят, несколько тысяч солдат, офицеров и гражданских лиц укрылись в пещерах и тоннелях, уходящих вглубь гибралтарской Скалы. Но участь этих несчастных печальна: взрывы тяжёлых снарядов вызвали многочисленные обвалы, и все входы в подземные укрытия оказались заваленными тысячами тонн камней. Вряд ли теперь кому-нибудь удастся выбраться из гигантских братских могил.

Мне вспомнилось: «Карфаген должен быть разрушен!». И вот я в разрушенном Карфагене. То есть Гибралтаре. И не просто разрушенном – стёртом с лица земли. Союзные силы руководствовались тем же заветом: «Гибралтар должен быть разрушен!» И вот мы стоим на его руинах…

Вдруг я увидел невесть откуда взявшуюся обезьянку. Заметив меня, она испугалась и юркнула в щель между двух повалившихся стен какого-то здания. Наверное, это единстенная живая душа, пережившая творившийся здесь ад…»

Командир дивизиона эсминцев капитан 1-го ранга Савинский объявил, что офицеры вверенного ему соединения удостоились высокой чести: адмирал Колчак хочет встретиться с ними и лично поблагодарить за службу. Казанцев, облачившись в белый парадный китель и прицепив к поясу дарёный золотой кортик, занял место в строю напротив своего корабля, пришвартованного кормой к причалу напротив бастиона Ласкарис.

Несмотря на осень, вечера на Мальте были тёплыми и настраивали на лирический лад. Слух ласкали тихий плеск волн, романтичный крик чаек и бодрый мат боцманов, раздававших фитили нерадивым матросам. Прекрасная Ла-Валетта, избежавшая серьёзных разрушений, в лучах низкого солнца казалась отлитой из чистого золота.

На водной глади бухты Гранд-Харбор бросалось в глаза множество вех – они обозначали места затопленных британских кораблей. А в глубине бухты среди стоявшей на якоре эскадры выделялись необычные силуэты двух трофейных крейсеров – «Адмирала Ушакова» и «Адмирала Сенявина». Символично, что оба новообретённых корабля получили имена русских флотоводцев, прославившихся действиями именно на Средиземном море (правда, бывших меж собой заклятыми врагами, но кто теперь об этом помнит?). Сердце наполнялось гордостью оттого, что русский флот преображался, приумножался и преуспевал в делах ратных!

Командующий флотом приехал на причал в роскошном ландо, запряжённом двумя парами лошадей. Речь его была краткой и в меру патетической. За руку он поздоровался только с начальником дивизиона, остальные офицеры удостоились лишь устной благодарности и обещания ходатайствовать о награждении самых достойных…

Сопровождавшая Колчака Лиза увидела Казанцева и улыбнулась, подмигнув ему левым глазом. Мичман мгновенно растаял, словно наполеон на палящем солнце. (Наполеон – это в смысле пирожное, а не Бонапарт). Колчак строго покосился на спутницу и начал ощупывать глазами строй офицеров, выискивая того, кому предназначалась эта загадочная улыбка. Когда взгляды адмирала и мичмана встретились, между ними пробежал электрический разряд, а в воздухе запахло озоном.

Как только адмирал и его свита удалились, Казанцев через своего вестового Крыса, обладавшего несомненным талантом вынюхивать и подслушивать, выяснил, что Лизонька Митирёва остановилась в отеле «Виктория». Мичман немедля написал ей высокопарное послание с предложением продолжить традицию осмотра достопримечательностей очередного завоёванного города. Но, увы, осуществить задуманное опять не удалось. Вечером поступил приказ: «Дерзкому» готовиться к дальнему походу. Дивизион эсминцев направлялся в Атлантику, на передовую, почти к самым неприятельским берегам. Во французский порт Брест.

Перед самым отходом Казанцев неожиданно получил письмо от Мунивердича, пришедшее, если судить по штемпелю, почти с противоположной стороны земного шара. Оказывается, ещё на масленицу Гремислав и Настя поженились! Венчались они во владивостокском Успенском соборе. Как выяснилось, кудрявая Ласточка не такая уж робкая маменькина дочка, как показалось Вове-Казанове в момент их знакомства. Кто бы мог подумать, что она способна ослушаться родителей и одной уехать на край света к своему суженому! Теперь они живут в комнате офицерского дома на берегу бухты Стрелок. Казанцев успел отправить открытку с поздравлениями буквально за пятнадцать минут до отдачи швартовов.

Тем временем в душе каждого русского человека росла, ширилась, набухала и закипала национальная гордость. Российские сапоги топтали улицы и площади не только Ла-Валетты и Гибралтара, но и Каира, Бейрута, Иерусалима и Дамаска. Они маршировали, чеканя шаг под новую патриотическую песню:

И с этим утверждением трудно было спорить. Русские войска при незначительном содействии союзников завоевали Палестину, Сирию, Левант и оттеснили остатки зулусов, индусов и местных басмачей в Месопотамию. А кавалерийский корпус генерала Баратова пошёл ещё дальше – в Персию. «Они нам за Грибоедова ответят!» – провозгласил он, гарцуя на арабском скакуне перед конным строем своих чудо-богатырей и размахивая трофейным ятаганом. Генерал сдержал слово и новый 1917 год встречал в покорённом Тегеране…

Из журнала «Искры», октябрь 1916 г.:

«Военные успехи русских моряков на Средиземном море произвели настолько сильное впечатление на английских обывателей, что среди них всё чаще и чаще возникают случаи острого умопомешательства. Если раньше люди с психическими расстройствами мнили себя «Наполеонами», то теперь, по сообщению корреспондента американского журнала, только в одной из лондонских лечебниц находятся пять «Колчаков», три «Сушона», два «цеппелина», один «разрушитель» («эсминец» по-нашему) и даже один «фиш-торпедо Уайтхеда». Больной, представляющий себя эсминцем, является самым буйным, и его приходится привязывать к кровати».