Союз трёх императоров

Питер – Москва – Питер

Национальный герой и новоиспечённый Георгиевский кавалер Казанцев сразу после получения высокой награды собирался немедля отправиться в Москву навестить мать, отчима и сестру, однако ему пришлось задержаться в Питере ещё на пару дней. Повод был более чем серьёзный: Вову-Казанову пригласили – ни много ни мало – на заседание Госсовета Империи! Государственные мужи державы во главе с самим императором возжелали лично расспросить очевидца о ситуации в революционной Англии.

Когда заробевшего лейтенанта Казанцева пригласили в зал заседаний Мариинского дворца, от обилия царских вензелей, эполет, наград, муаровых лент у него зарябило в глазах. Но как только ему начали задавать вопросы, он осмелел, и его голос постепенно звучал всё увереннее.

– Мы никак не можем понять, кто именно возглавляет эту пресловутую Красную Британскую империю? – спросил экс-председатель Совета министров граф Коковцев.

– Вообще-то в стране хозяйничают некие ревкомы – Revcoms. А во главе государства стоит… этот, как его… – Казанцев набрал воздуха и с трудом выговорил по слогам: – Pro-le-ta-ri-at.

– Про-ле-та-ри-ат? – переспросил граф. – Хм, первый раз слышу!

– Самого сэра… пардон, комрада Пролетариата я живьём не видел и не слышал, но, судя по всему, это страшный человек, – продолжал лейтенант. – Все ревкомы выполняют его приказы и безоговорочно признают его диктатуру. От имени Пролетариата повсеместно вершится скорый и неправедный суд.

– А как официально называется его должность? Президент, премьер, канцлер или ещё кто? – задал вопрос сам государь император Николай II.

– В прессе и официальных указах его именуют диктатором или гегемоном.

У присутствовавших в зале государственных деятелей от изумления приоткрылись рты.

– Так и пишут: диктатор?! – переспросил главком великий князь Николай Николаевич.

– Именно так. И государственный строй там теперь называется не монархией и не республикой, а диктатурой Пролетариата.

В зале воцарилась тишина – никто не мог поверить, что такое возможно в просвещённой Европе. Представители высшей власти наивно полагали, что диктатура как форма государственности изжила себя уже в Средние века.

– Пролетариат… – задумчиво произнёс Николай II. – Звучная фамилия. Отдалённо похожа на Палеолог. Но это – определённо псевдоним. Уверен: стоит потереть его мочалкой, и окажется, что никакой он на самом деле не Пролетариат, а обычный Зильберштейн!

Несколько дней спустя на стол императора легла справка, специально подготовленная мэтром филологии академиком Брандтом. В ней говорилось, что псевдоним диктатора происходит от латинского слова «proles», дословно означающего «производить на свет потомство». То есть Пролетариат буквально переводится как «Производитель детей». Но вот почему глава британской революционной власти взял себе такой странный псевдоним, академик объяснить не смог и ограничился лишь констатацией факта.

«Наверное, это навсегда останется загадкой. Гадкой», – подумал Николай II и поморщился, осознав, что он, будучи отцом пятерых детей, тоже в некотором смысле пролетарий.

…Вот так Вова-Казанова навешал лапши на уши самого государя императора! Но он сделал это безо всякого злого умысла. Просто в силу возраста, профессии и интересов новоиспечённый лейтенант слабо разбирался в политике. Да и английским языком он владел не слишком хорошо. В общем, как он сам понял, так и рассказал. И тем самым ввёл в заблуждение всю государственную элиту Российской империи.

Наконец-то в Москву! Купив в подарок несколько экземпляров журнала «Искры» со статьёй о себе, а для сестры – отдельно модные французские духи «Коти», Казанцев отправился на Николаевский вокзал. И уже на следующий день топтал своими английскими ботинками мощёные улицы первопрестольной.

В семействе Казанцевых за минувшие два года произошли значительные изменения. Его сестра Татьяна вышла замуж и родила сына, которого назвали Никитой. Мать и отчим уехали из Москвы в нижегородское имение; отчим по состоянию здоровья оставил преподавательскую работу и жил на берегу Волги, где чувствовал себя значительно лучше. В квартире на

Таганке теперь обитали Татьяна с мужем и грудным ребёнком, а также домработница.

Новоявленного родственника – Татьяниного мужа – звали Серж Балкани. Казанцеву он сразу не понравился: рафинированный интеллигент в пенсне, высокий и узкоплечий, с куцей чёрной бородкой. Он был железнодорожным инженером, занимался какой-то специфической фигнёй – семафорами, сигнализацией, жезлами… Как работник стратегически важной отрасли, он призыву в армию не подлежал и представлял войну лишь по газетам и картинкам в журнале «Нива». Зато Серж любил рассуждать о политике, искусстве, литературе и прочей ерунде, недостойной внимания офицера и патриота своей страны.

– Вот вы приехали из Петербурга… А «Трагедию Владимира Маяковского» в исполнении автора вы не видели? А оперу «Победа над солнцем» Матюшина и Кручёных? Говорят, она закончилась жутким скандалом…

Казанцев понятия не имел ни о кручёных, ни о верчёных, но предполагал, что это наверняка Russian version британского «пролеткала»… Ему вообще были неприятны и эти разговоры, и холёные руки Сержа с длинными музыкальными пальцами, и его манера строить из себя знатока всего, о чём бы ни зашёл разговор. «Отправить бы его хоть разок на передовую, под вражеские снаряды! А потом неплохо бы ещё в английскую тюрьму. Представляю бледное лицо этого умника!» – исподлобья смотрел он на своего собеседника. А тот как ни в чём не бывало продолжал бестактно терзать «героя нашего времени» назойливыми вопросами:

– Как, вы даже не знаете кто такой Давид Бурлюк? Неужели вы ни разу не слышали, например, это:

Нет, не слышал этой белиберды Казанцев. Ему по нраву были совсем другие стихи:

Вот настоящая поэзия. А то – Дурлюк! Или как его там?..

Больше всего Казанцеву нравилось бесцельно гулять по Москве, особенно по знакомым с детства местам. Здесь ничто не напоминало о войне. Улицы и бульвары были полны пёстро разодетой публики, торговцы громко расхваливали свой товар, извозчики смачно ругались на лошадей и прохожих. Рекламные щиты на Охотном ряду предлагали пользоваться услугами акционерного общества «Гергард и Гей» по перевозке кладей, подписываться на еженедельный военно-народный и религиозно-нравственный журнал «Воин и пахарь», курить исключительно папиросы № 6 производства товарищества «Лаферм» и наслаждаться коньяком «Ласточка», у которого «дивный вкус, тонкий аромат». Компания «Руберойд» расхваливала свой фирменный материал для кровли крыш, а страховое общество «Россия» настоятельно рекомендовало страховать жизнь от несчастных случаев, квартиры от краж со взломом, а животных от падежа… «На то оно и страховое, чтобы вселять страх», – подумал Казанцев, внимая мрачноватому содержанию рекламного щита.

Ушлые газетчики пронюхали, что в Москву приехал «тот самый» Казанцев, и набросились на него с просьбами об интервью. Затем поступило приглашение на вечер в дворянское собрание. Казанцеву страшно не хотелось, но он по неосторожности пообещал – скрепя сердце, пришлось идти. И первым ему встретился – кто бы вы думали? – конечно, «любимый ученик Ключевского» историк Ямжбицкий. Тот и слово взял первым.

– Многие годы, проведённые мною в архивах и положенные на алтарь истории, как и мои исследования глубинных исторических процессов, определившие мировой уровень моего вклада в историческую науку, дают мне право утверждать: подвиг только тогда становится подвигом, когда он признан историей и увековечен ею. В этом отношении нашему гостю – лейтенанту Казанцеву – повезло. Меня с ним свела судьба на переднем крае войны, на одной из самых дальних военно-морских баз нашей империи – там, где явственно ощущался запах порохового дыма, и куда доносились раскаты орудийных залпов. Я был первым и единственным профессиональным историком, кто встречался с героем лично, и кто смог запечатлеть подробности совершённого им подвига, что называется, из первых уст. Теперь же, не без моих, не побоюсь этого слова, титанических усилий, имя Казанцева полноправно принадлежит Российской истории! Не надо аплодисментов: я просто выполнил свой профессиональный долг, – и видный московский историк склонил голову в театральном полупоклоне.

Не в силах выслушивать подобную чушь, Казанцев встал и молча вышел из зала.

– Мне надо срочно позвонить морскому министру! – нагло соврал он господину в смокинге, безуспешно пытавшемуся удержать его в дверях.

Из Москвы Казанцев отправился в нижегородскую губернию – навестить мать и отчима, которых не видел вот уже три года. Отчим сильно постарел, но старался держаться молодцом. Судя по всему, размеренная сельская жизнь обоим супругам шла на пользу.

Шлыгинская статья в журнале «Искры» произвела фурор; на её публичные чтения пригласили гостей со всей округи. Герой очерка, как свадебный генерал, вынужден был сидеть в центре, выслушивать глупые комплименты и натужно улыбаться, а при прощании раскланиваться с каждым гостем. Провинциальная светская жизнь Казанцеву была явно не по душе.

Впрочем, его пребывание в родовой усадьбе Патянино оказалось недолгим – и всё из-за его порочного легкомыслия. Он в первый же день положил глаз на молодую горничную. Сия румяная деревенская девка была из тех, про которых говорят: кровь с молоком. Как-то ночью Вова-Казанова забрался к ней постель и к своему удивлению обнаружил, что грудастая дурёха в плотских утехах оказалась весьма искушённой. В процессе любовных игр она издавала столь страстные стоны, что подняла на ноги всех домочадцев. Вышел конфуз, и горе-герой предпочёл побыстрее уехать. Когда он на коляске, запряжённой парой гнедых, направился к ближайшей станции, все вздохнули с облегчением. И только у одной сексапильной горничной из глаз текли слёзы.

Вернувшись в Москву, Казанцев ещё немного погостил у сестры. Но Таня почти всё своё время уделяла младенцу, поэтому по вечерам за бокалом вина ему приходилось общаться исключительно с её супругом. Тематика проповедей Сержа Балкани плавно сместилась от любимого им футуризма к творчеству

Толстого, Розанова и Ницше… А затем, к неудовольствию Казанцева, очередь дошла и до политики.

– И вы в самом деле думаете, что завоевание черноморский проливов, Палестины и Мальты сделало русский народ счастливее? – на лице Сержа играла неприятная полуулыбка.

– Что вы имеете в виду? Владеть Царьградом и проливами – это многовековая мечта России! И я рад, что именно нам, участникам Великой войны, удалось эту мечту осуществить! – голос Георгиевского кавалера становился всё более раздражённым.

– Понимаете, Владимир, беда всех наших правителей в том, что они всё время смотрят вдаль, за горизонт, но не видят того, что творится у них под носом. Все накопленные страной капиталы тратятся лишь на то, чтобы завоевать новые территории, а на обустройство этих территорий, как новых, так и старых, денег не остаётся. Назначение русского капитала только одно – война. В результате народ богатейшей страны в массе своей живёт в потрясающей бедности. И когда его призывают ликовать по поводу присоединения к России какой-нибудь Бизерты, о которой русский мужик слыхом не слыхивал, это может привести к печальным последствиям. Помните, у Пушкина: «Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный!»

Ох, как не нравились Казанцеву эти крамольные разговоры! Однако вслух лейтенант возражать не стал, лишь сухо оповестил собеседника, что устал и отправляется спать.

«Вот негодяй! – размышлял он перед тем как заснуть. – Пока я сражался с врагами нашей Родины и проливал кровь, чтобы над Царьградом и Мальтой взвился, наконец, русский флаг, этот тип сидел в тылу, а теперь говорит, будто весь наш ратный труд был напрасен! Ну, и нашла моя сестричка себе пару – не то нигилист, не то революционер, прости господи!»

Вообще Казанцева так и подмывало по-хамски рубануть сплеча – мол, надоел мне твой пустой трёп. Между нами нет ничего общего: я – герой, а ты – плебей! Но поступить так – значит наверняка обидеть сестру. Поэтому экспансивному лейтенанту приходилось всячески себя сдерживать.

…Время пролетело незаметно, и вдруг выяснилось, что отпуск подошёл к концу, и Казанцеву уже через неделю надо быть в Либаве. Он засобирался в Питер. Внутренний голос подсказывал, что там его ждут важные новости. Поцеловав сестру и сухо попрощавшись с её мужем (шурином, что ли?), он умчался на Николаевский вокзал, купил билет в вагон первого класса, и через два часа отбыл из старой столицы в новую.

Курьерский поезд постепенно набирал ход, за окном замелькали полустанки, убранные поля, перелески, река Химка… Глядя на убогие покосившиеся избы, полуразвалившиеся сараи, огромные лужи на просёлочных дорогах, крестьянских баб, вилами грузивших сено на телеги, Казанцев вдруг вспомнил сельские пейзажи французской провинции, которые наблюдал год назад из окна поезда Брест – Париж, и подумал: «А в самом деле, нужны ли жителям этих деревень, исконным русским мужикам и бабам наши военные победы? Станет ли их жизнь лучше от того, что у России теперь есть Царьград, Мальта и Палестинская губерния? Если нет, то во имя чего ненасытный алтарь Отечества требует новых и новых жертв?»

Он открыл книгу, которую ему дал почитать в дорогу Балкани, – «Записки о Русско-японской войне» генерала А.Н.Куропаткина, бывшего главнокомандующего русской армией в Маньчжурии. Поначалу Казанцев не хотел её брать – понятно, что проигравший войну полководец будет оправдываться… Но приведённые в книге цифры и факты оказались весьма занятными. Так, генерал подсчитал, что за последние два столетия Россия жила в состоянии мира 72 года, даже чуть меньше, а остальные 128 лет она воевала. За это время наша страна вела 35 войн – 33 внешних и две внутренние; причём 22 войны, занявшие в общей сложности 101 год, велись исключительно с целью расширения границ империи, то есть были завоевательными. В боевых действиях участвовало около десяти миллионов человек, а суммарные потери убитыми и ранеными составили почти миллион. Очень впечатляющая статистика…

«Может, мой шурин… нет, не шурин, кто он там мне? Зять? Пусть будет зять… Так вот, может быть, мой зять Серж прав? – с горечью подумал «тот самый герой» Казанцев. – Ведь действительно: вся наша история – это война. Мы не хотим замечать запустения, царящего на наших благодатных землях, и гордимся лишь новыми завоеваниями и победами нашего оружия. А русский мужик в десяти верстах от столицы ходит в лаптях, и предел его мечтаний – вовсе не Царьград, а всего-навсего парусиновые сапоги!»

Кстати, недавно в газетах появились сообщения, что кавалерийский корпус генерала Фёдора Келлера, имеющего неофициальный титул «первой шашки России», уже отправился покорять Абиссинию…

Питер встретил Казанцева своей обычной погодой – моросящим дождём с неприятным ветром. Что ж вы хотите: лето кончилось, уже середина сентября… Носильщик за пятак донёс его чемодан до всё той же «Балабинской» гостиницы – благо, та была рядом с Николаевским вокзалом.

Казанцева ждал сюрприз: портье передал ему два оставленных для него конверта с письмами. Если одно из них не вызвало особенных эмоций, то от второго, подписанного инициалами «Е.М.», сердце взволнованно забилось. Он, конечно же, сразу догадался, что Е.М. – это Елизавета Митирёва.

«Ура! Лиза сейчас в столице! – возликовал Казанова, торопливо вскрыв конверт. – Уезжает восемнадцатого… Что же, у нас есть целых два дня!»

Он немедленно написал ответ, подозвал дежурившего в фойе рассыльного в малиновой фуражке и велел ему доставить записку по указанному в письме адресу. Затем, чтобы быть готовым к свиданию в любой момент, Казанцев заказал через портье корзинку с цветами. Внутренний голос подсказывал, что Лиза непременно откликнется на его страстное послание.

И он не ошибся. Елизавета приехала к нему сама, презрев все тогдашние нормы приличия… Ошеломлённый появлением любимой в дверях гостиничного номера, Казанцев секунд тридцать пребывал в растерянности. И только убедившись, что перед ним не мимолётное виденье, а гений чистой красоты, он заключил его, то есть её, в свои жаркие объятия…

– Я хочу предложить тебе руку и сердце! – неожиданно выпалил Казанцев.

– Спасибо. А как насчёт остальных частей тела?

– Без проблем, моя богиня! Хоть сейчас готов принести тебе в жертву и душу, и бренное тело со всеми потрохами!

– Ты опять шутишь…

– Нет, я серьёзно. Хочу взять тебя в жёны, – твёрдо заявил лейтенант, и с его лица тотчас исчезло привычное насмешливое выражение.

– Вот как? Но зачем тебе семейные узы? Ты же Казанова! Твоё амплуа – авантюрист-любовник, а не почтенный муж. – Лиза засмеялась: – Подумай сам: ну какой из тебя муж!

Казанцев насупился и с лёгкой обидой в голосе спросил:

– А из Колчака хороший муж? Или он тоже – хороший любовник?

Теперь обиделась Лиза. Раздражённо процедила сквозь зубы:

– Тебе не кажется, что мы выбрали неудачную тему для разговора?

– Отчего же? Просто я хочу выяснить, в чём я уступаю адмиралу. Ведь ты живёшь с ним, надеюсь, не только из-за его чина и жалованья?

– Боже, какую чушь ты несёшь! – покачала головой Лиза и с печальной усмешкой добавила: – А ещё про тебя пишут, будто ты – рыцарь без страха и упрёка!

– Правильно пишут. Я в самом деле рыцарь – бес траха и упрёка!

Прощаясь, Лиза произнесла загадочную фразу:

– Внутренний голос мне подсказывает, что мы были с тобой вместе в последний раз… Но это не повод для отчаяния, мой юный герой!

Лиза грустно улыбнулась и ушла, категорически запретив её провожать. Казанцев знал, что послезавтра они разъедутся в разные стороны: он – в Либаву, она – в Вену, а затем в Берлин. И сказанные ею слова прочно засели в его мозгу, не давая покоя. Неужели её пророчество окажется верным?!

На следующий день Казанцев никак не мог найти себе занятие, но тут вспомнил про второе письмо, полученное от портье. Оно было от писателя-журналиста-лейтенанта Шлыгина и содержало единственную просьбу – позвонить по указанному в нём телефонному номеру. Телефонную трубку на другом конце провода взял сам Владисвет Вильямович. Суть пространной беседы с живым классиком отечественной маринистики в переводе на современный язык сводилась к следующему: я тебе сделал такой пиар, что неплохо бы за это и проставиться… Могу подсказать хороший кабак!

Казанцев и Шлыгин встретились на Невском. Вначале выпили и закусили в кафе «Ампир», потом переместились в «Рейтер», где после девяти вечера собирались дамы полусвета. За час до полуночи кафе закрылось, но разгорячённые морские души отважных собутыльников требовали продолжения банкета. Поймали пролётку и вместе со случайными попутчицами отправились на Каменный остров, где злачные заведения работали допоздна, а то и всю ночь. Ввалились в ресторан «Аквариум», заказали коньяку и шампанского… На сцене задирали ноги танцовщицы, а известная столичная этуаль кафешантанных и опереточных подмостков Женевьева Вирс в перерывах между исполнением фривольных номеров подсаживалась к лейтенантам за столик и позволяла себе много вольностей … Что было потом, Казанцев помнил смутно и лишь отрывками.

Широкомасштабный кутёж завершился в пафосном питерском борделе, но к тому времени Казанова настолько загрузился коньяком, что оказался ни на что не годен. Едва переступив порог номера, он рухнул на пол и здесь же, на коврике у двери, проспал до самого утра. Но перед тем как выбыть из строя, герой русского флота успел оплатить трёх элитных проституток, и писателю Владибабу в ту ночь пришлось отдуваться за двоих. С поставленной задачей он справился, доказав всем и прежде всего самому себе: есть, есть ещё порох в его пороховницах!

Наутро самочувствие Казанцева было настолько омерзительным, что передать его нормативной лексикой не представлялось возможным. По пути в гостиницу он, как и подобает аристократам, похмелился шампанским… Чтобы расплатиться, достал бумажник, но тот оказался пуст. Пошарил по карманам – набрал рубль мелочью и пришёл в ужас: «Неужели я вчера прокутил четыреста рублей?! Этого не может быть!» Но, вспомнив «Ампир», «Аквариум», шампанское «Mumm – Champagne des Souverains», копчёную осетрину, подсевших к столику напудренных кокоток и прочее, и прочее, осознал, что, увы, вполне может быть. Очень даже может.

На Варшавский вокзал он ехал мрачнее тучи. Отдав извозчику последние копейки, понял: в Либаве ему придётся тащить свой дорожный фанерный чемодан уже самому…