Союз трёх императоров

Последний бой «Дерзкого»

раннего утра на «Дерзкий» грузили тяжеленные ящики; ими заняли всё свободное место в кладовых, кают-компании и даже уложили вдоль коридоров. Офицеры по-тихому вскрыли один из них – оказалось, там трофейные французские винтовки системы Лебеля и патроны к ним.

– Мы что, собираемся брать кого-то на абордаж? – спросил Казанцев у артиллерийского офицера лейтенанта Федосеева. Но тот лишь пожал плечами:

– Понятия не имею. Командир приказал мне принимать на борт груз, а больше я ничего не знаю.

Затем начали загружать продовольствие – судя по его количеству, поход обещал быть неблизким. Кстати, снабжением русских кораблей в Бресте занимался местный шиншандлер – некий Пьер Диволи. Он поставлял на эскадру провиант, табак, горячительные напитки и девиц, тоже оч-чень горячительных. Это был довольно скользкий тип, весьма состоятельный, но при этом всегда плохо выбритый и неряшливо одетый. Наши офицеры переиначили имя и фамилию француза в Пердивали, но тем не менее его услугами пользовались. Не пренебрегал товарами шипшандлера-сутенёра и капитан 1-го ранга Молас.

– А наш командир, оказывается, большой шалун! – усмехнулся Федосеев, когда в каюту Моласа проследовали две доставленные Пьером красотки, и через некоторое время из-за двери стали раздаваться дуэтом сладострастные стоны… Но русские моряки не подозревали, что внешне туповатого Диволи следовало бы именовать Дьяволи – на самом деле он был дьявольски хитёр. Француз и его подручные девицы всегда знали о готовящихся выходах кораблей в море и бесперебойно снабжали этой информацией английского резидента. Для передачи сообщений через Ла-Манш использовалась голубиная почта. Так что о предстоящем походе «Дерзкого» с необычным грузом неприятель тоже был заранее оповещён.

А задание, порученное капитану 1-го ранга Моласу, было ответственным и рискованным. «Дерзкому» надлежало следовать в Ирландию и там в одной из укромных бухт тайно выгрузить оружие, предназначавшееся для местных повстанцев.

#Ирландцы, в большинстве своём закоренелые сепаратисты, мечтали о независимости от Англии и теперь, когда империя зашаталась, вступили на путь вооружённой борьбы. Грех было им в этом благом деле не помочь.

Кстати, для Моласа предстоящий поход должен был стать последним в должности командира корабля. По вполне достоверной информации, приказ о назначении Эммануила Сальвадоровича командующим 21-м дивизионом эсминцев уже был подписан Колчаком, его официальное оглашение ожидалось в ближайшие дни. Новым командиром «Дерзкого» вроде бы назначили капитана 2-го ранга Салова – говорят, он уже выехал из Севастополя в Брест.

Эсминец отвалил от стенки полшестого вечера – так, чтобы пройти минные поля засветло, а район передовых дозоров британских подлодок – в темноте. Погода не радовала – пятибалльный ветер продувал насквозь и обещал изрядную болтанку. К тому же на календаре было 13 ноября 1916 года. Моряки, как известно, люди суеверные, и выход в море 13-го числа им категорически не нравился. Но делать нечего: с приказом командующего флотом не поспоришь.

В рундуке каюты, которую Казанцев по-прежнему делил с Мыкой Капарышко, неожиданно обнаружились шесть бельгийских револьверов системы Франкотта в заводской смазке. На вопрос: «откуда?» пройдоха-ревизор промычал что-то невнятное и попросил никому о припрятанном арсенале не рассказывать. Впрочем, и так всё было ясно: ушлый Мыка умыкнул часть содержимого ящиков, предназначавшихся ирландским повстанцам. Наверное, если недостача стволов вдруг вскроется, он опять будет утверждать о невероятной прожорливости корабельных крыс…

Кстати, о крысах. Уже в море выяснилось, что в экипаже эсминца есть «нетчик» – матрос, не вернувшийся из увольнения. И им стал вестовой Казанцева Крыс. Когда об этом неприятном факте доложили командиру, тот лишь фыркнул:

– Каков офицер, таков и денщик!

Но у Казанцева весть о дезертире породила мрачные предчувствия: «Крысы бегут с корабля – ох, не к добру!» С некоторых пор мичман стал воспринимать морские суеверия не просто как забавную традицию, а как нечто большее…

На выходе из Брестского залива ветер и волнение усилились; командир, несмотря на мелкий дождь и брызги, не сходил с мостика. Он нервничал: фарватер меж оборонительных минных заграждений был узким, а прижимной ветер постоянно норовил снести корабль в опасную зону. Лишь когда миновали последнюю веху, Молас облегчённо вздохнул и спустился к себе в каюту переодеться в сухое. Видимость в сгустившихся сумерках не превышала двух-трёх кабельтовых. Тем не менее, остерегаясь вражеских субмарин, «Дерзкий» шёл противолодочным зигзагом с довольно высокой скоростью – 19 узлов. Лишь когда окончательно стемнело, эсминец сбавил ход и лёг на курс норд-норд-вест.

Казанцеву в наказание за его провинности досталась самая противная «собачья» вахта – с полуночи до четырёх утра. К тому времени на море разыгрался настоящий шторм, и каждый водяной вал, когда в него врезался форштевень эсминца, обдавал находившихся на мостике моряков фонтаном ледяных брызг. Надо заметить, что на российских эскадренных миноносцах, даже самых новых, какая-либо защита от ветра и воды отсутствовала. Наши адмиралы, в отличие, скажем, от английских, искренне полагали, что не только рубка, но и простое брезентовое ограждение, за которое мог спрятаться вахтенный и рулевой, вредны. «Военный моряк – это не пассажир в каюте люкс, – говорили они. – На открытом мостике под свежим ветром вахта будет чувствовать себя гораздо бодрее, чем укрытая за стеклянными окнами и стенками рубки». В ещё более резких выражениях эту же мысль выразил адмирал Колчак, когда увидел на одном из угольных миноносцев третьего дивизиона маленькое съёмное укрытие из парусины, сооружённое на ходовом мостике силами экипажа. Командиру миноносца был устроен показательный разнос, и парусиновую рубку-палатку немедленно демонтировали. Обо всём этом невольно вспоминалось Казанцеву, когда к концу «собаки» он, насквозь мокрый и промёрзший, мечтал о горячем чае и сухой постели. «Вот оно, счастье!» – подумал он, когда, сдав вахту Пыхе (то есть мичману Пыхтееву), сбросил с себя мокрое платье и нырнул под одеяло. Вова-Казанова и представить не мог, что в следующий раз провести ночь на собственной койке с чистым постельным бельём ему доведётся очень не скоро…

К утру шторм поутих. Видимость улучшилась, небо стало светло-серым. Капитан 1-го ранга Молас поднялся на мо-

стик, осмотрел горизонт и вполголоса выругался. Было отчего: «Дерзкий» находился в самой опасной точке маршрута – в сорока милях к западу от островов Силли. Именно здесь наибольшая вероятность встретить вражеский дозор. Очень обидно, что шторм с дождевыми зарядами разразился ночью, а не сейчас.

Увы, обуревавшие командира нехорошие предчувствия сбылись: около девяти утра в небе появился аэроплан. Гидросамолёт сделал над «Дерзким» большой круг и улетел в восточном направлении. Несомненно, это был разведчик. Молас помрачнел и велел прибавить оборотов. К сожалению, изменить курс и совершить некий отвлекающий манёвр он не мог, так как эсминец должен прибыть в точку передачи секретного груза завтра утром.

Примерно через час справа по корме показались дымы. «Дерзкий» увеличил ход сначала до 22-х, затем до 25-ти узлов. Однако дымы приближались. Они не отстали даже когда Молас перевёл рукоятку машинного телеграфа на «самый полный». Стало ясно, что за русским миноносцем гонятся новейшие турбинные корабли – крейсера или эсминцы.

Последнюю надежду уйти от неприятеля развеял инженер-механик Зеленаго. Он поднялся на мостик и обратился к командиру:

– Эммануил Сальвадорович! Прикажите уменьшить ход: левый дейдвудный подшипник греется, раскалился докрасна. Боюсь, как бы не полетела вся линия вала!

Глаза Моласа вспыхнули. Командир хотел было высказаться по поводу подшипника – мол, а куда ты раньше смотрел? Ведь мы же только что проходили ремонт! Но промолчал. Что толку об этом говорить сейчас? Поэтому он лишь вздохнул и обречённо кивнул:

– Хорошо, уменьшайте обороты. На сколько считаете нужным.

В четверть двенадцатого на «Дерзком» зазвенели колокола громкого боя – боевая тревога! Команда, заранее переодевшись во всё чистое, разбежалась по боевым постам.

Бой обещал быть неравным. Справа в пятидесяти пяти кабельтовых шли параллельным курсом три британских корабля – два трёхтрубных и один двухтрубный. Это были эсминцы «Лэнс», «Лофорд» и старый знакомый «Морнинг Стар». Англичане вышли из Портсмута накануне вечером, как только им стало известно о миссии «Дерзкого». На мостике концевого корабля стоял мичман Юджин МакГровер. Он заметно волновался, рассматривая своего противника в бинокль. Немудрено: ему теперь официально доверили исполнять обязанности артиллерийского офицера…

Молас приказал открыть огонь с предельной дистанции. Это был единственный шанс: русские четырёхдюймовые пушки Обуховского завода могли стрелять на дальность 54 кабельтова, тогда как английские орудия такого же калибра – только на 39, так как они имели более короткие стволы. Надо было попытаться повредить вражеские корабли до того, как вступит в бой их артиллерия. Если удастся лишить противника преимущества в скорости, то вероятность уйти может стать вполне реальной даже при неполадаках с этим чёртовым подшипником.

Нужно отметить, что русские эсминцы были оснащены приборами управления стрельбой системы Гейслера – в то время эта система могла считаться самой совершенной в мире. Печальный опыт Цусимы заставил русских моряков и инженеров всерьёз взяться за обучение артиллеристов стрельбе на большую дальность. В боевой рубке «Дерзкого» имелся специальный «арифмометр» – механический счётно-решающий механизм, непрерывно выдававший все исходные данные для стрельбы – значения прицела и целика, величину изменения расстояния при схождении или расхождении с целью и даже поправку на износ ствола орудия. Исходная информация о дистанции до цели поступала в «арифмометр» от двух цейссовских дальномеров – главного и запасного. Находившийся в рубке артиллерийский офицер – в нашем случае лейтенант Федосеев – по показаниям прибора Гейслера выставлял необходимые для стрельбы данные на задающих циферблатах. Эти данные автоматически передавались на принимающие циферблаты, смонтированные у каждого артиллерийского орудия, и наводчикам оставалось лишь вручную совместить стрелки… Выстрел производился по сигналу ревуна. Система управления огнём на английских эсминцах была куда примитивнее, и это преимущество надо было использовать с максимальной выгодой.

«Дерзкий» стрелял залпами, изрыгая пламя сразу из трёх стволов. Англичане повернули влево и полным ходом пошли на сближение. Эсминец спереди представлял собой слишком малую цель, и попасть в неё со столь большой дальности – порядка пятидесяти кабельтовых – было очень сложно. Тем не менее, один раз это удалось: на полубаке головного «Лэнса» явственно наблюдался взрыв, в бинокль было видно, как за борт полетели какие-то обломки… Ещё несколько раз британские корабли попадали в вилку, и близкие разрывы русских снарядов обдавали врага осколками и потоками воды.

Однако дистанция сокращалась слишком быстро, и уже через одиннадцать минут после начала боя противник открыл ответный огонь. Первые залпы англичан легли с большим недолётом, но затем всплески от взрывов начали возникать всё ближе и ближе. Все британские эсминцы, как и «Дерзкий», несли по три 102-миллиметровых орудия, то есть их преимущество в артиллерии было трёхкратным. Молас приказал довернуть на два румба влево – курс по отношению к противнику стал острее, но при этом враг оставался в секторе обстрела носового орудия. Минуту спустя сигнальщик с мостика радостно сообщил об ещё одном прямом попадании нашего снаряда – на сей раз в кормовую трубу эсминца «Морнинг Стар». Тот пытался пройти за кормой «Дерзкого» – вероятно, чтобы поставить русский корабль в два огня, но после полученного «подарка» резко отвернул вправо и от своих намерений отказался.

Увы, это был последний повод прокричать «ура!». Первый же вражеский снаряд, попавший в «Дерзкий» незадолго до полудня, наделал много бед. Он ударил в палубу у самого миделя, рядом со второй дымовой трубой. Взрывом было уничтожено пародинамо. Но это ещё полбеды: гораздо хуже то, что осколки пробили паровой котёл номер четыре. Кормовое котельное отделение мгновенно заполнилось горячим паром. Из всех находившихся там машинных специалистов удалось выскочить наверх только четверым. Да и тех трудно назвать счастливчиками, так как все получили ожоги разной степени. Давление в главной паровой магистрали резко упало, и теперь последние шансы оторваться от преследования улетучились.

Затем вражеские снаряды посыпались один за другим, и потери на русском эсминце становились всё чувствительнее. Снарядом, взорвавшемся при ударе о фок-мачту, были снесены главный дальномер, сигнальный прожектор и пеленгатор, убиты гардемарин Чаусов и кондуктор Стремблянский – участник японской войны, кавалер «георгиев» двух степеней, служивший на «Дерзком» с момента его постройки. Взрыв на юте вывел из строя всю прислугу кормового 102-мм орудия. Четырёхдюймовка на время замолчала, но через десять минут воз-

обновила огонь. Место убитого наводчика занял мичман Пыхтеев, а снаряды деловито подавал ревизор Мыка Капарышко. Уж от кого-кого, но от своего соседа по каюте Казанцев никак не ожидал подобного геройства…

Казанцев не впервые в бою, но в такое адское пекло он ещё не попадал. Вражеские эсминцы, осмелев, приблизились на дистанцию в двадцать кабельтовых и вели беглый огонь фугасными снарядами. «Дерзкий» то и дело содрогался от попаданий, вверх вместе факелами огня взлетали куски пиллерсов, бимсов и искорёженные листы обшивки. Вся верхняя палуба была завалена обломками; на шкафуте горела краска. Из пробоин в верхней палубе вырывались чёрные клубы дыма – вероятно, горела вытекшая из разбитых цистерн нефть.

Командир вызвал Казанцева в рубку:

– Мичман, готовьте минные аппараты!

– Есть готовить минные аппараты! – козырнул Вова-Казанова и побежал выполнять приказ. Но едва он скатился по трапу с полубака на верхнюю палубу, как в рубку ударил вражеский снаряд. Эсминец – это не линкор и не крейсер, и боевые рубки на кораблях данного класса делаются не из брони, а из обычной судостроительной стали. И это прямое попадание стало роковым. Все находившиеся в рубке – капитан 1-го ранга Молас, лейтенант Федосеев и два унтер-офицера – были убиты или тяжело ранены. Казанцев, задержись там на двадцать секунд, тоже был бы в их числе.

Он бросился было назад, но, увидев бегущих со всех ног лейтенанта Картухина и боцмана Процюка, отправился к торпедным аппаратам. Приказ командира требовалось исполнить, даже если теперь в командование вступил новый, следующий по рангу офицер.

«Дерзкий» отправился на спецзадание без запасных торпед, но с заряженными торпедными аппаратами. А это – ни много ни мало – десять 450-мм самодвижущихся мин образца 1912 года. Грозное оружие было взято с собой «на всякий случай». И вот этот случай наступил. Сейчас, когда враг расстреливал русский эсминец почти в упор, на торпедный залп возлагалась последняя надежда.

На подготовку торпед и их заправку сжатым воздухом ушло пятнадцать минут. Казанцеву помогали опытные матросы Бухарев и Черных, хладнокровно выполнявшие задание, почти не реагируя на дым, взрывы и свистевшие над головой осколки.

#Казанцев отправился доложить о готовности минных аппаратов принявшему командование кораблём лейтенанту Картухину. Но до боевой рубки он не дошёл…

Говорят, что у каждого человека есть свой ангел-хранитель. У кого-то сильный и влиятельный, у кого-то не очень. У Казанцева был сильный хранитель. Только не ангел, а дьявол.

Раздался страшный грохот, и взрывная волна швырнула Казанцева на пиллерсы мостика. Его обдало горячим воздухом и дымом. Палуба стала стремительно уходить из-под ног, и мичман машинально вцепился в поручень. Оглянувшись, он увидел ужасную картину: чудовищным взрывом «Дерзкий» разорвало пополам. Вероятно, от попадания вражеского снаряда произошла детонация торпед во втором аппарате. Носовая часть корабля быстро заваливалась на правый борт, из недр развороченного корпуса с рёвом вырывался котельный пар. Когда крен достиг сорока пяти градусов, Казанцев скатился по палубе к правому борту, прыгнул за борт и изо всех сил поплыл прочь, подальше от агонизирующего корабля. Он знал, что через несколько минут на месте ушедшего под воду эсминца возникнет хищник-водоворот, который начнёт заглатывать плавающих на поверхности людей своей бурлящей воронкой…

Казанцев пришёл в себя, когда чьи-то руки помогли ему перебраться в шлюпку. Находясь в полузабытьи, он не понимал, что происходит. Шлюпка, серый борт незнакомого корабля, шторм-трап, за который он никак не мог ухватиться. И страшный холод, озноб, ветер, пронизывающий до костей…

Он не сразу осознал, что находится на борту английского эсминца и теперь он военнопленный. «Морнинг Стар» на месте гибели русского корабля поднял из воды двоих – Казанцева и раненого матроса из машинной команды; его имя осталось неизвестным. К несчастью, матрос скончался не приходя в сознание. Таким образом, из всего экипажа «Дерзкого» в живых остался один Вова-Казанова.

С пленным англичане обошлись по-джентльменски. Мичман МакГровер, глядя на посиневшего от переохлаждения русского офицера, распорядился напоить его подогретым грогом и переодеть в сухую матросскую одежду. После чего Казанцев рухнул на пробковый спасательный плот и забылся тяжёлым сном. Его разбудили лишь поздно вечером, когда отряд эсмин-

цев прибыл в Портсмут. Русского мичмана покормили и до утра закрыли в какой-то тесной выгородке, которая, скорее всего, на корабле использовалась как карцер. Впрочем, по сравнению с тюрьмой в Брестском замке здесь было тепло и потому очень даже комфортно.

Утром Казанцева доставили в комендатуру – или что-то вроде этого. Покидая эсминец «Морнинг Стар», он обратил внимание на развороченную взрывом вторую дымовую трубу и изрешечённую осколками кормовую надстройку. «Эх, мало! – подумал он. – Надеюсь, двум остальным мы наваляли побольше!»

Из попытки допросить пленника ничего не вышло. Казанцев немного говорил по-английски, но сделал вид, будто ничего не понимает. Один из офицеров контрразведки попытался задавать вопросы по-французски, но вот как раз французского-то Вова-Казанова, если не считать дюжины расхожих фраз, не знал вообще. Впрочем, и англичанин владел им не намного лучше. Минут через двадцать бесперспективность затеи с допросом стала очевидной, и Казанцева решили куда-то перевезти. Наверное, к контрразведчикам более высокого ранга.

Бывшему русскому мичману, а теперь военнопленному связали руки за спиной и посадили в кузов грузового автомотора. В кузов забрался и грузный усатый сопровождающий с револьвером – то ли пожилой резервист, то ли отставной сержант. Он пытался заговорить с пленником, но, увидев, что тот не знает английского языка, слегка опечалился и начал насвистывать какие-то опереточные мелодии.

Но дьявол-хранитель не оставил Вову-Казанову в покое, он продолжал глумиться над несчастным. Когда автомобиль огибал доки по кривой улице Энкор Гейт Роуд, над ними на сравнительно небольшой высоте с жужжанием промчался большой четырёхмоторный аэроплан, а через минуту – ещё один. Откуда-то справа раздался гул взрывов, а затем загрохотало поблизости. Над головой один за другим пролетели три самолёта – так низко, что Казанцев разглядел на крыльях бело-сине-красные опознавательные знаки. «Наши!» – возликовал он, но мгновение спустя поводов для восторгов не осталось. Тяжёлая бомба взорвалась в двадцати метрах от автомобиля, в котором он ехал. Осколки стекла и кирпича застучали по кабине и ра-

диатору. Шофёр и конвоир быстро выпрыгнули из грузовика и скрылись в ближайшей подворотне. Надо сказать, вовремя: следующий взрыв произошёл ещё ближе к брошенному грузовику; Казанцев с ужасом увидел, как над его головой пролетают вырванные из мостовой булыжники…

Это был первый авианалёт на Портсмут, осуществлённый тяжёлыми бомбардировщиками «Илья Муромец». Эскадра этих самолётов недавно перебазировалась во Францию и сегодня впервые демонстрировала свои возможности в бою. Среди бомб, сброшенных на главную базу британского флота, было несколько 240-килограммовых «саквояжей», причинивших портовым сооружениям серьёзные разрушения. Но не меньшее значение имел и моральный эффект: в городе возникла паника, а потом в обывательской среде долго муссировались тема неспособности британских военных защитить страну от вражеских атак.

Воспользовавшись неразберихой, Казанцев выпрыгнул из кузова грузовика, при этом упав и сильно ударившись плечом (оказалось, что прыгать с завязанными за спиной руками очень несподручно). Улица была пуста: бомбёжка продолжалась, и все разбежались в поисках подходящего укрытия. Пригнувшись, беглый пленник доковылял до ближайшего разбомбленного дома с выбитой дверью и прошмыгнул внутрь. Подобрав валявшийся на полу осколок стекла, он прислонился к опалённой стене и принялся перерезать стеклом пеньковый линь, связывавший его руки.

Освободить руки удалось одновременно с окончанием бомбардировки. Оставаться в доме слишком близко к брошенному автомобилю было крайне рискованно, и Казанцев не мешкая выбрался через окно в переулок и побежал по направлению к порту. Там ему удалось спрятаться в разрушенном пакгаузе, заваленном деревянными ящиками и всевозможным мусором.

Беглец выбрался из своего убежища лишь после захода солнца. Он был голоден и дрожал от холода: матросские штаны, тельняшка и дырявая парусиновая роба – не лучшая одежда для промозглого английского ноября. Казанцев больше всего был похож на дезертира, сбежавшего с гауптвахты, и любая встреча со случайным прохожим, не говоря уже о патруле, с большой степенью вероятности могла окончиться для него печально. Поэтому он осторожно перемещался, прикрываясь темнотой и избегая выходить на свет. Впрочем, это было несложно: фонарей в Портсмуте почти не было, так как уже по-

сле первой бомбардировки в городе по ночам стали соблюдать светомаскировку.

Казанцев брёл наугад, но, повинуясь чутью, он вскоре оказался на берегу каботажной гавани Портси. В темноте он разглядел несколько парусных рыбацких лодок, стоявших у самого берега. Вот он, шанс! От Портсмута до побережья Франции всего 70 миль, и при благоприятном ветре это расстояние можно преодолеть за десять-двенадцать часов. Конечно, отправляться в море без запасов пресной воды и продовольствия, без тёплой одежды – и это в ноябре с его непредсказуемой погодой! – было крайне опасно, но Казанцев решил рискнуть. Ведь другой такой возможности может уже не оказаться. Тем более, что в первой же попавшейся лодке нашёлся кусок дырявого брезента, в который он сразу завернулся, словно в пончо. Посчитав, что по крайней мере одна проблема – тёплых вещей – в какой-то степени решена.

В Морском корпусе Казанцева научили пользоваться парусом, и он быстро освоил управление судёнышком при помощи грота. Ветер – норд-вест силой в восемь-десять узлов – можно считать вполне благоприятным. Примерно через полчаса беглец-авантюрист прошёл сквозь горлышко Портсмутской бухты – на берегу никто не обратил на него внимания. Лодка была небольшой, футов двадцать длиной. Помимо грота, на ней имелся ещё и стаксель, но его Вова-Казанова планировал поставить после выхода в открытое море.

Когда круглая башня короля Эдуарда скрылась за кормой, осталось преодолеть последнее препятствие – пройти мимо дозорного миноносца, курсировавшего по внешнему рейду в проливе Солент и светившего во все стороны прожектором. Увы, тут Казанцеву не повезло. Хотя кто знает, может быть, наоборот – повезло? Наутро в Ла-Манше разыгрался нешуточный шторм, и не исключено, что судьба отвела нашего героя от бессмысленной смерти в холодных волнах и сберегла его для дальнейших подвигов и приключений…

В кратком изложении история вторичного пленения русского мичмана выглядит так. Луч прожектора скользнул по парусу, и миноносец, резко переложив руль, подошёл к направлявшейся в море лодке. Вахтенный офицер что-то прокричал в рупор. Что он мог спросить? – конечно, интересовался, кто тут по ночам совершает прогулки под парусом. Казанцев что есть мочи крикнул:

– Ай эм аргентиниен йотсмен! (Мол, я – аргентинский яхтсмен).

Похоже, ответ англичанина озадачил, но отнюдь не удовлетворил. Забурлили винты, и миноносец, совершив хитрый манёвр, лагом подошёл к яхте вплотную. На палубу парусного судёнышка спрыгнули два матроса.

– Вэлком! – зло поприветствовал их несостоявшийся беглец.

Миноносец на буксире привёл пытавшуюся сбежать лодку в гавань. Казанцева снова сдали в знакомую ему комендатуру военно-морской базы.

За попытку побега его заковали в кандалы и отправили в средневековый замок Порчестер – одну из самых мрачных тюрем Соединённого Королевства. Говорят, за последние сто лет оттуда ещё никому не удавалось сбежать.