Союз трёх императоров

Лестница в небо

Давно подмечено: жизнь как правило состоит из чередующихся полос, чёрных и белых. У Казанцева так и было, причём уже не раз. В глухом забайкальском Зерентуе на смену чёрной как сажа полосе неожиданно пришла белая. Вообще, на Нерчинской каторге чёрное и белое сплелось в один невероятный клубок…

Зерентуйская каторжная тюрьма оказалась на удивление добротным сооружением. Главный корпус представлял собой каменное двухэтажное здание городского типа, можно сказать, изящное – наверное, другого такого не найти в радиусе пятисот вёрст. По сравнению с арестантским вагоном тюрьма выглядела чуть ли не санаторием. Говорят, в своё время она и была почти санаторием: политические заключённые здесь жили отдельно от уголовников, на работу не ходили, а занимались чтением, гуляли, писали статьи и книги. Двери их камер не закрывались, каторжники могли носить гражданскую одежду и свободно перемещаться по окрестностям. Правда, те времена прошли, сейчас всё было иначе. Но всё равно отношение охранников к арестантам здесь было куда гуманнее, чем во время этапирования в Сибирь.

Казанцев прибыл сюда в феврале 1918 года. Первые две недели он провёл в лазарете в относительно комфортных условиях. Когда же его, слегка подлеченного, перевели в общую камеру, Вова-Казанова ожидал встретить там уголовника Шнобеля с его приспешниками и готовился к худшему. Но первым, кого он увидел, стал – кто бы вы думали? – чернокожий великан Бобо!

– О, мой кэп!!! – заорал бывший «кук» и заключил худого как смерть Казанову в свои железные объятия. Оказывается, африканец обитает в забайкальских снегах уже полтора месяца, успел освоиться и не растерял присущего ему оптимизма. И теперь отбывать каторгу им предстоит вместе! Радости обоих сослуживцев не было предела.

Кстати, как поведали Казанцеву сокамерники, попытку вора Шнобеля установить в камере свои порядки пресёк на корню именно Бобо. Он схватил уголовника за шиворот, без особого труда поднял к потолку и пару раз встряхнул. При этом Бобо, оскалившись, пытался ему что-то внушить на своём дагомей-

ском наречии. Шипящий монолог африканца никто, разумеется, перевести не мог, но всё было понятно и без перевода. Чёрный как антрацит негр ростом в шесть с лишним футов и кулачищами размером с чугунный котелок вызывал уважение даже у конвоя. «Да это сам Сатана!» – шлейфом летел за ним испуганный шёпот, как когда-то это было на миноносце «Сторожевой», а ещё раньше – на лидере эсминцев «Марксмен». Бобо не стал никого разубеждать: роль Сатаны его вполне устраивала. Во всяком случае, больше его никто не трогал. А у Казанцева теперь появился личный ангел-хранитель… нет, дьявол-хранитель – ещё один, земной и чёрный.

Надо сказать, что свои кулачищи дьявол-хранитель пускал в дело крайне редко – обычно он добивался результата ласковым словом. Стоило ему сказать: «Щас Бобо сделает тебе бобо!» и угрожающе усмехнуться своим крупногабаритным ртом, как тот, кому эти слова предназначались, становился тихим и покладистым. А ещё африканец часто применял странное ругательство: «Шитый кок!». Откуда оно взялось и что означало, никто не знал. Казанцев тоже впервые его услышал только здесь, в Зерентуе.

Нет, мир всё-таки действительно тесен! Для Казанцева встреча с Бобо стала не единственной приятной неожиданностью. Однажды его вызвал в свой кабинет комендант Зерентуйской каторжной тюрьмы подполковник Рыкунов. Оказалось, последний когда-то служил вместе с его отцом. Чувствовалось, что в виновность Казанцева-младшего Рыкунов не верил, но сказать об этом открыто ему не позволял статус начальника тюрьмы.

– Я могу чем-то облегчить вашу участь? – спросил он арестанта. Казанцев, подумав, попросил:

– Я был бы вам премного благодарен, если бы имел возможность читать в камере газеты, журналы и книги.

– Хорошо, я постараюсь предоставить вам такую возможность.

Каторжане Зерентуйской тюрьмы работали на руднике. Каждый день они, звеня кандалами, под конвоем следовали к шахтам, где расходились по своим местам: кто добывал серебряно-свинцовую руду, кто перевозил её на вагонетках, кто затем перегружал её на подводы. Но Казанцева из-за сильного истощения и хронической простуды освободили от тяжёлой работы. Приказом коменданта его направили рабочим в мастерскую. Там он помогал ремонтировать тачки и прочий нехитрый горный инвентарь. Кандалы с него сняли.

В апреле политическим заключённым, к коим относились и Казанцев с Бобо, жить стало легче. И не только из-за весеннего солнышка: подполковник Рыкунов провёл ряд важных реформ. В частности, отделил политкаторжан от уголовников, перевёл их на другие, более лёгкие работы и разрешил им свободно перемещаться по территории без оков. Конечно, до той вольницы, что существовала здесь десять-пятнадцать лет назад, было ещё далеко, но либеральные преобразования чувствовались. Уголовному большинству не нравилось, что привилегии достались не ему, а всяким смутьянам, революционерам и прочим масонам… Но спорить с начальством в сибирской каторжной тюрьме – дело бесперспективное.

Дни на каторге тянулись долго, но год пролетел быстро: однообразный распорядок не оставлял почти никаких воспоминаний. На смену короткому жаркому лету пришла хмурая дождливая осень, а за ней – снова снежная суровая зима. «Год долой, осталось девять», – подумал Казанцев и пришёл от этой цифры в ужас. «О, Боже! Ещё девять лет!!!»

О том, что произошло за это время в России и в мире, он в общих чертах знал. Комендант Рыкунов выполнил свои обещания, и заключённый Казанцев получил возможность читать свежую прессу. Разумеется, «свежей» её можно называть с большими оговорками – газеты и журналы из Петербурга и Москвы до Забайкалья добирались месяц, а то и два. Но всё равно для каторжанина это был огромный подарок – узнавать, пусть и с опозданием, новости и быть в курсе того, чем живёт матушка-Россия.

Наиболее запомнились две публикации. В журнале «Новь» появился эмоциональный очерк некого борзописца по фамилии (или псевдониму) Махнофф «Антигерой русского флота» – новое произведение, посвящённое лично Казанцеву и представлявшее собой кальку с нашумевшего очерка полугодовой давности, но вывернутую наизнанку. Если тогда Казанцев был представлен, как уже говорилось, безукоризненным «рыцарем без страха и упрёка», то теперь он стал отпетым негодяем, воплощением всех мыслимых человеческих пороков. Очерк начинался с кавказского тоста про одну «маленькую, но очень гордую» птичку, решившую возвыситься надо всеми, но не сумевшую удержаться на высоте… Зазнайство, самолюбование, презрение к дисциплине – вот нынешние черты вчерашнего героя. Казанцев теперь уверен, что ему всё дозволено, и что он умнее всех. Он ставил под сомнение подвиг Самончука в бою у Скагеррака! Мол, якобы подвига не было вообще! На мой резонный вопрос – откуда ему это известно? – он ответил: так сказал английский мичман. Вот как: он верит не фактам, не десяткам русских моряков-свидетелей подвига, а какому-то английскому мичманишке!!! За время пребывания в тылу врага Казанцев насквозь пропитался англофильством, красной и масонской пропагандой!» – делился автор своими впечатлениями о личной встрече с героем.

«Интересно, кто такой Махнофф, с которым я якобы встречался? – удивился Казанцев. – Уж не псевдоним ли это Владисвета Вильямовича Шлыгина, нашего выдающегося писателя-мариниста? По стилю вроде похоже: живой классик не в пример Достоевскому и графу Толстому сомнениями не терзался, и в описании своих героев полутонов не терпел. Либо чёрная краска, либо белая. За эту простоту, наверное, его и ценили многочисленные поклонники, тоже не любившие ковыряться в душе и распускать философские сопли…

Хотя нет, вряд ли. У автора нового опуса язык явно победнее, чем у Шлыгина, да и желчи заметно больше. Даже если это просто полёт золотого пера писателя по заданной его начальством траектории, всё равно бывший собутыльник и компаньон Казанцева по загулам наверняка воздержался бы от некоторых эпитетов в адрес своего героя, пусть он теперь и антигерой. Скорее всего, статья принадлежит какому-то другому негодяю от журналистики – мало ли их, презренных, в нашем Отечестве?»

Кто на самом деле скрывался под псевдонимом М.Махноффъ, Казанцев узнал лишь тогда, когда догадался прочитать эту подпись справа налево. Но это произошло намного позже, годы спустя. А в тот момент узником каторжной тюрьмы очернительский очерк по свою душу воспринимался как сущая мелочь, переживать на сей счёт было глупо. Гораздо больше Казанцева взволновало другое сообщение, опубликованное в газете «Московский листок»:

«В дебрях Амурского края, примерно в 30 верстах от станции Переяславка и в 55 верстах от Хабаровска охотником-орочанином был обнаружен обгоревший «металлический скелет гигантского чудовища». К загадочному объекту отправился доброволец – инженер-путеец С.Балкани. Вместе с охотником они двое суток шли по тайге на лыжах и наконец обнаружили обломки дирижабля. Из-за свежевыпавшего снега никаких ценных предметов, как и останков людей, обнаружить не удалось. Да и вряд ли можно что-то найти, так как катастрофа, очевидно, сопровождалась сильным пожаром. По всей вероятности, найдено место гибели цеппелина «Ц-15», пропавшего при загадочных обстоятельствах три недели назад».

«Это же цеппелин Мунивердича! – ужаснулся Казанцев. – Неужели мой бедный Гремислав погиб?!»

Правда, подумав, немного успокоился. Ведь его друга за прошедшие месяцы могли перевести на другой дирижабль или самолёт. А если и не перевели, то он мог остаться на земле, отбыть в командировку или отпуск, лечь в госпиталь, получить другое задание. Наконец, даже если Мундель был на том самом цеппелине, это не значит, что весь его экипаж погиб. Написано же: «останков людей обнаружить не удалось». В общем, паниковать пока рано.

Перечитав заметку ещё раз, «антигерой русского флота» споткнулся о фамилию Балкани. «Неужто это Серж, мой шурин? Он вроде бы тоже железнодорожный инженер. Впрочем, вряд ли. Откуда ему взяться в Хабаровске? Да и не похоже, чтобы этот интеллигент-бездельник решился отправиться на несколько суток в таёжные дебри ради поиска каких-то обломков. Наверняка однофамилец».

– Ну, господа, что же нам теперь делать и куда путь держать? – спросил Гремислав.

Аренс и Шкуратов молчали. И только заплаканная Лиза попросила высадить её в ближайшем населённом пункте.

– Я должна вернуться в Иркутск и выяснить, что с моим мужем! – беспрестанно твердила она.

– А кто ваш муж, мадам?

– Александр Васильевич Колчак. Адмирал Четырёх Океанов и наместник Желтороссии.

В драматургии в таких местах обычно пишут: немая сцена…

– Итак, если мы вернёмся домой, что нам грозит? – размышлял вслух Мунивердич. – Мы против своей воли оказались замешанными в очень неприятной истории. Но то, что именно против воли, надобно ещё доказать. Это раз. О том, что мы выбросили семь тонн золота в забайкальскую тайгу, нам вряд ли кто поверит. Это два. И мы, к сожалению, понятия не имеем, кем на самом деле был этот чёртов Любич, и кто его покровители. Это три.

– А я был им завербован, насчёт чего и письменное подтверждение может всплыть. Это четыре, – грустным голосом сообщил Аренс. И потом добавил: – Для круглого счёта, чтобы было пять, предлагаю заскочить в одно славное местечко. Есть такой таёжный посёлок – Зерентуй…

«Лицо этой милой дамы кажется очень знакомым», – подумал подполковник Рыкунов.

В кабинете начальника тюрьмы было натоплено, но Аренс не стал снимать полушубок, только распахнул его – чтобы белый эмалевый крест Святого Георгия на груди был виден, а то, что китель штабс-капитана ему несколько великоват, – нет. Гости представились:

– Штабс-капитан князь Любич.

– Елизавета Митирёва-Колчак.

– Позвольте, вы – жена наместника?! – искренне удивился Рыкунов и понял, почему она показалась ему знакомой: после учреждения наместничества портреты Лизы неоднократно мелькали в газетах и журналах.

– Да. Только… – её голос задрожал, – мы с Александром Васильевичем расстались в Иркутске три дня назад. В городе было неспокойно, и я не знаю, где он и что с ним. У вас, случайно, нет хоть каких-то вестей из Иркутска?

– Что вы, мадам, – развёл руками подполковник. – Три дня назад! В нашу глушь новости обычно приходят лишь через две-три недели… Так чем я обязан столь неожиданному и необыч-

ному визиту дорогих гостей в наше не слишком привлекательное учреждение?

Аренс протянул Рыкунову письмо за подписью начальника Главного управления Генерального штаба генерала Янушкевича. В нём говорилось, что штабс-капитан князь Любич командирован на Дальний Восток с особым заданием, подробности которого не подлежат оглашению, и высказывалась просьба оказывать ему всяческое содействие.

– О, Пятое, оно же Особое делопроизводство, – понимающе кивнул головой Рыкунов. – Так чем могу быть полезен?

– Насколько нам известно, у вас отбывает срок приговорённый к десяти годам каторжных работ бывший лейтенант Российского флота Казанцев. Так?

– Так.

– А где он сейчас?

– Где и все остальные: на работе. В Благодатском руднике, в трёх верстах отсюда.

– В соответствии с наделёнными полномочиями, – Аренс кивнул на лежавшее на столе письмо, – я должен забрать у вас этого человека. Он очень нужен для проведения одной чрезвычайно важной операции, подробности которой я, к сожалению, не имею права разглашать.

– Но я же не могу просто так взять и отпустить каторжника! Мне необходим письменный приказ моего начальства.

– Вы представляете, сколько времени будет идти к вам такой приказ из Петербурга? – начал наступление Аренс, он же самозваный князь Любич. – А лейтенант Казанцев через две недели должен быть в Лондоне! И от этого зависит очень многое – возможно, судьба нашей Империи!

– Я всё понимаю… Но и меня вы должны понять: это же нарушение всех инструкций, – подполковник сопротивлялся, хотя по его тону чувствовалось, что отпустить Казанову на волю он не против, лишь бы имелись законные основания.

– Лейтенант Казанцев будет несравнимо полезнее там, чем здесь, – подала голос Лиза. – Поэтому предлагаю совершить обмен: вы отпускаете Казанцева, а я остаюсь у вас. До тех пор, пока не придёт приказ его освободить из столицы или от наместника. Надеюсь, у вас найдётся для меня комнатка, более comfortable, чем камеры каторжников?

– Что вы, мадам… То есть да, найдётся, – растерянно произнёс Рыкунов. Прозвучавшее предложение застигло его врасплох.

– Ну, тогда прошу вас привести сюда Казанцева, – сказал Аренс.

– М-м-м, – замялся начальник тюрьмы. – Думаю, вам придётся пару часов подождать. Вы вряд ли захотите его взять с собой в том виде, в каком он предстанет. Как минимум, вашему протеже надо истопить баню…

Казанцев, сильно похудевший, заросший тёмно-русой бородой, но отмытый от грязи, распаренный и оттого довольный, в только что выданной новой телогрейке, вошёл в кабинет начальника и обомлел:

– Роман?! Лиза?!

«Сейчас он нас выдаст!» – одновременно ужаснулись «гости с неба». Правда, каждый из них имел в виду своё: Аренс испугался разоблачения, а Лиза – огласки её романа с Казановой. Чтобы не дать обалдевшему от внезапной встречи каторжанину ляпнуть ещё что-нибудь неуместное, барон, играющий роль князя, затараторил как пулемёт:

– Лейтенант Казанцев, вам предстоит выполнить одно важное, но рискованное задание. О нём мы поговорим позже, в воздухе. А вам, господин подполковник, я от имени Пятого делопроизводства Генерального штаба выражаю благодарность за содействие…

От начальника тюрьмы не ускользнуло, что Казанцев назвал юного штабс-капитана (слишком юного для такого чина) Романом, тогда как по предъявленным документам тот значился Иннокентием. Но он не придал этому значения. Точнее, позволил себе не придавать значения.

Аренс, не давая Казанцеву опомниться и тем более открыть рот, подталкивал его к выходу.

– Счастливого полёта! – грустно пожелала Лиза и, встретив вопросительный взгляд Казанцева, добавила: – Я остаюсь здесь.

– Как?! – изумился бывший герой и теперь уже бывший (ну, почти бывший) зек.

– Вот так, – на лице Лизы впервые за последние трое суток появилось некое подобие улыбки, но улыбки очень грустной. – Я не знаю, что стало с Александром Васильевичем. Я не знаю, где сейчас мой сын и мой официальный муж. Я устала быть полу-любовницей, полу-женой, полу-вдовой.

#Мне воздастся за то, что я плохая мать, и что у меня столько пороков…

Впрочем, здесь надо ставить точку. Ведь наш роман – отнюдь не мелодрама, и подобные сопли в нём явно неуместны.

– Постой, – крикнул Казанцев Мунивердичу. – Снижайся на предельно малую!

– В чём дело?

– Снижайся! Давай похитим ещё одного каторжника! – и указал пальцем на машущего руками человека. Этого человека – высокого, худого, в лохмотьях, торчавших из-под рваной шинели и с иссиня-чёрным цветом кожи – невозможно было с кем-либо спутать. Конечно же, это был Бобо.

Огромный воздушный корабль завис над заснеженным полем, и прямо с неба под ноги чёрного великана спустилась верёвочная лестница. Бобо вцепился в неё руками и вознёсся на небо. Если бы я писал не роман, а сценарий фильма, то обязательно бы рекомендовал в качестве саундтрека для этого эпизода «лед-зеппелиновскую» песню «Stairway to Heaven». Полная драматизма и символизма картина: белый снег, чёрный зек и цеппелин, в пасмурном небе действительно кажущийся свинцовым…

Воздушный крейсер едва успел набрать высоту, как внезапно налетел сильный ветер – норд-норд-ост со скоростью двадцать пять узлов, с порывами до тридцати. Мунивердич снизил обороты двигателей, чтобы те обеспечивали лишь отсутствие дифферента, и полностью отдался воле ветра. Поскольку сам не знал, куда ему сейчас следует лететь.

…Итак, в носовой гондоле цеппелина, которого официально как бы уже и не существовало, собралась гоп-компания отпетых преступников – пособников бандитов и мятежников, нанёсших империи вред в особо крупном размере. Некоторые из них одновременно являлись и потомственными дворянами, и Георгиевскими кавалерами, и изменниками, и беглыми каторжниками…

– А сейчас мы будем варить глинтвейн по моему собственному рецепту, – торжественно объявил Мунивердич. – Это примерно как суп и топора, но гораздо вкуснее!

Аренс отложил секстан и объявил:

– Мы находимся в центре пустыни Гоби! Точнее, над её центром.

От выпитого глинтвейна экипаж воздушного судна согрелся и немного расслабился. Казанцев вдруг вспомнил про сообщение в газете «Московский листок».

– Кстати, в газетах писали, что «Ц-15» погиб.

– Ого! Оказывается, каторжане выписывают газеты? – удивился Аренс.

– Ну, в некотором роде… Отдельные каторжане были наделены этим правом в виде поощрения.

– Да, в газетах писали… Это была заранее подготовленная дезинформация – часть операции, спланированной мерзавцем Любичем, чтоб ему!.. Но в конечном итоге эта деза сыграла нам на руку. А знаешь, кто нам помог?

– Догадываюсь. Серж Балкани?

– Точно так.

– А откуда ты его знаешь? И как он в этих краях оказался?

– Твой шурин – или кто он там тебе? – был командирован на Амурскую дорогу. Об этом нам сообщила в письме твоя сестра. Потом мы встречались с Сержем во Владивостоке. Он произвёл на меня очень приятное впечатление: здравомыслящий, эрудированный, склонный к здоровому авантюризму… Кстати, ты не задумывался, как мы тебя разыскали?

– Нет, – признался Казанцев. – А правда, как? Откуда вы узнали, где я нахожусь? И как нашли нашу тюрьму – в такой-то глуши?..

– Вот-вот! Опять-таки благодаря Сержу: он имел доступ к документам о перевозках по железной дороге. В том числе и заключённых.

– Выходит, он тоже совершил преступление…

– Нет, он лишь чуть-чуть нарушил свои служебные обязанности и разгласил немного ведомственной информации. За что ты должен сказать ему спасибо.

Казанцев посмотрел в иллюминатор. Внизу были сплошные облака, напоминавшие снежные сугробы.

– Так куда мы всё-таки летим?

– Куда глаза глядят, – усмехнулся Мунивердич и добавил: – А глаза мои глядят в Бразилию. Есть такой замечательный город Рио-де-Жанейро. Говорят, там все ходят в белых штанах…

– О, Бразилия! Я тоже про неё слышал! – воскликнул Бобо. – Хочу туда.

И присовокупил витиеватый боцманский загиб, в кратком изложении означавший: мол, задолбали меня ваши морозы!

Все посмеялись над непосредственностью чёрного великана. Теперь он действительно хорошо выучил русский язык.

– А ты, Прохор, с нами? – спросил Мунивердич у Шкуратова.

– Так куда ж мне деваться? – усмехнулся тот. – Придётся тоже примерить белые штаны!

– Ну, тогда с Богом! – перекрестился командир воздушного судна и приказал Аренсу, выполнявшему обязанности штурмана: – Барон, прокладывайте курс!

Казанцев, всё ещё не веря в столь авантюрный поворот судьбы, вдруг задал вполне резонный вопрос:

– Господа, а чем мы в этом павианьем Рио-де-Жанейро будем заниматься? И на что жить? Ворованными бананами торговать?

– У японцев есть хорошая поговорка: подумав – решайся, а решившись – не думай! – сказал Гремислав. И, хитро прищурившись, добавил: – Пойдём, я кое-что покажу.

Передав штурвал Аренсу, он отвёл Вову-Казанову в кормовую каюту. Там на полу лежал внушительных размеров ящик, обитый железом. На нём красовалась надпись: «Опасно! Динамит. При попытке открыть возможен взрыв».

– Поверь мне на слово: содержимого этого сундука на первое время нам хватит!

Вот такой стопудово голливудский хэппи-энд.