Сердце потерянное в горах (СИ)

Глава 3

Лилит

Я жду еще несколько минут, пока дыхание Самары не становится глубоким и быстро встаю на ноги. Если всё пройдет гладко, я успею вернуться до того, как она проснется и нам придется идти в лазарет, чтобы сдать кровь.

Еще один закон, который ни в коем случае нельзя нарушать.

Если мне совсем повезет, я смогу найти работу и мне заплатят. Деньги здесь не в обиходе, мы просто не сможем внести их в свой кредит. Платят всегда товаром. Каждый из отверженных имеет свои источники «дохода». Я про них не спрашиваю. Кто больше слушает и меньше говорит, живет дольше.

Укрываю сестру своим одеялом, ее безмятежное лицо покрывает легкий румянец.

Она такая беззащитная!

Мне сложно оставлять ее одну, но другого выхода нет.

Я целую Самару в теплую щечку и шепчу, что скоро вернусь. Выхожу на улицу, захватив черную сумку в коридоре.

Полная луна освещает лучше любого фонаря, но мне это только мешает. Я огибаю дом и направляюсь в сторону строго колодца, почти у самого огорода, заросшего высокой, с меня ростом, сухой травой. Остановившись, я оглядываюсь, не заметив ничего подозрительного, я присаживаюсь на корточки и убираю с земли опавшие листья.

Черт. Грязь просочилась внутрь моего тайника.

Мое сердце готово выпрыгнуть из груди, пока я разворачиваю пластиковый пакет.

Слава Богу, одежда совершенных чистая. Мне столько труда потребовалось ее достать.

Я убираю ее в сумку и быстро вскакиваю на ноги. Чем быстрее я доберусь до бара, тем больше времени у меня останется на обратный путь. На теории всё просто. Но могут возникнуть непредвиденные обстоятельства. Никогда нельзя быть самоуверенной и полагаться на случай.

Я ускоряю шаг, почти переходя на бег, легкие начинают гореть, но так я не чувствую холода. Заглохшие проржавевшие машины разбросаны по улицам. Металл полностью зарос растительностью. Иногда можно найти мотоциклы и отыскать мопед в гаражах или подвалах. Но от них мало толку.

Всё это давно устарело.

«Верхние» отправляют за стену сухие пайки, иногда овощи или фрукты. Каждую субботу привозят целые коробки и раздают по талонам. Никаких горючих жидкостей. Это слишком опасно.

Для них.

Можно только представлять, каким был город до техногенной катастрофы. Я не знаю, в каком районе мы живем. Указатели полностью сгнили. За столько лет всё слишком изменилось, и карты, которые я нашла в старых книгах, теперь служат украшением стен в моем доме.

В детстве Самара любила играть в игру: «а если бы», суть проста. Она выбирала страну, тыкая в него своим пальчиком и говорила: «Если бы я жила в Калифорнии» и я начинала сочинять целую историю о нашей жизни в штате, расположенном на берегу Тихого океана.

Жаль, что теперь она считает себя чересчур взрослой для таких игр.

Я двигаюсь быстро, свет отключат ровно в три ночи, у меня всего два часа в запасе. Бар работает только до четырех, но у меня есть еще одно дело. Я стараюсь держаться в тени. Крысы разбегаются прочь, услышав мои шаги. Ободранные тощие кошки шипят на меня, и выгибают лысые спины, их глаза горят зеленым хищным блеском.

Наш мир никому не прощает слабости.

Я иду к небольшому домику, и стучу в окно. Свет сразу загорается, и наружу выглядывает беззубое лицо старухи.

— Опять ты, — недовольно говорит она, увидев меня, — У нее жар?

— Нет.

— Тогда зачем пришла?

— За микстурой от кашля, — я не двигаюсь с места

Старушка внимательно смотрит на меня.

— Ладно, заходи.

Я жду, пока она откроет мне дверь и прохожу на веранду. Мне приходится пригнуться. С потолка свисают веники, травы сушатся здесь же, на газете. На полках стоят пыльные пузырьки. Все это напоминает мне о матери, и внутри все сжимается.

— А где тот, что я давала тебе в прошлый раз?

— Разбился, — мне не хочется признаваться, что я была так глупа, что не спрятала его в тайник.

Старушка сердито причмокивает губами.

— Ты же знаешь, сколько уходит времени, чтобы собрать необходимое.

— Знаю, я хорошо заплачу.

— Заплатит она, чтобы сказал твой отец? — старушка берет с полки завернутый в бумагу флакон.

— Его здесь нет, — грубо замечаю я и тут же об этом жалею.

— У твоей мамы был талант врачевателя, — она говорит мне об этом постоянно, я киваю, и протягиваю ей плитку шоколада.

— Хватит?

— Хватит, — ее побледневшие от возраста глаза радостно вспыхивают, — Бери. — всовывает мне пузырек и я осторожно убираю его в карман, — Теперь иди.

На улице становится прохладнее, и я ежусь от холода. Смотрю на пятиэтажный дом, спрятанный между двумя высотными зданиями, раньше здесь размещался исторический музей, но его полностью разграбили. Неподалёку руины церкви.

Совершенные хотят, чтобы мы чтили только законы «Золотой крови».

Я помню, как мы всей семьей ходили на службу, прячась от стражников. Ранним утром мама наряжала меня в нарядное платье и вплетала в волосы ленты. Папа снимал шахтерскую робу и надевал костюм. Мама шутила, что он похож на аристократа, если бы у того были серебристые волосы и белая кожа. Но самой красивой была мама. В длинном платье цвета сочной травы, она напоминала мне сказочное существо.

В церкви проповедник открывал потрепанную библию и цитировал Ветхий завет. В воздухе витал запах ладана и меня охватывал покой. Я теребила нательный крестик, повторяя тихие слова молитвы. Но все изменилось, когда кто-то доложил о верующих и стражники разгромили последнюю уцелевшую церковь.

Священнослужителя казнили и оставили гнить на улице, запрещая его хоронить. Родителям пришлось сжечь псалтирь и наши деревянные крестики прямо в кастрюле, в которой мама варила травы.

Больше никто не вспоминал о боге.

Все кроме меня…

Я шагаю в сторону обшарпанной двери, помеченной красной краской. Со временем она почти стерлась, но я знаю, что означает этот знак. В этом доме все были изменены ядовитым газом. Я захожу в подъезд, в нос сразу ударяет запах сырости и разложения. Я спешу на четвертый этаж, перепрыгивая через две ступени. На площадке горит одинокая лампочка. Ветер задувает сквозь разбитые окна и она раскачивается, как голова кобры.

Я стучу в металлическую дверь. Два удара. Всегда только два. Пароли становятся невербальным общением между измененными. Это спасает от чужаков и облавы стражников.

Дверь медленно приоткрывается.

— Чего тебе? — хмуро спрашивает Чулок.

Он очень высокий. Мне приходится запрокинуть голову, чтобы встретиться с ним взглядом. У него сломанный нос, из-за этого кажется, что его лицо вечно недовольное. Серебристые немытые волосы топорщатся на голове, как вызревшие колосья пшеницы, начавшие подгнивать.

— Ищу работу, — нетерпеливо переминаюсь с ноги на ногу.

Мы друг друга недолюбливаем с того дня, как я забрала у него одно дельце. Ему пришлось взять другое, но Чулок облажался и его едва не схватили. И хотя я здесь не при чем, он до сих пор думает, что я подставила его перед заказчиками. Его исключили из ряда искателей. И теперь Чулок охраняет вход в бар и тихо ненавидит меня.

Не моя проблема, что он не желает пачкать руки и работать на шахте. Я не отвечаю за глупость другого человека.

— Тебя до сих пор не схватили? — он гнусно лыбится, его желтые зубы, покрытые черным налетом, вызывают омерзение.

Меня даже передергивает от отвращения.

— Как видишь, твоими молитвами, я всё еще здесь, — бесцеремонно отталкиваю его и под возмущенные крики, прохожу внутрь.

На стенах висят постеры, картины и лозунги с непонятными теперь цитатами. На потолке болтается гирлянда из лампочек. Их яркий свет падает на пол, где лежат грязные ковры еще с того времени, как мне исполнилось десять. Я прохожу дальше и попадаю в шумный зал. Голоса на миг стихают, когда они видят меня, но узнав, возвращаются к прерванному разговору.

Деревянные столы отличаются по форме и размеру, они стянуты сюда из разных квартир, и занимают почти всё свободное пространство. Возле каждого стоят бочки вместо стульев. Внутри хранятся припасы и выпивка. Я это знаю, потому что видела, как Крот складывает внутрь сухие пайки и самодельный алкоголь.

В самом углу, на ящике, работает телевизор, проигрыватель CD-дисков стоит там же. Из динамиков звучит рок. Бар с напитками занимает всю бывшую кухню, и я иду прямиком к нему.

— Привет, давно ты сюда не заглядывала, — произносит Крот, как только я усаживаюсь за грубо сколоченную столешницу.

— Самара приболела, — я оглядываю зал, — Как сегодня? — я меняю тему, чтобы он не стал меня ни о чем спрашивать.

— Работы всем хватает, — подхватывает Крот, — Не стой столбом, неси заказ за третий столик, — рявкает он своему десятилетнему сыну, тот испуганно хватает поднос, живо выполняя его приказ.

Крот поворачивается ко мне, одну сторону его лица пересекает грубый шрам. На левом глазу чернеет повязка.

— Заказчики есть?

Крот ставит передо мной граненый стакан и наливает горячительный напиток.

— Заходит сюда один тип, — помедлив, отвечает он, и я вся превращаюсь вслух, — Дело у него есть. Мутное. Я бы ему не доверял, — Крот начинает вытирать тряпкой стол.

— Какое? — я не обращаю внимания на его последние слова, выбирать не приходится.

Мне срочно нужно найти антибиотики, а лучше «Фторхинолон девятого поколения», что используют совершенные для лечения. Пузырек с микстурой врачевателя оттягивает мой карман, но он почти перестал действовать.

— Этого я не знаю, но многие мои ребята отказались, — Крот наблюдает, как его сын идет обратно. У мальчика короткий ежик серебристых волос и ярко-голубые глаза. Не сложно представить, каким красавцем он вырастит.

— И не сказали в чем дело? — удивляюсь я.

Крот явно что-то не договаривает.

— Я не спрашивал, — он пожимает плечами и поворачивается ко мне спиной, формируя другой заказ, — Дел невпроворот, — Крот отбирает у сына поднос.

— Он еще заходил? — я еще раз обвожу взглядом зал.

В основном здесь собираются искатели, способные достать за стеной почти всё, что закажет заказчик. Если это в его силах, он этого найдет и принесет. Сигареты, выпивку, еду или что-то покрупнее. Каждый из нас понимает: то, что мы делаем незаконно и карается смертью.

— Таскается сюда который вечер, — Крот бросает взгляд на часы, — Если задержишься до закрытия, то застанешь его здесь.

— Хорошо, — я опрокидываю стакан, алкоголь согревает меня, загоняя страх глубже.

Я надеюсь, что Самара еще спит, и утром ей не станет хуже.

Крот улыбается и наполняет мой стакан доверху. Я благодарно киваю ему, после смерти родителей, он единственный, кто поддержал меня, и делился со мной едой.

— Какие люди! — кто-то резко хватает меня за плечи и приподнимает, — Не надеялся увидеть тебя здесь, — шепчет он мне в самое ухо и не позволяет сдвинуться с места.

Черт.

— Отпусти, — спокойно говорю я, хотя сердце бьется чуть быстрее, — Сейчас же.

Данте громко смеется, разжимает пальцы и усаживается рядом со мной. Мои мышцы расслабляются, когда я вновь могу двигаться и недовольно смотрю на него. Данте слегка за двадцать, он одет в свою самую любимую клетчатую рубашку, почти затертую до дыр и джинсы, выглядевшие еще хуже, чем рубаха. Его длинные серебристые волосы убраны в низкий хвост. Блестящие черные глаза, и соблазнительная кошачья улыбка.

— Дружище, твоей, фирменной, — весело обращается к Кроту Данте, — Ну что, рассказывай, как у тебя дела? — вновь сосредотачивается на мне и его взгляд заставляет что-то вибрировать внизу моего живота.

— Не жалуюсь, — дыхание учащается и становится неровным, — Но ты мог бы и зайти. Поздороваться с Самарой, она будет рада тебя видеть.

— А ты?

— И я, — выдержав короткую паузу, отвечаю я.

— Раз ты настаиваешь, — говорит так, будто весь мир вертится вокруг него, — Но учти, ты ранила мое эго.

Он всегда шутит. Я начинаю понемногу закипать. Крот ставит выпивку на стол и Данте берет в руки стакан. От меня не ускользает его разбитые в кровь костяшки пальцев.

— Ты опять дрался?

Данте молчит.

— Только не говори, что ты еще не завязал с Сопротивлением? — наклоняюсь к нему, и его лицо из приветливого, становится непроницаемым, — Ты хоть понимаешь, как это опасно?

Сопротивление устраивает мятежи, после которых нам живется еще хуже. Многих сажают в тюрьмы и казнят.

— Не хочу подчиняться корпорации, — он пристально смотрит мне в глаза, — Она убила наших родителей.

Я хочу накричать на него, но слова встают в горле.

— Совершенные превратили нас в бесхребетных рабов с клеймом на шее, — не дождавшись от меня ответа, продолжает Данте.

Опасные мысли и я оглядываюсь, боясь, что нас могут подслушать.

— Хотя многие из нас могут соперничать с учеными совершенных, возьми, врачевателей. Твоя мама была одной из них, — не унимается он, — Да, черт возьми, я не хочу горбатиться всю жизнь в шахте!

— Ясно, — упоминание моей матери отзывается глухой болью в сердце, будто от него оторвали огромный кусок.

Смириться с ее смертью было сложнее всего.

Мне не дали с ней попрощаться.

Отчаяние накрыло меня черным зловонным облаком, когда я не нашла ее в спальне, вернувшись от врачевателя. Я сжимала в потных руках пузырек с лекарством и смотрела на зареванную Гриф, которая держала на руках мою сестру. По ее взгляду я всё поняла и внутри меня что-то умерло.

— Лилит… — Данте поднимает руку и нежно касается моей разбитой губы. Я вздрагиваю, — Ты достойна лучшей жизни, — его голос звучит спокойно, намного спокойнее, чем я себя чувствую.

— Сопротивление не сможет ничего изменить, — я резко одергиваю голову, и Данте хмурится.

— Посмотрим.

Я возмущенно скрещиваю руки на груди.

— Пообещай, хотя бы не лезть на рожон, — выразительно смотрю на него и Данте цинично мне усмехается.

Он ведет себя слишком беспечно, когда выходит за стену или направляется в другие зоны.

Я очень не хочу однажды увидеть его в рядах отступников.

— Я делаю то, что умею лучше всех, — он опрокидывает в рот стакан и с грохотом ставит его на место.

— Знаю.

В телевизоре начинают крутить рекламу. Посетители хмурятся, поглядывая на экран. Уверена каждый из них хочет запустить в него чем-то тяжелым.

— Почему ты не хочешь присоединиться к нам? — опять один и тот же вопрос.

— Потому что я им не доверяю.

Данте раздраженно передергивает плечами.

— С чего бы?

Я не знаю, что ему сказать. Какое-то чутье подсказывает мне, не соваться в это. У меня есть сестра и обязанности.

— О, поглядите-ка, все злодеи собрались в одном месте, — Крот привлекает всеобщее внимание, и я радуюсь, что мне не придется отвечать на вопрос, — Надо послушать, — он делает звук громче.

— Неужто ты тоже запал на его смазливую мордашку? — Крот замахивается на Данте полотенцем и ему приходится пригнуться.

— Обладал бы ты такой же рожей, я бы тебе дала, — женщина с вызывающе глубоким декольте и пирсингом в нижней губе поворачивается к нам.

— Ты что-то имеешь против меня? — хмурится Данте, и она улыбается, — Видишь эти стальные мускулы?!

Я незаметно вздыхаю и перевожу взгляд на экран.

Две элиты собрались на трибуне, построенной прямо на стене. Но и там всемогущий купол защищает их от опасности извне. Представителей фракций можно различить только по цвету одежды. Аристократы предпочитают белому темно-синий, выделяя себя среди остальных.

Я сильнее сжимаю свой стакан, жалея, что не могу раздавить его в пальцах.

Вот кого я ненавижу больше остальных. Сильнее, чем сенатора и его семью. Я на дух не переношу советников корпорации.

На своё благословение, шестнадцатый День Рождения, каждый представитель своей фракции проходил тест, определяющий уровень его IQ. Это дает им возможность получить работу в корпорации и улучшить свой кредит. За этим зрелищем следят оба мира, и я могу назвать имена тех, кому желаю смерти.

— Вы должны знать, что мы делаем всё возможное, чтобы поднять уровень жизни в вашем мире… — говорит Роман Москвин, он смотрит прямо в камеру и кажется, говорит чистую правду, — И я рад сообщить, что в скором времени две сильные фракции объединятся… — мужчина подзывает к себе своего сына, стоящего рядом с ним и мой пульс теряет контроль.

Макс Москвин… «Золотой мальчик», звезда всех гламурных таблоидов и всеобщий любимчик.

Будущий советник.

Он первый в моем списке. Первый, кого я хочу уничтожить.

— … благодаря союзу моего сына и дочери сенатора, полномочия корпорации возрастут!

Высокомерное выражение на лице аристократа исчезает и на замену приходит недоумение. Он явно сбит столку. На короткое мгновение, я вижу в его бирюзовых глазах страх. Мне слишком хорошо знакомо это чувство, чтобы не увидеть его в других.

— Развели тут мыльную оперу, — Крот выключает плазму.

Я продолжаю бесстрастно пялиться в потухший экран.

Чего же ты боишься? Какое твое слабое место?

— От всего этого несет дерьмом, вот увидите, — голос Данте отвлекает меня от раздумий, на его лбу пролегают две сердитые складки.

Он скрещивает вместе длинные пальцы и кладет руки перед собой.

— Дело говоришь, — соглашается с ним Крот, он проводит взглядом нового посетителя, пока тот не усаживается за самый дальний угол и наклоняется ко мне, — Это про твою душу, дочка, — Крот показывает в сторону заказчика и я киваю, спрыгивая со стула.

Данте старается встретиться со мной глазами, но я отвожу взгляд. Впервые за сегодня я жалею, что он пришел в бар.

— Не вздумай вмешиваться, понял меня?! — предупреждаю я и направляюсь к заказчику.

Их легко узнать по накинутому на голову коричневому капюшону и длинному плащу, закрывающему всё тело. Никогда не понятно, кто перед вами. Женщина или мужчина. Особенно, если голос изменен прибором.

Многие из них боятся огласки. Или преследования. Никто не хочет, чтобы другие прознали о контрабанде, особенно стражники.

— Чего это она? — долетает до меня недоуменный вопрос Данте, но я уже сажусь за столик и не слышу, что отвечает Крот.

Заказчик поднимает голову, но его лица невозможно разглядеть.

— Что тебе нужно? — задаю я свой обычный вопрос, надеясь, что его плата будет достаточно высокой, чтобы я смогла обменять ее на «Фторхинолон девятого поколения».