Сердце потерянное в горах (СИ)

Глава 1

Лилит

Дверь дрожит от тяжелых ударов и снаружи слышатся ругательства. Еще немного и он вышибет мне дверь. Я швыряю стопку чистой одежды в кресло, подбегаю к двери, и отодвигаю многочисленные засовы, замки и задвижки. Делаю это, потому что у меня нет выбора. И потому что я знаю, чем может закончиться мое промедление. Руки у меня слегка подрагивают. Вытерев потные ладони о брюки, я распахиваю дверь.

У него черная форма с серебристыми пуговицами, а значит, мне стоит помалкивать.

— В следующий раз я не буду так терпелив, — стражник грубо отталкивает меня в сторону и проходит в комнату. Подошвы его ботинок оставляют грязные следы на полу.

Я покорно следую за ним.

Половину лица стражника закрывает респиратор. Его глаза за стеклами прозрачных очков обшаривают комнату с какой-то маниакальной настойчивостью.

— Здесь ничего нет, — пытаюсь выглядеть непринужденной, будто мне нечего скрывать.

Не удостоив меня внимания, он рывком открывает дверцы старенького платяного шкафа и у меня почти перестает биться сердце.

— Оружие?

— Нет, — нужно без промедления отвечать на вопросы, чтобы стражник не разозлился еще больше.

Не сводя с меня полного ненависти взгляда, он запускает руку в мои вещи, и я напрягаюсь.

— Что это? — вытаскивает наружу стеклянный пузырек с зеленоватой жидкостью внутри, — Я спрашиваю, что это?

— Микстура от кашля, — вонзаю ногти в ладонь.

Какая же я дура, что не убрала его в более безопасное место!

— Зачем? — требовательно интересуется стражник.

— Лекарство.

— Лекарство? — повторяет он предостерегающим тоном, — И зачем оно тебе?

Мне не удается придумать что-нибудь на ходу, поэтому говорю правду:

— Помогает при простуде…

Стражник с силой сжимает руку в кулак. Хрупкое стекло превращается в осколки. В воздухе плывет запах шалфея, солодки, и чабреца.

— Теперь уже нет, — с самодовольным видом, он стряхивает все на пол.

Меня охватывает злость, вспыхивает, как спичка.

— Да, — вскидываю подбородок и не мигая гляжу на него, — Нет.

— Не смей так на меня смотреть, — стражник в мгновение ока преодолевает разделяющее нас расстояние и хватает меня за шею, — Слышишь меня?

Я чувствую, как оставшиеся на перчатках острые осколки, вонзаются в кожу, но не это выводи меня из себя, а исходящая от стражника злость. Я сосредотачиваясь на его неприятных бледно-голубых глазах.

— Ты нарушаешь федеральный закон… — хриплю я и его пальцы в кожаных перчатках напрягаются, в нос забивается резкий запах трав, — Это преступление…

— Сука, — стражник с силой швыряет меня в стену и я до крови прикусываю язык, сползая на пол. Во рту появляется металлический привкус, — Само ваше существование оскорбительно, — он наклоняется ко мне, голос из-под респиратора звучит глухо, но я ощущаю сочившуюся из него жгучую ненависть.

— Как и ваше, — не сдерживаюсь я и тут же за это расплачиваюсь.

Он грубо наматывает на руку мои волосы и прикладывает сканер к цифрам.

Шею обжигает резкой болью, словно кто-то проводит по нему лезвием.

Любые контакты с измененными строго запрещены. Законы прописали в регламенте «Золотой крови», которые каждый из нас должен знать наизусть и по требованию, процитировать каждый пункт. Но стражники не утруждаются и просто используют нас в качестве игрушек для битья.

Им нравится мучить нас. Видеть страх в наших глазах. Видеть наше отчаяние.

Стражник заносит кулак для удара и я поднимаю колени к лицу, защищая самые чувствительные места. Быть может, у него плохое настроение, ему изменила его идеальная жена, или у детей чересчур низкий IQ. Причин много, итог один.

— Сдохни, — тяжелые ботинки стражника в последний раз бьют меня по ребрам, хлопает дверь и я остаюсь одна.

Несколько минут я неподвижно лежу на полу, из разбитой губы течет тёплая кровь, заливая подбородок. Я должна мужественно переносить испытания. Этому учит писание. Но у меня всегда были проблемы со смирением. Боль пульсирует в такт быстрому биению сердца. Я смотрю в побеленный потолок, на котором уже начинают проступать темные пятна и раздумываю, где мне достать известь.

В окне надоедливо жужжит муха, она бьется о стекло снова и снова, пытаясь выбраться на свободу. На мгновение, я представляю, что это я изо всех сил царапаю раму, задыхаясь от бессилия. Застонав, переворачиваюсь на бок. Кое-как мне удается подняться на ноги. Ковыляю к умывальнику и ополаскиваю лицо холодной водой. Мне сразу становится лучше. Голова кружится, но переломов нет. Я сплевываю сгусток крови и провожу языком по зубам. Все остались на своих местах, даже слегка выступающие из ровного ряда клыки. Я беру в руки полотенце и стираю кровь с верхней губы, морщась от боли. Она слегка отекла и мне больно открывать рот.

Я выхожу на улицу.

Первое, что я вижу, это грязь.

Здесь всегда слишком грязно и даже солнце не способно это исправить. А когда идет дождь, становится только хуже. Спасает только снег, но вместе с ним приходит холод. А тепла всегда не хватает. «Верхние» дают нам ровно столько, чтобы мы все разом не передохли и им не пришлось бы вносить платеж в свои кредиты, тратясь на наши похороны.

Я иду в сторону колючей проволоки, сразу за ней стеклянный купол, огороженный бетонной стеной. За ним скрывается мир роскоши и первоклассной еды. Мой кредит уже превышен и ближайшие месяцы нам придется жестко экономить.

У меня урчит в животе, напоминая, что я ничего не ела с самого утра.

Я прохожу мимо таблички: «Карантинная зона, просьба не пересекать границу» и сворачиваю в противоположную сторону. Я стараюсь идти тихо, в этой части города полно ублюдков, для которых убийство это просто способ скрасить свой досуг. Есть места еще хуже, чем это, но туда лучше вообще не соваться, если не хочешь проблем с прокаженными.

Я задерживаюсь около пожелтевшего портрета, прикрепленного к столбу. Одна его сторона полностью оторвана. Разгладив края, я вижу половину женского лица и цифру 35.

Департамент предоставляет достойное вознаграждение тем, кто готов играть на их стороне и решает закладывать своих же. Именно поэтому, никто не знает моих цифр, кроме самых близких. Мы используем прозвища. Меня называют Лилит из-за необычного цвета глаз и моей способности проникать под купол, не задев не единой линии сигнальной сети.

Я пересекаю развалившееся дорожное полотно и улавливаю какой-то шум. Резко оглядываюсь. Стражник. Сердце колотится в груди молотом и я готова сорваться с места. Он двигается ко мне, но через секунду, сворачивает в другую сторону и я с облегчением выдыхаю.

Между ветхими домами тянутся узкие улочки, покрытые гниющими отбросами и нечистотами. Вонь стоит невыносимая. Я прячу нос в ворот куртки. Прохожих немного, а те, кто попадаются мне на глаза, кутаются в рванье и старательно отводят глаза. Я подхожу к небольшому каменному строению. Внутри тускло горит свет. Я стучу трижды. Два быстрых. Пауза. И последний.

Дверь слегка приоткрывается.

— Это я.

Гриф пропускает меня вперед и я проскальзываю в узкую щель. За спиной слышится скрежет тяжелого засова.

— Кто это тебя так? — обернувшись ко мне спрашивает подруга, разглядывая мое разбитое лицо.

— Поцапалась с одним стражником.

— Когда-нибудь тебя убьют, — вздыхает она.

— Но не сегодня, — подмигиваю я.

Гриф всегда была рядом со мной сколько я себя помню. Наша дружба началась, когда она в возрасте двух лет засунула себе в ухо карандаш и моей маме пришлось ее лечить. Так к ней прицепилось прозвище Гриф сокращенное от «Грифель». Она до сих пор плохо слышит на левое ухо. Нам удалось найти общий язык и с тех пор мы неразлучны.

Я прохожу в одну единственную комнату. Она погружена во мрак, только квадратный стол освещает лампа. В печи уютно потрескивают угли. На диване, в ворохе постельного белья я замечаю серебристые волосы сестры. У меня перехватывает дыхание от чувства любви к ней.

Законы «Золотой крови» запрещают измененным иметь больше одного ребёнка. В возрасте двадцати пяти лет женщинам проводят химическую кастрацию. Наказание за непослушание — смерть. Нам приходилось скрывать мамину беременность до последнего. Мне было семь лет, но я помню, как каждое утро мама туго перетягивала живот простыней, чтобы никто не догадался о ее положении. Я отчаянно молилась богу и он сотворил чудо. После рождения сестры, департамент провел проверку и без лишних слов поставил на ней клеймо: 167.

Теперь все считают Самару подкидышем.

Я разглядываю ее красивое лицо. Моя сестра так похожа на маму, что иногда я не могу смотреть на нее без слез. У нее потрясающей красоты зеленые глаза. Белая кожа без единого изъяна. Пухлые губы и волевой подбородок.

— Она поела? — я присаживаюсь на продавленный диван.

— Да, но у нее опять жуткий кашель.

У меня сжимается сердце, словно кто-то резко ударяет меня в грудь и эта боль в стократ больнее, чем кулаки стражника. Я вслушиваюсь в хриплое дыхание сестры. Она слишком скудно питается. Спит в холодном доме, потому что дымоход в прошлом году полностью развалился и я не знаю, что мы будем делать зимой.

— Температуру мерили? — спокойно интересуюсь я, хотя внутри всё дрожит от страха.

— А как же, — отвечает Гриф, — Но пришлось выдержать целую битву.

Я нежно касаюсь волос Самары.

Сестре исполнилось тринадцать. В ней бушуют гормоны, и она не признает, что серьёзно больна. Спорит по любому поводы. Упрямится. Нарушать правила стало ее любимым занятием.

— 36,5 даже ниже, чем следует, — шутит подруга.

— Хорошо, — облегченно выдыхаю я, потому что, если бы это было не так, я не знаю, чтобы я делала.

Есть вариант. Но это на самый крайний случай.

— Она хотела с тобой кое-что обсудить, — Гриф бросает на меня быстрый взгляд.

— О чем? — вряд ли мне понравится это «кое-что».

— Самара сама тебе всё расскажет, — подруга заходит за ширму, отгораживающую уголок кухни и возвращается с остатками супа и черного хлеба. Она пододвигает табуретку ко мне и ставит на него мой незамысловатый ужин.

— Ешь, — звучит в приказном порядке.

— Не хочу, — я отворачиваюсь, не смотря на то, как жадно реагирует на запах мой желудок. — Ей нужно хорошо питаться.

— Тебе тоже, — убеждает меня Гриф. — Иначе ты так долго не продержишься и Самару заберут в приют, — ее безжалостный тон режет меня по живому.

Я вздрагиваю и неохотно беру в руку ложку.

— Знаешь, не честно об этом мне постоянно напоминать, — с набитым ртом бурчу я, тыкая в нее ложкой. От вкуса еды у меня начинает опять кружиться голова. Кристаллики соли попадают на разбитые губы и я то и дело их облизываю.

— Иначе, ты так и будешь ходить голодной, — усмехается Гриф, и присаживается на пол.

Из мебели здесь диван, табурет и тумбочка, на которой стоит старенькая плазма. А еще стол полностью заваленный бумагами. Гриф проводит геометрический анализ подземных грунтов, а затем готовит подробную карту для проходчиков. Ее мозги работают, как надо и живя в Верхнем мире, она могла бы добиться высот.

— Что нового на работе? — я заставляю себя есть медленнее и отщипываю кусочек черствой корочки, она крошится на мелкие части, но я подбираю все до одной.

— Открыли новый штрек[1], - подруга смотрит на свои мозолистые руки, — Но показатели добычи полезных ископаемых падают.

— Думаешь, шахту закроют? — пугаюсь я.

— Если так, наша зона обречена.

Это правда. Не смотря на то, что условия работы в шахтах кошмарные, на большой глубине до сих пор нет вентиляции, и перекрытия подпираются хлипкими досками, желающих спускаться под землю не падает. Официальное трудоустройство увеличивает кредит, мизерная зарплата позволяет покупать еду, а не воровать.

Я работала проходчиком на урановых родниках. Мы спускались на лифте под землю и разъезжались по туннелям на вагонетках. Приходилось работать отбойным молотком и киркой. Я старалась не думать, что над головой тонны земли и в случае обвала, Самара останется сиротой.

Однажды, часть породы обрушилась, я отделалась переломом руки, но меня списали в утиль. Мне было четырнадцать. Прошло уже шесть лет, но на каждое мое обращение вернуться в шахту отвечают отказом.

Я вытираю чашку мякишем и засовываю его в рот.

— Самара может завтра переночевать у тебя? — прожевав, интересуюсь я.

— У меня ночная смена.

— Как не вовремя! — отодвигаю опустевшую тарелку.

Гриф молчит, взгляд ее светло-карих глаз заставляет меня сесть прямо.

— Что? — ощетиниваюсь я, — Осуждаешь меня?

Подруга никогда не одобряла моих вылазок под купол.

— Кто я такая, чтобы делать это? — Гриф заправляет за уху короткую серебристую прядь, — Я не хочу однажды увидеть твои цифры на столбе, — подруга отворачивается от меня и я не успеваю ничего сказать.

Гриф нажимает кнопку включения на потертом пульте.

Плазма, мигнув, начинает показывать рекламу. Всегда одно и тоже. Только по вечерам включают какой-нибудь сериал, снятый еще до катаклизма.

Мы молча наблюдаем за действием в телевизоре.

Высокая красивая женщина в белом костюме обращается прямо в камеру, кажется, она смотрит прямо на меня.

— «Ковчег» станет новым домом для каждого из вас, — вещает она, на заднем плане появляются небольшие домики, разбросанные среди живописного леса. Они похожи на игрушечные, — Вам нужно просто набраться терпения, скоро он будет полностью готов к заселению, и мы сможем очистить карантинные зоны.

Ее холодная улыбка с идеально ровными зубами напоминает мне оскал и я сомневаюсь, что они настоящие. Так же, как и ее слова. Картинка меняется и теперь нам показывали обстановку внутри.

Изнутри всё выглядит еще лучше. Я никогда не видела таких чистых простыней. Сверкающей ванной и уютной кухни. Только в фильмах и старых каталогах, сохранившихся до наших дней пожелтевшими страницами.

— Ты в это веришь? — Гриф не отрывает взгляда от экрана.

— Не особо, — я хочу казаться равнодушной, но уверена, на моем лице такое же глупое выражение.

Надежда.

Я ничего не могу с собой поделать, мне отчаянно хочется, чтобы это оказалось правдой.

Но пока мы всё еще были здесь и думаю, сдохнем мы тоже здесь.

— Это Рай? — Самара сонно тянет меня за рукав.

Я оборачиваюсь к ней, внутри меня разливается тепло.

— Хочу туда, — она показывает в сторону телевизора.

— Тебе еще рано, — я притягиваю ее к себе, — И не говори вслух это слово.

— Какое?

— Рай.

Аристократы объявили Церковь вне закона. Думаю, они просто боятся, что люди начнут думать о душе́. Боятся потерять власть и не желают делить ее с Богом. Потому повсеместно вводились меры наказания для тех, кого ловили с поличным. Самое страшное — хранить у себя Библию и говорить о божественном откровении.

— Да помню я, — ворчит Самара, окончательно проснувшись и освобождается из моих рук.

Не хочу себе признаваться, но я дико скучаю по тем временам, когда могла в любой момент ее обнять и никто меня не отталкивал.

— Хорошо, — улыбаюсь я.

Сестра смотрит на меня исподлобья.

— Я подала прошение на работу в шахте.

— Что?! — улыбка сползает с моего лица.

— Гриф возьмет меня в ученики…

— Ни за что, — не даю ей продолжить, — Пары́ ядовитой пыли опасны даже для здоровых легких.

— Я ей все объяснила, — Гриф спокойно встречает мои полные холодной ярости глаза, — Самара отлично рисует и в будущем, сможет заменить меня.

— Вот именно, — встревает сестра, — Ты сама говорила, что у меня талант.

— Это не одно и тоже.

— Ты не можешь оберегать её от всего, — резюмирует моя подруга.

Могу и неплохо с этим справляюсь!

— Только через мой труп, — говорю тоном старшей сестры, авторитет которой нельзя оспорить.

— Ты до сих пор боишься оставить меня одну, будто мне пять, — Самара с вызовом вскидывает подбородок, — Но из нас двоих только ты влипаешь в неприятности, — она смиряет выразительным взглядом мои синяки.

Я слишком многое ей позволяю и вот результат.

— Нам пора, — из-за сильной усталости я не в состоянии скрыть раздражение, — Раз ты такая взрослая, то уборка сегодня на тебе.

— Ок, но я не буду мыть посуду, — предупреждает Самара, сползает с дивана, и встает рядом. Ростом она уже выше меня. Тощая и долговязая, как цапля.

— Именно этим ты и займешься, — мне приходится запрокинуть голову, чтобы строго заглянуть ей в лицо.

Попробуй выглядеть убедительно, когда приходится смотреть снизу вверх.

— Ладно, — неохотно соглашается Самара, — И то, только потому, что ты выглядишь скверно.

— Ну, спасибо, — фыркаю я.

Гриф провожает нас до выхода.

— Увидимся.

— Пока, — Самара обнимает ее и первая выходит на улицу.

Я опускаю капюшон своей куртки на лицо. Чернота с другой стороны двери безнадежная и беспросветная. Я отлично вижу в темноте из-за дополнительного рецептора в глазах, появившегося из-за мутации в моих генах, но впервые я ощущаю какую-то дезориентацию, будто мой компас сбился.

По дороге домой никто из нас не произносит ни слова. Любой разговор отвлекает, а в Аду нужно держать ухо востро. После глобального события, известного, как «Изменение», прежний мир рухнул. По рассказам старых летописей, неизвестный газ стал причиной катастрофы. Сейчас никто точно не помнит, почему это произошло, официального объявления никто так и не сделал.

Химическое оружие? Грубое нарушение технической безопасности? Заговор недругов? Или что-то другое.

В эпицентре взрыва теперь только Коралловый лес. Слухи об этом месте настолько жуткие, что я молюсь, чтобы мне никогда не пришлось оказаться там.

Канцерогенное облако двигалось по городам и странам. В начале никто не говорил об опасности. Люди просто вдыхали зараженные частички, не зная, что это определяет судьбу всего человечества.

Нет, они не превратились в зомби. Не стали кровожадными убийцами. Некоторые из них умерли спустя неделю. Месяц. Год. Можно сказать, что им повезло. Мы потеряли леса, птиц и животных. Из восьми миллиардов населения осталось не больше одного. Но даже не это самое страшное. Газ изменил геном человеческого мира. Незаметно покопался в наших клетках.

Тогда-то и стали открываться специальные места для карантина. Беременных женщин сразу же направляли туда, пока они не рожали на свет детей. Измененных легко отличить от других: кипенно-белая, почти прозрачная кожа и серебристые волосы.

Как только метка обнаруживалась, маму с новорожденным отводили на суд, который осуждал их на жизнь в зоне изоляции.

Больше они никогда не возвращались домой.

Тех, у кого был иммунитет, так называемая, «золотая кровь», отправляли в Небеса — город под огромным стеклянным куполом.

Кто бы мог подумать, что отсутствие резуса не позволит мутагену внедриться в потомка.

Остальных измененных, определили за кордон. Со временем купол обнесли стеной высотой с четырехэтажный дом.

Вся власть перешла к перворожденным, основавшим корпорацию «Возрождение». Впоследствии были созданы еще две: аристократы, их прямые потомки и совершенные во главе с сенатором.

Они построили своё «идеальное общество», где нет место таким, как я.

Нам оставили окраины и дома, что стояли здесь еще до катастрофы. Экосистема каждой зоны трещит по швам. До сих пор идут ядовитые дожди. Оставшиеся в живых растения и животные вымирают. Если совершенные закроют шахту, то забьют последний гвоздь в наш гроб.

Обратная дорога занимает у меня больше времени, чем следует. Из-за быстрого шага, Самара задыхается и я вынуждена замедлиться. По периметру карантинной зоны начинают включать фонари.

— Смена караула, — чертыхаюсь я, — На полчаса раньше.

Мы обе знаем, в это время стражники особенно свирепы.

— Не отставай, — Самара бросается бежать, серебристые волосы за ее спиной развиваются, напоминая след падающей звезды.

Я нагоняю сестру и хватаю за руку. Она смотрит на меня и улыбается. Такой счастливой улыбки я у неё давно не видела. Добежав до дома, я проворно отворяю замки и мы прячемся в доме в тот самый момент, как загорается последний прожектор.

— Это было круто… — Самару скручивает приступ кашля, она достает из кармана платья платок, и прижимает его ко рту.

Мое сердце обрывается. Я боюсь, что однажды, сестра просто задохнется. Наверное, мне нужно немного ослабить контроль. Дать ей…

Дышать.

— Обещаю подумать о твоем желании работать, — я помогаю ей дойти до кровати, — И… — помедлив, я все-таки продолжаю, — Мы можем возобновить тренировки.

Из-за затяжной болезни, Самара тяжело выполнять физические упражнения, но она должна уметь постоять за себя, если со мной что-то случится.

— Правда? — сестра сжимает мою кисть своими длинными пальцами.

— Как только тебе станет лучше.

— А Данте придёт?

При звуке его имени по позвоночнику бегут мурашки.

— Посмотрим.

— Почему ты с ним ни помиришься?

— Я с ним не ругалась, — меньше всего на свете я хочу обсуждать свои запутанные отношения с младшей сестрой.

— Он мне нравится, — Самара разжимает пальцы и обессилено откидывается на подушку, — Можно я уберусь утром?

— Конечно.

Ее дыхание выравнивается и я устраиваюсь рядом с ней на стуле. До утра еще далеко и у меня есть время подумать, как проникнуть к совершенным и достать лекарство.

Иногда приходится делать то, что не хочется, чтобы ничего плохого не случилось.

Я смотрю на спящее лицо Самары и у меня зреет план.

[1] Штрек (от нем. Strecke — маршрут) — горная выработка, не имеющая непосредственного выхода на земную поверхность.