Сборник проза и блоги

Шаг правой ногой (не на конкурс)

дата публикации:16.12.2020

Я крашу садовый сарай миссис Лиланд. Краска лениво капает, каждая капля вытягивается, словно боится расстаться с кистью, а потом теряется в траве. На банке написано: «Голубая Балтика» — готов поклясться, что никто из моих приятелей не знает, что такое «Голубая Балтика». Даже ходячая энциклопедия Рубинштейн. Даже он.

Балтика, для нас — что-то далекое, из другой Вселенной. Расположенное на невероятном расстоянии. В десятках метров от нашего понимания. Кисть ходит неровно, цепляясь за торчащие щепочки. Вокруг них краска собирается крохотными потеками. От этого кажется, что стена покрыта маленькими горошинами. Мне лениво исправлять брак, и я оставляю все как есть. Если не приглядываться, то моя работа выглядит идеально.

Известно, что шаг правой ногой на пару миллиметров больше, чем левой. Всего на пару миллиметров. И эта небольшая величина совсем не очевидна. В нее трудно поверить. Так же трудно, как и в то, что земля круглая. Особенно, если твой путь начинается от дивана, а заканчивается холодильником. Пара шагов по комнате, когда нужно собраться и пройти эти пять-шесть самых трудных метров в жизни.

Вот, когда у тебя впереди вечность, но ты думаешь о прошлом, тут другое дело. Шаг, еще шаг. И ты уже отклонился на пару десятых градуса. Не то, чтобы очень много. Несущественно. Всего на пару десятых. Но через сорок тысяч восемьсот семьдесят семь шагов ты вернешься туда, откуда начинал. Вернешься несмотря на то, что шел вперед. А может быть и потому что просто шел вперед.

Я оставляю стену подсыхать и принимаюсь красить раму микроскопического бесполезного окошка, красиво переплетенного поперечинами, имитирующими фальшивый стиль средней Англии. Чтобы не запачкать стекло, приходится подкладывать картонку. Через сорок тысяч восемьсот семьдесят семь шагов я вернулся туда, откуда начал. Хотя, конечно, не совсем туда. Прошлое отпало как высохшая шелуха. Я растерял его полностью, и теперь довольствуюсь полинявшими воспоминаниями: Кемерово, Аля — где это все? Город я забыл, и Аля уже не смотрит мертвыми глазами. Прошлое для меня теперь ничего не значит, как не значит оно для миллионов, двигающихся прямо на месте, как мухи с оторванными лапками. Сорок тысяч восемьсот семьдесят семь шагов правой ногой. Миллионы окружностей для храбрецов, идущих вперед.

С чего все началось? Краска мажет картонку и, кажется, что красишь неаккуратно. Но стоит отнять ее от стекла, и все становится на свои места. Прямые, строгие линии, рождающиеся из мазни. Порядок из хаоса. Я выбиваю сигарету из пачки, ловлю судорожный от ветра огонек зажигалки и закуриваю. Сегодня мой заслуженный выходной. Три дня назад мы, наконец, разделались с фальшивыми банкнотами. Подчистую. От «а», до «я». Как выражается его толстощекое величество: заработали свой собственный букет мастурций и аплодисменты.

С чего все началось? С бумаги. С трех сотен килограммов великолепной, порезанной в размер бумаги для банкнот. Причем, допросы задержанных так ничего и не дали. Я стряхиваю пепел и вспоминаю недоуменного Моисея Рубинштейна две недели назад поднявшего усы из почечного чая.

— Слушай, Эдвард, ты не в курсе в третьей промышленной зоне есть прачечная?

— Не знаю, — Толстяк, читавший покрытую омерзительными пятнами газету, которую нашел в урне у входа, поднял глаза. В них еще плескались все печали мира. Брат его усатой благоверной освободившись после третьей ходки совершенно выбил Эдварда Мишеля из колеи. Это событие отмечалось широко и с размахом. С битьем бутылок, танцами и, если бы не связи господина старшего инспектора в определенных кругах, закончилось бы новым сроком.

Кроме того, после разгромного счета в крикетном матче, его величество дулось на нас. Рубинштейн ему казался симулянтом, а я дезертиром. Потерев нос, он вновь завернулся в свою газету, как Цезарь в тогу.

— Я вот просматриваю список грузов, — уронил в пустоту старый трилобит, — для третьей зоны сто двадцать килограмм отбеливателя и щелочи. Там есть прачечная?

— Вот опять! — Толстяк сделал свой шаг правой ногой, третья производственная его не интересовала, — ты это читал, Моз? Кексы воображают себя самыми умными.

Он сфокусировал взгляд и прочел:

— Нет достоверных сведений о том, кем был убитый, так неудачно попавшийся на крючок старшему инспектору Эдварду Мобалеку. Впрочем, выяснить это — дело времени, ведь расследование поручено известному нам детектив-инспектору Соммерсу из отдела криминальной полиции! За двенадцать лет службы ему доводилось распутывать самые сложные загадки. Тайн для него просто не существует… бла-бла-бла…. С другой стороны, эта трагедия все же заставляет улыбнуться. Подумайте, ну каким везением стоит обладать, чтобы выловить из реки, разграничивающей два государства труп? Стоит ли говорить о том, что в прошлом году, мистер Мобалеку пытался остановить самолет, гонясь за ним в багажной тележке? Или о том, что…

— Тут еще фотография, сечете? — Мастодонт скомкал газету и зло пульнул ее в угол. Пролетев мимо корзины, та откатилась к двери.

— Что ты говорил, Моз? Про прачечную?

— В третьей промышленной зоне есть прачечная, Эдвард?

— Вряд ли, — откликнулся тот, откусывая кончик сигары, — разве что чуваки стирают подштанники, после каждой выгрузки газовоза.

Он прикурил от спички и выдохнул седое, неопрятное кольцо дыма. Пересушенная сигара потрескивала. В третьей был расположен большой и единственный терминал по приему сжиженного газа, чьи газгольдеры занимали основную площадь зоны. В их тени лепилось пара десятков мелких производств, сосредоточенных в унылых бетонных кубах. Я всегда хотел понять, почему эта зона называется третьей промышленной, ведь ни первой, ни второй в городе не было. Был, правда, большой складской комплекс на севере, но он так и звался «Склад один» и использовался как место временного хранения для всего входящего и исходящего через границу. Третья промышленная зона оставалась загадкой.

Тогда мы не знали. Тогда мы не знали ничего, но мудрый старый Рубинштейн вывел нас на правильный путь.

Правильный путь во мгле предположений. Я стряхиваю пепел на траву и вновь берусь за кисть. Голубая Балтика — что-то из другой Вселенной. Мы ходим кругами, один шаг правой ногой. Краска капает.

— Будете кофе, мистер Шин? — миссис Лиланд ставит кофейник с надетой на носик чашкой на траву. Мы с ней ладим с моей старушкой, и то, что она продолжает упорно коверкать мою фамилию, меня не трогает. С тонким сипением раскуривая трубку, тиа Долорес любуется моей работой. На самом деле садовый сарайчик выглядит ужасно, сплошные потеки, но окно удалось. Плетение аккуратно покрашено и за ним пыльной слюдой отражают свет стекла. Долорес Лиланд щурит глаза, ей нравится голубой взрыв в центре заросшего участка.

Я обхожу будочку и принимаюсь за следующую стену. Медленно вожу кистью по дереву. Темная поверхность вспыхивает небом. Маленький бесполезный человечек, существующий внутри, проснувшись от монотонной работы, пытается прервать мои размышления. Вопит о прошлом, затертом и заезженном, но я упорно не обращаю на него внимания. Пусть вопит. Ему нужен снег и Аля. Ему нужно прошлое. Я знаю — один такой шаг правой ногой, и ты уже в ином мире. Ты сбился с пути. Поэтому думаю о другом.

Покойник, о котором так сокрушался старший инспектор, меня не интересовал совершенно. Лишние заботы, а их и так хватало. Триста килограмм высококачественной порезанной в размер бумаги. Со всеми этими волокнами и знаками. Эмбрионы будущих банкнот. Печать была много хуже: микротекст расплывался, номера были одинаковыми, и еще что-то, что позволяло их определить. Эксперты занимались всеми этими малосущественными деталями. А мы искали источник бумаги. Вполне возможно, кто-то аккуратно нарезал очередную партию. И этот человек знал, что мы его ищем. Вот только где он?

Когда на руках никаких очевидных фактов, поневоле начинаешь чесать в затылке. Что называется «слушать эфир». В обычном течении жизни должны образоваться хоть какие-нибудь странности. Колебания, вибрации. Что-то должно идти не так. Мы слушали эфир. А он был плотным.

Дрожащий мальчик Питерс изменил расписание. Теперь он ходит в «Палас» по четвергам. Важно ли это? И связан ли он с фальшивыми банкнотами? Вряд ли. Его интересы — травка и лекарства. Говорят, Десять монет купил катер. И не какую-нибудь ржавую банку, а сто восьмую Мангуста. Известно, что сто восьмой делает сорок узлов при полной загрузке. А это уже важно, особенно если знать послужной список Десяти монет. Но, нет, нет, этот не будет связываться с фальшивками, слишком сложно. Вот старик Пиньята может. Даром, что однажды перехитрил сам себя и попал в неприятности с подельниками, отчего и получил говорящее прозвище и катетер с мочеприемником. Старого «Пиньяту» Холмса мы откладываем в сторону и слушаем дальше.

Супермен? Тупой Джонни? Эти сидят. Второго так вообще брали с шумом и треском, с начальственным рыком до небес. С суперсекретными бойцами в балаклавах. Их прилетел целый борт, севший на военной базе неподалеку. У Тупого Джонни обнаружился огромный арсенал, достаточный для того, чтобы свести с ума пару сотен любителей пушек. Перечень трофеев занял два с половиной листа. Начиная с пистолетов и заканчивая китайской зенитной установкой.

А потом Рубинштейн заметил эту щелочь. В третьей промышленной не было прачечной.

Я прерываюсь и наливаю кофе. Миссис Лиланд дымит трубкой в своем неизменном кресле на террасе, у ее ног стоит верная бутылка шерри. С кухни тянет тушеным мясом. Где-то вверху самолет метит небо инверсионным следом.

— Вы будете рыбу или мясо? — спрашивает стюардесса там — наверху. Я отпиваю из чашки и рассматриваю капельки голубой краски на руках. Рыбу или мясо? Отбеливатель или щелочь? У времени длинные ноги. Оно бежит быстрее, чем ты успеваешь соображать. Мы копались с этим делом ровно месяц.

В день, когда мы все поняли, его величество явилось в новых туфлях.

— Настоящий Карден, чуваки! — заявил Мастодонт, неуверенно топая по кабинету к столу, — взял на распродаже в Карэфуре. Там все буквально смели. Пришлось поработать кулаками.

Он продемонстрировал темные грабли в шрамах и с ороговевшими ногтями, а потом показал на блестящие туфли, столь же уместные на его огромных поршнях, как лорнет в руке клошара. Они производили впечатление, сводили с ума своим блеском, пахли всеми сортами кожи одновременно и немного носками счастливого владельца.

— Всего на два размера меньше, но думаю, разносятся. Надо поставить профилектику — подошва скользкая. За двадцать монет у людей будто кукушка потекла. Толпа была как на бесплатной раздаче супа. Творился сплошной Арагимнедон и геморрой у корзин. Кому-то даже откусили ухо, как тому чуваку Холифилду, просекаете? Что там в брехаловках, Макс? Про нас опять пишут?

— Нет, Моба. Главные новости на сегодня — война в Сирии.

— Война в Сирии?

— Да, вроде бомбят Дамаск. Как тогда, в Ираке.

Удовлетворенный тем, что кому-то сейчас хуже, чем нам, Мастодонт уселся за стол. Солнце, робко заглядывающее в нашу нору, освещало обычную свалку: кучу рекламок пиццерий и китайских ресторанчиков (тех, что с доставкой) вперемешку с бумагами в работе.

— Мы тебе хотим кое-что показать, Эдвард, — произнес Мозес Рубинштейн и нырнул в папку. — Триста килограмм щелочи, поставлено две недели назад в адрес гидравлической мастерской Чань Ван Бао. На сегодня есть еще один заказ — опять на триста.

— Чань Вань? — безучастно уронил Толстый, рассматривая свежее пятно на кепке. — Эти косоглазые ребята такие выдумщики по части имен. У меня одного знакомого звали Чай, просекаете? А фамилия у него была Хунь! Чай Хунь!

Схватив со стола первую попавшуюся бумажку с печатью, он поплевал на нее и принялся бороться за целомудрие головного убора. Пятно не сдавалось. В тот момент его можно было снимать в рекламе моющих средств. Надо признать: мистер Персил просто сопливый пацан по сравнению с Его толстым величеством. За один только кадр с тем, как Мастодонт натирает сальное пятно на кепке, могли передраться ББДО с Публисисом. От усердия гений санитарии высунул язык, на котором дохли хилые бактерии золотистого стафилококка.

— Ты, не понимаешь, Эдвард, — ископаемое порылся в столе и извлек небольшой плоский пузырек без этикетки. — Я вот добыл немного из свежей партии.

Он свинтил пробку, и в нашей конуре отчетливо и зло запахло химией. Воняло так, что хотелось выбежать. Я зажал нос и, сдерживая смех, смотрел на старую рухлядь, тот был невозмутим. Казалось, что химические миазмы вступив в реакцию с лекарствами, обращавшимися по большому кругу кровоснабжения великого больного, побудили того к жизни. Обычно поникшие усы топорщились, в глазах гулял шальной блеск, а на щеках пылал румянец. Он напоминал старую деву, которой, наконец, обломилось остаться наедине с молодым мулатом. И упускать этот шанс она не собиралась.

Его величество повело носом и высказалось в том ключе, что такую склянку неплохо бы подкинуть в редакции брехаловок, что писали про нас глупые статьи. И еще заиметь пару литров для всей легавки во главе с Соммерсом, потому что, тот уже достал путаться под ногами.

— Ты, не понимаешь, Эдвард, — голосом нобелевского лауреата по химии, объясняющего сыну-лоботрясу из чего состоят кишечные газы, повторил Рубинштейн. Он привстал со стула и помахал склянкой, вызывая еще больший водопад смрада. — Это, не щелочь!

— Ба! Да хоть бы что! Ты же знаешь этих вьетнамцев, они едят тухлую селедку и пьют бензин на завтрак. Тот Чай Хунь был гимнастом в цирке, просекаете? Мы с ним как-то забились на десять монет, кто больше съест чилакилес с халапеньо, ну, и что вы думаете?

— Что? — заинтересованно влез я.

— Он сделал меня на раз-два, — сообщило мое толстое начальство, отложив кепку в сторону. — Меня! Потом, правда, подхватил несварение прямо на триперции, во время представления, просекаете? С восьми метров уже уделал всех! Как из брандспойта! Тогда пришлось срочно делать ноги, потому что в первом ряду сидел мэр с женой. Его ловила вся легавка, но он все-таки ушел.

Сообщив эти важные сведения Его Невозможность радостно гоготнул. Разница в одну букву между «сделал» и «уделал», делала его счастливым, раскрашивая слепое лицо судьбы новыми красками.

Рубинштейн захихикал, как девочка в выпускных классах колледжа над каталогом интимных принадлежностей для семейного счастья, и поставил склянку на стол. Прозрачная жидкость в ней по-прежнему воняла. Щелочь или отбеливатель?

Тогда это было еще не понятно. Именно в тот момент, мы ничего не знали. Я доливаю кофе из кофейника. Через сад миссис Лиланд пролетает отчаянная цикада. Она надсадно жужжит, как большая муха, а потом теряется в листве деревьев. Загадки. Загадки, окружают нас. Они красивы эти тайны и будоражат воображение. Все всегда возводится в степень. Во вторую, в третью. Это как с красивой упаковкой чего-нибудь. Она кричит тебе, тянет взгляд, словно проститутка на углу. Юбка пояс, чулки с резинками наружу, боевая раскраска, краешек груди. Как мелкий клерк, надувающий щеки от осознания собственной значимости. А что внутри упаковки? Что? Состав мелким шрифтом. Тридцать ингредиентов. Условия хранения, противопоказания. Непременно черным на синем фоне. Чтобы трудно было прочесть. Тайна, должна оставаться тайной, пока ты не заплатишь. Один шаг правой ногой. И мы его сделали.