Сборник проза и блоги

Монгольский волчок

дата публикации:07.06.2022

Довольный Соммерс уже исчез, зажав пухлую папку под мышкой. Его ждали жмуры, расследования и великие дела. И главное — у него были настоящие поражающие воображение «Гляйны», продажи которых в Европе еще не начались. И возможно, не начнутся никогда.

Я все сидел, бездумно глядя в окно. Завтра завсегда утро. Мне казалось, что для меня оно, почему — то не наступало, это утро. Было сложно всегда жить ночью. Просто невыносимо.

Заперев комнату, я поспешил улизнуть из управления, через пятнадцать минут ожидался очередной набег вдовы почтмейстера. Слушать ее на голодный желудок было бы пыткой.

Народу у Пепе было много, но я все же нашел свободный столик. Кариесный монархист кинул передо мной меню и, обдавая запахом изо рта, поинтересовался, что я буду пить. Пить я буду, конечно, пиво, а есть тушеную телятину с рисом. Это было самое безопасное блюдо в его притоне, в котором в ожидании желудков посетителей потирала грязные руки коварная жратва.

— Меньше перца, Пепе! — крикнул я в худую спину, будучи полностью уверенным, что теперь на мою долю придется двойная порция. Заходя за стойку, Бордельеро умудрился, не оборачиваясь, облить меня презрением. Жужжавшие в плотном, перезрелом воздухе надоедливые мухи образовали нимб над потной плешью. Он воображал себя мучеником. Святым Августином, у которого русские отобрали осла.

— Идиот, — беспомощно пробормотал я.

Обеденное время — жаркое время, это я знал еще по Манчестеру, когда из офисов валит народ в надежде перехватить что-либо — обслуге приходится потеть пару часов. Чтобы потом лениво присесть с зубочисткой в зубах, в ожидании вечернего наплыва. Тогда клиенты придут уже за другим. Придут, чтобы набраться по ватервейсы и нажить неприятности. На этот случай у каждого уважающего себя кабатчика за стойкой припрятан какой-нибудь сюрприз. У Долсона это был молоток для крокета, которым он виртуозно пользовался. Что спрятано у Пепе, я не знал. Возможно, тоже что-нибудь обидное.

Меньше перца, Пепе. Ага, сейчас. В лаве соуса плавали редкие кусочки телятины. Для того, чтобы проглотить их, нужно было обладать, по меньшей мере, огнеупорным желудком и отвагой. Наивной отвагой. Месье Бордельеро умел ненавидеть и не признавал компромиссов. Ненависть — это то, что получалось у него качественным. Все остальное не стоило ломаного гроша: худая спина, пятна на рубашке, мухи, жратва и самомнение.

Я ковырнул пищу, проверяя, не обуглилась ли тарелка. В кармане рубашки требовательно зазвонил телефон. В свое время я долго экспериментировал, пытаясь поставить на каждого абонента свою мелодию, а потом сдался, оставив, все как есть. Да номеров и было всего ничего, чуть больше десятка. Проще было посмотреть на экран, чем копаться в настройках.

— Где ты есть, Макс? — недовольно произнес его величество.

— Обедаю у Пепе, Моба.

— Прикинь, эти перцы аннулировали мой абонемент в бассейн! У них, видите ли, запрещено курить в сауне! Ну не м’даки? Значит, смотреть их говеный телек у меня есть право, а курить в сауне — нет. Ты смотрел все эти шоу последнее время? Там же одна реклама! — он кипятился в трубке, последовательно излагая обиды, нанесенные запасливой жизнью, — Значит курить у них в саунах запрещено, а покупать жрачку из нефти в супермаркетах можно, просекаешь? И еще эти говнюки пишут, что производят ее из натуральных продуктов!

— Нефть, вроде, натуральный продукт.

— Самый умный, да? — оскорбился он, а потом заржал. Судя по интонации, Мастодонт уже залил горе джином. — Попомни мое слово, сначала они запретят курить в саунах, а потом заставят тебя отливать сидя, сечешь?

Я копался вилкой в залитом соусом рисе, чертил геометрические фигуры. Треугольники, квадраты.

— Слушай, Макс, у нас тут целый прорыв в деле об обезьянах. Моз тебе уже звонил?

— Нет, он забегал в контору и смылся. У меня сидела эта Бредстоун с собачкой.

— Короче, слушай. То, что мы думали про Больсо, все это чихня. Он вовсе не владелец груза.

— Не владелец обезьян? — глупо переспросил я. Толстый сочувственно вздохнул.

— Ты не просекаешь? Не мартышек, а того что внутри. Мистики, микробов, прочего дерьма. Что там еще накопали наши очкарики. Он не владелец, сечешь? Это не его посылка. Моз расспросил ребят из «летающего цирка».

Было шумно, клерки всегда шумят за едой, будто на рабочем месте им заклеивают рты скотчем, и последние слова я еле слышал.

— Постой, если не Больсо, то кто владелец? Что за «летающий цирк»?

— Квартал в пригороде, ты что, не знаешь? Там можно купить все что угодно, даже живого слона, были бы филки. Тебе не нужен слон? — после того как я заверил его, что не нужен, он продолжил. — То, что этот Больсо не владелец, очень важно. Его люди всего лишь везли мартышек на ту сторону. У него там был небольшой склад. База, сечешь? Не знаю где, но если копнуть, на ней выплывут разные интересные дела.

— Тогда наркота Левенса, что тут непонятного? — для меня все было ясно давно, доктор лгал. Все сходилось: медик, пока неизвестно каким образом, накачал обезьян фенилэтиламином. Думал, что самый умный и нашел новый способ транзита. Но не срослось. Обезьяны сдохли. А кстати, подумал я, были ли все-таки шимпанзе под кайфом? Ну, такие ли у них ощущения от «Мистики», как у людей?

— Короче, ты там особо не фантазируй, — прервало меня его толстое величество. — Если бы не наш генитальный старик, мы бы до сих пор топтались на месте. По его информации, послезавтра намечается следующая поставка. И тут мы такие аккуратно берем их в браслеты. Всех скопом, просекаешь? Заказчика, перевозчика и принимающую сторону.

— Принимающую сторону? — из-за шума я туго соображал. Но Эдвард Мишель был милосерден и терпеливо объяснил мне детали блестящего плана «генитального» Рубинштейна.

— Возьми на чем писать и пиши. Н 956, синий тент, будет стоять у первого корпуса. Перевозчик «Норд Стар Логистик». Поедешь первым классом. Мы тебя упакуем часа за два до отправки, а на той стороне: та-дам! С обезьянами появляешься ты. Неожиданный, как старческий гемороид. Красивый и с удостоверением. Твою физию пропечатают в газетах, сечешь? Сейчас, чтобы стать знаменитым, вовсе не нужно открывать Америку, Макс. Достаточно быть педиком или умереть. Еще можно завести козу вместо подружки. Прочих на улице никто не узнает. Вот один мой корешок может пропердеть музон с «Аватара», а работает на заправке, разве это справедливо?

— Может он фальшивит на басах, Моба?

— Ты там давай, гладь рубашку и подбери подобающее выражение на лице. Что-нибудь торжественное, — как и все гении, Толстяк нес чушь с самым что ни на есть серьезным видом.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что тебе вся слава останется забесплатно, чувак. Прокатишься с грузом и через пару-тройку часов станешь героем.

Об этом я мечтал всю жизнь. Кататься с обезьянами. Я последовательно привел все возражения на этот счет, но Мастодонт разбил их одним коротким смешком и предложением рассказать историю про кекса, который пытался взять кассу гей-клуба.

— Короче, заходит он в ту голубятню…

— Пошел к черту, — огрызнулся я и бросил трубку. Так бывает, когда все на свете сходится в одну точку: собачки, болтливые старушки, начальство, одиночество, глупость и прочая чепуха. Когда ты путаешься в этом всем, как в рыболовной леске. Беспросветно и беспомощно. Злишься на ситуацию, но всем начхать. На тебя, на твою злость, на обстоятельства. Ты всего лишь маленький бракованный винтик в механизме, только никто и никак не хочет этого признавать. Вздохнув, я заказал еще пива, возвращаться в контору не хотелось.

Маленький бракованный винтик. Блокнот с кривыми буквами: Н 956, синий. Ниже был изображен Толстяк, на которого падал рояль. Мои мысли тонули в общем шуме, пока я не сообразил, что кто-то настойчиво зовет меня.

— Макс! Макс! — я оглянулся и встретился с серыми внимательными глазами, над которыми порхали длинные ресницы. Полная грудь упиралась в стол. Перед Конкордией Левенс остывала чашка кофе. Очередное доказательство того, что этот мир жалок и мал, раз в нем всегда можно кого-нибудь встретить. Он состоит из сплошных совпадений. Миссис Левенс оживленно махала рукой, на которой болтались браслеты. — Макс!

На фоне пыльных пластиковых цветов в вазочках и клетчатых скатертей, она смотрелась ослепительно. Как правильный белоснежный резец среди черных пеньков запущенной челюсти. Публика к Пепе ходила разная, но Кони казалась здесь чужой. Сколько там зарабатывал ее благоверный? Думается, что хватило бы на более приличные заведения. Бордельеро глядел на нас из-за стойки как паук на двух ос. На двух лаковых красивых ос.

— Привет! — удивленно произнес я и присел к ней. — Неожиданно….

Она хихикнула и сказала, что ее подруга из Лондона вот так вот однажды встретила своего бывшего, где-то в Милане. Причем, как раз перед этим она сломала обе руки, катаясь на лыжах, и была не накрашена, представляешь?

Я представлял. И поинтересовался, что она тут делает. В ответ красотка неопределенно пожала плечами.

— Зашла от нечего делать. Рик работает целыми днями, Джоши с няней. Пляж уже надоел. Женщине тут, оказывается, нечем заняться. Особых знакомств у меня нет. А тут ты, — она улыбнулась, — Слушай, Рик говорил, что ты к нему заходил? У него там какие-то неприятности по работе. Он уже неделю сам не свой.

Пауза была короткой, я так и не успел сформулировать, что хотел ответить. Потому что миссис Левенс уже махнула рукой на проблемы. Мужчины сами разберутся. В следующее мгновение ее занимали другие вопросы. Здесь нет ни одного приличного заведения. А общество оставляет желать лучшего. Знакомые ее орангутанга наводили на нее тоску, а на тусовках микробиологов можно было уснуть. Задав сама себе ритм, Кони принялась болтать без умолку.

— … ты не бывал в «Веархауз Проджект»? Под вокзалом Пикадилли?

Объяснить ей, что мне едва ли хватило бы заплатить за вход и, в лучшем случае, меня просто не пустила бы охрана, было невозможно. Еще сложней было прервать ее поток, когда мне позвонила недовольная Бредстоун. Откуда у старой карги образовался мой номер, было непонятно, хотя в тот момент я больше всего грешил на Рубинштейна. Мне казалось, что на заднем плане было слышно осторожное покашливание окаменелости.

— Сегодня я уже не смогу с вами побеседовать, — сказал я. — да — да, миссис Бредстоун, есть более неотложные дела, чем ваше. Нет, я не могу сказать, когда освобожусь. Возможно завтра. Нет, Пуфи останется у нас, пока вы не представите документы…. Это не я придумал… Вы совершенно правы, мистер Бредстоун этого бы не потерпел… Жалобы принимаются на втором этаже… Я все понимаю… Да, миссис Бредстоун… Всего хорошего…

— У тебя нервная работа, Макс, — заметила моя собеседница. — После колледжа я тоже пыталась работать, секретарем. А потом встретила Ричарда. Представляешь, я уронила телефон, а когда подняла его и сама себе такая: ну и дура, ты, Кони… Оглядываюсь, а он сидит у двери. Так смешно получилось.

Я улыбнулся и предложил что-нибудь выпить. Конкордия мне нравилась. Она была чем-то естественным, живым как тысячи говорливых людей. Задыхающихся в усилиях донести до мира свое счастье. С ней было легко. Мы болтали о какой-то ерунде. Я рассказывал о бравом Долсоне. Она о своих бесчисленных английских подругах, пансионе для девочек и ревнивом докторе.

— Он проверяет, кому я звонила, представляешь? А однажды чуть не подрался со стилистом, ему показалось, что я провожу в салоне много времени. Рик такой тяжелый в том, что касается мужчин, — клерки уже разошлись и Пепе с дочкой меняли скатерти на столах. Пара бокалов вина и пять шотов виски пролетели со свистом.

Так бывает, когда ты не совсем в теме и ревнуешь жену к каждой тени, а выходит, что она наставляет тебе рога совсем не тогда, когда ты ожидаешь. Мне было жалко скучного и правильного Левенса. Он многого не понимал. С женщинами необходимо включать все свои рецепторы. На теле, лице, на коже, в штанах. Иначе никак. Полутона, полутени. Хитросплетения. Каббала. А времени на расшифровку не хватает. Просто катастрофически. У них всегда три миллиона вариантов ответа «Да». Миллиард семьсот миллионов способов отказаться. В этом можно утонуть. И все скомбинировано в их мозге. А он на десять процентов меньше нашего. Что-то тут было не так. Миссис Левенс сейчас лежала рядом со мной. Все было просто.

Как ни странно, она знала многое. Может этому обучают в той школе для девочек, где она училась? Я припомнил терминологию своего толстого начальства, которую господин старший инспектор мастерски изобретал в ходе алкогольных забегов в мужской компании. Скрипящая тачка, французский багет, усы сержанта, волшебная дудочка и прочее, названия чему я не знал. Монгольский волчок! Да, был еще монгольский волчок!

За пару часов моя славная адвентистка выжала меня досуха. Я не мог шевелиться, а она бродила по комнате, обнаженная, попадающая из света безумного солнца в тень. Умиротворенная и разморенная. Глаза ее светились покоем. Стоит признать, что снулый ботаник плохо ее опылял, раз у его курочки накопилось столько энергии.

— Дубль три? — предложила она, потягиваясь ленивой кошкой. Я был не в силах отказаться или хотя бы надеть штаны. Будущее казалось мне неопределенным. Ее было трудно представить старой. Безобразной и морщинистой бабой, вспоминающей ушедшее на больничной койке, где-нибудь в богадельне. Она была сама жизнь, рыжая Кони с мраморной кожей. Слепое пламя, бьющее наугад. Во все стороны. Обжигающее, оглушительное пламя, имя которому было жизнь. Я хотел быть с ней, и секс был не основной причиной.

— Ты веришь в Бога, Макс? — отдышавшись, спросила она. Мне почему-то показалось, что она произнесла это слово именно так, с большой буквы. Странный вопрос женщины, только что испытавшей оргазм. Я смотрел в ее глаза близко-близко, так, что казалось, я вижу, что у нее там, в темных провалах зрачков. Что-то неуловимое. Словно она пыталась сделать очень важный шаг и останавливалась в паре миллиметров. Будто натыкалась на преграду. Немые вопросы, ответы на которые я бы дать не смог.

— Я верю в Деда Мороза, дарлинг, — я поцеловал ее. Приподнявшись на локте, она серьезно посмотрела на меня.

— А кто это?

— Один человек.

— Ты веришь в человека? — Кони встала с кровати и опять заскользила по комнате. Казалось, ее интересовало все. Она трогала вещи. Мои и тиа Долорес. Внимательно их рассматривала. Небрежно пролистала мятый отчет военных медиков, зевнула и отложила бумаги в сторону. Сложила их аккуратно на столе, водрузив сверху синий блокнот с записями. Наконец ухватив с полки карандаш, навернула на него пряди и воткнула в волосы, смастерив импровизированную шпильку. После обернулась ко мне и улыбнулась.

— Так ты веришь в человека?

— Мне же нужно верить хоть в кого-то?

— Ты смешной, — пошло ответила она. Когда женщине нечего сказать, она говорит, что ты смешной. Я слышал это десятки раз. За стенкой раздался стук, глуховатая миссис Лиланд устроила стакан поудобней. Ей было плохо слышно, моей доброй старушке.

Хозяйка мою постельную акробатику не одобряла, но и не запрещала. У нас с пожилой вдовушкой был холодный взаимовыгодный нейтралитет по этому поводу. Иначе ей бы не о чем было тереть в компании. Она бы потерялась на фоне потеющего пальца дядюшки Дональда и печеночных колик какой-нибудь развалины. Вот новая мышка у русского — это случай! Тут было что пожевать. Казалось, что тетушка завела подробный дневник моих выступлений дуэтом. Впрочем, мне было плевать. В глубине черепа (налево от гипофиза) в пыльной комнате с кривой меловой надписью «Кемерово», все еще жила Аля. Временами я заглядывал в этот закоулок и плакал. Тосковал ли я? Жалел себя? Не знаю. Есть проблемы, которые не решить, они как камешки на зубах, их можно проглотить, но дойти до сути — никогда. Вот поплакать — всегда пожалуйста. Никто не запретит всплакнуть внутри себя. Там, под циничной броней. Это успокаивает, верите?

— Мы еще встретимся?

«Я буду любить тебя все лето», — на это сложно что-нибудь ответить. Такая же глупость, как и те надрывные призывы, что недалекие Ромео пишут на асфальте под окнами. Они считают это любовью. Пошлые фантазии, глупые выдумки, после которых следует катастрофа. Признавшись себе, я все еще боялся признаться ей.

Кони устроилась в старом кресле, ее растрепанные волосы светились в лучах солнца. Зачем она их подкрашивала? Стеснялась природного рыжего цвета?

— Конечно, — соврал я. Тиа Долорес обеспокоено завозилась за стеной, не расслышав последнюю фразу.

— Послезавтра?

— Послезавтра, я занят, Кони, — я разглядывал ее тяжелые груди, веснушки и аккуратный рыжий кустик там, где начинаются ноги. Она смущенно прикрылась ладошкой и улыбнулась. — Уеду на целый день.

— Жаль. Я буду свободна, мы могли бы съездить на пляж. Плайа Бланка, там очень красиво. А потом целую неделю надо будет сидеть с Джоши. Няня хочет съездить к родным. Это дело… Ты не мог бы перенести?

— Нет. Никак, дарлинг, — я дотянулся до пачки на ночном столике и закурил. Н 956, синий тент, перевозчик «Норд стар Логистик». Слава и почести.

— Дай мне тоже, — она протянула руку.

Я ей завидовал, Кони легко уживалась с религиозным воспитанием, мужем, маленьким Джошуа и, уже четыре часа, как со мною. Казалось, что ее это совершенно не беспокоило. Весь ее мир был построен так, что мы друг другу не мешали. Впрочем, и я сам жил по этим принципам, забывая то, что надо было забыть: того несчастного, которого ткнул отверткой, две тысячи, украденные в Москве, бедность и неустроенность. Массу всего неудобного. Избирательная память, так, по-моему, это называется. Сложно быть честным с самим собой, очень сложно. Иногда просто невыносимо, и приходится изобретать очередную ложь, чтобы не сойти с ума. Моя жизнерадостная курочка в этом плане была само совершенство: просто радовалась жизни, не задумываясь над компромиссами. Белая кожа, рыжие волосы, полные губы. Что-то ожило во мне. Что-то, чего я пока не сознавал. Может это все-таки была любовь? Простое чувство, когда два человека что-то значат друг для друга.

Она вертела красный помпон, сигаретный дым плыл над ней. Подарок Лорен я не видел уже пару месяцев, забыв его в одном из ящиков комода. Поразительно, насколько быстро человек обрастает совершенно ненужными вещами, которые валятся на него со всех сторон. Я с трудом избавился от привычки складировать пакеты из магазинов. Но другой хлам все еще жил со мной. Хлам из прошлого, которое уже можно было забыть. Или нет?

— Мне пора, Макс, — миссис Левенс потушила сигарету. — Рик будет волноваться. У него и так много проблем.

Я кивнул, у Ричарда Левенса было полно проблем, главной из которых была ложь.