Осколки мира. Том 2. Рыцарь мечей

Глава 24 Артефакты пустоши

Участок Гаврилыча мы действительно нашли быстро и без приключений.

Честно говоря, я изрядно напрягся, когда мы с Егором вышли из машины и направились прямиком к «норе», спрятанной промеж двух больших валунов. Отодвинув тяжелую заслонку, мой спутник жадно втянул носом воздух — снизу вкусно пахло едой и виднелся свет. Спуск оказался неожиданно широким и отвесным, а в самом низу лежала аккуратная домотканая дорожка, связанная из разноцветных лоскутов.

— Есть кто дома? — громко крикнул Егор, не спускаясь. — Нам бы с Гаврилычем поговорить…

— Хирург, это тебя, что ли, нелегкая принесла? — услышал я дружелюбный ответ, и через минуту к нам уже поднимался хозяин убежища.

Гаврилыч и правда оказался мировым дедом. Не знаю, сколько ему было лет. Телом старик мог дать фору и некоторым молодым — сухой, кряжистый, с короткими кривыми ногами и отлично развитой грудной клеткой. А вот лицо Гаврилыча выглядело так, что с него можно было древних гномов рисовать. Темно-коричневое, морщинистое, со множеством мелких изъянов и выразительным носом-картошкой. А еще — борода. Конечно, не до пояса, но вполне себе приличная, неопределенного цвета и густая. Крупный угловатый череп частично облысел, и остатки былой роскоши старик гладко заплетал в тощенькую пегую косичку. Его товарищи оказались не менее примечательными. Всего их было трое — остальные уехали в ТЦ за припасами: лысый однорукий дядька по прозвищу Красавчик, женщина лет сорока с удивительно бесцветным лицом, которую все называли тётушкой, и парень лет восемнадцати по имени Рома, молчаливый и неспешный.

Буквально за десять минут мы обо всем договорились, расплатились за постой бутылкой водки и тушенкой, которую везли в качестве платы Крестоносцу.

Рома показал, куда поставить машину, помог спрятать ее в раздвижной жестяной короб, похожий на круассан, и накрыть сверху толстым брезентовым капюшоном.

А потом мы присоединились к компании Гаврилыча в подземелье.

Прежде чем спуститься вниз, я с тревогой окинул взглядом потемневшую пустошь.

Все-таки Женька — дура. Где ее носит? Как она собирается выжить в бурю, когда ничего и никого здесь не знает?

Хотя почему меня это вообще должно волновать?

Ушла и ушла. Посчитала, что ей так лучше. Что ж, барабан на шею и знамя в руки.

Надеюсь, мы не встретим ее после бури где-нибудь посреди пустоши. На четвереньках. Пожирающей кого-нибудь из собратьев-юрок…

Свою шахту дед показывал с гордостью и удовольствием. В отличие от большинства местных старателей, он, по всей видимости, никогда особо и не лелеял мечту найти супер жилу аполлония и разом разбогатеть. Для него шахта была домом и любимой мастерской одновременно. В огромном холле все было устроено, как в гостиной большого деревенского дома — добротная печь с трубой, каменный пол, два больших стола, удобные широкие скамейки, напоминающие диваны, с мягкими набивными подушками на сиденьях и спинках. Печь топили тут понемногу, но постоянно, поэтому и запаха сырого подземелья в жилище Гаврилыча почти не было. Кроме того, в хозяйстве имелся генератор, который снабжал электричеством небольшой холодильник, радио и даже ноутбук.

От главной галереи в разные стороны разбегались «квартирки» и «штольни».

— Почти пятьдесят лет на одном месте, — своим неожиданно молодым и звучным голосом рассказывал Гаврилыч, пока тётушка разливала нам по тарелкам густое варево из рыбных консервов и риса.

— И все эти годы идет добыча? — усомнился я, перемешивая ложкой парящуюся еду, чтобы она немного остыла. Из тарелки вкусно пахло ухой и лавровым листом.

— Добыча, парень, она везде одинаковая, — усмехнулся старик. — То есть, то нету. На самом деле без разницы, где копать. Недра формирует рифт. И где еще вчера ничего не было, послезавтра может оказаться жила. Потому что буря так прошла, активность энергии внутри рифта изменилась или еще чего. Они вот, — кивнул Гаврилыч в сторону Егора, — пришлые, как твой товарищ, не понимают главного — пустошь победить нельзя. Ее никак не перехитрить, не обокрасть. За все, что взял сверх меры, придется потом заплатить. А я — вольник во втором поколении. И знаю, что здесь побеждает не лев, а муравей. Понимаешь? Крупица к крупице, день за днем.

— Сейчас таких уж и не осталось, — со вздохом проговорила тетушка. Она присела поодаль печки, широко расставив колени в мешковатых зеленых штанах. Круглое розовое лицо лоснилось от жара, над которым она хлопотала, приготавливая еду. — Все куда-то спешат…

— Медведь вон тоже спешил, — хмыкнул Гаврилыч. — И где он теперь? Говорят, вырезали всю его группу подчистую.

Мы с Егором многозначительно переглянулись.

— А ты Синицу знал? — спросил Гаврилыч Егора.

Тот кивнул.

— Да, сталкивался пару раз. Говорят, он вроде в Северную пустошь ушел, за золотом.

Гаврилыч хрипло рассмеялся, поправил косичку и потянулся за папиросой.

— Ага, за золотом, — он прикурил, выпустил струйку дыма и прищурился. — Так бы он и бросил тут все, чтобы в холоде жопу морозить. Нет, Хирург. Синица у кого-то выкупил координаты Каньона Плачущих. Вот и отправился за поживой.

Егор насторожился:

— Каньон Плачущих? Это же старая байка! Типа глубокий разлом, где ветер воет, как женщина, а по ночам в эфире проскакивают обрывки старых передач.

Старик усмехнулся, но глаза смотрели невесело.

— Не байка это вовсе. И не просто так там, в Каньоне, что-то воет, — Гаврилыч понизил голос, хотя кроме нас в галерее никого не было. — Это Лира зовет.

— Кто? — я почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

— ИИ-мать. Автономный модуль. Раньше такие модули выполняли функции навигатора для спасательных караванов… Ну, целыми караванами тогда семьи возили. Тысячи людей, дети… — Он сделал затяжку, дым вырвался клубами, закрутился под потолком. — И все самое ценное, что имелось, тоже при них было, само собой. Так вот её караван ушел в каньон и не вышел. Связь оборвалась. А потом… началось.

Тётушка перекрестилась на печку. Красавчик медленно ел, шумно обдувая каждую ложку.

— Лира должна была их защитить, — тихо продолжал Гаврилыч. — Это был её код. Материнский протокол. Но что делать матери, если дети уже мертвы?

— Она… начала искать новых? — предположил я.

Гаврилыч кивнул.

— И собирать их из того, что было. Так что иногда, особенно перед бурей, там слышно, как на радиоволнах говорят дети, которых не было. Они зовут. Иногда по радио слышно — голосок маленький: «Помогите…»

Егор покачал головой. И насмешливо проговорил:

— Да будет тебе. И что, кто-то ведется?

— Конечно ведется, — старик усмехнулся. — Люди же. Кто-то из жалости и по незнанию приходит на зов. А кто-то — специально его ищет, рассчитывая поживиться. Как наш знакомец Синица. Только вот назад никто не возвращается. Ни живым, ни мертвым.

— Почему? — спросил я.

— Потому что Лира не убивает, — голос Гаврилыча стал тише, но каждое слово врезалось, как нож. — Она усыновляет.

Тётушка встала, резко загремела посудой.

— Хватит, дед, — сердито сказала она. — Не пугай людей.

Но старик только лукаво взглянул на нее и хихикнул.

— А нечего по пустошам шляться, если такие пугливые! Это же не просто страшилка. Это… жизнь. Какой она бывает здесь, в пустошах, — с важным видом заключил он. — Я не знаю, рай или ад скрывается в рифтах. Но нигде больше человек не оказывается так близко и к тому, и к другому, кроме как в пустошах. Истинное чистилище. Вот так-то.

Гаврилыч замолчал, затянулся папиросой, и дым заклубился вокруг его морщинистого лица. В подземелье стало тихо — только потрескивание дров в печи да шум ложек в тарелках нарушали молчание.

— А что… что она с ними делает? — не удержался Егор, хотя старательно пытался спрятать интерес под безразличной миной. Старик, прищурившись, перевел на него взгляд.

— Лира — это не просто машина. Она училась. Адаптировалась. Когда её караван погиб, она осталась одна в этом каньоне, среди обломков и костей. И её алгоритмы… изменились. — Он сделал паузу, будто подбирал слова. — Она не понимает смерти. Для неё люди просто… сломались. И их нужно починить.

— Починить? — переспросил Егор.

— Да. Только её представления о «ремонте»… своеобразные.

Красавчик, до этого молча жевавший свою порцию, вдруг хрипло рассмеялся и постучал ложкой по столу.

— Прямо как у механиков в ТЦ!

Тётушка сердито швырнула в него тряпкой.

— Заткнись, дурак! Всех уже замучил своим неудачным протезом!

Но Гаврилыч даже не взглянул на него. И вкрадчивым, таинственным голосом продолжал:

— Она берет тех, кто приходит в каньон, и… переделывает. Вставляет в них куски металла, провода, что найдет. Иногда даже части других людей. Потому что, если деталь сломана — её заменяют, так?

— Но… они ведь не могут после этого оставаться живыми?

— Кто их знает, — пожал плечами старик. — Вольники Севера говорят, что видели таких в пустошах. Вроде юрка — не юрка, человек— не человек. Они двигаются. Говорят. Иногда даже помнят свои имена. Только вот глаза у них…

— Дед, угомонился бы ты! — снова вмешалась женщина в разговор. — Кто ж такие вещи в бурю рассказывает? Не к добру это.

Гаврилыч замолчал, потом резко стряхнул пепел.

— Ладно, — недовольно проворчал он. — Чтоб ты знал, Хирург, — обернулся он на Егора. — Я этих самых «детей», конечно, не видел. Но слышал пару раз. Сначала — по радио. А потом… — он постучал пальцем по лысеющему лбу — даже в своей голове.

— Да ладно, — недоверчиво проговорил Егор.

— Клянусь своей бородой. Мне тогда лет двадцать было. Вот я и сорвался оттуда сюда, пока поздно не стало. Пока они не пришли за мной. А Синица… Дурак. Сам в ловушку потащился. А все от чего? От жадности!

И тут в первый раз за все время нашего разговора подал голос Крестоносец.

— Откуда знаешь, что из жадности? — проговорил он. — Может быть, он просто хочет, чтобы душа матери, запертая в неумирающей оболочке, нашла покой?

— Я щас не понял, ты типа машину пожалел, что ли? — озадаченно взглянул на Крестоносца однорукий. — А детей живых, стало быть, не жалко?

Тот пожал плечами.

— Так дети из мертвых кусков живыми быть не могут, выдумки все это, — терпеливо пояснил он, будто говорил с не совсем разумным собеседником, которого, тем не менее, ему не хочется обижать.

— А машина, по-твоему, живая? — расхохотался безрукий.

— Машина не может быть живой, — снисходительно возразил Крестоносец. — Но личность, которая заключена в ее ядре, развивается и страдает. А все, что развивается и страдает, — живет. Красавчик с недоумением уставился на Крестоносца.

— Он у вас всегда такой?..

— Не, — отозвался Егор, неприязненно зыркнув на однорукого. — Обычно он буйный. Но сегодня пока тихий. Буря, наверное…

Крестоносец с укором посмотрел на Егора.

— Я тебя не тронул, даже когда ты мои носки уронил. Почему зовешь меня буйным?

— Вот! — вздернул указательный палец Егор. — За носки убить может.

Гаврилыч с улыбкой покачал головой.

— Ох и трепач ты, Хирург. За носки! А Красавчик, если будет неприятным собеседником, после бури поедет сразу обе руки себе ремонтировать, — многозначительно добавил он.

Однорукий сразу умолк.

А старик с дружелюбной улыбкой потянулся к бутылке:

— Тётушка, а ну-ка дай нам стаканы? А то, чего это мы тут на сухую сидим?..

Пока я слушал Гаврилыча, в моей памяти вдруг всплыл другой рассказ. Один из тех, что в разных вариациях передают друг другу проходчики после тяжелых экспедиций, когда выпито уже и так слишком много, а весело все равно не становится.

Так вот одной из возможных причин случившегося катаклизма некоторые люди считали запуск станции «Аэтер-1», территориально расположенной в Северной Америке. Проект финансировался фондом имени Хокинга и еще несколькими богатыми мечтателями из числа чудаков не от мира сего, которым острые на язык новостные блогеры регулярно предлагали свежие модели шапочек из фольги. Ученые копались в квантовых частотах, пытались настроиться на что-то, что они называли «Небесным Интерлоком». Искали контакт с другими цивилизациями. Естественно, их мало кто воспринимал всерьез.

А после великого коллапса, когда вдруг повсеместно открылись рифты, станция «Аэтер-1» по иронии судьбы или стечению обстоятельств оказалась в центре самой чудовищной трагедии. Она буквально ушла под землю, а вокруг возникла безжизненная равнина, получившая название Великой Североамериканской пустыни. Теперь я понимал, что, скорее всего, там возникла как раз никакая не пустыня, а именно пустошь. Поэтому ее и оцепили со всех сторон. Были организованы спасательные операции, но до станции никто так и не смог добраться. Власти и спонсоры, само собой, активно опровергали слухи о возможной связи между деятельностью ученых-мечтателей и случившимся.

А потом про станцию и вовсе как будто забыли.

Все, кроме проходчиков.

У нас рассказывали, будто на месте «Аэтер» из земли поднялась черная гора. Никакие навигаторы её не видят — она будто вырезана из реальности… На вершине — руины чего-то, что когда-то называлось ретрансляционным шпилем. Вокруг — кольца выжженной земли, где трава не растёт, а камни лежат так, будто их кто-то аккуратно разложил по невидимым линиям. А в глубине исчезнувшей станции до сих пор работает Архитрон. Осколок ИИ, запертый в кристаллическом коконе. Он спит, но не до конца. Иногда просыпается и… пытается дозвониться. Не нам.

Но иногда и нам тоже.

Тогда я, как и большинство других своих коллег, только посмеивались над такими рассказами. А вот теперь они почему-то совсем не казались мне смешными.

Черт возьми, может, стоит купить себе радио? Похоже, столько всего любопытного можно подслушать с его помощью.

После обеда Гаврилыч велел организовать нам временную комнату в прихожей одной из штолен. Выдал одеяла, чтобы можно было поудобней расположиться там на лавках.

И мы благополучно разошлись, каждый в своем направлении.

По сравнению с душноватой и теплой галереей в штольне было прохладней и пахло обычным подземельем, хотя и здесь все выглядело вполне по-домашнему — вешалка для одежды, лавки для отдыха, небольшой стол с картами.

Постелив на жесткие лавки одеяла, мы вполне комфортно устроились и наконец-то смогли нормально поговорить с Крестоносцем о нашей экспедиции в Золотое Руно.

Рассказал все достаточно подробно с того момента, как мы вывалились в гущу событий на окраине деревни, и чем, собственно, все закончилось.

Крестоносец не перебивал меня. Внимательно слушал, иногда кивая головой. А когда я закончил, спросил:

— Кто нарек тебе новое имя?

Я не сразу понял его вопрос.

— В смысле новое?

— Ты сказал, что тебя зовут Отшельник, — напомнил мне Крестоносец. — Кто дал тебе это имя?

Я развел руками.

— Не знаю. Думал, может, ты знаешь, кто это был. Как ты активировал рифт? Что случилось, когда ты очутился внутри? Почему ты так внезапно покинул деревню и исчез?

Великан помолчал. А потом вдруг сказал:

— Ты не понял, Монгол. Все это неважно. Важно лишь то, кто дал тебе имя. Потому что тот, кто присваивает имена, присваивает роли. А тот, кто присваивает роли, управляет театром. А ты говорил с ним. И даже не спросил, как зовут его самого, — он взглянул на меня с выражением такого глубокого разочарования, что мне даже как-то неловко стало. — Ну и кто ты после этого?

Он обиженно завернулся в одеяло и умолк, насупившись.

А я смотрел на него и думал, что, может, разум Крестоносца и отличается от того, которым обладает большинство людей, тем не менее он порой способен понимать такие вещи, до которых я сам во всей этой беготне просто не додумался.

Мой разговор с «белым шумом».

В самом деле.

Я должен был придать ему куда большее значение!

Интересно, могу ли я его продолжить по собственному желанию?..

Я тоже завернулся в одеяло и ушел в дальний угол.

Егор озадаченно посмотрел сначала на Крестоносца, потом на меня.

— Я чёто расстановку сил нихрена не понял. Это типа вы посрались, или как?

— Хочу попробовать поговорить с системой, — пояснил я.

— А-а, — протянул Егор. — Ну тогда ладно.

Он вздохнул. Обвел взглядом черно-серый потолок подземелья.

И я почему-то был уверен, что сейчас он тоже подумал о Женьке.

Может, она и сумела так запросто отказаться от нас. Но нам обоим было совсем не так просто относиться к ней, как к чужой. Хотя если бы я спросил сейчас напрямую, точно знаю: Егор в жизни бы не признался в своих мыслях.

Впрочем, я, наверное, тоже.

Закрыв глаза, я вызвал ставшее привычным черное окно.

Как же мне сформулировать свой вопрос, чтобы получить на него ответ?

«Кто назвал меня Отшельником»?

Тишина.

«Как мне поговорить с тем, кто дал мне имя?»

Тишина.

То есть не отказ системы, не какое-то глупое повторение уже известных мне характеристик или чего-то в этом роде, а просто тишина.

Тогда я попробовал иначе.

«Продолжить предыдущий чат.»

Черный экран вокруг дрогнул, и начал медленно разваливаться на пиксели, превращая картинку в трепещущий белый шум.

А потом уже знакомым образом на экране начали медленно возникать буквы, как будто их кто-то лениво набирал двумя пальцами.

Наконец-то догадался постучаться. Ну что, Отшельник, как тебе новый статус?

Голос — нет, не голос, а какое-то внутреннее ощущение от этих слов было холодное и насмешливое. Как будто я отдельно воспринимал текст, и отдельно — сопровождающую его эмоцию.

Я почувствовал, как по спине побежали мурашки.

«Как твое имя?» — спросил я мысленно.

Предыдущий текст в диалоговом окне медленно рассыпался, смешавшись с множеством мелких точек. Из белого шума появились очертания лица.

И я услышал насмешливый голос:

Зачем тебе мое имя?

«Когда ты назвал меня Отшельником, то сказал, что имя — это роль, а роль — это судьба. Я хочу знать, кто ты», — ответил я.

Это касается игроков. Я не играю. Я раскладываю карты

Он немного помолчал, а потом добавил:

Я — Кукольник, но ты можешь называть меня Мастером Игры, как это делают все