Роксана. Детство

Глава 2

Вскоре я, завёрнутая в платок и шубу, сидела на улице на брёвнышке у сарая без возможности пошевелиться. И сил нет особо, и закутала бабка крепко. Пригревало солнце, сводя на нет последние сугробы, притаившиеся в тени. На изломанной годами и ветрами старой берёзе, что росла за плетнём, орали недавно прилетевшие грачи. На пригреве через серую жухлую прошлогоднюю траву пробивались бодрые ростки новой зелени.

Весна… вздохнула я полной грудью и закашлялась. Похоже, лёгким бедной девчушки досталось. Значит, побольше свежего воздуха, хорошее питание и витамины. Воздуха — дыши не хочу. Питание… С этим надо разбираться, но вот то невнятное мессиво я точно больше есть не буду. Витамины. Хм… В квашеной капусте витамина С больше, чем в лимоне. Осталось выяснить, квасят ли здесь капусту и где её взять. Что ещё за витамины сойдёт? Щавель должен уже появиться, крапива сейчас самая полезная. Хоть на щи, хоть куда…

¬— Санка! Ребя, смотрите, Санка! — пронзительный вопль мальчишки чуток постарше меня разрушил идиллию весеннего дня и планирование ближайшего будущего.

Ну до чего ж они тут горластые, вздохнула я и принялась рассматривать перелезшее через забор неизбежное.

Общим видом пострелёнок напоминал воробья. Такой же коричнево-чёрно-серый, такой же юркий и задиристый. На ногах лапти, и видно, что новые — желтеют свежим, ещё незатёртым лыком. Опорки, обвязанные для крепости лыковой же верёвочкой, чистые, как и штаны, пузырями свисающие на обмотки. Под тёмно-коричневым, обшитым по подолу и рукавам густыми заплатками, зипуном невнятного тёмного цвета рубаха и что-то серое, пушистое, вязаное. На голове валяный колпак, лихо заломленный на затылок. Явное подражание кому-то из старших.

Похоже, мать не просто так на улицу выгнала, дабы под ногами не путался. Может, по делу какому отправила — потому и проследила, чтобы оделся «прилично», или просто заботится, чтобы не простыл мальчишка, польстившись на обманчивое мартовское тепло.

Следом за вожаком пацанячей стаи подтянулись ещё трое. Двое видно, что братья. Старший как нянька таскает за собой малого, хоть и разница-то не больше двух лет. Вон как заботливо помог между жердями пролезть и шапку, на нос сползшую, поправил. Ему бы самому по-хорошему пригляд ещё нужен, но по здешним меркам пятилеток уже не младенец. Следом ещё один появился. Явно из породы хорьковых. Взгляд бегает — то ли добычу ищет, то ли боится чего. Господи, ему же всего-то лет шесть, а натура уже разбойничья. Хотя слышала, что такими не становятся, такими рождаются.

— Так ты, Санка, мертвячка? — старший подходит осторожно. И любопытно, и боязно. А ну-ка и впрямь мёртвую на солнышко сумасшедшая бабка посадила.

Мальчишка даже палку с земли поднял. Не то потыкать хотел, чтобы проверить, не то она ему смелости придавала.

— Много ты о мертвяках знаешь? — посмотрела я на смельчака.

— Да поболе тебя! — задрал нос собеседник.

Тем временем, видя, что я разговариваю, а значит, немного живая, подтянулись поближе и остальные.

Устав сидеть неподвижно, я завозилась под шубой, и одна пола распахнулась слегка, позволив высвободить руку. В голову пришла озорная мысль, и я, недолго думая, предложила:

— Хотите, я вам расскажу о мертвяках? — понизив голос до шёпота, насаживая наживку на крючок, спросила я мелюзгу. И пусть сама такая же, а то и меньше, но не воспринимаю я себя ребёнком.

— Ну скажи… — сплюнув под ноги, как бы нехотя согласился старший.

— Расскажу, но на спор, — забросила я наживку малькам. — Если хоть один из вас испугается, то выполните моё желание.

— А ежели нет?

— То я три дня буду вам рассказывать сказки, которых здесь никто не знает.

Мальчишки переглянулись, склонив головы к друг другу, пошептались о чём-то и согласились.

— Вы только поближе подойдите, а то у меня ещё горло болит и голос слабый, не могу громко говорить, — подманивала я добычу. «Бандерлоги, сделайте ещё один шаг…» — Ну слушайте. В одном темном-претёмном лесу стояла чёрная-пречёрная изба. В этой чёрной-пречёрной избе стоял чёрный-пречёрный стол. На этом чёрном-пречёрном столе… — я ещё понизила голос, сделав его едва слышным, и слушатели, чтобы расслышать, склонились ко мне почти вплотную, — …стоял чёрный-пречёрный гроб. — Глаза мальчишек распахнулись, рты приоткрылись, но показать испуг значило сдаться и выказать себя трусом. Затаили дыхание, ждут, что дальше будет. А я продолжила: — В этом чёрном-пречёрном гробу лежит мёртвый-премёртвый человек, который у всех спрашивает… — и тут я, резко выбросив руку вперёд, выкрикнула, стараясь понизить голос до максимума, чтобы не сорваться на смешной визг: — Где моё сердце?

Страшную сказочку решила сократить и упростить, но и такой вариант дал невероятный эффект. Пацанва с визгом отпрыгнула от меня, бесславно оставив самого мелкого, который от страха описался. Он стоял в луже и ревел. От обиды — бросили, от стыда — обмочился как маленький, от пережитого ужаса — вовеки такого не слышал.

Старшие, чтобы сгладить страх, заржали. Отскочив, увидели, что случилось, показывали на малыша пальцами и просто загибались от хохота.

Я же разозлилась. На себя — справилась с мелюзгой взрослая тётка, позорище какое. На пацанов, что малого обижают. На то, что ничего не могу исправить. Взять бы беднягу на руки, пожалеть, прикрикнуть на насмешников.

Так ли не могу?

— А ну, цыц! — вдруг рявкнула я. И откуда только силы взялись и голос прорезался. — Все испугались, и нечего над одним ржать. Надо ещё ваши штаны проверить. Хорошо, под зипунами не видно. — Притихли, насупились, похоже, что недалека я от истины. Кивнула неопределённо: — Эй ты, помоги брату! — Подошёл, виновато хмурится. — Сними с него лапти, опорки и штанишки. Посади ко мне под шубу, чтобы не замёрз. Тряпки вон в колоде, что под стоком стоит, прополощи. И вы не хихикайте, зубоскалы, а помогите другу. Выкрутить надо крепко, встряхнуть хорошо и вон на заборе развесьте, чтобы просохло всё на солнышке и ветерке.

Говорила я непререкаемым тоном великой начальницы. И пусть голосок был детским, но сила духа, вложенная в указания, подействовала. Всё сделали, как велела. И голозадого мальца мне под шубу засунули, и тряпки прополоскали-отжали, и сушить повесили.

— А теперь проспоренное желание, — объявила строго. Насупились, ожидая подлянки. Но честно ждут, что прикажу, не разбегаются. — Ты, — ткнула пальцем в старшего, — пойди попроси у бабушки моей Глафиры Александровны три корзинки небольших. На полке у входа стоят. Пойдёте вон туда за огород и нарвёте травы полезной. Щавель знаете? Вот корзинку щавеля, корзинку крапивы…

— Черемша уже есть… — вставил брат мальца, притихшего в тепле под моим боком.

— С тебя черемша, значит, — согласилась я. А потом милостиво добавила: — Соберёте скоро — сказку скажу. Хорошую. Без мертвяков.

Должники убежали отрабатывать, а я облегчённо выдохнула. Сама не поняла, как получилось так скомандовать. Тут под шубой завозился пригревшийся детёныш.

— Ну ты и стаашная, — выдохнул он. Буква «р» в речи мальчишки «западала».

— Это не я страшная, а сказка такая. Я тоже всегда пугаюсь, когда её слушаю, — поделилась я «секретом».

— Тебя поэтому Санкой зовут? — шмыгнул носом и растёр сопли рукавом по щеке подшубный сосед.

— Моё имя Р-р-роксана! — раскатистое «р» я подчеркнула специально. — Бабушка зовёт Ксана, а остальные просто буквы не выговаривают.

— Ксана? Тоже так буду ааить, — пообещал собеседник.

— А тебя как зовут?

— Митька. Баатика Фолом.

— Фрол?

— Ага. Фол. У меня ещё сеста есть, но она уже большая. Её замуж скоо возьмут.

Так мы и беседовали обо всём и ни о чём в ожидании сборщиков травы. Малыш, гордясь тем, что его слушают, выдал столько информации о жителях деревни, что специально не узнаешь. Теперь бы её запомнить, дешифровать и разложить в памяти по файлам, чтобы при случае воспользоваться можно было.

— Вот, смотри. Хватит?

Запыхавшиеся от усердия должники поставили к моему брёвнышку три полные корзинки травы. Будет нам с Глафирой и работа — перебрать, промыть, обсушить — и еда.

— Спасибо, молодые люди, — чинно поблагодарила я мальчишек.

— Сказку скажешь? — строго спросил старший.

— Скажу. Только она длинная. Так и будете стоять?

Невесть откуда прикатили пиленые брёвнышки, поставили на попа, сели. Ждут.

Пока парнишек не было, я думала, что же им такого рассказать? Ну не «Колобок» же в самом деле. И вспомнила гайдаровского Мальчиша-Кибальчиша. Понятно, что многое из этой сказки в данный момент неактуально и непонятно, но кто мне мешает её переделать на современные реалии?

— В некотором царстве, в некотором государстве жил-был мальчиш по прозванию Кибальчиш. Жил он с отцом и старшим братом, а матери у них не было. Хорошо жили, дружно. Отец поле пахал, старший сын рожь сеял, отец траву косил, старший сын сушил да в стога складывал. А мальчиш то отцу обед в поле отнесёт, то с братом сено ворошит, то на возу едет, то с друзьями своими, такими же мальчишами, играет. Хорошо жилось мальчишу. Но однажды вечером вышел он на крыльцо, смотрит вокруг и кажется ему, что всё так, да не так. Дымом тянет, металлом звякает. И сказал он об этом отцу. Тот только по голове сына потрепал и ответил: «Спи, не грусти. Дымом с полей тянет — то пастухи коней в ночное погнали да костры жгут, гром то за лесом гремит, а не металлом бряцает». Послушался Кибальчиш отца и спать лег. А ночью проснулся от крика. Выглянул в окно и увидел всадника на вороном коне. Форма на нём новая, яркая, на боку сабля вострая, на голове картуз с козырьком лаковым. Встал всадник в стременах и закричал: «Эй! Вставайте, люди добрые! Пришла беда откуда не ждали. Напали на нашу землю вороги лютые. Скачут гонцы быстрые за армией царя-батюшки, но рубежи удержать некому». Взял тогда отец мальчиша свою верную саблю, обнял сыновей и сказал им: «Густо я сеял, видно, вам щедрый урожай собирать придётся. Живите, сыны, дружно!». Сказал так и ушёл вместе с другими отцами. День проходит, второй закончился, а нет никаких известий от отцов, на войну ушедших. И вот ночью опять проснулся Кибальчиш от крика на улице. Глянул в окно, а там тот же всадник. Только лошадь его запылилась, устала и едва дышит. Сам он в форме обожжённой и порваной, картуз потерял где-то, сабля погнулась, и рука у него раненая на перевязи. «Эй! Вставайте, люди добрые! Бьются за землю родимую отцы ваши, но мало их осталось, а враг силён. Скоро уже должна подойти армия царя-батюшки, но некому рубежи держать». Сказал так и упал на шею своего коня. Встал тогда старший брат, обнял Кибальчиша и сказал ему: «Щи в котле, каравай на столе, вода в ключах, а голова на плечах. Живи, брат, а меня уж не поминай лихом». Взял пику свою и ушёл с такими же парнями ворога бить. И опять мальчиш с друзьями ждали вестей, но никто не знал ничего. Только всадник один проскакал по дороге, остановился у плетня и попросил воды напиться, взял ковш со студёной водицей и сказал: «Эх, если бы ещё немного продержались наши рубежи. Вот-вот уже армия подойдёт!». Сказал так и ускакал ворогов бить. И вот опять ночью проснулся мальчиш от крика. Выглянул в окно, а там тот же гонец, но уже без коня — пал его верный товарищ, и без сабли вострой — сломалась сабля, и мундира на нём нет — порвался мундир. Да и сам едва на ногах стоит. Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой земле. «Эй! Вставайте, кто ещё может. Совсем близко армия, да некому рубеж защитить», — сказал так и упал у забора. Но никто не отозвался. Один только старый дед, которому в обед сто лет исполнилось, вышел на крыльцо. Хотел саблю нацепить, да сил не хватило. Хотел пику взять, да не удержал — стар больно. Выскочил тогда на улицу мальчиш Кибальчиш и закричал во всё горло: «Эй, мальчиши-малыши, если мы будем дожидаться, то вороги придут и нас всех в полон уведут. И матерей наших, и сестёр, и нас самих служить им заставят». Повыскакивали тогда друзья-приятели Кибальчиша из домов да из-за печей. Кто в окно выпрыгнул, чтобы мать не удержала, кто через огород сиганул. Собрались и пошли они ворога воевать. Малы, но хитры мальчиши. Где мост подпилят, где склад подожгут, где коней разгонят, где еду испортят. Пусть не саблями машут, но вреда немало приносят. И закричал тогда главный ворог: «Мы отцов и братьев побили, почему же не можем справиться с мальчишами?». «Хитры они да изворотливы, ваша милость — докладывают ему генералы. — Трудно мелких поймать, потому что командует ими самый ловкий и неуловимый мальчиш по прозванию Кибальчиш». «Изловите мне этого мальчиша!» — закричал самый главный ворог. Но ничего не смогли сделать генералы. Мальчишки не поддались им. А тут и армия царская подоспела. И прогнали они ворогов от рубежей далеко-далёко. Мальчиши вернулись в свои сёла и деревни, к матерям и сёстрам. Стали расти-вырастать да жить-поживать, родную землю любить и от ворогов защищать. — Я выдохнула напряжение и добавила: — Тут и сказочке конец, а кто слушал — молодец!

Не стала я рассказывать авторское окончание патриотической сказки. И так сурово получилось: отцы и братья до единого полегли. Пусть хоть мальчишки живы останутся. Но и без пафосного героического конца слушатели мои были в восторге. Сказка-то о таких же, как они, мальчишках. Ой, будь их воля и хоть какая-нибудь войнушка поблизости, сейчас бы пошли ворогов голыми руками рвать.

Встали разом и поклонились в пояс, рукой земли коснувшись.

— Спасибо тебе, Роксана, за такое сказание славное, — явно подражая взрослым, поблагодарил старший. Вот как его зовут? Спросить, что ли… Неудобно — он моё имя знает и не переврал даже, а я только улыбаюсь.

— Ксаночка, сколько кавалеров тут к тебе набежало! — удивилась Глафира, выйдя из избушки.

Пока принимала солнечные ванны, рассмотрела снаружи наше неказистое жилище. Не землянка, но и не светлица. Почерневший от времени сруб, растрёпанная соломенная крыша, малюсенькие окошки, затянутые не то промасленной тканью, не то бычьим пузырём. Ещё и ставни имеются, должно быть, для пущего тепла в холода закрывали. Покосившееся крыльцо в две ступеньки. Сеней нет. С улицы сразу в дом входишь. Трубы нет, но я ещё внутри поняла, что топят по-чёрному. Скворечник, символизирующий удобства, в конце огорода. Правда, бабка меня на ведёрко поганое высаживает, да и сама им пользуется, а потом уносит.

Дикость!

Мой практичный ум, отмечая каждую деталь, сразу же начинал искать варианты изменения и улучшения. Начиная с самых фантастических — провести водопровод и канализацию — до вполне реальных и малозатратных. Надо бы разжиться бумагой и карандашом, чтобы идеи записывать. А то тут столько новых впечатлений, что заблудится хорошая мысль среди эмоций, вспоминай потом, о чём думала.

Интересно, а писать я, в смысле девочка моя, уже умела? А то доведу опекуншу свою способностями, невесть откуда взявшимися, до инфаркта. Только этого мне не хватало. Пусть живет долго и счастливо.

— Молодые люди, Роксане пора отдыхать, — взяла меня на руки бабушка. — А вы ступайте по своим делам.

— Нет! Пусть корзинки в дом занесут, — распорядилась я из последних сил.

Что-то переоценила себя. Пока опекунша не подошла, держалась как-то, а тут прям глаза закрываются и рукой двинуть не могу.

— Вот и ладно, вот и поспи. А я потолок обмела — оно и правда получше стало. Сейчас обед приготовлю… — ворковала Глафира, разматывая шубу, снимая с меня платок и укладывая на мягкое сено, что так пряно пахнет разнотравьем.

— Траву… траву разбери, проснусь, щи приготовим, — то ли сказала, то ли подумала я, проваливаясь в сон.

— Спи уже, птичка неугомонная, — тёплые губы коснулись моей щеки.

Бабушка… надо же. Оказывается, я уже забыла, как это приятно, когда тебя любят просто за то, что ты есть.