Роксана. Детство

Глава 15

Я зачиталась. И не то чтобы очень интересно было, но написание слов — тех самых, что я выговариваю без какого-либо труда — было намного сложнее, чем в современном русском, и продиралась я через иные правила, как через китайскую грамоту.

Ни мягкого, ни твёрдого знаков в алфавите не обнаружилось, но были иные буквы, не имеющие звука. Они применялись в сочетаниях с основной буквой. Почти все согласные имели «свиту», которая показывала, глухой это будет звук или звонкий, твёрдый или мягкий.

Листая азбуку, порой хотелось материться. Грязно, громко, чтобы услышали все, как меня бесят эти надуманные сложности. Может, реформу провести? Ну а что? Исключили же большевики из алфавита «ять», «фита» и «и» с точкой. Ещё какие-то там изменения ввели для упрощения написания. Хоть и поставила я себе другие цели на обозримое будущее, но это прямая необходимость, а не каприз ленивой барышни.

— Будешь ли чем потчевать, хозяюшка? — вопрос домового вернул меня с высоких трибун, на которых я в мечтах доказывала полезность и необходимость реформы, на землю.

— Аким?!

Мужичок неузнаваемо изменился. От былого бомжатского вида и следа не осталось. В домовом появилась некая благообразность. Волосы и короткая аккуратная бородка золотисто-рыжей волной обрамляли лицо, белая в красный горох рубаха гармонично сочеталась с полосками на ткани штанов и жилетки. Алые сапожки тоже были в тему. И всё-то на нём сидело ладно и складно.

— Хорош! — изобразила я беззвучные аплодисменты.

— А то! — подбоченился домовой. Покрутился, давая мне возможность получше себя рассмотреть, и пошёл к очагу ликвидировать беспорядок, оставшийся после купания. Подхватил шайку за край и стал выливать воду в щель между полом и стеной.

— Ты что творишь, разбойник! — я чуть было не ухватила что-нибудь тяжёлое, дабы вразумить мужичка, но тот только отмахнулся.

— Вот здеся, — он ткнул пальцем в пол, — в земле проходит старый ход. Не то от индрик-зверя остался, не то река подземная была ране. Воду здесь сливать можно, она сразу в лаз этот стечёт, и вреда никакого не будет ни полу, ни подполье, ни стене дома.

Ага… я мгновенно зацепилась за полезную информацию.

— Прости, что накричала. Не знала я об этом, — искренне повинилась перед домовым. — А скажи, уважаемый, если к этой стене пристрой со стороны улицы сделать да обустроить его под мыльню и уборную, то возможно ли будет слив сделать в тот проход подземный?

Домовой подумал, подёргал себя за бородку, всмотрелся в стену и пол, так, словно изучал возможности строения, и кивнул.

— Можно. Хитро, хозяюшка, задумала. Ишь, мала-мала, а кумекаешь, — Аким мне подмигнул весело, а потом, посерьёзнев, добавил. — Только я вот бы чего посоветовал… Слушать-то будешь?

— Конечно! Только дураки добрых советов не слушают, а ты сам сказал, что я не дура.

— Так вот… Пристрой делать надобно не на одну мыльню, а ещё и на комнату. Тесно живёте, повернуться негде. И печь ставить так, чтобы грела сразу и избу, и пристрой.

— Дельно сказал, — согласилась я. — Вот заработают мои мужички денег — и займёмся стройкой. А пока хочу землицы или прикупить, или в аренду взять, работников нанять, опять же. Весна не за горами, пора посадками озаботиться.

— Да сколько ж лет-то тебе, хозяюшка? — всплеснул руками Аким. — Словно не с дитём малым беседу веду, а с помещицей многоопытной.

Я хитро улыбнулась и тоже подмигнула домовому:

— Не ты ль недавно меня ведуньей называл? А ведуньи они что?

— Что? — уставился на меня Аким, ожидая ответа.

— Ведают! То есть знают.

Хотелось мне щёлкнуть домового по носу легонько, но сдержалась. Обидится ещё, а мне с ним в мире, согласии и дружбе жить надо.

— Давай чай заварю, — предложил домовой, убрав свои вещи назад в короб, — и кашу подогрею.

— Сделай, подогрей… Бабушка скоро вернётся, а мы её горяченьким встретим, — но вспомнив, какая невкусная каша в чугунке, поморщилась. — Только каша та уже в зубах навязла. Третий день едим. Опостылела.

— А ништо! Не кручинься, хозяюшка, мы её сдобрим, и за уши от тарелки не оттянешь, — пообещал Аким, суетясь у очага.

— Так нечем. Все запасы к концу подошли, в лавке, говорят, тоже пусто. Марфу объедать стыдно ¬— у них и самих лишнего нет. Соседи бойкот объявили и не хотят продавать нам ни молока, ни яиц, — рассказывала я домовому о нашем горестном положении.

— Есть у меня кой-какой запасец, — признался Аким. — Что ж я за домовой, если у меня личной кладовочки не будет? Вот сейчас по амбару помету, по сусекам поскребу, глядишь, на ужин и соберётся. А завтра другой день будет и новая пища.

Где та кладовочка, я спрашивать не стала. Каждое существо имеет право на личное пространство.

Пока домовой управлялся с ужином, я задумалась о том, как мне легализовать появившуюся в доме нечисть.

— Аким? — позвала я увлечённого готовкой мужичка.

— Ась? — отозвался тот.

— Скажи, дружочек, а ты всем показываешься? Скоро вернётся бабушка, а тут у нас сковорода сама жарит и чай сам по себе заваривается. Она дама нервная, не хотелось бы пугать её.

— А она у тебя кто? — домовой глянул через плечо, заметил непонимание на моём лице и спросил иначе: — Она маг?

— Маг огня. Только слабый.

— Сила не важна. Главное, что дар присутствует. Значит, по моему желанию увидеть сможет. Это ты всех помощников и увидеть, и призвать можешь, — Аким вновь повернулся к очагу, и я только расслышала: — надо же, ведунья. И откуда только взялась?

— Откуда и все, — насупилась я.

Отчего-то мне не понравилось быть ведуньей. Они тут через одного маги, а я как лохушка и тёмная знахарка — ведунья.

На крыльце, отряхивая с ног снег, кто-то затопал. Ещё через минуту в клубах холодного воздуха в избу вошла Глафира. Щеки от лёгкого мороза и прогулки раскраснелись, глаза блестят, капельки растаявших снежинок бриллиантовой россыпью повисли на волосах вокруг лица. Хороша! Интересно, почему она замуж не вышла после смерти мужа?

— Как вкусно у нас пахнет. Это ты сама готовить взялась? А из чего? — опекунша присела на табуреточку у двери, чтобы разуться, глянула в сторону очага и замерла.

— Ба, ты не пугайся. Это Аким — наш домовой. Он сегодня из спячки вышел, и вот… — я тараторила, стараясь отвлечь внимание Глафиры на себя.

Но женщина уже отошла от шока и даже улыбалась.

— С детства мечтала домового увидеть, — сказала она, прижимая к груди снятый ботинок. — Нянька столько сказок о вас рассказывала, любезный… Аким, да?

Мужичок подошёл немного ближе и поклонился, так же, как кланялся при знакомстве со мной. Рука у груди, ножкой шаркнул.

— Аким, хозяйка. Буду рад служить вам и вашему дому.

Глафира на минутку задумалась, словно вспоминая что-то, а потом торжественно ответила:

— Домовой-домовой, принимай под руку мой дом. Веди хозяйство справно, платить стану исправно. Молоком и печевом… — тут она прижала руку к губам, глаза сделались несчастными, — а дальше не помню.

— Не кручинься, хозяйка. Главные слова ты сказала, — ответил Аким и ещё раз поклонился.

В кладовке у домового нашлось сало, кусочки которого он обжарил до мягких шкварок. Добавил к ним нарезанный лук и морковь, протомил всё вместе до золотистости и бухнул к ним остатки каши, перемешал, прогрел и…

Перловка, в принципе, мне нравилась. Но не в таком количестве и качестве, как я ела эти три дня. Аким же совершил волшебство: простыми продуктами и простыми действиями превратил надоевшую кашу в блюдо высокой кухни.

— Как же вкусно-то! — нахваливала Глафира, а я только молча кивала.

Все эти дни мы друг перед другом делали вид, что едим с удовольствием, оставаясь полуголодными.

За чаем я со стыдом вспомнила, что не спросила о том, как дела у Марфы.

— Вовремя травницу привели. Она и не подумала отказываться. Напротив, ещё и накричала, что баба-дура и надо было бы раньше корову показать. Но, осмотрев Зорьку, пообещала, что постарается и сделает всё возможное. Я хотела было остаться помочь, но Параскева меня погнала домой, наказав не мешаться. Строгая такая…

В очаге потрескивали поленья, на улице затих ветер и улеглась метель, на столе в больших толстостенных чашках парил ароматом горячий чай. Мы втроём сидели за столом и думали каждый о своём и об общем. Отчего-то я знала, что и Глафира, и Аким планируют нашу весну и лето.

А я тоже размышляла о том, как мы будем жить дальше.