Роксана. Детство

Глава 5

Я сидела, запустив пальцы руки в густую длинную шерсть Дружка, смотрела на снующих в хлопотах ласточек, что слепили гнездо под крышей над моим окном, и чувствовала себя в том медитативном состоянии, которое давало мне расширенный доступ к окружающему миру.

Всё виделось словно в радужной дымке. Каждый предмет, строение, существо и растение излучало энергию, мерцающую своим неповторимым цветом.

Сегодня был редкий день отдыха, когда я не слушала лекций Прасковьи и не выполняла под её пристальным вниманием практических занятий. Ночью наставница принимала сложные роды и сейчас отсыпалась.

Пёс, внезапно вскочивший на лапы, заставил меня посмотреть на то, что привлекло его внимание, но полностью из состояния транса я не вышла. Я чувствовала себя так, словно находилась между сном и явью, при этом свободно двигаясь и чётко осознавая происходящее.

У калитки разрастался овал портала. К нам гости?

Когда проход открылся полностью, через него, как через проём настежь открытой двери, была видна высокая мрачная стена, за ней серые строения, в несколько этажей, с зарешеченными узкими окнами и двух мужчин. Один, в форме, что-то говорил заросшему худому человеку с котомкой в бессильно опущенной руке. Окончив речь, военный кивнул на портал, и второй послушно перешёл на нашу сторону. Свечение за его спиной погасло, и я увидела, что несчастный окутан тёмно-серым коконом.

Что это? Болезнь? Проклятье?

Желая развеять морок, часто-часто поморгала и даже головой тряхнула. Мир вокруг изменился. Теперь я видела привычно. Предметы больше не светились лёгкими аурами и приобрели обычные цвета. Гость, стоящий у калитки, потерял свой зловещий ореол.

Он осматривался, с удивлением разглядывая свежепостроенный дом с высоким крыльцом, ухоженный двор с дорожками, выложенными из спилов разного диаметра, плетень, отделяющий двор от огорода. Повернул голову и в мою сторону. Всматривался минуту — и вдруг его лицо исказилось, удивление сменилось узнаванием, и он, протягивая руки, бросился ко мне:

— Роксана, доченька!

Оба-на! Папенька прибыл собственной персоной. В общем-то, я не против познакомиться и даже пообниматься, но то гадко-серое, что окружало мужчину, вызывало необъяснимую тревогу.

Поэтому я вскочила, выбросила руки отталкивающим жестом и выкрикнула:

— Стой!

Бывший арестант не дошёл до щита, непроизвольно выставленного мною, всего лишь шаг. И я с облегчением выдохнула. Потому что не знала, что за барьер выстроила между нами. Хорошо, если воздушный, который будет просто пружинно отталкивать и никак не навредит. А если невольно нечто охранно-боевое получилось и треснет оно папаньку чем-то очень болезненным?

— Ты не узнала меня, девочка?

Ага, плохо, когда не знаешь, да ещё и забыл. Но я потрясла головой:

— Узнала. Но у тебя аура плохая. Серая… Ты или болен, или проклят. И кто знает, не заразно ли это, — я говорила, глядя в глаза человека, который столько времени мечтал вырваться из застенков и обнять родных. И вот его остановили в шаге от мечты. Жестоко, но необходимо из соображений безопасности. — Прости, но пока тебя целительница не осмотрит, в дом нельзя.

Пётр Андреевич согласно кивнул:

— Понимаю. Разумно. И куда мне теперь? — он растерянно осмотрелся. — Под кустом ночевать?

Я показала рукой на времянку:

— Мы с бабушкой, пока дом строили, здесь жили. Там даже уютно. Есть лежанка, стол, лавки. Еду сейчас тебе принесут. Не обижайся Триединого ради, но это необходимо.

Мужчина грустно кивнул, подобрал тощую котомку и побрёл к сараю. Остановился, посмотрел на меня, чуть щуря глаза, криво улыбнулся:

— Выросла… Магиней стала, — вздохнул. — Я всё понимаю, ты права, Роксана, и не обижаюсь. Но никогда бы не подумал, что моя маленькая девочка сможет вот так…

Скрипнула дверь, закрываясь за беднягой. И я выдохнула.

Эх, мужик, знал бы ты, что мало кто здесь и сейчас понимает тебя лучше меня. Помню я неистребимый тюремный запах, который за три месяца следствия, казалось, въелся в кожу, и никакими средствами не вымывался. И полный медосмотр, который назначила себе после освобождения, чтобы успокоить внутреннего параноика. Именно этот опыт взвыл сейчас тревожной сиреной и заставил поступить так безжалостно.

— Дружок, бегом к Прасковье. Буди и тащи сюда, — скомандовала я псу. — А я пойду Глафиру нейтрализую.

Решение было принято вовремя. Опекунша вышла на крыльцо и, прикрыв глаза от яркого солнца ладонью, осмотрелась в поисках меня.

— Ксаночка-детка, обедать пора.

— Иду, ба!

Пробежала через двор, птичкой взлетела по крепким ступеням, обняла за талию обеими руками, уткнулась носом в живот. Родная…

Сроднилась я с Глафирой, душой приняла, благодарна была за заботу и любовь безусловную. И вот сейчас мне надо будет сделать ей очень больно.

— Ба… папеньку выпустили, — осторожно начала я и почувствовала, как тело княгини напряглось, она заозиралась, ища глазами сына. — Я его во времянку отправила.

Глафира крепко ухватила меня за плечи, отодвинула от себя и в лицо заглянула:

— Роксаночка, да как же можно? Это же отец твой, а ты его в дом не пустила…

На лице обида и непонимание, в глазах горечь и слёзы. И уже шаг в сторону ступеней — бежать, обнять, прощения попросить, в дом проводить. Но я бешеным клещом вцепилась в неё:

— Погоди! Папенька болен… или проклят. Тёмно-серый кокон вокруг тела. Я как раз медитировала, когда он через портал прошёл, вот и увидела случайно, — я смотрела в лицо Глафиры, разрывающейся между внучкой и сыном. — Поверь, я не хочу навредить папеньке, но и тобой рисковать не могу. Сейчас Прасковья придёт и скажет, что нам дальше делать. А во времянке мы и сами жили. Думаю, там лучше, чем в камере. Только надо еды и питья доставить.

— Я отнесу, — подхватилась истосковавшаяся по сыну мать, но я не пустила.

— Нет, бабушка. Пусть это сделает Аким.

— Не по возрасту жестокая ты, лапушка, — сказала женщина, глядя на меня с сожалением. — Изменила тебя болезнь. Сильно изменила. Иной раз даже думаю, ты ли это…

— Я, бабушка, я! — схватила Глафиру за руку, потрясла, привлекая внимание. — Только свидание со смертью, пусть даже минутное, любого изменит.

Тут во двор через ограду перепрыгнул Дружок, а следом в калитку ворвалась запыхавшаяся целительница.

— Что у вас случилось? — едва переводя дух, спросила она.

— Прасковья Владимировна, умоляю, — бросилась к ней княгиня, чуть ли не кидаясь в ноги и заламывая руки. — Сын вернулся, а внучка утверждает, что он сильно нездоров. Теперь ни его в дом не пускает, ни меня к нему. Роксана вас послушает, скажите ей, что она ошиблась!

Целительница кивнула Глафире, не то соглашаясь с её словами, не то просто приветствуя, и шагнула ко мне:

— Рассказывай, что видела. — Слушала внимательно, не перебивала, только губы сжимала в упрямую полоску. Когда я закончила, ещё раз кивнула и шагнула к времянке. Княгиню, отправившуюся было следом, остановила: — Глафира Александровна, присмотрите за Роксаночкой.

И ушла. А мы с бабушкой сели на ступеньку крыльца и не сводя глаз с двери во времянку, принялись ждать.

Я думала о том, что в моей жизни в самом ближнем круге появился ещё один человек. И надо будет выстраивать с ним отношения, принять его или хотя бы вид сделать, что принимаю как отца.

О чём думала Глафира, теребившая в руках платочек, я, разумеется, не знала. Но хотелось поддержать её, успокоить как-то.

— Ба, не сердись на меня за папеньку, но не могла я против натуры своей пойти. Знаешь, что ведовство ошибок не терпит, — прижалась я к её плечу.

— Знаю, лапушка, знаю. Поэтому и не сержусь. Но тревожусь за Петрушу. Думаешь, Прасковья справится?

— Она сильная целительница. Будем молится за папеньку и просить милости Триединого.

Бабушка обняла меня, прижала к себе, и мы вновь молча уставились на дверь времянки, ожидая результата.

Прасковья вышла почти на закате. Уставшая, осунувшаяся, но с довольным лицом победительницы.

— Что? — бросились мы к ней в едином порыве.

— Горячий суп, горячий чай и долгий сон, — ответила знахарка.

— Кому? — не поняла Глафира.

— Всем! Вижу, что и вам это лишним не будет.