Радость моя, громкоголосая

Эпилог

Прошло три года с тех пор, как я вернулся домой после годичного лечения у таёжного отшельника. Почти год Радость моя с недоверием и тревогой следила за каждым моим движением, вскидываясь на постели каждый раз, стоило мне ночью осторожно повернуться с боку на бок или, что ещё хуже, потихоньку встать в туалет. В темноте спальни тут же раздавался её испуганный голос: — Олежек? Ты куда? Ты плохо себя чувствуешь?

Я не злился и не раздражался, а лишь грустно думал, что моя болезнь превратила мою жену в нервное издёрганное существо. Но потихоньку она поверила, всё же, что я вновь встал на ноги.

В СОБР я, к глубочайшему моему сожалению, больше не вернулся. Майор Пасечник не раз предлагал мне бумажную работу в отделе полиции, но я отказался. Не по мне это — бумажки перекладывать, в то время, как ребята, при полной выкладке, выполняют сложный марш-бросок по тайге. А тут позвонили из городской администрации, пригласили к Главе Междуреченска. Так я стал начальником отдела по делам молодёжи. Оно, конечно, воспитатель из меня тот ещё, и когда один подросток послал матом другого, я, не рассусоливая долго, отвесил ему подзатыльник, от которого он кувыркнулся с ног долой. Ну, не рассчитал я малость, только и всего. Думал всё, на этом моя педагогическая деятельность закончена, но парень жаловаться не побежал, а я остался… наставлять молодёжь на правильный путь, как выразился Айк.

Прошёл всего лишь месяц, а мне уже нравилась моя новая работа. Софья серьёзно говорила, что воспитание в подрастающих волчатах чувства ответственности за свои поступки чрезвычайно важно для будущего мирного сосуществования людей и оборотней. Айк хохотал и советовал, для пущей их безобидности вырвать клыки. На это Софья, совершенно не принимавшая таких шуток, недовольно хмурилась. Только моя Радость легко вздыхала, молчала и смотрела на меня таким обожающим взглядом, что у меня захватывало дух, и я забывал, о чём только что говорил.

В общем, постепенно я втянулся и, как смеялись все мои друзья, стал кумиром для подростков. Стыдно признаться, что мне нравилось, как они подражают мне, стараясь копировать мою неторопливую походку, манеру речи и прочее.

Прохора Селивёрстова я не забывал и редко, но регулярно его навещал. Прибегал к нему волком, скрёбся лапой в дверь избушки и бывал встречен недовольным ворчанием старика. Но глаза выдавали его радость. Пока я надевал штаны и рубашку, хранящиеся в избушке, старик спешно ставил самовар, извлекал из подпола банки с вареньем и мёдом. А потом мы неторопливо пили чай и разговаривали. Я рассказывал ему о своей работе, об Аллочке и детях.

Однажды Прохор встретил меня в печали. Стояла зима, и медведь-шатун, разломав стенку сарая, задрал обеих коз у старика. Я вместе с ним погоревал о трагической гибели Машки и Дашки, и впрямь жалея проказниц. В который уж раз передал ему приглашение жены переехать к нам, но Прохор опять отказался.

Наступила весна. Пол заканчивал школу, Артём выпускался из детского сада, а младшие отбыли в спортивный загородный лагерь.

Моя Радость была дома одна, наскоро заглатывая суп за кухонным столом и торопясь поскорее вернуться в парикмахерскую.

Внезапно в окно она увидела, как распахнулась калитка и по дорожке к дому неуверенно, медленно, пошатываясь, двигается какой-то мужчина. Она выбежала на крыльцо в тот момент, когда человек рухнул на землю и замер, неловко подвернув под себя левую руку.

Аллочка с трудом перевернула его на спину и обнаружила, что это… Прохор! Он очень исхудал, был бледен до синевы. Моя Радость — крепкая женщина, не чета своей худосочной подружке, Софье Гранецкой! Кое-как, но она затащила старика в дом. Глянула на него — и испугалась: у него посинели губы и ногти, он был без сознания. Перепуганная до слёз, Аллочка принялась звонить в “Скорую”. Как всегда, от волнения, она говорила сумбурно, пытаясь сообщить собеседнику как можно больше сведений. Вот и в этот раз моя громкоголосая Радость завопила во весь голос:

— быстрее! Приезжайте скорее! Он умирает! У него губы синие!

Ошарашенный диспетчер смог вклиниться, чтобы спросить адрес, и жена крикнула: — Парковая, семнадцать! Ой, скорее!! — и отключилась, торопясь к старику.

Надо ли говорить, что этот адрес был известен всему городу!

Завывающая “Скорая”, тревожно мигая синим маячком неслась по улицам, а следом, с небольшим отрывом, нарушая все мыслимые правила дорожного движения летел старый и довольно облезлый Оппель.

У калитки он резко затормозил, и из него вывалился всклокоченный и злой Карен, который, опережая приехавших врачей, бегом бросился к дому. На крыльце он грубо отпихнул в сторону встречающую их хозяйку и рванул на себя дверь.

Я не спеша шёл по улице, желая пообедать в обществе жены, когда меня обогнал и, с пронзительным визгом тормозов, у моего дома остановился чёрный джип вожака Стаи. Впереди него я вдруг обнаружил замершую “Скорую”. Я ускорил шаги и оказался у джипа в момент, когда из него выскочил хмурый Айк, а следом появилась озабоченная Софья.

— Что случилось? — я встревожился и заторопился к калитке.

— Отстань, Олег, не до тебя! — отмахнулся Айк, и вдруг резко остановился, вытаращил глаза. Софья тоже удивлённо взирала на меня.

— Ты здесь?? А кто у тебя дома умирает?

— Что-о?? — я рванулся поскорее их обойти, страшась того, что увижу, но Айк остановил меня:

— стой, стой! Мне позвонили, сказали, что ты умираешь, вроде как с сердцем плохо, а ты вот он, жив-здоров!

— Аллочка!! — я опять рванулся к дому, но на крыльцо вышла моя Радость, а следом выполз Карен и обессиленно рухнул на ступеньку. Мрачно посмотрев на меня и подошедших Гранецких, он сердито сказал:

— а мне сообщили, что ты умер. А ты живой, оказывается. А вот я точно чуть не умер от разрыва сердца! Ты, если надумаешь умереть, подготовь меня заранее, что ли.

Ничего не понимая, а перевёл недоумевающий взгляд на Аллочку, и она пояснила: — там Прохор пришёл и упал у нас на дорожке. Я его в дом затащила и в “Скорую” позвонила, чтобы приехали. А они почему-то подумали, что это тебе плохо стало.

— Ага, — огрызнулся злой Карен, — при этом твоя дорогая супруга, Олег, оперировала местоимением “он” и сообщила, что “ему плохо, он умирает”! Как ты думаешь, о ком мы все подумали?

У моей хорошей задрожали губы, а голубые глазищи налились слезами. Я обнял её и прижал к себе, а Карену скорчил угрожающую рожу. Тот тяжко вздохнул и поднялся на ноги:

— ладно, поехал я к себе, валерьяночку пить.

Айк насмешливо фыркнул, а Софья улыбнулась и обняла мою Радость за плечи: — ну, чудо ты, Алка! Напугала нас всех до полусмерти! Да не расстраивайся ты так! Мало ли что бывает! Пойдём, посмотрим, может, там врачам помощь нужна. — Они вошли в дом, где врач и фельдшер, уложив Прохора на диван, вкололи ему какие-то лекарства и снимали кардиограмму.

Айк, хлопнув меня по спине, вернулся к машине и быстро уехал, а я всё не мог прийти в себя. Что случилось со стариком? И как, как он смог в таком состоянии пройти более двадцати километров по тайге?? Я покачал головой. Вот же железный старик!

Вышедший на крыльцо фельдшер увёл меня в дом. Втроём мы уложили Прохора на носилки и погрузили в “Скорую.”

— У дедушки обширный инсульт. Боюсь, он у нас надолго задержится. — Врач озабоченно посмотрел на меня и полез в кабину. Я его удержал:

— скажите ему, когда он придёт в сознание, что я вечером к нему приду.

Врач кивнул, захлопнул дверцу, и “Скорая” уехала.

Три дня Прохор был без сознания, и врачи неопределённо пожимали плечами. В реанимацию меня не пустили, так что я сидел в коридоре и грустно размышлял о нелёгкой его судьбе. Но могучий организм таёжного лесоруба боролся за жизнь и… победил! Старик пришёл в сознание и пожелал видеть меня.

Я, осторожно ступая, вошёл в палату и присел на ближайший стул. Больной криво усмехнулся: — ты чего забоялся-то, волчара? Живой я, как видишь, и ума не лишился.

Я серьёзно посмотрел ему в глаза: — ну, допрыгался? Дохорохорился? Как ты только дошёл, а? Аллочка велела тебе передать: в тайгу ты больше не вернёшься, понял?

— Да понял я, понял. — Прохор тяжело вздохнул, — а делать-то что я буду у вас, а? Не привык я без дела сидеть, да в стенку глядеть!

— А ты в телевизор гляди, а не на пустую стенку, — усмехнулся я. — Найдёшь себе занятие, не беспокойся. Но в лес ты больше не пойдёшь, это я тебе твёрдо обещаю.

Долго засиживаться у постели больного мне не позволили, и я вернулся домой. По пути заскочил к Айку, рассказал ему о разговоре с Прохором. Он задумался:

— действительно, не тот он человек, чтобы без дела сидеть. Надо подумать, чем мы его займём, а то опять в тайгу сбежит.

Прохор боролся и победил. Мы забрали его из больницы и привезли к себе домой. Мне было тяжело видеть, как этот мощный, самоуверенный старик неловко топчется у порога, не решаясь ступить на ковёр в гостиной. Осторожно, с опаской садится в глубокое мягкое кресло и с любопытством рассматривает Тёмку, который, слегка хвастаясь, обернулся неуклюжим крупным волчонком с густой белой шёрсткой и толстыми заплетающимися лапами. Украдкой наблюдая за ними, я увидел, как Прохор, сидя в кресле, слегка наклонился и погладил нашего младшенького по спинке. Шалун, улыбаясь во всю пасть, подпрыгнул и лизнул старика прямо в губы. Размякший Прохор засмеялся. Вытирая липкую слюнку, он, не церемонясь, подхватил щенка под толстенькое брюшко и поднял к себе на колени. Что и требовалось малолетнему хулигану! Топоча лапами по коленям, он принялся вертеться, обнюхивать Прохора и совать нос в карманы старого ветхого пиджака, в который тот был одет.

Таёжному отшельнику пришлось смириться со своей участью. Он остался жить у нас. Аллочка выделила ему большую светлую комнату, уговорив Пола переехать к Тёмке. Наш старший, умница, всё понял и не возражал, а мы пообещали, что обязательно что-нибудь придумаем. Думать пришлось так и так, потому что мы знали: старому человеку, перенёсшему инсульт, привыкшему к тишине глухой тайги приходится несладко среди громких разговоров, смеха, беготни и возни ребятишек. Моя громкоголосая Радость старалась сдерживаться, но порой забывалась, и тогда её призыв: “Олежек, иди сюда!” слышали все соседи в ближайших домах.

К нашему тайному удивлению, дети полюбили его и он отвечал им взаимностью, хотя всё время ворчал на них.

По вечерам они чинно рассаживались на полу его комнаты и, раскрыв рты, с горящими глазёнками слушали рассказы Прохора про повадки лис, кабанов, медведей и росомах. Даже Пол частенько заглядывал к старику после ужина. Но настоящим любимцем был, конечно, Тёмка. У меня даже появилось какое-то ревнивое чувство, когда я увидел, как наш щенок вскарабкался на колени к Прохору, а тот обнял его и ласково прижал к себе.

Но однажды позвонил Айк и велел явиться нам с Аллочкой на Совет Стаи. Удивлённые, мы отправились, как только наступило время. Оказалось, что на Совете принято решение: перевезти избушку Прохора в Междуреченск. Я покачал головой, представляя объём предстоящей работы:

— может, лучше построить ему новый дом? Небольшой, такой же, как был у него?

— Ничего ты не понимаешь, — буркнул Кытах Арбай, — та-то изба ему родная, обжитая. А новая будет чужой, неуютной. — Он хлопнул ладонью по столу: — ну? Ты не возражаешь, если мы поставим её у тебя в саду?

Ошарашенный, я кивнул, а Аллочка засмеялась: — точно! У нас участок большой, мы в дальний конец редко и ходим! Там скоро настоящий лес вырастет! Поставим там его избушку! И деду спокойно, и нам недалеко сбегать, посмотреть, что и как.

Помимо дома, мне пришлось заниматься пенсией Прохора, которую он не получал много лет. Когда вопрос, наконец, решился, он признался мне, что очень переживал из-за того, что пришлось стать нахлебником.

Избушку перевезли и собрали в дальнем конце нашего сада, заросшего черёмухой, берёзами и молодым сосновым подростом.

Множество людей хотели поучаствовать в устройстве Прохора Селивёрстова на новом месте. Он оказался очень уважаемым человеком в нашем городке. Приезжал народ и из Малой Ветлуги, предлагал свою помощь.

Когда избу, наконец, собрали, навесили дверь и очистили небольшую полянку от мусора и сломанных веток, Прохор прослезился. Отворачиваясь и неловко сморкаясь, он сказал:

— ну, уважили старика, теперь и умирать в своей-то избе не страшно!

Моя Радость, не церемонясь, обняла его, поцеловала в морщинистую щёку: — не надо умирать, дедушка! Ты нам с Олегом второй отец!

Он заморгал. Махнув рукой вошёл в избушку и захлопнул дверь. Мы все: я с Аллочкой, парни, которые участвовали в строительстве, двое ветлужских мужиков и подъехавший Айк остались стоять на поляне.

— Ну что же, — усмехнулся вожак, — на новоселье нас не пригласили, так что идём в гости к вам, Одинцовы. — Что все и сделали.

Идея с перевозкой избы из тайги оказалась замечательной. Старый отшельник воспрял духом, повеселел, а потом попросил меня купить ему телевизор. Он подолгу копался в саду и постепенно привёл его в порядок. Ребятишки старались улучить каждую свободную минутку, чтобы сбежать к нему.

Однажды, подходя к избушке, я услышал голоса и смех. В открытое окно я увидел сидящего на скамье Прохора, а напротив него — бабушку Софьи, Прасковью Агафоновну. На столе между ними стоял самовар и пахло мятой и мёдом. Я тихо повернулся и скользнул в ближайшие кусты. Зачем людям мешать? Им и без меня хорошо.

Как-то вечером мы с Аллочкой решили наведаться в ресторан. Такое с нами случалось нечасто, потому что жили мы, всё же, небогато. Но моя красавица-жена, после долгих раздумий, решилась купить себе обновку и долго вертелась перед зеркалом, так и эдак поворачивая головку и оглаживая шелковистую ткань платья. Вот тут-то я и объявил, что нам просто необходимо выйти в люди. Она с радостью согласилась и даже не хмурила гладкий лоб, подсчитывая грядущие расходы. Поцеловав, Аллочка вытолкала меня из спальни и принялась наводить красоту. Я не уставал ей удивляться, о чём не раз говорил. Такой красавицы, как моя Радость, ещё поискать, но она всё равно что-то рисовала на своём лице: какие-то тени, помада, тушь. В общем, с этим я давно смирился и терпеливо ждал, сидя на кухне.

Наконец мои ожидания закончились, и придирчиво оглядев меня с головы до ног, жена вышла на улицу, где и подхватила под руку. В ресторан мы отправились пешком, потому что был тёплый летний субботний вечер, народ лениво прогуливался по тротуарам, останавливаясь перед киосками с мороженым, улыбаясь знакомым, окликая ребятишек и поглядывая на темнеющее небо во всполохах далёкой грозы.

Внезапно нас окликнули: с другой стороны улицы нам улыбался Алёшка. Рядом с ним, держа его под руку, закусив губу и неуверенно глядя на нас, стояла Нора. Она пополнела, округлилась. Трое их щенков, две девочки и мальчик, крутились тут же, беспокойные и озорные, как и все волчата. Я знал, что только мальчик пошёл в отца и был обычным сибирским волком. Обе девочки родились полярными волчицами.

Я потянул Аллочку через дорогу, и она спокойно пошла навстречу бывшей ненавистной сопернице.

Улыбающийся Алёшка что-то спрашивал, я ему отвечал, но краем глаза наблюдал за женщинами. Они молчали, глядя друг на друга, а потом моя Радость протянула Норе руку, и они улыбнулись друг другу. Я с гордостью подумал, что моя жена — большая умница. Впрочем, я знал это и раньше.

Ночью мы долго не могли уснуть. За окнами лил тёплый летний дождь, временами гремел гром и молнии озаряли спальню. Я целовал тёплые сладкие губы, сжимая в объятиях податливое мягкое тело моей жены: — я люблю тебя, моя громкоголосая Радость! Люблю всю, от кончиков золотых волос до ноготков на мизинчиках ног! Ты моё счастье и жизнь, родная моя, ненаглядная…

Мы шептали друг другу всякие нежные глупости и я думал: — я, Олег Одинцов, оборотень, полярный волк, абсолютно, бесповоротно счастлив и так будет всегда.

КОНЕЦ.