Радость моя, громкоголосая

Глава11

Нина Сергеевна умерла под самый Новый Год, прожив чуть меньше двух месяцев. Спасибо Карену и Совету Стаи. Один, вопреки всем правилам, не выбросил её из больницы и сделал всё, чтобы поддержать умирающую женщину: хорошие лекарства, уход… Я был ему благодарен, как и медсёстрам, и санитаркам. Но всё же ей было очень плохо, и я понимал, что алкоголь — это тот же наркотик, а в больнице никто не собирался покупать ей водку. Врачи держали её на снотворных, но в редкие периоды бодрствования она выла на всё отделение. Радость моя вся извелась, осунулась, часто плакала, часами просиживая у постели спящей матери. Я боялся, что у неё пропадёт молоко, но к счастью этого не случилось. Еды нашему богатырю хватало, он быстро рос, был энергичным и подвижным и приходилось держать ухо востро, чтобы он не свалился с кровати или дивана. Вторые, Совет Стаи в смысле, поддержали нас рублём, потому что требовалось много дорогих лекарств. Карен делал всё, что мог, но деньги не были лишними.

Мои родители временно переехали к нам. Они здорово помогли с детьми и приготовлением пищи — ведь мой отпуск кончился, и я вышел на службу. Мы с Полом старались им помочь: закупали продукты, делали уборку, гуляли с Тёмкой.

Однажды вечером, вернувшись со службы, я застал на кухне плачущих женщин. Моя мать, обнявшись с Аллочкой, дружно лили слёзы. Отца с детьми видно не было, и я понял, что он увёл их. При виде меня женщины быстренько прекратили киснуть и вытерли слёзы. Мать заторопилась собирать ужин, а Радость моя, вымученно улыбнувшись, попросила не обращать на них внимания, потому что они уже успокоились. Всё же, обняв, я усадил её к себе на колени и крепко прижал к себе. Я ничего не говорил, но скоро она перестала всхлипывать и шепнула мне на ухо, что я самый лучший, любимый, единственный.

Этой ночью, впервые после рождения сына, мы любили друг друга. Я так истосковался по её телу, что кончил, не успев донести, как со смехом шепнула мне на ухо жена. Мне было очень стыдно, но второй раз я был на высоте, и дважды подряд моя любимая со сладостным стоном, в изнеможении откидывалась на подушки. Ох, я уже и забыл, какое это сумасшедшее наслаждение — обладать моей желанной, чувствовать, с какой готовностью она откликается на мои грубоватые ласки и ласкает сама. Мой волк подталкивал меня к обороту, страстно желая вылизать её всю, с лица и до пальчиков ног, но я держался, потому что ещё не насытился ею в человеческой ипостаси.

Почти всю ночь мы не спали. Лишь ненадолго проваливаясь в сон, мы снова обладали друг другом, а потом отдыхали, крепко прижимаясь разгорячёнными телами, переплетаясь руками и ногами, чтобы ежесекундно чувствовать другого.

Смешно признаться, но именно в эти блаженные минуты я шёпотом рассказал ей о попытке Норы соблазнить Айка, да ещё в присутствии Софьи. До этого я не решался говорить о глупой девчонке и не собирался напоминать о ней жене, но тут, в супружеской постели, наши сердца были открыты друг другу, и я знал, что любимая больше не ревнует меня. Удивительно, но Аллочка пожалела волчицу: — наверно, Олежек, она не очень-то счастлива. Ведь каждая женщина хочет любить и быть любимой.

Я не желал сочувствовать Норе. По её милости моя семья пережила тяжёлое потрясение, о чём я и сказал жене. Она тихонько засмеялась. Легко вздохнув, нашла мои губы, и опять пламя желания волной поднялось во мне, сбивая дыхание, наполняя каменной тяжестью плоть. Зарычав, я подмял любимую под себя и грубо вошёл в неё, ощущая сладостную горячую влажность её лона и задыхаясь от наслаждения, вспышкой озарившего мой разум.

Накануне смерти Нина Сергеевна как будто бы очнулась, шёпотом позвала дочь, дремавшую рядом с кроватью в кресле. Аллочка встрепенулась, наклонилась к матери: — что, мама? Дать тебе попить? Или судно? — Она боялась душераздирающих криков, перемежающихся с матерной бранью и требованиями купить ей спиртного. Хирургическое отделение больницы было погружено в сон, и Алла с трепетом ожидала, что опять, как уже было не раз, вопли матери разбудят больных. Но обошлось. Нина Сергеевна взяла дочь за руку, хрипло прошептала:

— прости меня, Алка. Загубила я свою жизнь и твою тоже.

Аллочка погладила ту по руке, ласково сказала: — нет, мама, я счастлива. Правда — правда! Я люблю Олега, а он любит меня. У нас хорошие детки; хочешь, я приведу их к тебе?

— Хорошо… — женщина передохнула, — приведи. Хочу внуков увидеть…

— Мам, что у тебя болит? Может, медсестру позвать, чтобы укол сделала?

— Сиди, — мать усмехнулась, — мне уж ничего не поможет. Ты вот что, Алла, нотариуса мне привези, я квартиру на тебя переведу.

— Нет, мы поможем тебе её продать и купим здесь, в Междуреченске, чтобы ты рядом с нами жила.

— Глупая ты у меня, всё-таки, Алка, — она отвернула голову к стене, — думаешь, не знаю, что у меня цирроз? Вези нотариуса, я тебе говорю!

Аллочка проглотила обидные слова, тихо ответила: — хорошо, мама. Утром я позвоню Олегу, чтобы он съездил в нотариальную контору.

— И внуков чтобы привёз, скажи.

— Хорошо. — Она не стала говорить матери, что дети в садике, а Пол в школе. Олег их заберёт и привезёт к бабушке.

Через трое суток Нина Сергеевна умерла. Уснула и больше не проснулась.

Конечно, Стая помогла нам с похоронами, ведь стояли морозы и землю пришлось отогревать кострами. Радость моя… от неё на худеньком личике остались лишь глазищи, часто наливающиеся слезами. При всей моей нелюбви к Софье я был ей благодарен за то, что она забросила все дела и практически переехала к нам, уезжая домой лишь к ночи. Айк тяжело вздыхал, но ничего не говорил, встречаясь глазами со строгим взглядом жены.

Поминки провели в кафе. Я не ожидал, что будет столько народу, но еды хватило на всех. Совет Стаи помог нам с деньгами, иначе пришлось бы залезать в долги.

Поздно вечером Софья, обнимая Аллу, что-то долго говорила ей, и я увидел, как просветлело лицо моей родной девочки, как она решительно вытерла слёзы и громко высморкалась. Провожая подругу, она даже улыбнулась, и у меня отлегло от сердца: моя Радость очень стойко переносит жизненные невзгоды! Я никому не сказал, что одна вещь удивила меня на похоронах. Вместе со всем горотделом полиции на кладбище приехала Нора. Присутствовала она и в кафе. Но поразило меня то, что её интерес был сосредоточен на майоре Пасечнике, нашем начальнике. Ни на меня, ни на Айка она даже не взглянула. Пал Иваныч был откровенно обескуражен её повышенным вниманием. Мне оставалось лишь покачать головой: жена майора, Дарья Семёновна, была сильной волчицей, имеющей за плечами немало поединков. В человеческом обличье — крупной, тридцативосьмилетней решительной женщиной, держащей в ежовых рукавицах горячо любимого супруга.

В апреле Софья родила двоих мальчиков. Смешно сказать, но её беременность и роды тяжелее всех перенёс Айк. Дошло до того, что Софья попросила меня поговорить с ним и убедить, что она не больна, всё протекает нормально, чувствует она себя хорошо и рожать не боится. Я лишь головой покачал на такую её просьбу, догадываясь, как отреагирует вожак. К счастью, он не разозлился, а только тяжело вздохнул и пожаловался: — Олег, я умом-то понимаю, что мои опасения беспочвенны, но ничего не могу с собой поделать. Так бы и запер её дома и второй этаж перекрыл, чтобы она, не приведи бог, с лестницы не навернулась. По вечерам сам выводил бы её на прогулку и следил за тем, чтобы она ела только полезные и доброкачественные продукты.

Я снисходительно его утешал: — да что ты, Айк, на самом деле! Она одна что ли такая? Вон моя Радость — пятерых родила. Я, конечно, боялся, когда она Тёмкой ходила, но всё же обошлось. Да и врачи у нас хорошие.

— Понимаешь, ты привык, наверно, — он скривился, — а для меня это первая беременность, я вообще не знаю, как должно быть, что правильно, а что — нет. Прямо не знаю, как я только роды переживу!

Смеяться над вожаком было чревато, знаете ли, но вечером, когда уснули дети, я рассказал жене о нашем разговоре. Вначале она терпела. Улыбалась, фыркала, но потом не выдержала и расхохоталась: — Олежек, вот я никогда бы не подумала, что наш железобетонный, всегда такой серьёзный, суровый Айк рожать боится!

Я опешил: — ты что? Айк — рожать??

— Так ты же сам сказал, что он родов боится и беременность у него первая! — она так заразительно смеялась, что поневоле я тоже заулыбался, представив всю абсурдность ситуации. Она совершенно не прониклась серьёзностью проблемы!

Новый Год мы встречали у Гранецких. Уложили детей в спальнях второго этажа, а сами расположились в гостиной. Пол немного с нами посидел, но вскоре тоже ушёл спать. Кажется, мы все были счастливы. Жаль, я не знал, что это счастье скоро кончится, и впереди меня и моих близких ждут горе и беспросветность.

Мода на роды в присутствии отца докатилась и до нас, но Айк с ужасом отказался от своего участия в процессе. Софья тоже была не в восторге от предложения Карена, когда он сказал, что под это дело готов выделить отдельный бокс в роддоме. Так что однажды, в конце апреля, Айк увёз жену рожать, а сам остался в приёмном покое, не находя себе места и изводя дежурную акушерку нелепыми вопросами. Женщина недовольно поглядывала на него, но выпроваживать на улицу не решалась, опасаясь гнева вожака Стаи.

Я подъехал к роддому утром. Айк, с глупой улыбкой на лице, жадно смотрел в окно второго этажа, где маячила Софья, бледная, осунувшаяся, с тёмными кругами под глазами. Я махнул ей рукой, чтобы она ложилась, и поволок ошалевшего от счастья папашу в машину.

— Оставь её в покое, Айк. Ей сейчас надо лежать, а она встала, чтобы ты не волновался. Теперь угомонись, дай ей прийти в себя. Вечером приедешь, зайдёшь в палату, на сыновей посмотришь.

Он устало потёр лицо ладонями: — спасибо, Олег, что приехал. Последние дни я был сам не свой, всё боялся, как роды пройдут. Понимаю, что Соня от меня устала, да я и сам не ожидал, что так буду реагировать на всё.

Через несколько дней Софья с младенцами была дома, и моя жена немедленно поехала к подруге. С этого времени с Айком стало невозможно общаться. Любой разговор с ним сползал на щенков, хотя там и говорить-то ещё было не о чем.

С какой тоской, позднее, я вспоминал то время и нашу спокойную безмятежную жизнь. Щенки подрастали, вот уже и Артём, цепляясь за наши руки, стал подниматься на ножки. Мои родители не могли нарадоваться на полярного волчонка. Уже было видно, что при будущем обороте он как две капли станет походить на меня. Конечно, дедушка с бабушкой любили всех внуков да и Пола тоже, но Тёмка был младшим. Моя Радость порой сетовала, что парень растёт избалованным всеобщим вниманием и любовью, но ребёнок не стал эгоистом. Он искренне любил сестру и братьев, да и вообще наши дети были очень дружны и друг за друга стояли горой.

Щенки Гранецких росли здоровыми и активными. Иногда мне казалось, что властный, жёсткий характер отца уже передался его детям. Трёхмесячные младенцы хмурили тёмные бровки совсем как недовольный чем-нибудь Айк.

Стоял июль, и мы решили выехать в тайгу. Компания собралась большая. Мы с Аллочкой и нашими детьми, семейство Гранецких, заместитель Айка в стае и фирме Сергей Звягинцев с женой Айнур и ребятишками, Иван и Денис с семьями. Набралось аж семь машин. Такой вот кавалькадой мы приехали на берег одной из двух рек, между которых и расположен наш город. Казыр и Амыл — реки бурные, холодные. Но ниже по течению Амыла имеется немало уютных неглубоких заводей, где вода согрета лучами жаркого июльского солнца.

Облюбованная нами поляна была давно известна. Крохотный песчаный пляжик полого опускался к воде. За ним, в некотором отдалении, стеной подымался могучий сосновый лес, чистый, без подлеска, с мягким ковром прошлогодней хвои. Воздух, напоенный ароматом нагретой сосновой смолы, плеск прозрачных водяных струй, бездонное голубое небо с редкими облачками — всё навевало покой и умиротворённость.

Ребята поставили одну большую палатку, потому что мы планировали, что днём, в самую жару, дети и женщины прилягут отдохнуть. А пока, погрузившись в две надувные лодки мы с Айком и Денисом решили порыбачить. В Амыле ловится хариус, рыбка нежная, жирная и очень вкусная. Иван с Сергеем остались на берегу и, приняв вторую ипостась, возились с ребятнёй. Старшие дети тоже обратились в волчат и с удовольствием, всей оравой, наваливались на взрослых волков. В конечном итоге куча-мала с шумом, плеском и рычанием скатилась с берега в воду.

Женщины сидели в отдалении, в тенёчке, присматривая за малышами. Трёхмесячные Гранецкие — младшие таращили карие отцовские глазёнки и временами улыбались чему-то, недоступному нашему пониманию.

Хариуса мы наловили много, на большую хорошую уху. Женщины захлопотали у костра, а мы улеглись на их место, в тень, лениво переговариваясь и наслаждаясь бездельем. Тёмка ползал по моей груди, что-то лопоча на непонятном языке, а я придерживал тёплое тельце своего щенка, вдыхая нежный детский запах и с трудом удерживаясь от оборота: хотелось вылизать малыша.

Лёжа на боку, Айк склонился к сыновьям. Его волк тихо урчал, а они внимательно слушали и тянулись к отцу ручонками. Потом к нему подбежали девчонки, уже в человеческом облике, раскрасневшиеся, чумазые. Я увидел, как потеплели его глаза. Олька с Надюшкой повисли на его шее, смеясь потянули на песок — бороться.

Потом мы ели наваристую уху, а кое-кто сосал материнскую грудь. Наш Артём тоже с удовольствием приложился, потому что мы с Аллой считали, что отнимать ребёнка от груди летом неправильно.

К ужину решили вернуться домой. Вечером немного похолодало, появились комары, а от реки потянуло прохладой.

Даже спустя несколько лет я буду вспоминать этот июльский солнечный день как один из самых счастливых в моей жизни.