Радость моя, громкоголосая

Глава 2

Уже четыре дня, как я живу один. Нет, не один, со мной Пол. Он отказался меня оставить. Моя Радость забрала малышей и переехала к Гранецким. Наверно, ей помогала Софья, увезла на своей машине.

В первый же вечер я сразу после работы поехал к Гранецким, но меня и на порог не пустили. Аглая, их экономка, встала в открытых дверях, строго глядя на меня. Я уж и не помню, что там в растерянности лепетал. Что-то про жену, про детей, про Айка… Я чувствовал сладостный запах моей Радости, тоненькой ниточкой вплетающийся в запахи дома Гранецких. Едва уловимо проявлялся нежный детский аромат моих малышей, от которого у меня тоскливо сжалось сердце.

— Нет их дома, Олег, а без них я тебя не пущу.

Я тряхнул головой, возвращаясь к действительности: — а? Вы что-то сказали, Аглая?

— Я говорю, что ни Айка, ни Сони дома нет, а без них я тебя не пущу!

— А… Аллочка? Она…что делает?

Эта мегера недовольно поджала губы и процедила: — Алла просила ничего про неё не рассказывать.

— А дети?

— Дети здоровы. У тебя всё, Олег?

Я повернулся и медленно пошёл к машине. Мне хотелось остаться в саду Гранецких и дождаться хозяев, но дома меня ждал Пол, надо было ехать.

Утром позвонил Айк. Не здороваясь, буркнул: — подъезжай ко мне, — и отключился. Я заскочил к начальнику и предупредил, что меня вызывает вожак. Потом прыгнул в машину и через двадцать минут уже входил в кабинет Генерального директора “Строймонтажа”. На секунду оторвавшись от бумаг на своём столе, он окинул меня хмурым взглядом и сухо кивнул: — сядь, я скоро освобожусь. — Затем, уже не обращая на меня внимания, принялся кому-то звонить, обсуждая какие-то технические подробности, касающиеся разложенных перед ним документов. От нечего делать я разглядывал нашего вожака. Он как-то заматерел, ещё больше раздался в плечах и чуть-чуть поправился. В глаза бросался его ухоженный вид. Никаких тебе облезлых свитеров с растянутыми манжетами и брюк с пузырями на коленках. Айк выглядел, как…Генеральный. Дорогой тёмно-серый костюм, белая, в тонкую голубую полоску рубашка, галстук, начищенные туфли. Картинка, а не Айк! Он почувствовал мой взгляд, поднял голову и неохотно усмехнулся: — удивляешься? Софья сказала, чтоб не ходил оборванцем, вот и стараюсь соответствовать.

Я улыбнулся: — у твоего волка и шерстинки, наверно, уложены аккуратненько, одна к другой.

— Да уж, — он опять хмуро смотрел на меня. — Рассказывай, что ты там натворил?

— Айк!! — взвыл я, — да ничего не было!! Что она там себе навыдумывала-то, Радость моя?? Ну, стояла Нора около меня, ну, наклонилась… Ну и что?? — В глаза ему я не смотрел, встал, опустив голову, потому что смотреть на вожака в упор чревато, знаете ли. Прямой взгляд, глаза в глаза, любой волк рассматривает, как вызов, а уж вожак — тем более, и неважно, что сейчас он в человеческом обличье.

Уголок его рта презрительно дёрнулся: — лжёшь ведь, Олег. Алла нам рассказала, что когда она открыла дверь в кабинет, девица тебя обнимала.

— Нет! Она руку на спинку стула положила. И всё!

— Ага. А ещё сиськами прижималась. Скажешь нет?

— Н-н-ууу…наверно, так, слегка.

— Ну ты и скотина, Олег! Я даже не ожидал такого от тебя! — Айк с грохотом двинул своё генерально-директорское массивное кресло и порывисто пробежался по кабинету. Остановившись передо мной, окинул меня ледяным колючим взглядом: — хотел бы я вызвать тебя на поединок, но боюсь, Алла и моя жена будут недовольны. А надо бы тебе хорошую трёпку устроить!

Я неуютно поёжился. Поединок с вожаком обязательно имеет тяжёлые последствия. Да, в волчьей ипостаси я крупнее сибирского волка, но он всё равно более сильный, умелый и, что неприятно, свирепый. Убить меня он не убьёт, конечно, но страшные раны от наших зубов заживают долго. Поэтому я, сдерживая рвущееся негодование от несправедливого обвинения, стоял, виновато опустив голову и стараясь не встречаться взглядом с вожаком.

— Чего молчишь? Говори! И сядь ты, на самом деле! — он недовольно поморщился.

По-прежнему не поднимая головы, я сел и пробормотал: — Айк, я не вру, Нора мне правда не нужна. Ты же знаешь, как сильно я Аллочку люблю. Зачем мне эта вертихвостка? У нас дети, скоро ещё один сын родится. Девчонка вяжется ко мне, потому что она — полярная волчица и вбила себе в голову, что ей надо выйти замуж именно за полярного волка. То есть я должен развестись с женой и жениться на ней.

— Глупость какая! — Айк поморщился, — почему ты ей не объяснил, что не собираешься разводиться?

— Объяснил! Как об стенку горох, прёт напролом и всё. Что я могу сделать, женщина же! — Я беспомощно смотрел на вожака. Тот уже успокоился, вернулся за свой стол, усмехаясь, покачал головой:

— ладно, надо подумать. В конце концов, семейными дрязгами у нас Софья занимается. О! Вот пусть она и подумает, как вас с Аллой помирить!

— Прекрати! Немедленно прекрати реветь! — Соня села на кровать рядом с подругой и привлекла её к себе, — я уверена, что это недоразумение. Хочешь, я с Олегом сама поговорю?

— Не-е-ет, не надо! Как ты не понимаешь, Сонька, он меня разлюбил! Посмотри, какая я безобразная! У меня даже губы стали толстые! У-у, зачем только я согласилась на этого ребёнка! — Аллочка опять залилась слезами.

— Как тебе не стыдно! — возмутилась та, — скоро родишь и опять будешь красоткой. Ты же знаешь, что это временно!

— Ага, временно… А ему каждый день надо! А мне нельзя! Да и вообще — какой интерес, когда пузо на нос лезет! Даже когда ещё можно было, Олег боялся. Говорит, что у него член большой, как бы ребёнку не повредить! А тут эта… Знаешь, какая она красивая!

— Алка, перестань ерунду молоть! Ты тоже красивая, но Олег тебя любит не за смазливое личико, а потому, что ты хорошая, добрая, ласковая и вообще идеальная жена!

— Не любит он меня! Сонька, я же видела, как она его обнимала и титьками прижималась!

— Но он-то не обнимал, ты говоришь?

— Не-е-ет…

— Ну вот. Олег же у нас вежливый, деликатный. Он не может женщине в глаз кулаком засветить!

Аллочка усмехнулась, вытерла слёзы: — у него кулаки-то пудовые, убьёт наповал.

Я выл. Тоскливый, раздирающий душу волчий вой, в котором изливалась вся вселенская скорбь, плыл над сонным садом, тихой ночной улицей, устремляясь к тёмному, затянутому облаками небу, сквозь которые на меня сочувственно поглядывал помрачневший лик Луны. В смятении и горе я забыл о спящем в доме ребёнке и вздрогнул, когда детские руки обняли меня за шею: — не плачь, волчара, не надо! Она вернётся, правда-правда! Мама нас любит и обязательно тебя простит! Меня же всегда прощает! Посердится немножко, а потом простит! — Я захлопнул пасть, со стыдом понимая, что погруженный в свои переживания, разбудил Пола и он, сунув босые ноги в ботинки и натянув курточку, в одних трусах выскочил ко мне в сад. Беспокойство волной захлестнуло меня: октябрь на удивление стоял тёплый, но ночами уже было довольно холодно. Не хватало ещё, чтобы ребёнок простыл из-за того, что взрослый здоровый мужик не смог справиться со своими эмоциями! Слегка подталкивая Пола носом, я развернул его в нужном направлении. Держась за мою шерсть он, спотыкаясь в темноте о неровности садовой дорожки неуверенно направился к дому. Уже перед самой дверью он опять крепко обнял меня и, зарывшись лицом в шерсть (благо, наклоняться ему не пришлось: моя спина была как раз на уровне его груди), прошептал: — папа Олег, хочешь, я маму попрошу, чтобы она тебя простила? А, кстати, ты что такое плохое сделал, что она нас бросила? — Я тяжело вздохнул и подтолкнул его к двери. Ну вот как объяснить десятилетнему ребёнку, что такое ревность?

Уже в детской, укрывая засыпающего Пола, я сунул руку под одеяло, нащупывая ноги. К счастью, он не успел замёрзнуть. Сквозь сон мальчишка дёрнул ступнёй, тихо хохотнул: — щекотно! — и в следующую минуту сладко засопел. Я выключил настольную лампу и недолго постоял перед пустыми кроватками моих щенков. На душе было муторно.

В темноте спальни Софья Гранецкая, зевнув, положила голову мужу на плечо и сонно спросила: — что будем делать, Айк? Алла плачет, ребятишки ничего не понимают, спрашивают, где папа. Вот уж от кого — кого, а от Олега я такого никак не ожидала! Всегда считала его идеалом отца и мужа, а он такое отчебучил.

Муж ревниво скосил на неё глаза: — а я?

— Что — ты?

— А я не идеал мужа и отца??

Софья обняла его поперёк груди, засыпая, пробормотала: — не то чтобы идеал, но близко к нему…

— Вот те раз, — растерянно сказал Айк, — а что во мне не так? — но жена уже спала, и он, усмехнувшись, пригрёб её потеснее к своему боку, размышляя о том, что Соне не надо бы сейчас волноваться, потому что она была беременной. Срок маленький, всего три месяца, но он уже переживал за неё.

Через три дня, ночью, в дверь спальни Гранецких тихо поскреблись. Чутко спящий Айк сдёрнул со спинки кресла лёгкие домашние брюки и, торопливо их натянув, вышел в слабо освещённый двумя ночными лампами холл. Перед ним неловко ёжилась и переступала босыми ногами Аллочка, придерживая у горла запахнутый халат. Виновато глядя на него, она прошептала: — разбуди, пожалуйста, Соню. Кажется, началось…

Айк рванулся назад в спальню, но жена уже села на кровати и тряхнула головой, прогоняя сон.

— Соня, там…Алла… рожать, вроде, собралась!

— Хорошо! — Софья уже бодро устремилась к двери, зашепталась в холле с подругой. Спустя пару минут заглянула назад:

— вызывай “Скорую”, Айк, поедем рожать!

Вещи были собраны заранее. Аллочка умоляюще смотрела на неё: — поедем со мной, Сонька! Как-то мне боязно!

— Конечно поеду, — Софья торопливо одевалась, успевая помогать подруге натягивать тёплые колготки. Айк неуверенно топтался под дверью, временами спрашивая, нужна ли им помощь. Услышав шум подъехавшей машины, он поспешил к выходу, встречая врача и медсестру.