Радость моя, громкоголосая

Глава 15

Ночью Нора не спала. Зверски болело израненное лицо и тело. После поединка прошло уже больше суток, но боль была невыносимой. В палату тихо скользнула медсестра, на подносе, под салфеткой, принесла шприц.

После укола боль отступила, но сна всё не было. Терзали мысли о жутком шраме через всё лицо, и страшно было подумать, что она потеряла глаз. Слёзы из здорового глаза намочили бинты, и теперь мокрая повязка неприятно холодила кожу. Жить не хотелось. Эта женщина…, пара вожака…, она пыталась выгородить волчицу, Дарью. Надо же — пожалела, не убила… Да лучше бы убила, честное слово! Что теперь с ней будет? Как жить?

Нора вспомнила посёлок под Салехардом, где прошло её детство. Родители погибли, когда она была совсем маленькой. Их убили люди, охотники. Сколько она себя помнила, оборотни-волки и люди враждовали всегда. У них и стаи-то, как таковой, не было. Так, небольшая группа со свирепым и полусумасшедшим вожаком во главе. Когда-то у него не было пары и в то время, когда наступал гон, он просто требовал для себя молодых волчиц. Он был жестоким, грубым, и Норе, порой, казалось, что с каждым годом человек в нём всё больше и больше уступает волку. Вот поэтому она решила уехать в Сибирь, в Междуреченск, о котором была наслышана. Но как неудачно всё получилось! Этот городок ей сразу понравился своей устроенностью, неспешной жизнью, разноцветными детскими колясками в парке, множеством молодых задиристых волков, с интересом оглядывающих её и улыбающихся ей на улице. И тёмно-зелёная тайга, подступающая к окраинам города, бескрайним морем расстилающаяся до самого горизонта.

Нора неохотно думала, что была неправа, пожелав любой ценой заполучить того, кого ей хотелось. Олег Одинцов поразил её сразу. Он был сильным, мощным, красивым, как мужчина и как волк. Она видела его в волчьей ипостаси лишь однажды и решила, что он должен принадлежать ей. Но Олег оказался женат, а попытки его очаровать лишь оттолкнули мужчину.

Заигрывание с вожаком Нора вспоминала со стыдом. Он оказался совсем не таким, как прежний.

Сейчас, когда боль немного утихла, девушка думала, что её небольшой жизненный опыт ей только во вред. В этой стае ей не надо срочно искать покровителя. Здесь волчицы свободны в своём выборе и никто не принуждает их к нежеланному сожительству. Жаль, что она не поняла этого раньше, до того, как решила, что свою любовницу начальник полиции сможет защитить от любых поползновений.

— Ещё и свободной волчицей осталась! — Нора осторожно поморщилась. Она совершила подряд несколько серьёзных ошибок, но признавать их нелегко. Сегодня, когда к ней пришла Софья Гранецкая, она не стала с ней разговаривать. Обида, злость, презрение к человеческой женщине-паре вожака, подумать только! — терзали её. Лишь сейчас, вспоминая посетительницу, она со стыдом призналась себе, что Софья-то как раз её ничем не обидела. Вот уж чьей поддержкой надо было заручиться, но она поступила, как глупая маленькая девчонка, рассердившаяся на весь белый свет. Теперь Софья, наверняка, обиделась и больше не придёт. От этой мысли опять захотелось плакать. Такой одинокой, такой несчастной Нора не чувствовала себя никогда.

Нору готовили к операции. Она была в отчаянии, страшась своей судьбы. На очередном обходе хирург сказал, что левый глаз не спасти, его придётся удалять, чтобы не развилось воспаление.

Когда он ушёл, она вцепилась зубами в руку и тихо завыла, с трудом удерживаясь, чтобы не завопить в голос и не биться головой об стену. Одна! Совсем одна! Нет никого, кому она была бы нужна, никого, кто погладил бы её по голове и поплакал вместе с нею!

Она до крови прокусила руку и зашипела от боли, когда открылась дверь и вошла Гранецкая. Нора не ожидала её увидеть, поэтому недружелюбно сказала: — вы напрасно опять пришли ко мне, я не хочу вас видеть.

Но Софья улыбнулась и, поставив на тумбочку пакет, придвинула к кровати стул, на который и села.

— Послушай, что я тебе скажу. Нет, помолчи! — она предостерегающе подняла руку, и Нора дисциплинированно закрыла рот, хотя хотела ехидненько поинтересоваться, когда это она разрешила звать себя на “ты”. — Ты думаешь, что твоя жизнь закончена, но это не так! Тебе всего двадцать лет, и у тебя всё впереди. Не хочу тебя утешать, Нора. Ты красивая девочка, но теперь о красоте придётся забыть. Может быть, ты подумаешь о том, что множество людей не могут похвастаться внешней привлекательностью, а берут чем-то иным?

— Иным?? Чем, интересно?? — раздражение и злость на эту благополучную женщину было столь велико, что Нора с трудом удержалась, чтобы не заорать на неё и не запустить стаканом, стоящим на тумбочке. Она даже повернула голову в его сторону, и Софья, угадав, отодвинула стакан подальше.

— Не нужно в меня ничем бросать, — она ещё улыбается! — Ты что, не в состоянии контролировать себя?

— Да что вы понимаете!! Вы, всем довольная, успешная, вас любит муж и обожает Стая! Вы не представляете, что я чувствую! — слёзы брызнули, как она ни сдерживала их, и девушка принялась шарить под подушкой в поисках марлевой салфетки, которую дала ей медсестра. Салфетка оказалась промокшей насквозь, и Нора с ожесточением швырнула её на пол. Софья молчаливо протянула ей свой носовой платок, и та, не глядя, схватила его и громко высморкалась, злорадствуя в душе. Потом ей стало неудобно: — спасибо, — пробурчала она и неуверенно подняла взгляд на посетительницу. Её обдало жаром: Софья смотрела на девушку серьёзно и грустно.

— Ты думаешь, что так было всегда? Нет, Нора, и у меня были в жизни моменты, когда казалось, что моя жизнь закончена, когда я мечтала умереть и не видела впереди никакого просвета. Но всё проходит, поверь мне. Надо лишь быть стойкой, не падать духом и надеяться на лучшее. Ну и бороться за него, это лучшее.

— Извините, я вела себя, как истеричка, — Нора чувствовала себя неловко.

Софья вздохнула: — расскажи мне, что говорит Карен, как ты себя чувствуешь. Давай поговорим о том, где ты бы хотела работать после больницы. В полиции, я думаю, тебе не надо оставаться. Возможно, я смогу тебе чем-то помочь.

— Я…не знаю… Вас же Софья Михайловна зовут, да? — та кивнула, — в общем, вот этот хирург, который ко мне заходит, — у неё дрогнул голос, но она совладала с собой, — он сказал, что послезавтра будет операция, и глаз…удалят. Я буду…кривая! — она опять заплакала. Софья пересела к ней на кровать, привлекла к себе, и Нора с каким-то облегчением уткнулась ей забинтованным лицом в грудь и заплакала навзрыд. Она была благодарна этой женщине за то, что она не утешала её, не говорила дежурные равнодушные банальности, а тихо, молча, гладила по спине. А потом она медленно принялась рассказывать, и Нора затихла, слушая о первой встрече скромной домашней девочки с волком-оборотнем, о её ужасе и ненависти к нему, о бегстве и мытарствах с двумя маленькими детьми, и попытках наладить свою жизнь, о встречах и расставаниях, о вожаке, чьё чёрное беспросветное отчаяние было так велико, что он решился погибнуть в огне. Она и не заметила, как перестала плакать и затаила дыхание. Софья умолкла, и некоторое время они обе молчали, а потом Нора тихо спросила:

— вы о себе рассказывали, да? — она выпрямилась, заглядывая в погрустневшее лицо посетительницы.

— О себе. И об Айке. Он тоже много пережил. — Она тряхнула головой, прогоняя тягостные воспоминания, улыбнулась девушке: — всё можно пережить, если не раскисать, не жалеть себя или, хотя бы, не зацикливаться на этой жалости. Ты тоже переживёшь это несчастье, я думаю. А мы тебе поможем.

Нора и не заметила, как ушло куда-то ожесточение и злость на весь белый свет. Женщина встала, виновато сказала: — мне нужно идти, Нора. В пакете фрукты. Только я не успела их вымыть, — строго добавила: — немытые не ешь!

— Софья Михайловна, а вы…придёте послезавтра? — тихо добавила: — я боюсь…

Гранецкая вернулась от двери, опять села на кровать и взяла девушку за руку: — я приду и завтра, и послезавтра. Теперь я всегда буду рядом, даже если меня нет в поле зрения.

Нора не ожидала, что будет так цепляться за эту женщину. Ещё неделю назад она с презрением и неприязнью думала о ней, но неожиданно всё перевернулось. Теперь пара вожака стаи, Софья Гранецкая, заняла в её душе место где-то рядом с памятью о матери, о которой у неё сохранились лишь смутные воспоминания.

Накануне страшного дня Софья просидела у постели девушки более трёх часов. Нора говорила и говорила, рассказывая о неласковом детстве без родителей, о первой встрече с вожаком стаи и страхе перед ним, о жестокости взрослых волков и частой гибели щенков. Набравшись смелости, она даже рассказала, как стремилась заиметь сильного покровителя уже здесь, в Междуреченске. Наконец, решившись, Нора подняла взгляд на молчаливо слушающую её женщину и её обдало жаром: серые, со стальным отливом глаза Гранецкой смотрели задумчиво, сочувствующе. Ни тени насмешки, ни грамма неприязни или отторжения… И Нора снова заплакала. С облегчением, без стеснения хлюпала носом, а потом гундосо пробормотала: — Спасибо вам, Софья Михайловна. Я себя плохо повела с самого начала, но я не такая, вы не думайте.

Женщина рассмеялась: — всё будет хорошо, девочка! Как любит говорить моя бабушка: перемелется — мука будет!

Сквозь забытьё наркоза пробилась нарастающая боль, и Нора вынырнула из его черноты, застонала. В ответ — тишина. Пришла горькая мысль, что та, которой доверилась, к кому потянулась душой, обманула. Втайне она надеялась, что Софья будет ждать, когда её привезут из операционной, возьмёт за руку, шепнёт слова ободрения. Но нет, она не пришла.

Нора с трудом открыла правый глаз, чувствуя, как обжигающе болит под повязкой слева. Та же одноместная палата, белый потолок, светло-зелёные стены.

Скрипнула дверь и, на мгновение, мелькнула радостная мысль: — она пришла! Не забыла! Не бросила! — но затем шаркающие шаги, стук ведра с водой об пол и лёгкий запах хлорки сказали ей, что пришла санитарка. Видимо, будет мыть пол.

Нора с трудом прохрипела: — скажите, а… Софья Михайловна… не приходила?

Тяжёлые шаги приблизились к кровати, над нею склонилось полное, с грубоватыми чертами, лицо пожилой волчицы: — очнулась? Хорошо, сейчас медсестра придёт, укол тебе поставит. Пить хочешь?

— Да, — голос не слушался, в горле першило.

— Нельзя пить-то, тошнить будет. Я вот тебе губы смочу, а попозже попьёшь. — Она взяла откуда-то сбоку ватку, смоченную в воде, провела Норе по губам. — А Софья была, как же. Сколько времени просидела, ждала, когда тебя привезут. Но позвонил ей кто-то. Она подхватилась, бежать надо, а не хочет уходить. Измучилась прямо. Потом уж медсестре наказала тебе передать, что она скоро приедет и ночью с тобой посидит.

Радость тёплой волной поднялась в душе у девушки. Ей даже стало стыдно, что она так плохо подумала о Гранецкой. Между тем старуха-санитарка продолжала бурчать:

— эгоистки вы все, вот что я скажу. Ты бы вот подумала о том, что Софья и без тебя свету белого не видит. Работа; народ на приём валом валит — всех выслушай, всем помоги; Айк совсем обнаглел, все дела Стаи на неё свалил, а сам только строительством этой, птичьей фабрики, занимается. А ведь дети ещё малые, им тоже маму надо! Она вон уж вовсе дошла, одни глаза остались…А тут ещё собралась с тобой сидеть: шутка ли — ночь не спать!

Нора смутилась, закусила губу. Действительно, женщина права. А она хороша — нашла себе няньку — второе лицо в Стае! Сказать ничего не успела. Дверь открылась и вошла медсестра:

— Марфа Петровна, вы скоро? Мне укол поставить надо.

— Да иду уже, иду! — санитарка подхватила ведро и, наскоро закончив с полом вышла из палаты. Прижимая ватку к уколотому месту, девчонка сказала: — Софья Михайловна звонила, просила вам передать, если вы уже проснулись после наркоза, что она уже едет, минут через двадцать будет.

— Спасибо, — шепнула Нора, — мне эта…бабушка уже сказала, что Софья Михайловна здесь была.

— Марфа-то? — засмеялась сестричка, — ругалась небось? Она и Гранецкую ругала, что та себя не бережёт, питается плохо и спит мало. — Нора улыбнулась.

Несмотря на её слабые возражения, Софья действительно осталась на ночь в палате. Правда, ей принесли узкую кушетку и одеяло с подушкой. Но она долго, до середины ночи, сидела у кровати Норы и тихо рассказывала ей о своей семье, о Стае, об упрямых стариках из Совета. Под этот спокойный голос Нора задремала, а потом и вовсе провалилась в сон. Под утро проснулась, приподняла голову. С кушетки тут же вскочила Софья: — Что? Нора, что? Болит? Я сейчас сестру позову!

Девушка остановила её: — нет-нет, Софья Михайловна, всё нормально, не беспокойтесь. — Но Гранецкая всё же сходила за медсестрой, чтобы та поставила обезболивающее.