Радость моя, громкоголосая

Глава 29

— Сонька, я боюсь! — Аллочка нервно стиснула руки, жалобно глядя на подругу. Они сидели на одеяле у костра, в отдалении от мужчин, сидящих кружком на траве и что-то бурно обсуждающих. Софья отвела задумчивый взгляд от своего мужа. Айк не участвовал в разговоре, внимательно слушал спорщиков, временами хмыкал, едва заметно хмурил брови. Почувствовав её взгляд, повернул голову, уголки рта дрогнули в улыбке. Она вздохнула и, в который уж раз, терпеливо ответила:

— Не накручивай себя, Алка. Давай будем надеяться на лучшее. Тебе осталось потерпеть совсем немного, завтра ты увидишь Олега.

— Знаешь, Сонь, я уже настроилась, что Прохор ничего сделать не смог. Ну, будем жить так, что уж теперь… Я же Олежку всё равно люблю. Он для меня самый лучший. И он меня любит, я знаю. Детей будем растить…

— О чём грустим, красавицы? — подошедший к ним Фёдор, ветлужский мужик, протянул женщинам по большой кружке свежезаваренного чая.

— Спасибо, — Софья приняла у него кружку, — боимся, что Прохор не смог Олегу помочь.

— Всяко бывало, — мужчина пожал плечами, — не всем Прошка-то помогал. Ну дак и случаи у всех разные. Ты, Алла, верить должна. А и осталось совсем немного, завтра увидишь своего Олега.

Мужчины на поляне, негромко переговариваясь, исчезали в лесу. Вскоре с женщинами остался один Айк да Егор с Фёдором. Лесорубы из Малой Ветлуги опять шли к избушке отшельника вместе с Аллочкой, Софьей и волками.

Встали рано. Соня подозревала, что подруга всю ночь не сомкнула глаз, несмотря на усталость. Сама она, уткнувшись носом в шею Айка и удобно закинув на него ногу, мгновенно провалилась в сон, хотя тревога и неизвестность терзали и её.

Позавтракав на скорую руку, быстро свернули временный лагерь и вновь отправились в путь, сквозь труднопроходимую тайгу.

Весна этого года неохотно уступала летней жаре. Всё тянулись и тянулись ночные заморозки, покрывающие молодую зелёную травку сединой изморози. Лишь ближе к середине июня, когда, наконец, закончился этот тяжёлый год, лето обрушилось на Междуреченск и окружающую его тайгу обжигающими волнами жары и одуряющими запахами поздно зацветших трав.

Аллочка не замечала ни колючих лап молодых сосен, обильно осыпающих её желтоватой пыльцой, ни взлетающих прямо перед её лицом едва вставших на крыло птенцов — её душа рвалась туда, где ждали её или великая радость, или горькое разочарование.

Её спутники едва поспевали за нею, переглядываясь, не решались сдерживать. Лишь Айк послал впереди неё волков и приказал присматривать, чтобы женщина не угодила в скрытый от глаз овраг или не упала в промоину, оставшуюся после весенних дождей.

Она выбежала на край поляны напротив избушки Прохора и замерла, задохнувшись, прижав к груди крепко стиснутые руки: в раскрытых дверях, небрежно привалившись плечом к косяку, ей улыбался Олег.

— Олег… — её шёпот услышали идущие сзади и остановились, затихли. А в следующую секунду торжествующий, ликующий вопль — Олеже-е-е-ек!! — сотряс замерших лесных великанов, вспугнул стаю птиц и до смерти напугал стадо кабанов, отдыхающих в дальнем овраге.

За спиной Олега, потеснив его в дверях, появился Прохор, недовольно сказал:

— о, твоя крикунья явилась! Как ты не оглох до сих пор с такой-то бабой! — ответить улыбающийся Олег не успел: вихрем налетевшая, плачущая Аллочка повисла на шее старика. Расцеловав его в обе щёки, схватила за руки, принялась целовать корявые грубые пальцы, заливаясь слезами, захлёбываясь торопливыми словами:

— Прохор Евсеич, родной, всю жизнь…бога за тебя буду молить… дети и внуки… благодарить тебя будут!

Небывалое дело! Старик смутился, выдернул руки из её ладоней: — ладно, ладно, Алла, будет тебе реветь-то! Лучше мужа обними, чать, целый год не виделись! — повернулся к подошедшим мужикам и Софье: — в избу заходите, што стоите столбом, чай с мёдом пить будем.

Я ждал этого дня. Сердцем чувствовал, как рвётся ко мне моя Радость, как считает дни и часы до нашей встречи. Наконец, не выдержав, зная, что время настало, я вышел на крыльцо. Через несколько минут Аллочка, ещё больше похудевшая, бледная, с осунувшимся личиком, с радостным криком повисла на шее у старика, принялась его целовать, плача и смеясь.

Смущённый Прохор силком оторвал её от себя, подтолкнул ко мне. Моя родная приникла к моей груди, обнимая, заглядывала неверяще в глаза: — Олежек… он тебя вылечил?? Ты ходишь??

Я, счастливый, наклонился к её губам: — поцелуй меня, Радость моя! Я ужасно, ужасно соскучился по тебе!

Мы целовались, забыв обо всём, не видя, как улыбались стоящие перед крыльцом Софья и ветлужские мужики, как скалились в улыбках обступившие поляну волки.

Мы так и вошли, держась за руки, в избу вслед за Прохором, не в силах отпустить друг друга даже на минуту. Оглядев нас, чинно усевшихся на лавку под окном, он усмехнулся: — ладно, зови мужа-то, Софья. Он ведь наверняка где-то поблизости. Что уж теперь. Один волк у меня целый год гостил и не загрыз. Авось, и второй на старика не позарится.

Софья негодующе вспыхнула, сверкнула на него глазами, но промолчала и выскочила на улицу. Через несколько минут она появилась вновь. За её спиной высился иронически улыбающийся, невозмутимый вожак.

Все замерли, не зная, что будет дальше, а Айк спокойно шагнул к старику, протянул ему руку: — будь здоров, Прохор Евсеич! Рад знакомству с тобой! Спасибо, что вылечил Олега, мы все, вся Стая, в твоих должниках, а ты, отныне, самый для нас дорогой гость.

Ехидный дед опять несколько смутился, обезоруженный доброжелательным тоном вожака. Махнув рукой, буркнул: — ну, будет уже болтать-то, чай садитесь пить.

Софья меня приятно удивила: оказывается, она не только Айка привела, но ещё успела прихватить сумку с какими-то плюшками-булочками, взятыми в дорогу. С душистым весенним мёдом они пришлись в самый раз.

Прощание вышло тяжёлым. Мы немного посидели, выслушивая наставления моего лекаря о том, что мне можно, а чего нельзя. Обращался он, в основном, к Аллочке, справедливо рассудив, что только она может что-то мне запретить.

— Ты, Алла, пока что много ходить ему не разрешай. И тяжести поднимать ему нельзя. Детей чтоб на руки не брал. Ну и в постели ты его — он хохотнул, глядя на мою зардевшуюся жену, — больно-то не нагружай, слаб он ещё. Вот трАвы вам всякие дам, ты его ещё зиму ими пои, не ленись заваривать. — он задумался, вспоминая, что ещё нужно сказать.

Мы все делали вид, что не замечаем, как волки, в человеческом облике, быстро носят в широко открытые двери сарая мешки с мукой, сахаром и солью, канистры с керосином, ящики с патронами, коробки с консервами.

Я знал, что Прохору далеко за восемьдесят и выглядел он, как крепкое, цепко держащееся за землю, старое дерево. Но на душе у меня было неспокойно, когда я представил завывание метелей в суровую снежную зиму и одинокого старика в затерянной в глухой тайге избушке.

— Пойдём с нами, Прохор? — я задержал его ладонь в своей, глядя в насмешливые выцветшие глаза. — Будешь с нами жить. У нас с Аллочкой большой дом, комнату сам выберешь, какая понравится. Дети, правда…

— А что — дети?? — тут же влезла в разговор моя Радость, — они тоже вам будут рады. А чтобы не докучали, мы их строго-настрого предупредим. Да они уже большие, всё и сами понимают. Правда, пойдёмте с нами, Прохор Евсеич?

Старик отрицательно покачал головой, вздохнул: — нет уж, тут помирать буду, когда время придёт. Ты, Олег, забегай иногда, не забывай. Схоронишь, в крайнем случае. — Он обнял меня, часто заморгал, скрывая навернувшиеся слёзы. Всё же мы привыкли друг к другу. Я притерпелся к его колкостям и насмешкам, видя, с каким самоотверженным упорством Прохор старался поставить меня на ноги.

Затянувшееся прощание прервал вожак, хлопнув меня по плечу: — пойдём, Олег. Лето только началось, ещё не раз навестишь Прохора Евсеевича. — повернувшись к старику, насмешливо добавил: — только ты, дед, в белого-то волка уж не стреляй, пожалуйста. А то как бы опять лечить его не пришлось!

Прохор скривился, подтолкнул меня к двери: — ступай с богом,…сынок. Проведывай меня иногда, я ждать буду…

Покидая ставшую, до последней сосны знакомой, поляну, я оглянулся: гордый старик не вышел на крыльцо проводить нас. Двери были закрыты, но на окошке дрогнула цветастая ситцевая занавеска, и я улыбнулся, помахал прощально рукой и вслед за остальными углубился в лес. За ближайшими кустами меня атаковали волки. Улыбаясь во всю пасть, возбуждённо взрыкивая, они прыгали мне на грудь, лизали лицо, а я обнимал их, путано, но горячо благодарил за всё, что сделали для меня мои друзья.

Айк быстро прекратил эти излияния, объявив, что привал будет через десять километров. Он приказал волкам отправляться вперёд и подготовить стоянку. С тюками, привязанными на спины, они метнулись в тайгу и исчезли за густой стеной подлеска. А оставшиеся: вожак со своей парой, Егор, Фёдор и мы с Аллочкой, тронулись вслед за ними. Моя Радость крепко держала меня за руку, не позволяя ускорить шаг. Да и Айк, временами хмурясь, поглядывал в мою сторону. А вот я, встретившись глазами с Софьей, заулыбался. Она, догадавшись о причине моего смеха, тоже усмехнулась, отвернувшись. Ничего не понимающей Аллочке я пояснил: — Соня смотрит на меня как мать на ребёнка, который только-только научился ходить: гордится им, но и тревожится.

Жена засмеялась: — ну да, Мать Стаи, а все волки — её неразумные дети! — Софья сделала нам “страшные глаза”, а Айк расхохотался. Мужики ничего не поняли, но улыбнулись из вежливости. Я обратил внимание, что они уже не шарахаются от волков, а относятся к их присутствию вполне спокойно.

С непривычки этот десяток километров дался мне нелегко. Заболела спина, а всё ещё слабые ноги временами подкашивались. Поглядывая на меня, Айк всё замедлял шаги, но не предлагал свою помощь, понимая, что я откажусь.

Радость моя болезненно кривилась глядя, как тяжело я ступаю. Наконец, не выдержала: — Олежек, давай отдохнём, а? Спина болит, да? — ясные голубые глазоньки уже наливались слезами, и я улыбнулся:

— ничего, моя хорошая, скоро отдохну. Осталось совсем немного. Это с непривычки спина ноет. Привык бока отлёживать.

Подошли Егор с Фёдором, посмотрели вопросительно. Фёдор пробасил: — а то давай, Олег, возьмём тебя на закорки? Хоть ты и поправился малость, да идти-то уж недалеко.

Я улыбнулся им: — спасибо, мужики, я дойду.

Дымок костра и запах жареного мяса заставил нас ускорить шаги. На открывшейся перед нами полянке весело трещал костёр. Над ним, подвешенный на двух рогатинах, булькал большой закопчённый котелок, от которого вкусно пахло гречневой кашей с тушёнкой. На сдвинутых в сторонку углях жарились нанизанные на прутики куски какой-то птицы. Склонившийся над костром Денис с улыбкой махнул нам рукой и снова отвернулся к котелку. Парни, натянувшие лишь штаны и по пояс обнажённые, бросили всё, чем занимались, и устремились ко мне. Я опустился на траву, постыдно не устояв на ногах. Восклицания, смех, радостные шуточки — я и не заметил, как меня подхватили на руки и быстро перенесли на большой надувной матрас, где я с наслаждением вытянулся в полный рост. Мои друзья с восторгом пожимали мне руки, засыпАли вопросами о лечении и жизни в тайге у Прохора.

Аллочка, ревниво поглядывая в нашу сторону, суетилась у костра, помешивая кашу и переворачивая прутики с мясом. Вскоре к ней подошла Софья, принялась расставлять на полиэтиленовой скатерти тарелки и кружки под чай.

Я улыбался, шутил, ел мясо и кашу, пил чай и что-то говорил, но все мои мысли были об одном. Умом я понимал, что невозможно создать уединение среди такой толпы, но мой взгляд неизменно находил жену. Для женщин парни поставили небольшую палатку. Всем остальным предлагалось спать на земле. Как я понимаю, волки успешно обходились без постели. Ветлужские мужики несли с собой какие-то подстилки.

Наконец-то закончился этот длинный и насыщенный событиями день. Мои друзья ушли в лес. Улеглись на свои подстилки и укрылись с головой одеялами Фёдор с Егором, а мы с Айком всё сидели у затухающего костра.

Подошла Софья, потянула за руку мужа. Оказывается, у них был ещё один надувной матрас, небольшой, односпальный. На него-то и улеглись Гранецкие. Подтыкая у Софьи за спиной одеяло, Айк, улыбаясь, подмигнул мне: — ну, чего сидишь? Не соскучился, что ли? — Жена фыркнула где-то у него подмышкой:

— сейчас Алке надоест его ждать, вылезет из палатки и на руках блудного мужа в постель унесёт!

Пожалуй, я выглядел глупо. Торопливо поднявшись на ноги, я шагнул к палатке. Проходя мимо супругов, тесно прижавшихся друг к другу на узком матрасе, я шепнул Софье: — спасибо! — на что она насмешливо ответила:

— иди уже, страдалец!

В маленькую палатку, рассчитанную на двух, не слишком крупных женщин, я заполз на четвереньках и замер, вдруг подумав, что моя Радость, возможно, уже спит, намаявшись за день. Где-то в углу звенел одинокий комар, ночной ветерок лениво перебирал вершины задремавших вековечных сосен, за стенкой совсем тихо и ласково гудел Айк, и шёпотом хихикала ему в ответ Софья. Вот зашуршали кусты, и хрустнула под волчьей лапой сухая ветка…

— Ты что, Олежек? — моя Радость приподнялась на постели, вглядываясь в темноту. Я засмеялся, упал рядом с ней на матрас, сгребая её в охапку, притискивая к себе и безошибочно находя губы. Её тонкие руки обняли меня с неженской силой и какое-то время мы просто целовались, иногда отрываясь, чтобы перевести дыхание, и тогда, перебивая друг друга, торопясь, мы шептали о том, как скучали и мучились в разлуке, как мечтали о встрече. Я спешно скинул рубашку и брюки, потянулся к ней, чтобы стянуть с неё джинсы, но жена ласково отвела мои руки:

— не надо, милый, подожди…

— Почему?? Что случилось? — приподнявшись на локте, я вглядывался в её глаза. Аллочка обняла меня за шею, виновато шепнула:

— я боюсь, Олежек! Вдруг, тебе ещё нельзя? Прохор вон сказал, чтобы ты не утомлялся…

— О, господи! — я упал на неё всем телом, придавив к матрасу, от чего она прерывисто вздохнула, — выбрось из головы все эти глупости, женщина! Ты моя всегда, в любое время дня и ночи! Я люблю тебя и хочу обладать тобой так часто, как только ты согласишься! А сейчас я не намерен больше ждать… — скатившись с неё, я без церемоний стащил с жены джинсы и свою старую рубашку, в которую она нарядилась. Моя Радость не сопротивлялась.

Я не смог уделить много времени любовным ласкам. Моё нетерпеливое желание было столь велико, что очень быстро я, с трудом сдерживаясь, вошёл в неё, шёпотом прося прощения за грубость, покрывая быстрыми поцелуями её лицо, шею и грудь. Моя любимая тихо смеялась, обнимая меня, осторожно прикасаясь к спине и я чувствовал, как влажно её лоно, как сладостно и нежно оно принимает меня. Я боялся, что не смогу доставить ей удовольствие, потому что был надолго разлучен с ней. Но мои опасения оказались напрасными! Ненаглядная моя очень быстро достигла вершины наслаждения и, негромко застонав, обмякла подо мной, вздохнула и подставила мне губы для поцелуя. Мой волк впервые обозначил своё присутствие, довольно заурчав. А вскоре и я, чувствуя, как сладострастное наслаждение волной омывает моё тело, унося боль, страх и неуверенность за своё будущее, излился в её лоно, наполняя его горячим семенем.

Мы так и не уснули в эту, такую счастливую для нас ночь. Уже светало, а мы, крепко обнявшись, всё шептались, радуясь, что снова вместе, что вновь мы открыты друг другу и нет между нами страшной преграды в виде моего увечья.