Глава 48

Морриган открыла глаза. В первый миг ей показалось, что от резкого удара по голове, швырнувшего ее в небытие, она ослепла. И лишь позже ведьма поняла — вокруг просто царила темень. Вместе с окончательно проснувшимся сознанием пришли звуки — сопение, чавканье, неясные всхлюпы, сопровождаемые шуршанием и словно бы перекатами — точно рядом, во тьме, тяжело ворочался кто-то очень большой. С трудом присилив себя смотреть, ведьма огляделась. Из темноты проступало нечто дрожащее и влажно чмокавшее. Это что-то колебалось, пульсировало и исходило горячими соками, со всех сторон липко касаясь ее кожи, словно она находилась посреди огромного перебродившего студня. В нос шибанула вонь, густая и мерзкая. Чувствуя все более подступавшую к горлу дурноту, Морриган попыталась поднести руки к лицу, но и тут ее ждала неудача. Запястья были перехвачены мокрыми жилами — и широко разведены в стороны, должно быть, чтобы воспрепятствовать ей сотворить магическое действо. Закусив губу, ведьма для пробы попыталась обратиться в птицу, зверя, но окружавший ее живой кокон словно сжимал тело и мысли, туманил голову и мешал собраться. Морриган пыталась еще и еще, но каждая попытка будто вытягивала из нее силы, те, что еще оставались.

Меж тем, тьма перестала плыть перед ее глазами. Окончательно очнувшаяся ведьма нашла себя подвешенной на десятках крепких, толстых ремней, или жил, мокрых и терпких. Со всех сторон ее окружала будто чья-то горячая, пульсирующая плоть, обвивала спину, проходя под чревом, стискивала, не давая шевельнуться. Ноги по щиколотку утопали в теплой жиже, обволакивающей и настолько тугой, что пошевелить ими было нельзя, несмотря на упиравшиеся во что-то твердое свободные колени, на которых она стояла. Доспех, одежда и амулеты исчезли, исчез даже гребень с головы, и мокрые волосы Морриган липли к ее плечам и спине, лезли в лицо, мешая смотреть. А посмотреть было на что.

Когда цепкие глаза болотной ведьмы привыкли к темноте, та слегка расступилась, вырисовывая очертания большой пещерной залы, стены которой были сплошь залеплены густо смердевшей мясной дрянью. Дрянь эта спускалась даже с потолка, испаряя тепло и невыносимую вонь. Вся мерзость была словно живой, блестевшей в свете редких, проступавших на стене жил лириума влажным маслянистым блеском. Но не она сразу притянула взор магини.

Жилистые наросты, в которые была обернута подвешенная ведьма, находились у самой стены. На противоположной стороне зала, занимая почти половину пещеры, лежала, а может быть, сидела самая громадная и безобразная тварь из всех, что ей доводилось видеть ранее. Сперва Морриган показалось, что она состояла из одних только больших кожаных мешков. Но, вглядевшись, магиня сумела различить верх тулова, что отдаленно походил на неимоверно раздутое женское тело, с лысой головой, отвисшей нижней губой, оскаленными зубами и совершенно бездумное. Огромные отвисшие груди, что росли в два ряда, как у свиньи, спускались куда-то под чрево. Само же чрево, настолько большое, что могло вместить, по меньшей мере, две груженых крестьянских телеги, непрерывно колыхалось, бурча и булькая, словно что-то двигалось внутри. Чудовищная женщина, казалось спала, а может быть, полностью ушла в себя, лишь слегка подрагивая, как будто в беспокойном сне. Торчавшие из-под брюха толстые и гибкие, длинные щупальца, довершали картину.

Морриган вновь попыталась выдернуть из оскверненного мяса свои руки. Подгоняемая страхом, она рвалась прочь, однако, ее рывки, казалось, лишь еще туже затягивали путы. Через какое-то время пленница сдалась, опустив голову и сотрясаясь от беззвучного плача. Впервые в жизни она была напугана, и не просто напугана — черный ужас леденил ее грудь жутью, беспроглядной, как темнота оскверненной пещеры. Молодая ведьма не знала, зачем она здесь, но было понятно, что то, что ее ждало впереди, не сулило ничего хорошего. Близость чудовища наводило лишь на одну мысль — этой твари был нужен корм, а корм лучше всего было подавать свежим.

Откуда-то от стены совсем рядом с ней отделилось нечто, в чем вздрогнувшая от нового испуга магиня признала низкорослую гномью фигуру. Когда то и дело приседавший возле мясных наростов некто приблизился, Морриган смогла убедиться, что не ошиблась. Перед ней стояла молодая крупноносая гномка с цветущими по всему телу многочисленными и обширными пятнами скверны. Ее немытое обнаженное тело было дрябло, а оттопыренный живот кожаной тряпкой висел почти до колен. Кубло спутанных, грязных волос казалось совершенно седым.

Ведьма не ожидала, что с ней заговорят, однако, гномка-вурдалак, склонив голову набок, внезапно глухим и дребезжащим голосом исторгла из себя вполне разумное слово.

— Проснулась? Земная… красота…

Усилием воли Морриган вернула себе здравомыслие и холодность рассудка. Осознание того, что в лице женщины-вурдалака, быть может, стояла единственная надежда на спасение, придало ей сил. Нужно было лишь правильно воспользоваться ею до того, как вернутся порождения тьмы. Что-то подсказывало ей, что времени оставалось все меньше.

— Очнулась я, да. Не скажешь, что за место это?

К удивлению, лицо гномки расплылось в улыбке, гадкой, из-за отсутствия многих зубов и похожих на два куска сырого мяса, больших серых губ.

— Говорит! Жаль, недолго… Но хоть так! Хоть так…

— Что это за место? — раздельно и четко повторила Морриган, и тут же понизила голос, устрашившись, что спящее чудище может услышать и проснуться.

Рыхлая гномка подошла ближе и погладила пленницу по мокрым волосам. На несколько мгновений лицо ее сделалось благоговейным, точно от прикосновения к святыне.

— Красота… земная… жаль, недолго… очень жаль.

— Чего жаль тебе? — гася в себе раздражение, спросила Морриган. Рука гномки продолжала поглаживать ее, но ведьма терпела, раздумывая над тем, как уговорить утратившую разум оскверненную женщину ослабить хотя бы часть перетягивавших ее руки мяса и жил.

— Жаль… красоты, — широкая липкая ладонь гладила уже плечо Морриган, перебирая ее волосы между пальцев. — Испортят они… испортят такую красоту.

— Что говоришь ты? Кто они? Порождения тьмы?

— Да-да, они. Они, порождения. Они мерзкие твари, и хозяева… Надо служить… надо слушать… слушаться. Не слушаться — нельзя. Нельзя…

Ладонь гномки коснулась груди ведьмы, и Морриган отпрянула — непроизвольно и брезгливо. Женщина-вурдалак тоже вздрогнула, отпрыгивая. Но беспокойное, ее лицо вновь приняло умиротворенное выражение.

— Есть время, — она снова улыбнулась, складывая большие руки поверх своего отвисшего живота. — Еще есть… Мы будем говорить… Ты хочешь говорить? Да, хочешь. Потом… уже… не сможешь. Говори сейчас.

— Распутай руки мне, — Морриган пошевелилась, стараясь через силу говорить ласково. Она уже поняла, что имеет дело с вурдалаком, чье тело смогло справиться со скверной, но разум, хотя и остался необычайно ясным, все же немало пострадал. — Больно. Портит красоту.

Гномка запрокинула голову и хрипло захохотала. Огромная туша уродливой твари зашевелилась. Впрочем, вурдалак тут же оборвала смех.

— О, нет, — она снова подняла руку и погладила Морриган по мокрой от слизи и испарений щеке. — Это не портит. Они — портят! Они! Да. Они придут и испортят совсем. Руки — не волнуйся. Не важно.

Речь ее делалась как будто более связной. Она в последний раз тронула кожу кривящейся ведьмы и вздохнула.

— Красота. Но ненадолго. Видишь, — гномка обернулась, давая пленнице посмотреть на чудовище, начинавшее ворочаться все больше, — Ларин была… красива. Тоже. Волосы… золотые… маленькая… и смех… «твой смех прекрасный, серебристый, как ручеек в ночи звучит…» Предки… Но они… испортили. Изменили ее. И твою красоту… тоже… испортят. Скоро, совсем скоро. Я, Геспит… снова останусь… одна.

— Сказать ты хочешь, вот это раньше было человеком?

— Гномом, — безумная Геспит, словно по мере разговора вспоминая слова, говорила все складнее и четче. — Все мы — дети Камня. И Ларин. И Геспит. И Бранка…

— Бранка? Бранка та самая, что Совершенная из Орзаммара? Ты из дома ее?

— Да, Бранка. Бранка, моя любовь, — гномка-вурдалак снова тяжело вздохнула. — Жена без мужа, подруга без друзей, Совершенная без истинных ценителей, любовница без любви. Она всех использовала. И свой дом. И Огрена. Даже… даже меня. Смешно, — словно очнувшись, Геспит горько покачала головой, уже не пытаясь дотронуться до изумленной Морриган. — Здесь повсюду смерть. Но я умираю от чего-то худшего. Ей не была нужна моя любовь, — она дернула лицом, прикрывая ладонью рот. — Камень наказал меня, прекрасная наземница. Столько смерти вокруг. Но я… я умираю от предательства.

— Бранка жива? — Морриган уже удалось справиться со своим голосом. — Где она?

Геспит взглянула на нее из-под грязной ладони, прикрывавшей лицо.

— Я знаю, — она вновь пустила руки, принявшись по очереди массировать каждый из почерневших пальцев. — Знаю, где Бранка. Но хода к ней нет. Она никого не подпустит. И ее не подпустят. Она бесится. Но хода нет. Ни к ней. Ни для нее.

Пленница переступила коленями, сжимая руки в кулаки.

— Сказать не можешь толком, — она с досадой попыталась прокрутить кисти, как перед творением магического действа, но, как видно, руки ее были перетянуты крепко, и разбухли в оскверненном мясе — даже этого сделать ей не удалось. — Тогда отведи к ней меня. Я найду ход.

Гномка сжала губы, с сомнением покачивая головой.

— Они не отпустят. Понимаешь? Они не отпустят тебя. Меня — да. Тебя — нет.

На некоторое время Морриган замерла, поднимая бровь.

— О порождениях тьмы ты говоришь? Зачем нужна я им?

Геспит еще раз обернулась, указывая на тяжело ворочавшуюся во тьме тушу.

— Вот, — она откинула за спину грязные седые волосы. — Вот Ларин. Она была… была как ты. Красива… очень. Она из дома Бранки. Как я. Как и все мы. Бранка… Бранка приказала идти в Боннамар. В Камнем проклятые Мертвые Рвы. Мы не хотели… многие не хотели, но пошли. И… мы… не смогли. Не справились. Их было слишком много. Слишком…

Бормотание гномки вновь делалось неразборчивым. Но до объятой гадливостью ведьмы долетали отдельные фразы.

— Мы пытались убежать, но они нас нашли… Они… схватили всех нас, превратили нас… М-мужчин они убивают… почти всегда. Им нужно мясо, много мяса. А женщин… они… Они забрали Ларин. Они заставили её есть остальных, наших друзей… Не сразу, нет, не сразу… Потом, когда она поела, она начала надуваться. Она распухла и посерела. И стала пахнуть как они. Они переделали её по своему подобию…

Собрав все силы, Морриган призвала Тень. Мясо, стискивавшее ее руки, стало нагреваться. Безумная Геспит бормотала рядом, как казалось, все более и более утрачивая связь с реальностью.

— Они берутся из нас… Потому они ненавидят нас… Потому они не могут без нас… Потому они забирают нас… Потому они сытно кормят нас… Они возьмутся за тебя, — на пленницу взглянули затянутые поволокой мутные темные глаза. — Заставят тебя принять их, принять их скверну. А потом… потом они будут кормить тебя. Очень сытно кормить. Они… закроют твое тело, чтобы ты не могла исторгнуть из себя ничего, чтобы все оставалось там, внутри. Чтобы раздуть твое чрево… чтобы ты делалась больше и больше. Больше пищи, больше… скверны… Потом…. Потом будут растягивать, трогать, лепить, комкать, менять, пока ты не наполнишься ими… И тогда, когда уже будет все готово, они приведут к тебе… такого же как ты, длинноногого. Им нужен такой же, иначе не выйдет. Мужчина, принявший скверну. Ты пожрешь его живьем — кусок за куском… как Ларин пожрала своего мужа. И тогда… тогда ты будешь полностью, как они. И будешь делать их. Новых… Матка!

Чудище, бывшее ранее гномкой, наконец, пробудилось. С сопением распрямившись, оно задрожало, и принялось кхекать, словно чихая или отрыгивая что-то. Геспит отскочила в сторону. Глаза ее наполнились страхом.

— Они уже близко, я чувствую. Они… идут. Я… не должна быть так долго здесь. Я…

— Стой! — Морриган рванулась, стиснув зубы. — Помоги мне, и я тебе помогу! Слышишь? Вернись!

Однако, безумной в пещере уже не было. Чудовищая матка Ларин утробно взревывала, сопровождая это кхеканьем и влажными хлюпами. Откуда-то из темноты слышались приближавшиеся шаги, и Морриган, отчаявшись поджечь свои путы, вновь и вновь пыталась обратиться, гоня прочь из головы россказни Амелла о том, что даже он, в тесных объятиях скверны, не мог исторгнуть из себя простого магического действа.

Из тьмы одна за другой стали появляться полуодетые фигуры. Пленница задергалась, как попавшая в сети паутины букаха, разом растеряв всю свою холодность. Большая часть порождений тьмы отошла к еще более оживившейся при их виде матке, однако трое направились прямо к оцепеневшей Морриган.

— Страж, — еле слышно пробормотала ведьма, наблюдая, как подходившие вплотную гарлоки тесно обступают ее. — Кусланд, спаси меня!!!

Последние ее слова сорвались на крик, когда самый большой из трех, по всей видимости, эмиссар, запустил лапу в длинные черные волосы Морриган, запрокидывая кверху ее лицо…

Загрузка...