Прыжок "Лисицы" (СИ)

Глава 8 Ух-ты! Мы вышли из бухты

Лёд тронулся, господа присяжные заседатели! За-пе-вай!

«А на черной скамье. На скамье подсудимых…!»

Меня тащили в караулку, подбадривая тычками и прикладами. Охрана рада была стараться, мгновенно считав желания каперанга. Еще попадется мне эта сволочь на темной тропинке. Как говорится, око за око!

— Только вздумай кровью на пол харкнуть! — злобно предупредили конвоиры.

Без их дальнейших объяснений было понятно: без зубов останусь. А со стоматологами тут напряг. В том смысле, что нет ни одного!

В голове из-за накатившей паники все смешалось. Я никак не мог прийти в себя. Слишком резко все случилось. Логически мыслить смог начать лишь после водворения в темное помещение, вроде чулана. Отдышался. Вытер кровь с лица. И призадумался.

«Ни к кому из состава членов суда обращаться нет смысла. Даже не выслушают. Скорее спину прикажут исполосовать. В этом славном Севастополе порядки жесткие. Если за жалобу губернатору тут же отвешивают плетей даже бабам, то мне сходу пропишут по первое число. Народ тут замордованный! Наслушался историй на гауптвахте. Нигде еще с таким не сталкивался — ни в Одессе, ни в Крыму, ни в Грузии. До Балаклавы рукой подать, но разница колоссальная. Там рай, здесь ад. Жизни человеческой цена копейка».

Но что же делать?

Я все равно не был готов всем и каждому трубить о своем шпионстве. Понимал, что может выйти себе дороже. Да, речь шла о моей жизни. Может, и не жизни. А только о моём здоровье. Могут так накостылять, что инвалидом стану. Тут не только стоматологов нет. Инвалидность не дадут… А даже если и назначат пенсию, вряд ли без очереди куплю хлебушек или на транспорте на шару прокачусь. Да и хлеб смогу есть, только предварительно размочив в воде или молоке. Зубов-то не будет.

Что двигало мной? Бесшабашность? Нет. Как бы это не звучало пафосно, я и в старой шкуре Спири, и в новой, Косты, все равно всегда ощущал себя человеком, выросшим в великой стране. Поэтому меня так взбесил Вульф. И сейчас я на службе. У меня есть долг. Его надо исполнять. Тут все просто. Иначе меня нельзя было бы называть мужчиной, солдатом. И это не оправдание, что всяческие контрацептивы типа каперанга или каплея позорят страну. Таким, увы, несть числа. Что ж мне, ткнуть в этого инквизитора, заорать как в детском саду «он первый начал» и встать с ним в один ряд? Не. Западло. Не смогу. Но жизнь и здоровье спасать надо. Если и дальше хочу послужить отечеству. Если хочу вернуться к Тамаре, жениться на ней, детей нарожать. Тут без здоровья точно никак не получится! Так что нужно искать выход. Срочно! Пока не подвесили на дыбе! Где, найти человека, которому можно довериться, все рассказать? Чтобы вытащил меня отсюда. Так что, вопрос стоит простой: кто этот человек? Кому можно выложить правду про меня?

Кому? Кому? Кому?

Спичек под рукой не было. А то был бы сейчас один в один со Штирлицем, запертым Мюллером в камере, после того как грозный шеф гестапо показал ему фото с отпечатками пальцев на чемодане с рацией Кэт. Штирлиц тогда спичками выкладывал… Кстати — ежа, которому все понятно! Ну, до Штирлица мне, как до Тамары, сейчас далеко. Но думать еще способен. Давай, головушка, не подведи. Ты же уже даже не в феске. Я тебя такой папахой накрыл! Шик, блеск, красота!

Головушка начала лихорадочно тасовать варианты.

Де Витт?

Я — в Адмиралтействе. Моряки на де Витта клали с прибором, он мне сам жаловался. Вот тоже! Гений, блин! Я самого Наполеона обмишурил! Я — то, я — сё! А тут, ох, извини, меня пошлют! Поэтому: «сама, сама, сама!»

Проскурин?

Проскурин в Одессе. И даже если бы был здесь? Как помог бы? Штурмом взял казематы? Он же не Зорро! Отличный мужик, хороший служака! Но не Зорро!

Греки?

До них еще нужно докричаться. С другой стороны, недаром же и я, и тот охранник на гауптвахте, вспомнил про табор. Нас тут много. Наши родственные и семейные связи во все времена были выше всего остального. Потому что семья для грека, как утверждал Ваня, — «наипервейшее дело!»

«Греки могут помочь! Кто же мне говорил о родне Сальти? Где же это было? Точно! Вспомнил! Когда будущего крестного во дворе у Вани обсуждали, кто-то сказал: у Егора Георгиева родственник — цельный контр-адмирал. Вот кто мне нужен! Лишь бы фамилии были одинаковые!»

— Охрана! — заколотил я в дверь. — Срочно сюда контр-адмирала Сальти!

По двери кто-то шарахнул. Скорее всего, ногой.

— Пасть захлопни!

— Шевели мозгами, служивый! Стал бы я начальство звать, не имея на то право! Здесь ли контр-адмирал? В здании?

— Где ж ему еще быть?

«Да, да, да! Кажется, в яблочко попал! Точно, научу матросов танцевать! Клюнуло! Теперь подсечь и на берег!»

— Может, тебе еще в Николаев нарочного послать? — глумились из-за двери. — Самого Лазарева вызовешь?

«Ты смотри-ка! Он еще и с юмором! Некогда мне с тобой пикироваться. В другой раз — со всем нашим удовольствием, поржал бы с тобой, служивый. Но не сейчас. Сейчас мне тебе пендаля нужно вложить, чтобы ты Петросяна из себя перестал корчить и булками зашевелил!»

— Родня мне Сальти! Его сродственник — кум мой! Он меня ждал! — приврал я для стимуляции нужных мне действий.

За дверью примолкли. Шли минуты.

— Точно родня? — уточнил кто-то.

«Ага! Присмирели? Стало доходить? Я вам сейчас керосина подолью, чтобы чуть поджарились!»

— Точно! Точно! Будете время тянуть, он вам горяченьких пропишет. Разложат вас по его команде на пушке, да и перекрестят спину!

— А, ну, заткнись! Арестованным языком трепать не положено!

«А вот болт тебе по всей морде! Мне сейчас всё положено!»

— Зовите контр-адмирала! — что есть мочи заорал я.

— Да, тише ты, тише, — испуганно запричитал охранник. — Уже побежал дневальный.

«Так-то лучше! Фуф!»

Через десять томительных минут, когда на башне Адмиралтейства часы пробили двенадцать, дверь, наконец, распахнулась. На пороге стоял сухонький грек-старичок в красивом мундире. Его впалые морщинистые щеки подпирал высокий красный воротник, расшитый золотыми нитями.

— Ты кто таков⁈ Почему порядок нарушаешь в караульной⁈

— Здравствуйте! Не знаю, как вас по имени отчеству. Я — кум Егора Сальти, Коста! — ответил я, вмиг позабыв о правильном титуловании офицеров.

— Константин Дмитриевич! — ответил контр-адмирал, пропустив мимо ушей мою бестактность. — Слышал про тебя, тезка. Много хорошего греки наговорили. Прямо икона, а не человек. Почему под арестом?

Я по возможности кратко выдал весь расклад.

— Кто твои слова подтвердить может? Ни де Витт и ни, тем более, Эсмонт не подходят. Быстро нужно все решать.

— Вульф, командир «Аякса», в курсе. Еще на гауптвахте мои вещи остались. Там папаха. Внутри — письмо к начальствующим на Кавказе.

Контр-адмирал развернулся к двери.

— Дежурный! Бегом ко мне двух посыльных вызвать.

Моряк убежал, громко топая сапогами по гулкому пустому коридору. Вернулся с двумя товарищами. Сальти отдал распоряжения.

— Тут пока посиди! Чаем его напои! — приказал дежурному и удалился.

Я промаялся до девяти вечера. Ко мне никто не приходил. Чай мне дали, но без сахара. Краюху хлеба выделили от моряцких щедрот. Дежурный со мной боялся заговорить: как же, родич самого контр-адмирала! Лишь звон часов на адмиралтейской башне нарушал мою тишину.

Наконец, дверь распахнулась. Охранник вежливо показал рукой на выход. Когда я протискивался мимо него в дверной проем, он тихо шепнул:

— Отмучился, господин хороший. Освободили тебя.

— К контр-адмиралу?

— К нему, — вздохнул моряк, не желавший высокой чести попасться на глаза начальству.

Кабинет Сальти ни размерами, ни антуражем не отличался от каюты Эсмонта на «Анне». Даже поменьше был и захламлен шкафами с папками. Скорее офис чиновника, чем прибежище бравого моряка.

— Садись! — указал мне на стул родственник кума. — Читай!

Он сунул мне в руки большой лист бумаги, украшенный завитушками и якорями. Я внимательно его изучил. Поднял на контр-адмирала глаза, удивленный до крайности.

— А что было делать? — развел он руками. — Этот долдон Пантаниоти, председатель вашего суда, уперся и ни в какую! То, что записано в решении — максимум из того, что я смог продавить!

«Эх, Россия, Россия! Ничем тебя не обуздать! Ни батогами, ни пряниками не унять, не улучшить! Сперва сделают, потом долго решают, как исправить то, что получилось. В итоге, ценой неимоверных усилий, с привлечением всех родственных и служебных связей, соорудят нечто несуразное, подпертое со всех сторон кривыми палками. Так и со мной. Сперва арестовали. Теперь причислили к экипажу „Виксена“ и высылают вместе с ним в Одессу и далее в Стамбул. А мне нужно прямо в противоположную сторону!»

— Не вздыхай! Говори прямо, как есть, чем недоволен! Хотя при твоей работе молчание — золото. Тогда я поясню. Утром было решение суда. Его можно было закрыть только новым приговором. Пантаниоти — кичливый сукин сын — просто, без всяких условий, освобождать тебя отказался. Или выдворение из страны, или следствие. Ему Антошка Рошфор, член суда, нашептал про тебя гадостей. Этот каперанг на волоске висит: того глядишь на эполетах звездочки появятся![1] Накопилось нареканий по службе. Вот он и выслуживается. На твоём горбу захотел в рай въехать.

Из этого путаного монолога я понял следующее: мои достижения как агента, мое русское подданство, мое представление к высокой награде и все ходатайства — реальные и потенциальные — в расчет не брались. Главную роль сыграли стариковские дрязги и желание выслужиться одного человека. Этот мараз, этот нерусский капитан (с такой-то фамилией!) решал свои карьерные вопросы. Еще и зубы мне пересчитал. Ну, попадешься ты мне, сука! Надо было Д'Артаньяну твоего прадедушку прирезать!

Я чувствовал, как во мне нарастает бешенство. Эта система, придуманная царем Николаем, рождала какой-то омерзительный тип людей во власти! Способных главную военно-морскую базу русского флота на Черном море превратить в чумной барак ради своей корысти. Готовых переступить через любого, кто стоял на их пути к кормушке. И ладно бы это были русские (что, впрочем, их не извиняло)! Так ведь понаехали тут! И давай зуботычинами и подлостью пробивать себе дорожку в рай! Совершая то, о чем на родине и не мыслили. Словно сам воздух Российской Империи дурманил так, что приезжие благородных кровей с катушек слетали![2]

Видимо, смена настроений на моем лице многое сказала старому греку.

— Как говорили на бывшей родине, деревня горит, а путана моется!

Я удивленно вздёрнул брови.

— В каждой куче дерьма кто-то найдет свой интерес. Ты даже не поверишь, кто тебя спас! Или поспособствовал твоему спасению!

Еще больше поразился.

— Так ведь — вы!

— Я — понятно. Но если бы кэп Чайлдс не написал в канцелярии заявление, что ты — член экипажа, не внесенный в судовую роль исключительно в силу незнания морских обязанностей и правил, боюсь, все было бы на порядок сложнее.

Вот, неожиданно! Нет, капитан «Лисицы» — неплохой мужик. В отсутствии Белла даже свойский. Но то, что он реально впрягся за меня — удивляло! Можно сказать, возрождало веру в англичан! Будто тень Спенсера мелькнула за окном!

— Можешь быть спокоен! Я про твои дела не распространялся. Списал все на родственные отношения! — подмигнул мне Сальти. — Скажи, правду люди говорят, что сестрица твоя — мастерица кухонных дел? Обещал я этому дундуку Пантаниоти проставиться! И про таланты твоей семейки поведал! И про твой «Хаос», о котором мне племяш Георгий все уши прожужжал. Так у нас таверну при ялтинской дороге называют, где барашек январский дюже хорош!

Я кивнул и стал писать записку Марии. Не велика цена за свободу! Пусть старые моряки порадуются ее стряпней!

— Нужно что Егорке передать? Или родным?

Я оторопел. Выходит, дан приказ ему на Запад? То бишь, мне. Как-то всё очень стремительно. Всё так неожиданно!

— Сейчас тебя отведут на корабль. Англичан решено отправить на нем в Одессу. Тут всем не терпится от них поскорее избавиться. Скажи мне как на духу: война будет?

Да что ж такое! Не контр-адмирал, а мозговзрыватель! Что ни скажет, ни спросит — все как обухом по голове!

— Отвечу так. Те, кто организовал провокацию, на это надеются!

— А сам как думаешь?

— Никак не думаю! Пытался не допустить. Не вышло!

— Промеж моряков разговоры пошли про военную тревогу. Флот стали потихоньку собирать у Севастополя. Объявит Государь чрезвычайное положение — обязаны быть готовы. Но я и коллеги мои думаем, что все обойдется. Не решатся англичане наскочить на нас нахрапом. Через угрозу войны добьются большего, чем прямым столкновением флотов. Будут нас пугать в газетах. В стенах своего Парламента голоса посрывают. Нервы всей Европе потреплют. Тем все и закончится.

Вот так вот! Получай урок высшей аналитики и щелчок по самомнению! Думал, самый умный, да? Ан, нет, поумнее люди найдутся. А если они ошибаются? А почему, собственно, они должны ошибаться? Я же знал, что война будет нескоро. Выходит, старички-недоадмиралы правы, а я нет? С чего тогда так разбушевался? Я не мог честно ответить себе на этот вопрос. Будто некая волна, меня подхватив, несла бессознательную тушку за тридевять земель и требовала действия.

А почему, собственно, я могу позволить себе сидеть на попе ровно? Откуда я могу знать, не является ли мое вмешательство не только уже заложенным в ткань мироздания, но и тем перышком, что перевешивает чашу весов и спасает мир? Гордыня? Нисколько! Ведь были же прецеденты. Те же старички из Политбюро, что профукали СССР, не желая ничего менять!

Меня вдруг озарило: мне же нельзя в Константинополь! Пападос!..

— Мне нельзя в Константинополь! — втолковывал я битый час Беллу, упорно мне оппонирующему.

Мы шли под всеми парусами на все том же злополучном «Аяксе» в Одессу, покинув неласковую ко мне бухту Севастополя. Вульфу было приказано отконвоировать весь состав участников экспедиции на «Лисице»[3]. Капитан-лейтенант упорно делал вид, что знать меня не знает и связей порочащих не имел со столь вызывающим персонажем в наряде черкеса, включая папаху. Все важные бумаги вернулись за ее подкладку.

— Меня не интересуют ваши обстоятельства, Варвакис! — к Беллу вернулись его надменность и говнизм, как принцип жизни. — Моя битва продолжается! Меня ждут журналисты в Стамбуле! Мы взорвем бомбу в газетах! Весь мир узнает о коварстве и беспринципности русских! Пусть английское правительство компенсирует мне потерю корабля, я все равно это так не оставлю! Я буду снова и снова жалить московитов, где бы они ни попались на моем пути!

— Да пинайте кого угодно и сколько влезет! Просто завершите наш вояж не в Константинополе, а в Синопе или Самсуне! Мне нельзя в столицу султана. У меня с ним идейные разногласия относительно местонахождения моей головы.

— Нет! Ну, вы, Варвакис, удивительный болван! Что только нашел в вас Спенсер⁈ Объясняю, как младенцу, в сотый раз! Нам всем — мне, Чайлдсу и вам — следует оказаться как можно быстрее в Стамбуле и сделать заявление журналистам. Дать несколько интервью. И готовиться к новой борьбе!

— Нет! Это я в пятисотый раз объясняю вам, недалекий вы человек, что мне в этом городе смахнут голову с плеч без долгих разговоров и пристроят ее между ног! Вот какова ваша благодарность! Одно мое слово — а от меня его требовал судья — и вы бы отправились в Сибирь!

— Let bygones be bygones (что было, то прошло)! Надо не оглядываться назад, а думать наперед. Уверен, английский флот уже выдвигается к Дарданеллам! И нам следует поторопиться, чтобы принять участие в заварушке!

— Нам⁈ Я не желаю впредь иметь с вами ничего общего! Неблагодарная свинья!

— Ты пожалеешь о своих словах, негодяй! — взбеленился не на шутку Белл. — Дай срок, я тебе все припомню! Думаешь, я забыл, как ты присвоил себе порох⁈ Доберемся до Турции, я с тебя три шкуры спущу!

— Боже, храни нас от тупых гётваранов! Я присвоил порох⁈

— Тьфу на тебя, Варвакис! — окончательно слетел с катушек Белл, но поспешил спрятаться за спины английских моряков, ибо моя рука стиснула рукоятку кинжала на поясе.

— Будешь в Одессе по улицам ходить, оглядывайся! — пригрозил я напоследок. Белл малодушно смолчал.

Единственная моя надежда оставалась на Проскурина. Но и с ним вышел облом.

Он встретил нас в Практической гавани (слава Богу, что не в Карантинной), куда прибывали все корабли и пароходы из Крыма. Объявил высылаемой из России группе, что можно переночевать в казармах, но выход в город не возбраняется.

— Одесса — город веселый. Уверен, что кантины по вам заскучали, господа моряки. Но предупреждаю сразу! Кто не явится завтра к полудню в порт на погрузку на турецкий корабль «Адачай», тот крепко пожалеет. Из Одессы не выбраться: границы порто-франко — на замке! Так что опоздавший будет объявлен государственным преступником и пойдет своим ходом туда, куда Макар телят не гонял!

Англичане впечатлились, хотя про пресловутого Макара нисколечко не поняли. Новость о винных погребках и завтрашней отправке из страшной Московии настолько возбудила, что они со всех ног рванули к Военному спуску. Не было уверенности, что все соберутся вовремя: попойка им предстояла знатная!

Белл, припомнив мои угрозы, спрятался за спину встречавшего нас английского консула Йимса. На его коляске поспешил покинуть порт.

Я же остался на пирсе. Мне было не до кабаков. Хотел приватно обсудить с Николаем мои перспективы. Он меня не обнадежил.

— Ты пойми, Коста! Ну, не могу я тебя отдельно от экипажа отправить! Эполетов лишусь! Коль есть решение суда, изволь исполнять!

— Но что же мне делать? Шею брить для палача?

Проскурин вздохнул. В сложное я его положение загнал своей просьбой. Мы очень сблизились за время крымского сидения. Давно перешли на «ты». Отправлять друга на смерть? Врагу не пожелаешь такого выбора!

— Понимаешь! На корабль ты сесть обязан. И выплыть из тридцатимильной зоны. А там… — молвил он в раздумьях. — Может, мне тебя на лодке догнать и обратно в Одессу привезти? Высажу тебя где-нибудь на побережье в укромной бухте контрабандистов. Вот только куда тебе потом податься?

— А в саму Одессу нельзя?

— Сразу донесут! Полиция схватит, и снова придется договариваться. Время свое пожалей. И нервы!

— А почему ты назвал бухту контрабандистской? Ты же говорил, что люди Папы Допуло, наоборот, из города вывозят товар.

— За город из Турции тоже возят. Просто я за ними там не гоняюсь. Не моя юрисдикция.

— То есть у Папы есть свой флот?

— Конечно, есть!

— А если его попросить? Меня в Турцию перевезти? Мне край как в Грузию нужно! А я вместо востока, всё — на запад иль на юг!

— Отличная идея! Папа к тебе неровно дышит! Не откажет в нижайшей просьбе!

— Реально в открытом море на шаланду контрабандистов пересесть?

— Это тебе надо с Папой разговаривать! Тут я не советчик!

— Как у него дела? Закончились его разборки с Васькой Чумаком?

— Ха, смешное словечко «разборки»! Но точное. А Папа Допуло снова на коне! Выгнал Дядю к молдаванам! В общем, ты к нему дуй и договаривайся. А вечером у Микри соберемся. Тебя небольшой сюрприз ждет!

— Где он ныне обитает? Все там же?

Проскурин кивнул. Настроение у него явно улучшилось. И я воспарил духом. Включил третью космическую скорость и понесся в притон контрабандистов.

[1] То есть будет понижен в звании. Из капитанов первого ранга превратится во второго.

[2] Николай I привечал ост-зейских баронов. «Мои немцы», — так он их называл. Восстание декабристов, ряды которых состояли сплошь из аристократов, так его напугало (и не мудрено!), что в пришлых дворянах-иностранцах с сомнительной родословной он видел чуть ли не опору режима.

[3] «Виксен» вошел в состав Черноморского флота под названием «Суджук-Кале». Название — этакая разновидность морского стеба. Его первым капитаном стал А. Ф. Варпаховский. Он погиб на Дунае 11 октября 1853 г. и считается первой жертвой Крымской войны. Через пять дней в ночь с 15 на 16 октября случилось нападение на пост Св. Николая. Там погибнут капитан Щербаков, князья Гуриели и еще несколько сот неизвестных воинов и ополченцев, грузинских милиционеров, — первые жертвы войны на Кавказском фронте. Собственно, наша история началась с этого места и даты и на них должна закончиться.