Прыжок "Лисицы" (СИ)

Глава 18 Бамборские скачки

Тамара, ни слова не сказав, встала. Подошла к свернувшемуся в позу эмбриона Ахре. Оказалось, она прятала в руке стальную полоску Бахадура. Вот этот ножичек она и воткнула абхазу в горло.

Подбежала ко мне и прижалась. Ее потрясывало.

«Моя девочка! — восторженно подумал я и сам себе удивился. — Не чувствую ни малейшего отторжения. Грузинки, они все такие — горячие! Одна даже генерала русского в своей спальне зарезала! Но как же я изменился! Для меня убийство превратилось в норму. Ведь я и сам к Тамаре прорвался, оставив за спиной парочку трупов!»

Я гладил ее по плечу и целовал мокрые от слез щеки.

«Ведь этот ножичек, уверен, она себе приготовила! Как бы я жил дальше, случись с ней беда⁈» От этой мысли меня самого затрясло.

— Живы? — весело окликнул нас с порога мой кунак.

Его черкеска была заляпана кровью. Поперек предплечья шел разрез. Рука висела плетью. Он изо всех сил изображал, что ему не больно.

— Тамара! — заявил я официальным тоном, плохо подходящем к моменту. — Разреши представить тебе моего кунака. Юсеф Таузо-ок из племени Вайя!

— Сперва я займусь вашими ранами. Потом все остальное! — непререкаемым тоном объявила моя царица. — Мне нужны яйца, свежее коровье масло, мелкая соль, мед и мука.

— Ты пирог собралась печь⁈ — поразился я.

Она посмотрела на меня испепеляющим взглядом. Отправилась к очагу, где громоздились кухонные бочоночки и коробочки, бросив на ходу:

— Скажи своему другу, чтобы снимал черкеску. Если вы, конечно, закончили свои мужские игры!

Мы говорили по-грузински. Кунак ни слова не понял. Но гладя на мою счастливую физию и глупую улыбку, не удержался:

— Кажется, Коста, ты пропал!

— Что там, во дворе? Закончились супостаты?

— Джанхот загнал двух последних в кунацкую. Если не сдадутся, сожжем, чтобы не мучиться с ними.

— А Фабуа не станут возражать?

— Эбару башку упрямую проломили. Не знаю, выкарабкается или нет? — ответил Юсеф, стаскивая с себя рукав черкески. — А Эдик-бея и подстрелили, и порезали. Но держится. Ворчит, что мы ему битву испортили!

— Редкий тип! — кивнул я и поддержал руку кунака, чтобы Тамара смогла обработать резаную рану.

— Ай-я! — завопил, дурачась, Юсеф, когда Тамара посыпала ему разрез мелкой солью.

— Скажи этому абреку, что, когда рана подсохнет, я наложу ему повязку с коровьим маслом. И менять ее нужно будет каждый день.

— А зачем тебе яйца и все остальное?

— Гипс буду делать Бахадуру. Ему булавой руку сломали.

— Видишь, Юсеф, этого несчастного? — показал я на очнувшегося алжирца, который недоуменно переводил взгляд с Тамары на меня. — Тот самый человек, который подарил мне тот самый нож! Мы с тобой в твоем дворе учились его бросать. Считай, мой учитель.

— Жалко, он сейчас не в форме. Я бы с удовольствием взял бы пару уроков.

— Мне кажется, он и пальцами ног способен метать свои железки!

Тамара захлопотала вокруг Бахадура. Он стоически выдержал вправление кости и наложение дощечек. Мы с кунаком удалились, чтобы не мешать.

— Яйца мне с птичника принесите! — крикнула нам в спину Тамара.

Вот так всегда! То девушку от злодеев надо спасать, то с курями воевать отправляют…

Имению крепко досталось. Пострадали и люди, и постройки. И виновники трагедии, братья Фабуа. Они-то хоть за дело. Но причем тут восемь зарубленных рабов и один задохнувшийся в дыму? Две старушки на женской половине? К этой повседневной жёсткости черкесского мира невозможно было привыкнуть.

Я прошел в унну, где лежал уже кем-то перевязанный Эдик-бей. Тяжелый бой и потеря крови никак не сказались на упрямом и суровом выражении его лица.

— Я забираю девушку! — с порога уведомил я хозяина.

— Согласия не даю! — зыркнул на меня убых из-под нахмуренных бровей.

— А я его и не спрашиваю! — констатировал я очевидное.

— Не имеешь права забирать мою собственность!

— Плевать! Поправишься, можешь поискать меня!

— Так и сделаю!

Я развернулся, чтобы уйти.

— Эй, урум! Черт с тобой! Давай свое золото!

— С тебя хватит и двоих абхазов, что мы захватили. Мое старое предложение не являлось публичной офертой! — озадачил я своим ответом Эдик-бея, покидая мужскую половину сакли. Судя по ругательствам за спиной, до него дошло, что золота не будет.

… Изрядно раздувшимся караваном мы двигались к реке Бзыбь. Трое моих «мушкетеров» не могли не нарадоваться. Каждому досталось по пять лошадей и куча оружия в качестве добычи. Я свою долю забрал в виде лошадок для Тамары и Бахадура. И последнего вооружил с головы до ног, от чего он в восторг не пришел. Дело было не в съедобном гипсе, который отчаянно ему мешал. А в его привязанности к своим полоскам из стали. Он только их признавал подходящими настоящему алжирскому убийце и телохранителю прекрасной дамы по совместительству.

Наш путь лежал к русской переправе на границе между Убыхией и Абхазией. Как ни отговаривали меня друзья, я был непреклонен. Тамару следовало вернуть в Вани и там официально попросить ее руки у братьев Саларидзе. Следовательно, нам нужно было как-то попасть в Грузию.

Кратчайший путь туда — через Бзыбь. Реку полноводную и с быстрым течением. Курчок-али, часто бывавший в этих края, называл ее «бешеной рекой». Форсировать ее на лошадях у устья с женщиной и раненым товарищем — нереально. Там следовало морем проплыть, описав приличную дугу. Просто переплыть в узком месте — еще более сказочный вариант с ожидаемо плохим концом. Сейчас, когда пошло таяние снегов, нас бы просто унесло течением и разбило о камни. Точно также обстояло дело с бродами возле Аджепхуне, в нынешнее время перекрытыми бурным потоком. Оставался русский паром-баркас у небольшой военной заставы на дороге вдоль моря, связывающей Гагры с Бамборами.

Там разойдутся мои пути-дороги с троицей побратимов. Чем я смогу им отплатить за их помощь? Самой жизнью им теперь обязан! Без Тамары я бы точно не выжил. Слишком захватила мою душу эта порывистая и прекрасная девушка!

В выбранном маршруте была одна проблемная деталь. Встречи с русскими я не боялся. Мой «вездеход» от Фонтона — я проверил — не пострадал. Пули, пробившие папаху, пролетели мимо. Зато перспектива свидания с князем Михаилом Шервашидзе и потенциальным женихом Тамары конкретно так напрягала. Но деваться было некуда. Дорога от переправы вела только в Бамборы, в русскую крепость в трех верстах от моря и на таком же расстоянии от Лехне, как прозывалось в нынешнее время село Лыхны, известное любому, кто жил в СССР и заходил в винный отдел. В этом большом селении издревле стояла резиденция абхазского владетеля.

Что за таинственные Бамборы, я не знал. Русская крепость со столь звучным названием до XXI века не дожила. Во время воронцовского морского круиза мы прошли мимо. Слышал лишь обрывки разговоров, что русские военные суда туда часто заходят, что рейд там неудобен и при малейшем волнении следует сниматься с якоря. Была надежда, что удастся договориться и нас подкинут до Грузии. Я, не без внутреннего сопротивления, был согласен даже на Поти. Все во имя безопасности и покоя моей царицы и будущей жены!

Я вез ее на своем Боливаре, подложив под неудобную переднюю луку седла маленькую подушечку. Крепко держал рукой, прижимая к себе. И задыхался порой от прилива нежности, которую вызывала во мне эта женщина! От запаха ее волос, который можно было унюхать, уткнувшись — вроде, случайно — в ее макушку! От ее строгого тона, с каким она меня отчитывала за дырки в папахе и ссадину «на пустой голове, которая думает не о том»!

В общем, клево было ехать в сторону моря, до того момента, когда пришла пора расставаться с друзьями. Когда показался причал и пучки канатов через реку, мы стали прощаться.

Обнялись.

Мои товарищи поворотили коней и медленно растворились в лесной тишине. Джанхот, Курчок-Али, Таузо-ок. Не факт, что именно в этой последовательности они двигались. Но именно в такой скрылись из моих глаз. Будто я приоткрыл щелку в невидимое и увидел их судьбу. Кто за кем уйдет из этой жизни…

На подъезде к причалу паромной переправы нас остановил пикет из донских казаков[1]в сопровождении отряда абхазских милиционеров.

— Стой, князь! — скомандовал мне урядник. — Кто такой и куда путь держишь?

Наша колоритная троица явно ломала все шаблоны. Еще менее он ожидал от меня услышать ответ по-русски.

— Имею поручение от Штаба корпуса. Сопровождаю грузинскую княжну, спасенную из плена. Вот мои бумаги! — как можно строже гаркнул я на донцов.

— Умел бы я читать, — хмыкнул урядник, — был бы офицером! Отправлю вас на тот берег. Пущай командиры разбираются!

— Что с нашими лошадьми?

— Прикажут — переведем морем! Эти удальцы привыкшие, — кивнул казак на абхазов. — Дашь им полтину, Ваше Благородие, и все исполнять в лучшем виде!

— Полтину или приказ? — подначил я ушлого урядника, игнорируя столь лестное обращение то как к князю, то как к офицеру.

Урядник вздохнул.

— Прикажут, переправим и лошадок.

— На водку дам!

Одна эта фраза мигом решила все сомнения казака. Сразу стало ясно, что я — свой. Без всяких указаний от вышестоящих он тут же все организовал. И посадку на баркас — Тамару и Бахадура занесли на руках, — и погрузку нашей поклажи, включая седла и попоны, и выбор охотников для переправы лошадей.

— Вы уж не забудьте, Вашбродь, про свое обещание! А еще того краше, попросите у офицеров меня в ваш конвой до Бамбор. Уж больно охота тамошнего чихиря отведать! Меня Щетиною кличут! — кричал нам на прощание урядник.

Для переправы использовался якорный канат, натянутый через реку под острым углом. С нужного нам берега баркас летел со скоростью стрелы. Нам же предстояло куда более суровое испытание. Более ста солдат боролось с рекой, вытягивая на блоке наш баркас. Переправа заняла более часа, хотя сама река в этом месте не превышала и ста метров. Вода ударяла в нос суденышка с такой силой, что казалось, оно вот-вот развалится. На наше счастье нам не попались несущиеся навстречу вывороченные деревья. И баркас не перевернулся, как нередко случалось.

Сойдя на берег, мы оказались внутри бастионированного треугольника для двух орудий, прикрывавшего палатки бзыбского отряда. Служба здесь была не сахар. Особенно в половодье.

— Ровно два года назад, — пожаловался мне обер-офицер, проверявший мои документы, — река разлилась и полностью смыла все укрепление. Пришлось его переносить дальше от берега. Ночью проснулись по колено в воде. Провиант весь погиб. И личных вещей многих недосчитались.

Изучив письмо Фонтона, он преисполнился ко мне уважением. Видимо, серьезным аусвайсом снабдил меня Феликс Петрович. Наш бандитский вид офицера нисколько не смущал. И не такого на абхазо-черкесской границе навидались!

Он приказал организовать нам самовар и скромное солдатское угощение. Я, в свою очередь, предложил к общему столу часть наших запасов, бесцеремонно реквизированных в разоренном имении братьев Фабуа. Приварок к бедному довольствию офицерского состава оказался настолько впечатляющим, что к нам присоединились все свободные от дежурства отцы-командиры.

Расспрашивать меня они постеснялись, сразу назначив в своих мыслях важным чином из разведки. Единственное, что путало им всю картину, — это мое незнание французского. Мое предложение разговаривать по-английски лишь добавило новых штрихов к таинственному образу. Слухи про английских шпионов на том берегу ходили уже не один год.

Не меньшее воодушевление у офицеров вызвало явление царицы Тамары. Женщина! Дворянка! Как тут ни распушить перья! Пришлось пару раз скрипнуть зубами и призвать Бахадура, чтобы офицеры поумерили пыл.

Постарался перевести их внимание на обсуждение общей обстановки в Абхазии и роли их командира, генерал-майора Андрея Григорьевича Пацовского. Это я удачно придумал! Полковой патриотизм на Кавказе поражал воображение новичка. Егеря 44-го полка оказались не менее экспрессивны в своих восторгах, чем мои греки из Балаклавы.

— Вы не понимаете! — горячились офицеры. — Наш командир — глыба! Никто не добился столь впечатляющих успехов! Никто! Он одним устройством пилорамы совершенно перевернул отношение к нам абхазов!

— Пилорамы?

— Да! Лесопилку по его указанию один француз поставил на речке — и теперь все абхазы относятся к нему как к важнейшему после владетеля человеку в Абхазии. Ездят и торговать, и советоваться по любому пустяшному делу. А он никому не отказывает. И сам владетель к нему расположен.

— Князь Михаил?

— Именно! Он ведь еще и полковник русской службы. У нас он частый гость. Прибывает, чтобы правый берег стеречь от набегов убыхов. Правда, не любит он это дело. Говорит, что абхазам претит бесцельное ожидание. Им дай конкретную цель — горы свернут. А стоять, как мы, в карауле в сырых шалашах — не княжье, мол, дело!

— Имеет ли генерал влияние на князя? — спросил я с дальним прицелом. Мне еще предстояло распутать историю со сватовством Тамары.

— Еще какое! Любит его князь, как отца родного!

— Безопасна ли дорога до Бамбор?

— В целом — более-менее. Местный князь Инал-ипа русских не любит. Не раз поднимал против нас своих людей. Но стремительное устройство крепостей и укреплений вдоль побережья укротило его нрав. Ныне смирился он с нашим присутствием. Но береженого Бог бережет. Дадим вам казачий конвой до Бамбор.

— Могу ли я просить урядника Щетину в сопровождение? Я ему обещал.

— Этого пьяницу? Воля ваша!

… Выехали утром, дождавшись, когда морской ветерок и солнце справятся с молочным туманом у реки. Отдохнувшие за ночь лошади весело бежали за передовым отрядом из двух казачков — молодых парней, упорно изображавших из себя бывалых ветеранов. Чудом не цеплялись своими пиками за ветки придорожных столетних буков. Урядник Щетина ехал рядом и донимал меня расспросами и дурацкими рассказами о местных нравах. Не прошло и получаса, как я пожалел, что отпросил его в конвой. Чувствовалась в нем какая-то гнильца, склонность к доносительству и лизоблюдству, смешанному с панибратством.

— Эх, хороша у вас лошадка, Вашбродь! — мои вчерашние посиделки с офицерами окончательно убедили урядника в его выводах о моем чине. — Сразу видна кабардинская порода. Я вас почему давеча князем окрестил? Мы так всех черкесов именуем, чтоб впросак не попасть. А уж на таком мерине, как у вас… Только князю и ехать! Где таким обзавелись?

— Где взял, там больше нету! — хмыкнул я, не зная, как отделаться от назойливости донца.

— А другие ваши лошадки, те явно абхазской породы. Наверное, у убыхов купили? Те любят лошадей с этого берега угонять.

— Боевой трофей! — пояснил я, напрягшись. Вопрос о происхождении нашего мини-табуна относился к числу тех, которые не хотелось бы заострять.

— То-то я гляжу, вы из серьезной переделки вынырнули. И папаха ваша, и рука вашего спутника…

— Бахадур! — окликнул я алжирца, ехавшего перед нами стремя в стремя с Тамарой. — Тут люди интересуются, где ты руку поломал?

Бахадур, как мог, поворотился в седле. Осклабился. От его улыбочки урядника перекосило. Минут на пять он заткнулся. Но не в его характере было воздержание. В том числе, от вопросов.

— Это вы по-татарски с ним? — снова начал свои приставания Щетина. — А я не умею. Только и знаю «бельмиорум»…

— А скажи-ка мне, мил человек, так ли хороши вина лехтинские? — перебил я Щетину, переводя разговор на родную его сердцу тему.

Урядник аж встрепенулся, огладил усы и залился соловьем. Достоинства местного чихиря, способы его производства, сорта винограда — обо всем этом он мог рассуждать часами.

Фонтан его красноречия был перекрыт грубо и неожиданно. Сперва мы услышали надвигающийся шум, который вскоре превратился в адскую какофонию из конского топота, свиста, хлопанья нагаек, гиканья и отрывистых криков. Я схватился за револьвер. Но урядник придержал мою руку.

— Скачка! — довольно крикнул он.

В ту же секунду на нас вылетела ватага наездников. Впереди скакала группа мальчишек лет двенадцати-четырнадцати, привстав в черкесских седлах. За ними неслись мужчины постарше, погоняя молодых наездников криками и щелканьем плетей. Это вихрь из сотни верховых врезался в наш отряд, но не закружил и не опрокинул, а увлек за собой. Остановиться или выбраться из этого безумного бега не было никакой возможности. Я лишь заорал и вынудил своего Боливара догнать лошадь Тамары. Мы с Бахадуром зажали ее с двух сторон, страхуя от падения.

Вскоре скачка и общее безумие увлекли нас. Ветер бил в лицо. Он сорвал накидку с лица моей царицы, вздыбил ее волосы. Тамара хохотала, Бахадур затянул какой-то странный мотив. Из меня рвался бесконечный крик — уже не тревожный, но радостно-восторженный[2].

Мы перепрыгивали через бугры, скальные обломки и рытвины. Взлетали на холмы и стремительно спускались вниз. Проскакивали поля и виноградники, не замечая, что там растет и тех, кто там работал. На короткое мгновение мы оказывались в тени столетних деревьев. И снова дорога выныривала на солнце, а вместе с ней и мы, не успевшие воспользоваться короткой прохладой.

Отстал или вовсе остановился, если лошадь выбилась из сил, изволь глотать пыль. Таких становилось все больше и больше. Скачка подходила к концу. Вдали уже проглядывали строения большого аула, огромная поляна, ровная как бильярдный стол, и приличных размеров толпа, поджидавшая победителя и рычавшая, как неведомой природе тысячеголовый зверь.

— В сторону! — скомандовал я, углядев сбоку от дороги небольшой лысый холм.

Мы выбрались из конного безумия без потерь. Въехали на вершину каменистого бугра, чтобы показаться нашему конвою. Урядник и его казаки скакали где-то далеко позади и добрались до нас минут через пять.

— Уф, Вашбродь! — перевел дух Щетина, размазывая пыль по лицу. — Здоровы ж вы скакать! Хоть бы женщину свою пожалели!

— Что это было? — спросил я спокойно. Мне хватило времени прийти в себя.

— Третий день тризны!

— Поминки? Скачкой⁈ — я был поражен.

— Обычай у местных такой. Коль погиб или умер своей смертью близкий к князю человек, владетелем назначается скачка. Приз — прекрасный кабардинец, как у вас, и дорогое ружье.

Я перевел рассказ урядника моим спутникам. Веселое настроение у Тамары сменила грусть.

— Спроси, кто умер? Буду в церкви, поставлю поминальную свечу.

— Кого поминаем, урядник?

— Давида, сына Кацы Маргани.

Услышав имя, Тамара вскрикнула. Прижала руки к лицу.

— Что случилось, родная? — спросил я тихо, подъехав вплотную.

— Давид Маргани — это мой несостоявшийся жених!

[1] Участие донских казаков в Кавказской войне оказалось печальным и сильно повредило их славе. Из станиц на три года отправляли юнцов, плохо приспособленных к горным или лесным боевым действиям. В итоге, донцов распределяли по постам и почтовым станциям, превратив в «чернорабочих» войны. О пьянстве и мздоимстве офицерского состава упоминалось даже в официальных реляциях.

[2] Подобная скачка была опасным делом. Бывали случаи, что мальчики падали с лошадей и разбивались насмерть. Или их могла стоптать толпа сопровождавших, большую часть которых составляли хозяева лошадей. Они гнались за главной группой, используя подменных лошадей. По признанию Ф. Торнау, эта скачка была самым увлекательным зрелищем, которое он видел на Кавказе.