Прыжок "Лисицы" (СИ)

Глава 12 Накануне штурма мыса Адлер

В кунацкой Гассан-бея было традиционно людно. Помимо пассажиров «Ени» были еще гости, заглянувшие послушать новости из Турции. И ожидался всплеск числа визитеров, которые слетятся посмотреть на Белла, послушать его речи и определить, с кем ему встречаться и вести дальнейшие переговоры. Ибо планы шотландца, как оказалось, были грандиозными. Он с порога заявил Хоттабычу, что прислан английской короной, дабы помочь разобщенным горцам сплотиться и создать общее правительство.

— В единстве — ваша сила и спасение! Общими усилиями снесете русских в море. Блокада исчезнет сама собой. И вернутся спокойные годы. Как те, когда черкесы были вассалами султана.

Белл чесал как по писаному. За его спиной прятался Лука, «красуясь» свежим шрамом. Он поглядывал на меня с нескрываемым страхом. И это несколько смазывало впечатление от уверенной речи шотландца.

— Как же исчезнет блокада? — ехидно спрашивал Гассан-бей, плотоядно поглядывая на гору подарков, которые притащил с собой Белл. — Может, тебе ликеру принести или вина?

Наш хозяин зашел в кунацкую, когда все поели, узнать, нет ли еще в чем-то нужды у гостей. На самом деле, старый разводила рассчитывал на обмен подарками, но Белл не купился. Продолжил свои политические речи:

— Блокада исчезнет потому, что без крепостей русские не смогут постоянно гонять туда-сюда свои крейсера. Где они укроются во время бури? Пополнят запасы воды? Переночуют в безопасности?

Хоттабыч, по его словам, любил английского короля и не любил — о чем умалчивал — наплыва гостей. Прожорливые как саранча, они могли серьезно подточить его запасы. А еще подарки! Как он ненавидел подарки! По правилам, принятым у горцев, если гость нахваливает какую-т вещь, ее нужно было предложить в дар. Более чем эффективный, наряду с поединком с более сильным противником, механизм поддерживать социальное равенство. Выпрашивая подарки, можно было разорить. Поединками — лишить головы того, кто начинал представлять угрозу для окружающих. Но ведь никто не запрещает умному человеку обернуть к своей пользе любые устои общества⁈

— Выходит, сменять ликер на ткань не хочешь? — Белл отрицательно качнул головой. — Ружья у тебя хорошие! Охотничьи!

— Я с удовольствием подарю вам одно, уважаемый Гассан-бей!

Хоттабыч удовлетворённо крякнул. Вроде, этот англичанин небезнадежен. Горец перевел свой взгляд на меня. Смотрел без злобы. Скорее с любопытством.

— Вернулся, значит, — констатировал он.

Я был в легком замешательстве. С одной стороны, мне не помешала бы помощь правой руки князя Берзега. А с другой — оставался незакрытым гештальт с Софыджем. Роль Гассан-бея в предательстве проводника еще предстояло выяснить. Хватало и других вопросов и предупреждений, которые не стоило прилюдно озвучивать.

— Мы не могли бы поговорить наедине? — спросил я.

— Можно и поговорить, — кивнул своим мыслям Хоттабыч. — Пойдем к туркам, подберем тебе мерина.

Мы вышли из кунацкой и двинулись к калитке в палисаде, ведущей к майдану с торговыми рядами. В спину нам воскликнул Белл, недовольный, что я утащил от него важного собеседника:

— Надеюсь, вы ненадолго лишили нас своего общества, уважаемый Гассан-бей?

— Неприятный человек, — шепнул мне Хоттабыч.

— Неприятный — это слабое определение. Настоящая заноза в заднице!

Старый убых рассмеялся. Но глаза оставались все такими же бесстрастными.

— Я передумал. Пойдем в главный дом. Чувствую, разговор нам предстоит долгий.

Мы поднялись по узкой винтовой лестнице в зал, где Спенсер полгода назад осматривал колено старухи. Здесь мало что изменилось. В отличие от меня.

Я не стал тянуть кота за Фаберже и выложил историю с переходом в Сванетию во всех подробностях. Гассан-бей не на шутку возбудился. Он ругался сквозь зубы на Софыджа. Крикнул во двор через узкое окно-бойницу, чтобы позвали Курчок-Али.

— Клянусь, я не такого хотел, когда отправлял с вами эту отрыжку шакала! Просто он надоел нам здесь своей постоянно кислой рожей и скрытой наглостью. Но чтобы такое! Нарушить обещание! И заявиться ко мне с уверениями, что дело выполнено! Вернется — потащу его на суд! Потребую отступного в сотню баранов! — Гассан-бей сейчас напоминал русского мафиози из 90-х, который планировать поставить на счетчик проворовавшегося барыгу.

— Это не все ваши проблемы, уважаемый! Еще одну дурную весть вам принес.

— Что еще? — сердито буркнул Хоттабыч.

— Русские планируют атаковать мыс Адлер!

— Что⁈

Хоттабыч в один момент превратился из гротескного восточного персонажа — из этакого торгаша, уставшего от жизни — в воина-ветерана, не забывшего с какого конца браться за шомпол пистолета. Он вскочил с накрытого ковром диванчика и заходил по комнате.

— Точно знаешь, что нападут?

— Слышал разговоры морских офицеров в Севастополе. Не знали они, что русский понимаю, — напустил я тень на плетень. Про нашу эпопею с «Виксеном» Белл подробно рассказал в кунацкой.

— Последние годы столько попреков услышал! Мол, с русскими дело имеешь. Вот вам и ответ! — зло бросил старик неизвестным оппонентам.

— Думаю, придут большими силами на кораблях Абхазского отряда. Сметут все пушечным огнем, — подсказал я в надежде спасти жизни мирных.

— До нас им далеко будет с моря дострелить, — стал рассуждать вслух Гассан-бей. — Но аул за рощей…

— Если русские оседлают возвышенность справа от мыса за рекой Мдзимтой и втащат туда пушки, худо будет.

Гассан-бей кивнул, но не ответил. Весь ушел в свои мысли.

— Нападут или в ближайшую неделю, или в середине лета.

— Почему так решили, уважаемый?

— Снега начали таять в горах. Реки ближайший месяц станут непроходимы. Даже в устьях протоки новые появятся.

— Так они же с моря зайдут? — удивился я.

— Никогда не забывай про возможность отступления! А ну как мы какой отряд отрежем от моря? Куда побегут? В Гагры! Как ты с англичанином, — старик засмеялся хриплым лающим смехом, припомнив обстоятельства нашего знакомства.

Застонали ступеньки уличной лестницы под быстрыми шагами. В зал влетел запыхавшийся Курчок-Али.

Гассан-бей быстро ввел его в курс дела и стал отдавать указания:

— Шли гонцов к соседям. К князю Облагу, братьям Аредба и к медовеевским Маршаниям. Женщин и детей в горы надобно поднять. У завала на мысе караулы усилить. Сам распорядись! Мне еще с гостем нужно договорить.

Я понимал, что совершаю сейчас предательство русских. Их встретят не цветами, а свинцом. И готовые к бою команды горцев нанесут куда больший урон чем тот, который вышел бы, заставь их русские врасплох. То есть я уже виноват в будущих потерях у десанта. Но я не мог поступить иначе. Война — дело мужчин, а не женщин и детей. Смерть любого из них легла бы на мою совесть тяжким грузом.

Курчок-али убежал исполнять приказания. Хоттабыч устало присел обратно на свою оттоманку. Посидел молча пару минут, прикрыв глаза и прикидывая, не упустил ли какую мелочь.

— Что от меня хотел? — внезапно очнулся от своих дум старик.

— Вопросов много, — тут же откликнулся я.

— Задавай по одному. Я от тебя не убегу, — усмехнулся старик.

— Что мне сделать с Софыджем, если встречу? — спросил я без обиняков.

— С тобой ему ворованным скотом не рассчитаться, — задумался Гассан-бей. — Мало того, что предал. Так вдобавок на край гибели толкнул. Не прошли бы вы с инглезом перевал, не повстречайся вам темиргоевец. Но все же живы остались. Крови вашей на нем нет. Стало быть, и о кровной мести разговора нет.

— А что на такой случай предлагает кодекс чести?

— Уорк хабзэ? Да рожу ему укрась отметиной при встрече, чтобы все знали, что он гад и предатель. Если не побоишься, конечно, получить позже выстрел в спину. Вон, слуга у Якуб-бея красуется свежим шрамом. Не твоя ль работа?

— Моя! — честно признался я, не видя причин скрывать свою роль в рождении полу-Джокера Луки.

— Почему-то так и думал. Про тебя зимой разное болтали. Называли Зелим-беем. Выходит, заслужил имя, урум заговоренный?

— Выходит — так! — согласился я, надеясь, что эти слова прозвучали не как самопиар. — Не слыхали ничего про уже состоявшуюся или намеченную свадьбу при дворе абхазского князя?

— У Шервашидзе? Нет, не слышал. Не жалуют его люди. Князь без подданных![1] — оскалился Гассан-бей. — Тебе он зачем? По какой надобности? Имей в виду, он к гостям без двух пистолетов не выходит!

— Выбора у меня нет. Нужно к нему ехать.

— Не спрашиваю, в чем причина спешки. Скажу лишь одно. Сперва с Софыджем разберись. Он тут неподалеку. На днях должен вернуться из Ачипсоу, где твой дружок Маршаний проживает. Если Софыдж узнает про возвращение Зелим-бея, может и к русским перебежать. Эх, старая моя голова! Со второй твоей новостью забыл, зачем сына звал! Я ж хотел тебе сопровождающего до медовеевцев дать! Съездишь, заодно Маршанию мою просьбу о помощи передашь! А он, в свой черед, со своей родней свяжется! Этих Маршаниев по Абхазии не счесть!

Я тут же проглотил не успевшие сорваться с языка слова о том, что спешу. Гассан-бей был из породы людей, не терпящих отговорок. Подготовка к отражению русского штурма мыса Адлер — дело нешуточное.

Хоттабыч (хотя уже и не Хоттабыч, а скорее, Гендальф с куцей бородой) понял смену моей мимики по-своему.

— Ты Маршанию из Ачипсоу чем-то приглянулся. А это многое значит. С этими медовеевцами вечная морока! Что у них на уме? Ремесел толком не знают. Хищничеством живут. Ладно бы за Кубань ходили. Так они черкесов жалят, как пчела. В общем, лучше тебя посланца и не придумаешь! А нам их клинки и ружья не помешают. В лесном бою им равных нет.

Я покорно вздохнул. Прости, Тамара! В моем беге к тебе так: шаг вперед — два назад! И никак не вырваться из этого круга!

… Дорога на Красную Поляну, где жил Маршаний, была сущим адом[2]. Узкая тропинка вилась вдоль Мздимты, то и дело упираясь в непроходимую скалу. Приходилось или двигаться по прозрачной воде, или спешиваться и переходить на другой — иногда глинистый и топкий — берег, прыгая по камням. Лошади шли рядом, безошибочно находя брод благодаря своей выучке. Без них всем нам пришлось бы тяжко.

До полноводья оставалась еще неделя, но снег в горах уже вовсю превращался в воду, в размазанный по кавказским склонам Ниагарский водопад, сметавший все на своем пути. Страшно подумать, что творилось в верховьях Мздимты. Наверное, горные потоки подхватывали как пушинку нехилые валуны и тащили их вниз, чтобы пристроить на столетие-другое на новом месте. На отрезке между устьем и Ачипсоу еще пробраться было возможно, но уже небезопасно. В узких местах река рычала диким зверем.

Я помнил совсем другую дорогу на Красную поляну. Она пролегала верхами, вырубленная в скальной породе пленными-турками в годы Первой Мировой. Страшный узкий путь, отмеченный остовами свалившихся с приличной высоты автомобилей.

Быть может, медовеевцы не могли похвастать особым богатством, но безопасностью — однозначно. Горы надежно хранили их дом. А там, где они схалтурили, постарался человек. Рукотворные каменные завалы то и дело преграждали нам путь.

Моим спутником стал один из убыхов-узденей Берзега, из числа тех, кто был с Курчок-Али, когда мы ехали встречать свадебный поезд из Карачая. По-турецки он не говорил. По-натухайски знал, хорошо если, несколько слов. Так что мы разговаривали преимущественно руками и непереводимыми междометиями. Понимали друг друга отлично. Когда ты то и дело проваливаешься в промоину или поскальзываешься на камне, понятно и без слов, в каком «восторге» ты пребываешь!

Без него я не проехал бы и пары километров вдоль Мздимты. Тропинка так хитро была устроена, что то и дело пропадала. Лишь знающий путь мог безошибочно сориентироваться в нагромождении камней. И никакой «встречки». Попадись нам кто-то, едущий в противоположном направлении, проблем не избежать. И не сбежать, если столкнёшься с врагом!

Именно так случилось с Софыджем!

Мы уже почти добрались до Ачипсоу. По крайней мере, так я понял по возгласам моего проводника. Совершили очередной переход через реку, чудом не свалившись с мокрых камней и не потеряв чувяки в прибрежной глине. Только-только оседлали лошадей и продолжили свой путь. Не успели завершать очередной поворот, как столкнулись с моим бывшим проводником!

Прав оказался Гассан-бей, предупредив, что Софыдж вот-вот вернется в окрестности Адлера. Без понятия, чем он занимался у медовеевцев. Наверное, снова хвалился, какой он весь из себя знаменитый абрек. Рассказывал лихим горцам в кунацкой, экий из него вышел бесстрашный и неукротимый, как все абадзины, воин! Наверное, поэтому, мгновенно меня узнав, он спрыгнул с коня и водой попытался от нас уйти на другой берег. Туда, где к воде примыкали густые кусты, образуя границу каньона, а по его склону ниспадал красивейший водопад.

Я среагировал молниеносно. Выхватил заряженный револьвер из седельной кобуры и выстрелил в камень на пути этого труса. Брызнули скальные осколки. Выстрел заглушил на мгновение шум весенней Мздимты.

— Бешеный урум! — закричал Софыдж, размахивая руками, чтобы удержать равновесие.

Куда там! Шлепнулся в воду, подняв тучу брызг.

Я спрыгнул с коня на каменистую осыпь под крики узденя Берзега. Провернул барабан револьвера. Софыдж все понял. Покорно зашлепал ко мне, осыпая нас ругательствами и угрозами. Мой спутник-убых что-то грозно ему крикнул, упомянув имя Гассан-бея. Абадзин заткнулся. Выбрался на сухое место.

— Урум! Я заплачу виру!

Я молча приблизился. Вытащил ножик.

— Только не глаз! — завопил Софыдж.

— Сядь!

Я указал ему на камень. Он замотал головой.

— Сядь! Кровь возьму — жизнь оставлю!

Софыдж заплакал. Слезы стекали по его щекам редким водопадом. Он вглядывался в меня, переводя взгляд с револьвера на ножик. Потом на мое лицо и снова на револьвер. Решился, в конце концов, и уселся на камень.

Я быстро взмахнул ножиком и прочертил полосу от края рта к уху предателя. К чести Софыджа, он не завопил, как Лука. Не схватился за щеку. Лишь ненавидяще смотрел на меня, не отрываясь.

— Вынимай газыри и сыпь заряды в воду! — приказал я.

Он подчинился.

— Теперь ружье!

Мне совсем не улыбалось получить выстрел в спину. Ни секунды не сомневался, что он на такое способен. Пистолета на поясе у него не было. За кинжал хвататься у него решимости не хватит! Без ружья — вернее, без патронов — он был мне не страшен. Конечно, пройдет время, и он захочет отомстить. Плевать! Как говорил Торнау, на Кавказе все — фаталисты! А жить все время оглядываясь? Из-за этой мрази? Три раза тьфу на него! Зелим-бей я или погулять вышел⁈

Он вытащил свой мушкет из мехового чехла и очистил зарядную полку. Из седельной сумки достал тряпицу и прижал к щеке, чтобы остановить кровь.

Убых снова что-то грозно крикнул. Я понял, что он приказал Софыджу столкнуть своего коня в воду, чтобы освободить нам дорогу. Абадзин подчинился.

— Захочешь отомстить, всегда пожалуйста! Буду ждать приглашения на бурку! — спокойно сказал я, глядя ему в глаза.

Он что-то пробормотал себе под нос. Жалкий и растерявший весь свой напускной апломб, он был смешон. Я рассмеялся ему в лицо. Стерпел и это. Сдулся великий абрек, хвалившийся перед всем аулом на пути в Карачай своими подвигами!

— Едем! — позвал я убыха.

Он взглянул на меня с уважением. Наверное, был бы у черкесов в заводе такой знак, показал бы мне большой палец. Но он лишь цокнул языком и тронул коня.

Я вскочил на своего и, не оглядываясь, поехал следом. Софыдж стоял по колено в воде. Отвел взгляд, когда я проехал мимо. Уверен, он выдумывал в этот момент сотни казней на мою голову.

Мы отдалились не более чем на сотню метров, как нам навстречу показалась группа всадников. Медовеевцы! Я сразу узнал Маршания и помахал ему рукой. Он ответил, не выдав своего удивления.

За спиной раздался выстрел и вскрик. Я развернулся в седле.

Все также стоя в реке по колено, Софыдж зажимал окровавленное плечо рукой. Приклад его ружья торчал из воды. Из кустов напротив выглядывал какой-то человек в драных лохмотьях. Я узнал его. Еще один старый знакомый! Верная тень капитана Абделя, безъязыкий Бахадур!

Вот так встреча на берегу Мздимты!

Я спрыгнул с очередного «Боливара» и кинулся назад. На ходу бросил алжирцу «Жди!» и занялся Софыджем. Принялся хлестать плеткой, жалея об одном. Слишком легкая. Без свинцовой пули на кончике. Лишь лопаточка, которой нормально не приголубишь.

Сбил ему папаху с головы, что считалось страшным оскорблением для горцев.[3] Охаживал его по плечам, вбивая в реку. Софыдж от каждого удара крякал. Одной рукой зажимал рану на плече, из которой торчал гвоздь. Другой — заслонял лицо от ударов плеткой.

— Маршаний! Все не так! — крикнул я подбегавшим горцам.

Они, протиснувшись между нашими лошадьми, уже спешили к месту схватки. Их намерения были не понятны. Посему, отвлекшись от экзекуции, я снова закричал:

— Я в своем праве! Немой меня спас!

Выхватил из воды ружье, из которого в меня стрелял Софыдж (ни секунды в этом не сомневался) и кинул под ноги алжирцу. И продолжил хлестать абадзина.

— Уберите от меня бешеного! — заорал Софыдж.

— Урум! Остановись! — попытался меня урезонить Маршаний и указал на Бахадура. — Осторожнее! У него могут быть гвозди!

Алжирец, выпрямившись из кустов во весь рост, сунул руку за пазуху.

— Не стрелять! — заорал я что есть мочи.

Горцы засмеялись, подбегая все ближе.

— Нас не напугать ржавой железякой! — молвил Маршаний и ткнул пальцем в алжирца. — Сдавайся, безъязыкий! Оденем на тебя оковы, и все будет кончено! Не надоело бегать?

Бахадур присел в своих кустах, скрывшись из глаз.

Я вышел из воды. Плеткой, как гаишным жезлом, перекрыл тропу, не давая никому приблизиться к алжирцу.

— Маршаний! Нам нужно поговорить!

[1] Владетельный абхазский князь Михаил Шервашидзе (Чачба) принял сторону русских. С октября 1837 г. генерал-майор, в 1845 — генерал-лейтенант. С 1849 г. — генерал-адъютант. Многие абхазские общины его за это презирали, особенно, цебельдинцы. Пережил не одно покушение. Во время Крымской войны повел себя подозрительно. Вышел из доверия царя и наместника края. В 1866 г. был сослан в Воронеж, где и скончался в том же году.

[2] Кавказская война официально завершилась парадом на Красной Поляне в 1864 г. Медовеевцы в своей неприступной горной крепости оказались последними, до кого дотянулась карающая рука русских на Кавказе.

[3] Папаха была у кавказцев и кошельком, и барсеткой для документов, и предметом гордости.