Прыжок "Лисицы" (СИ)

Глава 24 Султан черкесского просвещения

По пути к своей мечте, пришлось преодолеть несколько небольших площадок, примыкавших к Армянскому базару. Каждая из них имела свое особенное назначение. На одной покоились отдыхающие верблюды, оглядывавшие проходящих с «декадентским» выражением, как бы сказал Довлатов. Другая была запружена сотнями ишаков, навьюченных корзинами с углем для мангалов. Третья была так плотно заставлена арбами с огромными буйволиными бурдюками, наполненными вином, что пришлось постараться, чтобы протиснуться.

Четыре бани, никогда не оставались пустыми. Летом они посещались преимущественно от заката до восхода солнца. Поочередно две бани отводились для женщин, а две остались в распоряжении мужчин.

Наружным видом тифлисские бани мало отличались от тех же стамбульских. Построены по общему образцу. За одним важным исключением! Бани стояли на теплых серных источниках, подаривших городу его название — «тбили» — тёплый. Название же «Тифлис», и я, признаться, не без хвастовства, часто этим козырял, имело греческие корни.

Лучшей считалась баня, носившая название «архиерейской», потому что доходы с нее поступали в пользу тифлисского архиерея. Я прошел к ней через два двора, следуя за банщиком. Родом он был из Персии, откуда набирались самые талантливые теллаки. Они охотно переходили в Грузию, дороже ценившую их талант.

Он повел меня в особенное отделение. В этом отделении все было из камня: ванны, пол, скамейки, стены. Просидев минут десять в теплой ванне с температурой в 27°, я вышел с помощью банщика и лег на широкую скамейку. Он натер меня мыльными пузырями, взбитыми с помощью фланелевой наволочки, и начал мыть меня по-своему. По очереди поднимал он то правую, то левую руку мою, тер их мылом, давил в изгибах, то складывал, то вытягивал, так что кости затрещали. Потом начал те же манипуляции с ногами. И действовал с таким исступлением, будто я ему чем-то насолил. Я уже был рад, что он не переломил мне костей. От ударов его иногда было больно. Я постанывал, иногда и вскрикивал. Но банщик не обращал внимания. Продолжал гнуть… свою линию! Знал, что ни секундные вспышки боли, ни порой устрашающий хруст суставов и рядом не стоят с тем наслаждением и удовольствием, которые испытывают клиенты!

После «силовой разминки» повел меня в ванну и начал окатывать водой. И тут уже мне довелось испытать полноценное счастье и удовольствие. Нега, кейф и в чистом виде изнеможение! Я даже не заметил, как пролетели два часа.

Вышел «свежим кавалером», пусть пока и без ордена Станислава[1]. Пошёл за платьем. Вспомнил Константина, друга-банщика из Стамбула. Мысленно обратился к нему.

«Не скрою, дорогой друг, в Стамбуле бани красивее и богаче! Но! Что касается искусства мыть, растирать и переминать суставы… И делать это так приятно, что купающийся погружается в какое-то неопределимо-сладостную истому… Тут, прости, но тифлисские банщики — круче! Равных им нет!»[2].

Мнацакан ждал меня. Встретил с улыбкой, широко раскинув руки. Я после банного кайфа тут же предложил перейти на «ты». Лавочник радостно согласился.

— Все, все подготовил! — говорил он, выложив пару свертков на прилавок. — Поверь мне, жена будет счастлива.

— Верю и не сомневаюсь! Спасибо! Сколько я должен, дорогой друг?

— Погоди! — Мнацакан хитро прищурился. — Есть два вопроса.

Я поощрительно кивнул.

— Раз ты остановился у колонистов, нужно понимать, что в планах — общение с русскими офицерами и с их женами, — утвердительно произнес мастер.

— Не удивлен твоей проницательности!

— В таком случае позволю себе совет. Замените чадри на мантилью.

— Вах!

— Да-да. В кругу грузинских дворянок уже заметно желание к сближению с русским обществом. Следующий шаг — станут привыкать к белым лайковым перчаткам и порядочной обуви.

— Как я понимаю, мантилья уже лежит в моем свертке?

— Истинно так, прозорливый грек! Теперь следующий вопрос. Ты хочешь для такой женщины только одно платье⁈

— Мнацакан, Мнацакан! — я шутливо погрозил ему пальцем. — Конечно, я хочу, чтобы у неё было сотни платьев.

— Со временем так и будет! Я не сомневаюсь. Но сейчас ей понадобится хотя бы пара. Не будет же она все время ходить в одном⁈

— Справедливо! Что ты предлагаешь?

Мнацакан тут же выложил на прилавок еще один сверток.

— Тоже у кого-то «отнял»? — пошутил я.

— Нет. Это еще никому не показывал. Сшито по французской моде! Рискнешь?

— Погоди! А туфли к этому платью?

— К этому нет. И к первому — нет. Надо мерку снимать. К французскому идут ботиночки со шнуровкой, а к традиционному — на каблуке, с загнутыми носами и с голой пяткой!

— Загнутыми? Как турецкие?

— Ну да!

— Значит…

— Конечно, они понадобятся! — Мнацакан предвосхищал мои вопросы. — Но тут уже приходи со своей царицей. Примерить нужно! Чтобы честь по чести. Чтобы сели на ногу. Не болтались и не давили! Мой дядя Артур делает шикарную обувь!

— Да, ты прав!

— Ну что? — улыбнулся Мнацакан.

Я вздохнул.

— Объявляй приговор!

— Какой приговор, друг⁈ Даже не торгуйся, как это принято!

— Почему?

— Я сделал тебе царскую скидку!

Мнацакан назвал сумму. Я не присел, хотя цифра была впечатляющая. Но, очевидно, что лавочник меня не обманывал. Примерно представляя порядок цен, я убедился в том, что скидка, действительно, была значительной.

Расплатился. Оба, не удержавшись, обнялись.

— Спасибо! Скоро зайду с Тамарой за туфлями. Может так статься, сам не смогу. Тогда придет она с нашим другом. Ты его не пугайся, пожалуйста. Как увидишь безъязыкого страшилу разбойного вида, знай: это — от меня! Меня, кстати, Костой зовут.

— Всегда буду рад, Коста! — уверил меня Мнацакан. — Все исполню в лучшем виде! И запомни: коли говоришь, что хочешь сотню платьев для жены, так Мнацакан Папоев тебя ими обеспечит! И сотнями пар обуви к ним!

… Тамара, по-прежнему, спала, когда я вернулся. Судя по храпу, доносившемуся из соседней комнаты, Бахадур также пребывал в объятиях морфея. Я положил свертки на стол. Не удержался, поцеловал Тому.

Вышел. Направился во Дворец наместника, в двухэтажный дом, украшенный арками и колоннами во всю длину фасада. Боковой фас уступами взбирался в гору. К нему примыкал обширный сад. Перед этим зданием, положившим начало европейскому преобразованию Тифлиса, располагалась та самая площадка, о которой грезили братья Тамары. Именно там проходила тамаша.

В секретной части за столом сидел молодой смугловатый офицер с полковничьими эполетами без бахромы и звездочек, но с царским вензелем и серебряным аксельбантом на самом странном мундире, который я видел в жизни. Красная незастегнутая черкеска, отделанная золотым галуном — скорее чоха с коротким рукавом — была надета поверх блестящей кольчуги тонкого плетения. Сюрреалистичность наряда подчеркивал лежащий перед полковником островерхий шлем-тадж с длинной кольчужной бармицей и двумя красными «языками»[3].

Я представился. Офицер вздохнул. Видимо, я был не первым, кого повергал в изумление его экзотический наряд. На умном изящном лице с тонкими шелковистыми усиками и аккуратными бакенбардами, с явной примесью крымско-татарской крови проскользнула и тут же исчезла гримаска недовольства. Какая-то неуловимая деталь выдавала в нем аристократа, завсегдатая петербургских салонов и лейб-гвардейских офицерских пирушек. Этакая холеность или пресыщенный взгляд, гордо посаженная голова или манера держаться, свидетельствующая о привычке повелевать — я затруднялся точно определить. Такие люди безошибочно выделяются даже в толпе израненных офицеров в полевом лазарете. Кровь крымских ханов Гиреев давала о себе знать. Как и годы, проведенные в северной столице в блестящем обществе.

— Рад видеть вас в этих стенах, юнкер Варваци! Наслышан о ваших подвигах!

Теперь пришла моя очередь вздыхать. Не стал жаловаться на военных чиновников штаба и на странный выверт моей судьбы. Я уже привык к тому, что многое в моей жизни происходит если не вопреки моей воли, то без ее участия. «Веди меня, мой искупитель» — это точно про меня написано.

— Я ознакомился с бумагами, посвященными вашей особе. Хотелось бы вникнуть в детали. А также в перспективы, способные воспоследовать в свете последних событий, участником коих вам довелось побывать. Попрошу докладывать коротко и по существу дела, не упуская важных, с вашей точки зрения, деталей.

В моем случае «коротко и по существу» было сродни «быстро, дешево, но качественно». Совершенный оксюморон! Я принялся рассказывать свою историю последовательно — начиная со знакомства со Спенсером.

Стоило мне упомянуть Эдмонда и его работу над книгой, скучающее выражение на лице Хан-Гирея сменилось на крайне заинтересованное. Он вскочил, продемонстрировав мне новые детали своей экипировки — традиционные ноговицы и красные сафьяновые чувяки. Прошелся по кабинету. Остановил меня властным взмахом руки.

— Какая жалость, что вы передали тома с «Путешествием» Спенсера в наше посольство. Мне было бы интересно ознакомиться с книгой, содержащей такой важный этнографический материал. Дело в том, что я сам — автор похожего труда. В прошлом году по поручению моего шефа графа Бенкендорфа мной были составлены обстоятельные «Записки о Черкесии». Государь готовится к визиту на Кавказ, и ему понадобились сведения о нравах и обычаях народов адыге. Моя работа получила самую лестную оценку — как за содержание, так и за кратчайшие сроки ее исполнения[4]. Император удостоил меня ласковым прозванием «наш черкесский Карамзин»! Наградил меня флигель-адъютантским званием и чином полковника.

— Ваше Сиятельство! Не сочтите за грубость, но не могу удержаться от вопроса. Ваш разговорный русский — выше всяческих похвал. Но одно дело рассказать, и совсем другое — написать грамотным языком научную работу…

— Вопрос уместен, юнкер! Я, действительно, не знаток грамотных синтаксических конструкций. Посему мне была оказана помощь. Мой патрон, граф Бенкендорф, отправил меня к литератору Николаю Гречу, коего отрекомендовал как «генерал-полицмейстера русской грамматики». Тот сказался бедностью досуга и препоручил меня заботам литератора Бурнашева, оставив за собой финальную правку.

— Есть ли у меня возможность ознакомиться со столь выдающимся трудом? — польстил я своему непосредственному начальнику. Наверное, нет ни одного автора, готового безразлично относиться к оценке его труда.

— Увы, мой дорогой Варваци, — вот что лесть животворящая делает! Я уже «дорогой»! — Мои «Записки» признаны секретным документом, не подлежащим опубликованию. Все три их части хранятся ныне в Генеральном Штабе и выдаются лишь тем, кому положено. Я дам вам посмотреть мой проект «О мерах и средствах приведения черкесского народа в гражданское состояние кроткими мерами, с возможным избежанием кровопролития».

— Буду премного обязан!

— Продолжайте же ваше повествование!

Я последовал начальственному указанию. История со шхуной «Виксен» Хан-Гирея особо не заинтересовала. Она широко освещалась в прессе, а мои ремарки по поводу флота оставили князя равнодушным. Но рассказ про эпопею с Беллом снова буквально выдернул его из-за стола. Он заметался по кабинету, заламывая руки.

— Поимка купца Беля, а также его товарищей поручена моему попечению! Мне даже выделены особые ассигнования для выплаты премий и подкупа тех, кто готов все устроить. Вот! Почитайте!

Он сунул мне проект «секретного отношения подполковнику Могукорову». Там черным по белому было записано: «Найдите охотников поймать этих бродяг, распускающих ложные слухи. За Беля и более значительных его товарищей, они получат от Вас по 2000 и за каждого иностранца, прибывшего в горы с разными обещаниями и вестями, по 1000 ₽ серебром».

Далее следовали инструкции из четырех пунктов:

'1) Узнать с положительною достоверностию о месте пребывания Беля и его товарищей.

2) О связях их между шапсугами, натухайцами и абадзехами, так же кто именно из них покровителей и приверженцев в местах их пребывания, с кем из мирных племен состоит в ближайших отношениях.

3) Какие способы для поддержания своих действий в горах имеют Бель и его товарищи, много ли они подарков делают горцам и от себя ли или от имени какого либо Правительства или уполномоченных лиц. Так же и всех прочих обстоятельствах и подробностях их пребывания в горах и

4) Какие лица из шапсугов и натухайцев способны решиться и могут иметь возможность предать в нашу власть сих агентов или кого-нибудь из них'[5].

Я воздержался от критики стилистических ошибок. Вместо этого, обратил внимание князя Султана на очевидное противоречие:

— Кто же поверит в то, что господа Белл и Лонгварт — суть обычные бродяги, если за них готовы платить такие деньжищи⁈

— Не могу же я написать, что они агенты английского правительства!

— Но они и в самом деле таковые агенты!

— Лорд Дарэм, посол Великобритании в Петербурге, это категорически отрицает.

— Что не отменяет того факта, что его коллега в Царьграде, лорд Понсонби, и его помощник Уркварт непосредственно руководят деятельностью своих агентов на Кавказе. Я предоставлю вам тотчас же неопровержимые тому доказательства.

Я протянул Хан-Гирею перехваченные мною письма Стюарта. Он жадно схватил бумаги, но, увидев, что они написаны по-английски, жалобно на меня взглянул. Я тут же пришел на помощь и все перевел. Даже свою характеристику как «важного фактора политики на Кавказе».

— Что же мне делать? — растерянно спросил Хан-Гирей. Впрочем, это был риторический вопрос. В моих подсказках князь не нуждался. — Я перешлю копии писем в Петербург, но ходу им дать мы не сможем, не раскрывая вас как нашего агента. Да и Нессельроде предпочитает лавировку прямой атаке. Перед отъездом меня ознакомили с его перепиской с лордом Палмерстоном. Эти два лиса еще долго будут кружить вокруг «Лисицы», пока не растворят ее дело в бюрократических крючкотворствах. Воевать никто не станет. Но гадить из-за угла? О, это излюбленный прием англичан. Так мне сказали важные чиновники из Министерства Иностранных дел.

— Могу я позволить себе еще вопрос?

— Извольте.

— Кто такой подполковник Могукоров? Это руководитель разведки Кавказской линии?

— Нет! — усмехнулся князь. — Пшекуй Довлет-Черей — мой опекун-аталык и муж моей сестры. Самый мой доверенный человек и бесстрашный воин. Он — пламенный патриот Черкесии, считающий, что только под крылом России народ адыге сможет обрести благоденствие и встать на путь гражданского совершенствования!

— Но почему вы хотите именно ему поручить поимку англичан? Ведь канцелярия генерала Вельяминова обладает разветвленной сетью прикормленных лазутчиков!

— Генерал-лейтенант Вельяминов, командующий войсками на Кавказской линии и Черномории, и его правая рука генерал-майор Засс, командир Кубанской укрепленной линии, желают исключительно войны и уничтожения черкесов. Им дела нет до Беля. Ловить шпионов? Когда можно обрести славу, ордена и добычу⁈ Не из того теста слеплена эта парочка. Мой проект генералы окрестили литературными упражнениями. Это о многом говорит. И в Петербурге хорошо понимают мотивы генералов. Вот почему Бенкендорф наделил меня особыми полномочиями и отправил сюда решать вопросы с подготовкой визита Императора. Также в столице не исключают, — добавил он, понизив голос, — что с англичан станется организовать покушение на священную особу Государя!

— Все так серьезно⁈ — изумился я. — По мне, так Белл не производит впечатление цареубийцы.

— Нам следует исходить из худшего. Но у меня есть особое мнение. Я хотел бы вернуться к обсуждению этого вопроса после того, как вы ознакомитесь с моим «Проектом», — он сунул мне в руки тетрадь с цифрой три на обложке. — Жду вас завтра прямо с утра.

— Ваше Сиятельство! Позвольте передать вам еще одно письмо.

Я вручил князю конверт с бумагами от генерал-майора Пацовского. Князь Султан недоуменно повертел послание, не распечатывая, и добавил:

— Все вопросы — завтра! От вашего отношения к моему «Проекту» зависит ход наших дальнейших дискуссий.

…Вернулся домой. И Тамара, и Бахадур уже проснулись. Оба в нетерпении ждали меня. Бахадур был голоден. Тамара была голодна не меньше. Но более жаждала, конечно, продемонстрировать мне обнову. Я не успел разглядеть нового платья. Тома сразу бросилась ко мне, обняла. Хвалила, благодарила, подарила с десяток поцелуев. Только после этого сделала несколько шагов назад, давая возможность полюбоваться обновкой. Мне не пришлось изображать восторг. Платье было великолепным. Атласное. Насыщенного зеленого цвета. Лиф был отделан бисером, золотой тесьмой и жемчугом. Золотое шитье сразу указывало на знатность дамы. Пояс был из бархата. Его широкие концы, богато расшитые золотом, спереди спускались почти до пола.

Действительно, платье сидело на Тамаре, как влитое. И царица в нем выглядела так, как я не видел её прежде. Я так растерялся, что поневоле оглянулся на Бахадура. Тот, понимая мой восторг, выпятил губы в знак признания очевидного.

— Ну, как? — спросила Тамара.

— Мне страшно за себя!

— Почему? — Тамара не испугалась. Улыбнулась, догадываясь, что я имею в виду.

— Потому что мне принадлежит самый ценный клад в этом мире! Ты такая красивая! Ты затмишь всех в этом городе!

— В городе? — фыркнула Тома.

— В мире. В мире! — поспешил я исправить оплошность. — Только об одном прошу!

— Да!

Я указал Томе на головной убор и повязку. Она по привычке следовала грузинскому варианту, который мне не нравился. Эта повязка, закрывающая брови — фррр…

— Там же в свертке должна быть мантилья. Лавочник сказал, что сейчас знатные грузинки переходят на них. Поверь, тебе в ней будет во сто крат лучше!

Тамара опять бросилась на шею. Наградила поцелуями.

— Я просто не решилась… — призналась она. — Обязательно примерю. Но потом. А теперь — есть! Умираю от голода!

Пошли к столу, накрытому хозяйкой дома в уродливом национальном немецком костюме. Здесь, в краю элегантности и восточного шика, колонисты зачем-то упорно держались за своё.

— Второе вечером покажу, — шепнула царица. — И остальное, — тут неожиданно покраснела.

Но после ужина парочка не выдержала. Перегон из Вани не прошёл для них бесследно. Бахадур сразу пошёл спать. Тамару я убедил, что, во-первых, времени у нас много. Все успеется. А, во-вторых, будет лучше сначала сходить к Мнацакану и купить полагающуюся обувь. Чтобы я мог насладиться максимальным эффектом! Тамара согласилась. Легла. Заснула.

Я присел за стол. Достал тетрадь Хан-Гирея.

Мне уже доводилось слышать от разных людей, что в Петербурге царила мания создания прожектов замирения Кавказа. Во времена наполеоновских войн каждый второй мнил себя единственным носителем знания, как победить корсиканское чудовище. Так и сейчас «диванные стратеги» изобретали все мыслимые и немыслимые способы превращения немирных горцев в верноподданных Государя. Апогеем этого «творчества» называли проект некоего коллежского советника из министерства внутренних дел, который предложил развивать вдоль кубанской линии музыкальные школы. Мол, музыка будет способствовать смягчению нравов в Черкесии, и, по мере продвижения музыкальной культуры в массы, на Северном Кавказе восторжествует мир!

Поэтому, когда я раскрыл тетрадь Хан-Гирея, я был готов к знакомству с очередным творением непризнанного «гения». Как же я ошибался!

С первого же пункта «Проекта» мне стало ясно: все крайне серьезно! Ибо флигель-адъютант Императора предлагал ни много ни мало физически уничтожить всех лидеров черкесов, которые ратуют за войну с русскими! Это был абсолютно восточный и, вместе с тем, прагматичный взгляд на решение политической проблемы. Как и его предки крымские Гиреи, как князь Михаил Шервашидзе и грузинские цари, как многие турецкие султаны давили свою ближнюю родню, вступив на престол, так и полковник русской службы, желая добра своему народу, был готов вырезать безжалостной рукой раковую опухоль, питающую войну на Кавказе. Так, как будет действовать в будущем товарищ Сталин! И я догадывался, кому поручат подобную операцию, кого прочат в местные Судоплатовы!

Остальные пункты «Проекта» резко контрастировали с первым. Хан-Гирей предлагал широкий спектр мер по образованию населения, созданию адыгейской письменности, смягчению нравов, приучению к оседлому земледелию, утверждению законов, способных обуздать произвол местных князьков, развитию торговли и речного судоходства. Если бы он считал, что подобное могло воспроизвести черкесское сообщество, я бы посчитал его наивным мечтателем. Но, нет. Все надежды на преобразования князь Султан связывал с действиями военной и гражданской администрации России.

Теперь я понимал, что имели в виду Вельяминов и Засс. Им было проще и понятнее — особенно «очеркесившемуся» Зассу — решать все вопросы силой. Запугиванием отрубленными головами. Сожжением аулов. В общем, тотальным геноцидом.

И Хан-Гирей, общаясь с прибывающими в Петербург соплеменниками, имел более или менее объективную картину творящегося ужаса наяву. Вопрос лишь в том, готов ли был император и его ближайшее окружение последовать мудрому совету, как из этого ужаса выбираться? Или они видели в князе лишь забавную обезьянку, которой можно при случае похвалиться?

Ему было важно мое мнение. Это стало понятно по тому, как он приветствовал меня на утро. Тонкий в талии и грациозно-стремительный в движении, он выскочил из-за стола, когда я вошел. Приблизился, напряженно вглядываясь.

— Ваше сиятельство! Ничего более волнующе-восхитительного я не читал. Я — с вами!

Мигом исчез тот пресыщенный жизнью фаталист, встретивший меня вчера. На смену пришел человек живой, добрый и привлекательный. Он протянул мне обе руки. Я осторожно пожал их.

— До визита императора не стоит предпринимать поспешных действий. Как бы мне не хотелось убрать со сцены Берзега или Мансура, не будем торопиться. Все ж я надеюсь получить разрешение на ликвидацию, а не прослыть расчетливым убийцей, рвущимся к власти над народом бжедугов, из которых я происхожу.

— Но как же быть с Беллом и прочими? — спросил я, получив разрешение сесть.

— У меня есть план. Мой Могукоров очень влиятелен среди закубанцев. Ему я поручу постараться воздействовать на покровителей англичан, чтобы выдали лазутчиков. Пусть убедит знатных черкесов, с одной стороны, в необходимости заблаговременно заслужить внимание и доверенность Русского Правительства, которое рано или поздно будет иметь полную власть над ними. А с другой — укажет на несбыточность лживых обещаний ими покровительствуемых агентов и известного Сефер-Бея Занокова. Но толку от сих словесных баталий будет немного. Тем более, что зять скорее рубака, чем дипломат.

— Тогда к чему все?

— К тому, что англичан следует не ловить, а оберегать.

— Это предательство! — вскипел я.

— Отнюдь! Вы не понимаете сложности моего плана.

— Какая уж тут сложность, если есть приказ их доставить живым или мертвыми? Зная черкесов, скорее предположу последнее.

— Истинно! Найдутся желающие подстрелить Белла или его спутников из засады, чтобы обогатиться. Я же вижу очевидное наше преимущество в том, чтоб позволить им и дальше болтать. Чем больше будет дано обещаний, чем больше обманных посулов прозвучит из уст агентов, чем больше явят они примеров своей двуличности, тем сильнее к ним будет отвращение. Тем на дольше, если не навсегда, оттолкнут от себя Кавказ. Мне ль не знать, как работают мозги у князей и узденей. Только нам позволено вводить врага в заблуждение!

— Коварный план! — не мог я не признать византийскую хитрость Хан-Гирея. — И вы думаете, это сработает?

— Уверен!

— В чем же будет моя задача?

— Снова оказаться в окружении Белла. Вам же не нужно завоевывать его доверие. И сводить на нет все его практические действия, позволяя болтать языком, сколько заблагорассудится!

— Понятно.

— Это еще не все!

— Чего же боле⁈

— Вы забыли про письмо от генералов и старших офицеров Правого Крыла Кавказского Отдельного корпуса! Прапорщик Варваци! Вам поручается миссия по спасению поручика Торнау!