Прыжок "Лисицы" (СИ)

Глава 17 Бой за невесту

С рассветом выдвинулись в сторону селения рода Фабуа.

От души выспался на новой бурке. Силы восстановил. Но на сердце было неспокойно. И за Тамару. И за свое клятвопреступление. Выходит, как ни крути, я с небольшим перерывом за полгода успел дважды присягнуть. В первый раз — российскому императору. Второй — черкесскому братству. А ведь между ними — война! Не на жизнь, а на смерть! До полного уничтожения!

Эх, тяжела доля двойного агента! Наверное, пожалуйся я тому же де Витту, он бы только фыркнул: чему я тебя учил, бестолочь? Забудь о нравственной брезгливости! Плюнь да разотри!

А вот Коля Проскурин, одесский друг сердечный, меня бы понял. Как он мучился, бедолага, от мысли, что на смерть меня, быть может, отправляет. И студент-заучка Цикалиоти, верный товарищ, отговаривал от Черкесии. Тот же Фонтон даже извинения прислал, что так вышло с «Лисицей». Получается, о душе в нашем шпионском ремесле никак не позабыть?

Не ищу ли я черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет? Чему я присягнул? Делу борьбы за жизнь на черкесской земли? Кто сказал, что я против? Я зла народу Черкесии не желаю! Я, напротив, готов все свои силы положить, чтобы остановить Кавказскую войну. Чтобы не гибли бессмысленно женщины и дети. Чтобы Курчок-Али нашел свой прекрасную бабочку-принцессу. Чтобы не сгинули в кровавой мясорубке и от голода на чужбине эти гордые и вольнолюбивые люди, которые ехали сейчас рядом за моей невестой. Чтобы этот край очистился от мерзкой язвы рабства, ибо нет подлинной свободы там, где есть угнетение!

— Ты чего, кунак, такой сердитый? — вырвал меня из потока рефлексии Юсеф. — За невесту переживаешь?

— Конечно, переживаю. Но за ней есть кому присмотреть. Человека своего в ауле оставил.

— Это как же так вышло? Упрямец Эдик-бей размяк и стал бабой?

— Знаешь его?

— Довелось пересечься. Так что за человек?

— Бахадуром зовут. Алжирец он. Пират бывший. И немой.

— В смысле немой с рождения?

— Нет. Безъязыкий. Отрезали.

— Ой, не могу! — расхохотался Юсуф. — Слышь, Молчун! Кунак тебе братишку нашел! Будете молчать на пару!

— А ну! Тихо!

Джанхот вихрем взметнулся ногами на седло и вгляделся вперед, легко удерживая равновесие. Потом плавно соскочил на землю и присел на корточки, вглядываясь в тропинку.

— Что там? — тихо окликнул его Таузо-ок, одним движением выхватывая ружье из чехла за спиной.

— Следы кто-то заметал, — пояснил причину своего беспокойства Молчун.

— Большой отряд?

— Не могу сказать, — сердито ответил Джанхот, поправляя сбившийся сагайдак с луком и стрелами. В его личном арсенале чего только не было. — Княжич! Далеко до аула?

— Полдня. Если на переправах не застрянем. Вода прибывает, — не стал чиниться Курчок-Али.

Он, вообще, свое положение, как наследника влиятельного рода, хоть и второго по старшинству у убыхов, напоказ не выставлял. Как мне показалось, покойный мой приятель Бейзруко, павший от моей руки, был почванливее. Кстати, надо было бы не забыть поспрашивать у Джанхота, не точат ли на меня зуб темиргоевцы?

— Вперед поеду, — поставил нас перед фактом Молчун. — Держите дистанцию метров двадцать.

— Велика ли опасность? — негромко спросил я кунака.

— Кто же знает? — пожал он плечами. — Быть может, вот за тем деревом на нас кто-то ствол навел.

— Меня так просто не разыграть, кунак! Птички там сидят на ветках! Значит, нет там злодея!

— Молодец! — не стал отнекиваться Юсуф и вернулся к теме прерванного разговора. — Как вышло, что твоего человека Эдик-бей согласился оставить?

— Канла у них с абхазами. Нападения ждут. А большая часть мужчин под Адлер уехала. Уже и не вернется, — вздохнул я.

— Вот это дурно! — вмиг посерьезнел Таузо-ок. — Выходит, в ауле все настороже. Незаметно подкрасться не выйдет.

— А попробовать договориться?

— С кем? С Эбаром? С Эдик-беем? Проще камень уговорить к морю уплыть! Эти Фабиа — особые! Их главный род на реке Дагомыс живет. А эти так замучили всех своим упрямством, что их на границу отселили.

— Остается силовой вариант?

— Черкесам к набегам не привыкать! — усмехнулся Юсуф. — Нужно все предусмотреть. Оглядеться успел в ауле?

— Времени все в деталях изучить не было. Но план начертить смогу.

— Уже что-то! На привале все и обсудим.

Привал устроили после того, как форсировали очередную речку-переплюйку. Мелкая, с прозрачной водой в другое время, сейчас она заметно ускорила свой бег, покрылась белой пеной и шипела, как рассерженная кошка. Пришлось изрядно вымокнуть, пока переводили лошадей. Решили развести костер, обсушиться и прикинуть диспозицию.

Докладывали двое — я, как живой наблюдатель, и Курчок-Али, как бывалый гость убыхских аулов.

Река Бзыбь служила естественной границей между землями убыхов и абхазов. Аул братьев Фабуа стоял на одном из ее притоков, вытянувшись вдоль берега в узкой долине в виде хаотично разбросанных на приличном расстоянии друг от друга усадеб. Имение братьев служило своего рода въездным укреплением и было защищено, в отличие от остальных домов селения, более мощной наружной оградой из плетня.

Оно несколько отличалось от общепринятого у убыхов стандарта, ибо объединяло две усадьбы. В одной обитало семейство погибшего Фабуа, в другой жили его холостые братья. Все хозяйственные постройки и загоны для скота, амбары, пекарня, курятник, двор для молотьбы были общими.

На дорогу выходили лишь одни ворота. Торцом к ним друг напротив друга стояли две жилые турлучные сакли-унны, крытые низко опущенным тесом, с узкими оконцами, прикрытыми ставнями[1]. В глубине этого внутреннего двора располагалась кунацкая под соломенной крышей, окруженная небольшим плетнем. За ней теснились миниатюрные хижины рабов — скорее, шалаши под стеблями кукурузы.

Семейная сакля стояла ближе к реке и была разделена на две половины — мужскую и женскую — с отдельными входами. Женская располагалась дальше от ворот. Тамару держали именно там, а не вместе с другими рабами.

Выход из женской половины вел на маленький квадратный дворик, где я встречался с моей царицей. К нему примыкали курятник, амбар и загородка скотного двора. Четвертой стороной был плетень, наскоро обмазанный глиной, с проходом к реке. Там располагалась портомойня.

Через эту примитивную прачечную можно было незаметно проскочить в женский дворик. Но курятник был реальной проблемой. Естественная сигнализация, будь она неладна!

— Не с нашими скромными силами штурмовать имение, — подвел итог нашего с княжичем доклада Юсеф. — Даже если запалить хижины рабов, чтобы отвлечь внимание и устроить переполох, проход к реке перекроют в первую очередь.

— В кунацкой сидит мой человек. Может, он как-то сможет помочь? — предложил я. — Знак ему подадим. Он Тамару хвать — и к реке! А мы сразу подключимся. Прямо днем. Не дожидаясь ночи. Когда никто не ждет. Нет?

— Позора не оберемся! Не по правилам! — тут же отозвался Курчок-Али. — Коли ты гость, изволь соответствовать.

— Я вообще не пойму, брат, если честно, — не удержался я от вопроса. — зачем ты с нами поехал? Ты же убых!

— И что с того? Молодеческое дело — невесту украсть! — подбоченился княжич. — Прознают девушки в аулах, какой я удалец, и засватаю ту, что люба! Ну, или будет люба! Мы же не тушины, которые без семи отрубленных кистей и не мечтают посвататься!

— Ни на кого не положил пока глаз? — по-доброму спросил Таузо-ок.

— На отца была вся надежда! — вздохнул осиротевший Курчок-али.

Мы тоже вздохнули. Парня было очень жаль.

— Не кручинься, князь! — решил я сменить народу настроение. — Еще перевернется на твоем пути арба с медовухой!

— О-хо-хо-хо-хо! — залились все смехом. — Как-как ты сказал⁈ Арба с медовухой⁈

Даже княжич не удержался и захохотал вместе со всеми.

— Ну, кунак! Ну, змей подколодный! — вытирая слезы, веселился Юсеф. — Теперь ты у нас главный шутник. Давай, выдай нам еще что-нибудь! Для закрепления, так сказать!

— Война план покажет! — тут же отозвался я.

— Это как?

— Как-как? Приедем на место и будем глядеть в восемь глаз. Что-нибудь да высмотрим! Может, отпустят Тамару к реке постирать. А мы — тут как тут!

— Урум! — не выдержала душа воина Джанхота моего дилетантского трепа! — Ты полагаешь, в имении Фабуа безглазые сидят⁈ Не успеем лагерем под аулом встать, нас с ходу высмотрят!

— Ты знаешь, Молчун, что такое маскхалат?

… Джанхот не знал, ни что такое маскировочная накидка снайпера, ни что такое — «война план покажет». Первое не пригодилось. Второе попало прямо в точку. Не успели мы подобраться к аулу, стало ясно: все плохо. Все очень плохо!

Треск ружейных выстрелов. Клубы дыма, вздымавшиеся над долиной прямо по курсу. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять: аул атакуют. Абхазы пришли мстить! Прилетела ответка Эбару и Эдик-бею!

Ну, а кого еще было ждать с огнем и сталью в качестве гостинцев? Русским дела пока нет до затерянного в предгорьях аула. А вот кровникам сам бог велел наведаться к убыхам, пока гагринско-адлеровско-сочинская братва пытается сбросить русских в море. И так врезать братьям Фабуа, чтобы разом закрыть тему! Идеальный момент!

Вопрос был лишь в том, какими силами располагали нападавшие? Немедленно требовалась разведка, как бы ни рвалась душа лететь на выручку Тамары с Бахадуром!

Джанхот долго не раздумывал.

— Придержи его! — кивнув на меня, приказал он кунаку. — Курчок-Али! Давай по дуге забирайся повыше и нам сигнал подай: что да как!

Княжич гикнул, посылая коня вверх по склону сквозь редкий кустарник и мелкие ручейки.

На наше счастье, аул размещался не в узком ущелье. В нашем распоряжении имелось немалое пространство для маневра. Впрочем, как и у нападавших. Чем ближе мы были к аулу, тем было очевиднее: нападавшие окружали имение братьев полукольцом. И жителей аула не опасались. Все убыхи, блин, ушли на фронт!

— Я — вдоль реки! — мгновенно сориентировался кунак, убедившись, что я не рвусь очертя голову в атаку. Припустил по-над берегом в поисках спуска к воде. Через метров пятьдесят исчез из виду.

Продвинулись с Джанхотом на сотню метров. Прижались к купе густых самшитовых кустов. Осторожно осмотрелись. Молчун радостно фыркнул.

Перед нами, в ложбине, прямо на дороге, стоял табун лошадей в двадцать. Охраняли его двое хануриков, позабывших про тылы, но с интересом высматривающих, как поднимаются дымы за холмом, за которым терялась дорога.

— Пора выучить несколько знаков и тайных слов, брат! — тихо молвил Джанхот.

— Ты издеваешься? — зашипел я.

— Смотри за склоном слева. Курчок-али подаст знак. Если такой, — он показал, — отступаем. Если такой, — снова показал, — поднимаемся к нему по склону.

«Ты еще скажи: 'Учись, студент!» — я постарался передать взглядом и мимикой максимальную степень возмущения.

— Напомню твои же слова: как Молчун будет учить языку? Вот так и буду!

Туше!

— Твоя железка, которой ты Бейзруко уконтропупил, с собой?

Я кивнул.

— Снимаем этих тихо. Не стреляем. Орем — но молча!

Вот же любитель оксюморонов!

Джанхот напряженно всматривался в склон впереди слева. Я уже давно потерял из виду княжича. Вот вам и маскхалат!

— Ходу! — хрипло прошептал Молчун, рассмотрев долгожданный сигнал.

Тронулись разом. Кони послушно побежали ноздря в ноздрю. Джанхот занес руку с шашкой, а я не решился метать нож на ходу. Ничего лучше не придумал, как перехватить дорогущую подарочную винтовку с инкрустированным костью прикладом как дубинку. И оказался прав! Противник Джанхота почти увернулся, а я своего снес как кеглю. Только пластинки-инкрустация из собачьей кости брызнули в разные стороны!

— Уводи коней! — закричал Джанхот, мигом позабыв о конспирации.

Он выдернул лук из сагайдака и принялся шпиговать стрелами несчастного абхаза с разрубленным плечом. Я замер в голове табуна, не понимая, что делать. Лошади же стреножены!

Поворотил коня вправо, перекрывая лошадям налетчиков дорогу. Джанхот, чертыхаясь на мою безмозглость, уже ползал меж лошадиных ног, сдергивая ремни-треноги.

— Следи за дорогой! — отдал он приказ.

Я развернулся в седле. Поскольку оказался в высшей точке подъема дороги, аул был как на ладони. Пустая сторожевая вышка в двухстах метрах от палисада. Толпа нападавших, скучковавшихся у ворот и использующих плетень ограды как баррикаду. По очереди абхазы выглядывали из-за нее, чтобы пустить пулю по одному из жилых домов. В ответ тут же раздавался выстрел. Братья отбивались в два ружья, как могли. В усадьбе вспыхивали хижины рабов. Одна за другой. Как спички.

— Половина отвлекает, вторая — сзади заходит, — прокомментировал Молчун, присоединившись ко мне верхом. Он уже отвел табун подальше и вернулся. — Дистанция для винтовки не подходящая. Далековато. Давай так: я спущусь на своих двоих до вышки. Начну их отстреливать. Как только они сообразят, что атакованы с тыла и побегут ко мне, скачи им навстречу с моим конем.

— А наши?

— У них другая задача. Вторая группа. Ее тоже нужно отвлечь.

Я протянул спешившемуся Джанхоту свою винтовку. В два ствола его атака с тыла станет эффективнее, когда счет идет на секунды. Сам же вооружился револьвером. На улице сухо. Даст Бог, не будет осечек, как в Мокрых Горах.

Джанхот кинулся вниз, не особо скрываясь. Лишь старался двигаться в тени кустов вдоль обочины. Добежал до вышки. Залег, скрывшись из виду. Выждал пару минут, чтобы восстановить дыхание.

Выстрел!

Один из штурмовой группы упал.

Я не удивился точности выстрела. Молчун был мастером стрельбы. Показал свою подготовку еще во время соревнования со Спенсером.

Выстрел! Еще один готов.

Семеро оставшихся в живых абхазов сообразили неладное. Заозирались. Молчуна мигом вычислили по клубочку дыма рядом с вышкой. Рассредоточились и залегли. Открыли огонь на подавление.

Я напрягся. Что делать, если абхазы разделятся?

Двое вскочили и, пригибаясь, рванули вдоль изгороди. Один — влево, в сторону реки, другой — вправо.

Джанхот тут же выстрелил два раза подряд. Использовал, наконец, мою винтовку. Оба бежавших абхаза покатились по земле.

Оставшаяся в живых пятерка сообразила, что лучше момента не придумаешь. Пока Джанхот перезаряжает, они успеют до него добежать. Дружно кинулись к вышке, где Молчун устроил свою позицию.

И я на месте не стоял. Поднял своего Боливара в галоп, увлекая за собой лошадь натухайца. Когда до него мне оставалось метров десять, отпустил повод. Изготовился к стрельбе, правя коня на набегавших. Хотел попытаться кого-нибудь стоптать.

Вся пятерка нападавших сбилась с шага. Порскнула в разные стороны, разрядив в меня свои ружья. Попали, не попали — потом разберусь. В горячке боя ничего не почувствовал.

Сбил одного конем. Другого, изготовившегося запрыгнуть мне за спину, остановил выстрелом в прыжке. Пронесся мимо уцелевших, не рискуя, как сделал бы настоящий джигит, развернуться в седле на 180 градусов, чтобы продолжить стрельбу. Просто стал поворачивать коня.

Выстрел!

Это Молчун уложил еще одного, успев перезарядиться, и теперь кинулся с шашкой на оставшуюся парочку.

— Сдаемся! — закричал один по-турецки, отбрасывая свое ружье.

Второй скрестил свою саблю с Джанхотовой. Завязалась рубка. В ход пошли и кинжалы. Чтобы не терять времени, подскакал поближе и выстрелом в спину уложил смельчака. Тому, кто оказался потрусливее, крикнул:

— Ложись на землю! Руки на голову!

Молчун тяжело дышал, переводя дух. Но и делом занимался. Быстро проверил разбросанные тела. Тот, кого я сбил, лишь сознание потерял. Джанхот собрался его добить.

— Зачем⁈ — крикнул я, водя перезаряженным револьвером по сторонам. — Это не наша война! Пусть Фабуа разбираются.

— Нужно проверить тех, кто у ограды лежит, — не стал спорить со мной черкес и принялся вязать пострадавшего абхаза его же собственным поясом.

Я соскочил с коня и подошел поближе, чтобы помочь с первым сдавшимся в плен. Молчун осмотрел меня и присвистнул:

— А это дурачье мне не верило! — сказал, непонятно к кому обращаясь. — Говорил же я, что ты — заговоренный! Глянь свою папаху.

В папахе, ожидаемо, красовались аж две сквозные дырки. Ума не приложу, как она не слетела с моей бедовой головы. Только сейчас почувствовал, что лысину печет. Мазнул пальцем. Кровь! Все ж таки вскользь зацепили.

— До свадьбы заживет! — подмигнул Джанхоту.

— Тогда вперед! Выручай невесту!

Я вскочил на коня и погнал его к реке. Хотел обойти усадьбу по берегу, чтобы добраться до калитки между портомойней и женским двориком. Почему абхазы затеяли ломиться через ворота, было непонятно.

Ответ нашелся сразу, стоило мне завернуть за угол палисада. Два мертвых тела, хаотично разбросав руки-ноги, валялись в густом бурьяне. Нападавшие явно предприняли напасть на усадьбу с берега, но братья оказались начеку. И теперь уже я превратился в отличную мишень, возвышаясь на полкорпуса над плетнем.

Проскочил на тоненького. Фабуа, похоже, было не до меня. Из-за семейной сакли были слышны крики и лязг оружия. Бой сместился во двор между двумя уннами и кунацкой.

Калитка в женский дворик валялась на земле. Кунак как сквозь землю провалился. Лишь его конь, не обращая внимания на дым и выстрелы, флегматично жевал траву у мостков, на которых стирали белье.

Я спрыгнул с коня. Влетел во дворик. В правой руке револьвер, в левой — кинжал. Чуть не споткнулся о тело абхаза, из головы которого торчала железяка Бахадура. Кинулся ко входу на женскую половину, не оглядываясь на истошное кудахтанье птицы в курятнике и удушливый плотный дым.

«Женской половиной» оказалась одна темная комната с разбросанными по полу тряпьем и двумя телами старух. У дальней от входа стене лежал бледный Бахадур. Прижимал к груди вывернутую под неестественным углом окровавленную руку. Его закрывала своим телом Тамара, пытавшаяся спасти его от стоявшего ко мне спиной абхаза с железной булавой в руке. Этот гётваран пытался левой рукой спустить с себя шаровары.

Я кровожадно усмехнулся. Решил покуситься на честь моей девушки⁈ На, сука, получи! Не стал его колоть или стрелять ему в спину. Просто с размаха, снизу вверх, засадил ему кинжалом между ног!

Подонок завизжал, как резанный поросенок. Вернее, оскопленный! Я оттолкнул его в сторону, с удивлением узнав в нем своего старого знакомого Ахру. Кажется, в Сухуме он обещал мне отрезать язык? «Можешь попытаться… Если руки от паха оторвешь!»

Обогнул его и широко улыбнулся моей грузинке:

— Ну, здравствуй, Тома! Это я!

[1] Сохранилось немало описаний устройства усадеб убыхов и других черкесских народов того времени. Постройки были легкими — по сути, времянки. Такой тип жилых зданий появился задолго до Кавказской войны и определялся партизанской тактикой и не прекращавшимися столетиями сражениями. Никто жестко не был привязан к одному месту. В случае угрозы снимались с места и уходили в горы или в леса, порою сами сжигая свои дома. Их строили из искусно выполненных плетней или циновок, настолько плотных, что не требовалось ни внешней, ни внутренней обмазки. Если таковую делали, используя глину, смешанную с соломой или навозом, то получался турлучный дом. Все держалось на легком каркасе без фундамента.