Прыжок "Лисицы" (СИ)

Глава 13 Безъязыкий

Горцы сгрудились вокруг алжирца, насколько позволяла тропа. С интересом ждали развязки, обмениваясь репликами. Маршаний не спешил выносить свое решение.

Я коротко поведал суть своей претензии к Софыджу. Кивнул на убыха.

— Он может подтвердить.

— Софыдж был у меня в гостях. Пока он на моей земле, я за него отвечаю! — неохотно выдавил из себя Маршаний.

— Он в воде стоит! — усмехнулся я.

— Ловок ты, урум, как я погляжу! Но ты прав. Еще никому не удавалось взять в собственность реку. Слышал, абадзин? Что скажешь?

Софыдж, разбрасывая кровавые капли, со стоном выдернул из плеча гвоздь. Не стал отвечать медовеевцу. Его сейчас больше заботило собственное здоровье.

— Что? Нечего сказать? Тогда проваливай и больше здесь не появляйся! — подвел итог Маршаний. — А с тобой мне что делать, заговоренный?

— Принять и выслушать! Я отныне прозываюсь Зелим-беем.

— Выходит, ты уже не безымянный урум. В какое-нибудь общество приняли?

Я помотал отрицательно головой.

— Ну, то не беда! Можешь к хакучам присоединиться.

— Кто такие?

— Тебе понравятся. Такие же, как ты — сорвиголовы и разбойники[1]. Их гнездо в Псезуапе. На всех плюют со своих круч. И принимают к себе людей любого племени.

— Поживем-увидим! Спешки нет.

— И то верно. Будь моим гостем! Эй, раб! Ты долго еще в кустах будешь штаны просиживать?

— Его зовут Бахадур. Он алжирец.

— Откуда его знаешь? — удивился Маршаний.

— Плыли на одном корабле.

— Ха! Точно! Как я мог забыть! Богатую тогда мы добычу взяли. Одних женщин на продажу десяток душ. Пушки Берзегу отдали. Лошадьми и тканями рассчитался с нами Гассан-бей.

— Не продашь мне раба?

— На кой черт он тебе сдался? Толку от него никакого нет. Бродит по аулу, железки подбирает. Потом ими швыряется. Ремесел не знает. Говорить не может. И в побег собрался, как видишь.

— Продай! — твердо подтвердил я свое желание.

— Не на тропе же о делах говорить. Поехали ко мне домой.

… Стол у владетеля Ачипсоу оказался скромным. Прав был Гассан-бей, когда говорил про бедность медовеевцев. Но она не повлияла на позицию Маршания относительно судьбы Бахадура. Продавать его за золото горец отказался.

После того, как меня накормили, мы сели говорить о делах. Передал все порученное Гассан-беем. Медовеевцы обещали отправить отряд к мысу Адлер и оповестить соседские общины. Русских ждало серьезное сопротивление.

Привели алжирца. Немного помятого и в цепях. Он безучастно ждал итога моих переговоров. Но они явно не заладились. Маршаний уперся и ни в какую!

Я вздохнул. То, что задумал сделать, не лезло ни в какие ворота. Но выбора не было. Мне был нужен Бахадур. Иметь за спиной человека, готового прикрыть тебе спину — дорогого стоило. Особенно здесь, в горах Черкесии.

— И это не возьмешь в уплату?

Я положил перед Маршанием на низкий столик один из своих револьверов. Медовеевец восхищенно цокнул языком. Такое уникальное и статусное оружие не могло оставить его безучастным.

— Ты умеешь уговаривать, Зелим-бей! — восхищенно признал он. — Ценности великой эта вещь! Я не только возьму ее в уплату за свободу раба, но и дам ему коня и черкеску. Как я понимаю, он снова станет свободным.

— Договорились! Мне покойный княжич Бейзруко сулил за револьверы десять коней из табуна своего дяди, Джамбулата Болотоко, — не удержался я от похвальбы. — Ты не прогадаешь.

— Редкой храбрости и ума был темиргоевский князь! Вся Черкесия скорбит о его смерти! Не спасла его от пули заговоренная рубаха.

Маршаний встал и приказал своим людям все устроить с Бахадуром. Его увели снимать цепи. С ним пошел уздень-убых, с которым я приехал в Ачипсоу и которого, как выяснилось, звали Керантух. Хотел лошадь посмотреть, обменянную на такой выдающийся револьвер. Мы же продолжили свою беседу.

— Про все эти заговОры… — задумчиво молвил медовеевец и неожиданно выдал. — Ты, Зелим-бей, видел бы свое лицо, когда осенью нам показывал свой шрам на груди. Я ведь просто хотел убедиться, что ты под рубахой панцирь не носишь. У нас ведь как бывает. Пойдут разговоры про заговоренного. А он на самом деле в доспехе! Вот и не берет его шашка. Лишь синяков наполучает в бою. А в папаху под мех вошьет круглый шлем или сетку стальную. И будет у него голова заговоренной! — расхохотался он.

— Разыграл меня? — усмехнулся я.

— Разыграл! — согласился Маршаний. — Я вообще пошутить люблю. Как-то раз мой аталык Карамурзин привез ко мне одного русского. Тайком. Гостил у меня тогда один абрек — такой же герой, как Софыдж. Утверждал он, что русского носом чует. Вот я и посадил уруса и абрека за один стол. И все спрашивал, ничего он не почуял? Тот олух так и не понял ничего. Как же мы потом смеялись, когда он уехал!

Меня вдруг осенило.

— Офицера того не Торнау звали?

— Откуда знаешь? — напрягся Маршаний. — Я про то, что он офицер, сейчас не говорил…

— Встречался с ним однажды. Отчаянный человек.

Маршаний пристально на меня смотрел. Прикидывал, стоит ли мне доверять. Тему мы затронули непростую. Если в горах узнают, что Маршаний якшается с русскими лазутчиками, да еще офицерского звания, у него могут возникнуть проблемы. Здесь народ штрафуют, даже если просто кто-то решится у русских что-то купить.

— Меня Карамурзин попросил его приютить на время. Не мог я аталыку своему отказать.

— Я тебя не корю! Наоборот! Торнау в беду попал. Его кабардинцы захватили и где-то спрятали. Нужно его выручать. Где найти Карамурзина? Не слыхал ли ты об этом деле?

Маршаний понял, что мы на одной стороне и отнекиваться не стал. Но помочь мне ничем не мог. Не знал, ни где прячут Торнау, ни где ныне Карамурзин.

— Я про кабардинцев вот только от тебя узнал. Сидят в каком-нибудь ауле высоко в горах и мечтают о выкупе. Зимой редко в набеги отправляются. Случайно услышал недавно, что убыхи делали набег в Абхазию. Они этим делом больше других промышляют. Захватили там свадебный поезд с какой-то грузинской дворянкой. Наверное, будут у родни требовать отступных. Или в Турцию продадут.

Я задрожал всем телом. Руки покрылись липким холодным потом. Воздуха резко стало мало. Имя названо не было. Но я не сомневался: Тамара! Это ее похитили злодеи! Это ее жизни и чести сейчас угрожали пока неведомые мне горцы.

— Что с тобой? — забеспокоился мой хозяин. — Уж не отравился ли обедом? Что тебя так взволновало?

— Девушка… — только и смог я выдавить из себя.

— Неужто знаешь ее⁈ — удивился Маршаний.

Я печально кивнул.

— Если ее снасильничают, отомщу страшно!

— Об этом не беспокойся. Невеста! Значит, девственница. Кто же будет портить редкий товар? Убыхи свирепы и безжалостны. Но работорговля у них на поток поставлена. Никто с ними в этом не сравнится!

— Как мне найти девушку? Где ее могут держать?

— Тут я тебе снова мало смогу помочь. Кто в набег ходил, того не ведаю. Нужно по аулам и хуторам поездить, поспрашивать. Керантуха проси с тобой отправиться. С ним тебе выйдет легче. И безопаснее. С убыхами расслабляться нельзя. Могут и тебя попробовать в раба превратить.

— Как же я с ним объяснюсь? Он по-турецки не говорит.

— Я растолкую!

— Тогда нам следует немедленно собираться в дорогу! Не могу и минуты терять. Иначе с ума сойду от беспокойства!

Я встал.

— А где Бахадур?

Маршаний указал мне за спину. Ввели алжирца. Он был уже без цепей и в новом наряде. Я оглядел его с ног до головы. Черкеска ему досталась дрянная — медовеевцы хорошего сукна не имели. Но хоть такая. Не сильно он, конечно, был похож на черкеса со своим темно-коричневым лицом. Зато вида был свирепого. А это сейчас куда важнее, чем наряд и цвет кожи. Я задумался.

— У тебя же есть кузнец?

— Зачем тебе кузнец? — удивился Маршаний.

«Великая сила искусства! — усмехнулся я про себя. — Простая фраза. Но стоило ей засветиться в фильме, как теперь без улыбки её невозможно воспринять. Даже в такой ситуации, когда невеста на грани. Впору выть от отчаяния. А меня смех разбирает. Натура. Никуда не денешься от странности человеческих реакций в той или иной ситуации».

Маршаний ответа не дождался. Догадался сам, взглянув на Бахадура.

— А! — улыбнулся. — Тебе нужно вооружить его! Да, дело! Иначе он все гвозди у нас заберёт!

Маршаний и все вокруг рассмеялись.

Попрощался с ним. Двинулись к кузнецу. Мы с Керантухом на лошадях. Бахадур шел пешком. Держал лошадь под уздцы. Все время косился на неё. С неким страхом.

«Проблема! — подумал я. — Он же кроме кораблей, наверное, других видов транспорта и не знает. Может даже и на верблюдах ни разу не сидел. Ничего! Я вон тоже поначалу пробуксовывал с верховой ездой. Дело практики. Научится».

Подъехали к кузне. Я спешился. Подошел к кузнецу. Достал подаренную мне железную полоску Бахадура.

— Сможешь сделать такие?

— Ты смеёшься, верно? — кузнец оскорбился. — Что тут делать⁈ Два раза погреть, три раза ударить!

«В общем: два прихлопа, три притопа на общечеловеческом языке!»

— Извини. И не думал. Бахадур!

Я обернулся к нему. Вопрос задать не смог. Алжирец сейчас напоминал ребёнка, которому подарили самый вожделенный подарок в его жизни. Он смотрел на полоску в руках кузнеца, как на щенка или как на крутую машинку с пультом управления.

«Соскучился, бедолага! И опять наглядный пример странности человеческой натуры. Его освободили, сняли кандалы, одели, дали лошадь! И все это он, кажется, воспринял с меньшей радостью, чем примитивную полоску железа! Утрирую, конечно. Но не сильно».

Бахадур, наконец, нашел в себе силы, отвести взгляд от «своей прелести», посмотрел на меня.

— Сколько?

Чуть задумавшись, Бахадур растопырил обе пятерни.

— Губа не дура! — усмехнулся я. — Хорошо. Десять, так десять.

Кузнец приступил к выполнению заказа. Я присел возле кузни.

— Бахадур! — позвал алжирца, указывая на место рядом.

Алжирец подошёл, присел.

— Ты свободен!

Он склонил голову.

— Ты волен поступать как свободный человек. Идти куда хочешь. Но я не скрою. Ты мне очень нужен.

Бахадур часто закивал головой.

— Погоди! Ты, может, не понимаешь. Моя невеста в плену. Мне нужно её освободить. Времени почти не осталось. Может так случиться, что я не смогу договориться. Не смогу выкупить её так же, как выкупил тебя. И тогда мне придётся её отбивать силой. Это опасно. И ты не обязан…

Бахадур тут положил свою руку на мою. Горлом издал такой страшный звук, что мне стало очевидным, что он хотел сказать.

— Я оскорбил тебя?

Бахадур кивнул.

— Ты пойдёшь со мной?

Бахадур кивнул.

— Спасибо!

Бахадур приложил обе руки к сердцу, потом вытянул их в мою сторону.

— Но потом, когда мы освободим мою невесту…

Он не дал договорить. Улыбнувшись, покачал головой из стороны в сторону.

— До конца со мной? — спросил я.

Бахадур кивнул.

— Я рад! И, поверь, я не сомневался в тебе. Но спросить должен был!

Бахадур два раза стукнул себя по груди, что означало, что и он рад тоже, и понимает меня. Улыбнулся.

«Мне, как известному „полиглоту“ теперь нужно как-то научиться разговаривать с ним, — подумал я. — Этак в опасной ситуации мы сможем и не справиться. Пока будем друг другу объяснять, что там да как, нас прикончат. И это, если будет возможно ему что-то сказать. А если нужна полная тишина? Что тогда? Моя твоя не понимай⁈ Не годится! Выход? Простой. Обговариваем самые необходимые слова. Типа: иди, стой, беги, туда, сюда и т. д. Назначаем этим словам жесты! А что! Будет круто! Как в фильмах про спецназ! Рука с кулаком вверх — стоять!»

Тут я улыбнулся. Вспомнил ещё бейсболистов. Если жесты спецназа я ещё хоть как-то мог понять, то их мельтешение руками всегда меня забавляло.

«Разберёмся!» — я был уверен.

— Принимайте работу! — окликнул нас кузнец.

Бахадур посмотрел на меня с некоторым испугом.

— Ты свободный человек, забыл? — улыбнулся я. — Иди, принимай!

Алжирец встал, постарался принять важный вид. Подошел к кузнецу. Полоски лежали на столе. Бахадур придирчиво осмотрел все. Подержал в руке, будто взвешивал. Потом проверил баланс. Четыре из десяти отложил. Посмотрел на меня.

— Что? — я подошёл.

Бахадур указал на четыре отложенные полоски.

— Переделать?

Алжирец кивнул. Кузнец недовольно хмыкнул.

— Как?

Бахадур свёл указательный и большой пальцы.

— Тоньше? — догадался кузнец.

Алжирец часто закивал.

— Хорошо.

Бахадур начал оглядываться вокруг. Я опять понял.

— Хочешь испытать?

Алжирец кивнул.

— Куда он может пометать ножи? — спросил кузнеца.

— Куда угодно, только не в меня! — рассмеялся кузнец.

Я указал на дальний угол. Бахадур улыбнулся и начал метать ножи. По мне, он справился с шестью бросками за доли секунд. Это было так великолепно, что у кузнеца поневоле отвисла челюсть. Еще больше отвисла, когда он взглянул на доску. Все шесть ножей, воткнувшись, очертили круг с диаметром в несколько сантиметров.

«Что тут скажешь? — думал я, наблюдая, как довольный алжирец идет за ножами. — Любой профессионализм достигается упорными тренировками. Поэтому он чуть не оставил село без гвоздей! Ай, молодчина! И я тоже — сукин сын! С таким бойцом за спиной можно на многое решиться!»

Бахадур вернулся с ножами. Пять из них спрятал. Еще один отдал кузнецу на доводку. Минут через пятнадцать кузнец исполнил пожелания Бахадура. Алжирец еще раз проверил ножи. Кивнул, подтверждая, что его всё устраивает. Я расплатился. Можно было выдвигаться.

… Мы выехали втроем в сторону земель убыхов — я, Керантух и Бахадур.

Алжирец, как я и предполагал, в седле держался плохо. Но не унывал. Радовался свободе, а особенно — своим полоскам. Теперь на каждом привале он старался наточить их до бритвенной остроты.

Убых очень заинтересовался таким оружием. Доставал алжирца просьбами научить его бросать необычные ножи. Бесил меня, ибо то и дело спешивался, чтобы разыскать улетевший нож. Ему, видите ли, приспичило метать его с коня. Выходило у него пока прескверно.

К тому же он мешал нашим урокам по взаимопониманию. Хотя мы продвигались на пути учения быстрыми темпами. Уже порядка ста слов знали оба назубок. Я проверял. На привалах устраивал учения, максимально приближенные к боевым. Расходились с Бахадуром на довольно приличное расстояние друг от друга. После чего я начинал семафорить ему. Накидывал вразнобой и быстро разные действия. Бахадур оказался на редкость талантливым учеником. Практически, не ошибался. Керантух в эти минуты напоминал кузнеца с отвисшей челюстью. Убыха можно было понять. Со стороны наши учения выглядели и забавно, и странно. Два взрослых мужика. Один что-то показывает руками, а другой… Бежит, ложится, ползёт, кидает нож, замирает, ползёт обратно, встаёт, кидает нож, прячется в кустах, лезет на дерево. И т. д., и т. п. Соответственно, и я проходил муштру под началом Бахадура. Он показывал мне жесты, и я, как прилежный ученик, отвечал, что он хотел мне сказать. Было несложно. Но зато я теперь был абсолютно спокоен и уверен, что, во-первых, вскоре мы сможем с ним на языке жестов складывать не только отдельные слова, но и примитивные предложения, типа: «мама мыла раму!» А, во-вторых, вдвоём с Бахадуром нам по силам и горы свернуть!

Наши поиски решено было начать с селений у истоков рек, протекавших по убыхской земле. А далее по спирали прочесать частым гребнем ту часть аулов, в которых проживали занимавшиеся работорговлей. То есть, почти каждое селение. Убыхи с рабством давно повенчались. Набеговая система кормила их веками. И неплохо кормила. Жили они куда зажиточнее, чем их соседи медовеевцы.

Это стало понятно, стоило нам попасть в первый аул. Рабов было много. Некий даже переизбыток. Блокада сильно мешала отправлять крупные партии живого товара. Рабы накапливались, зля своих хозяев своей прожорливостью. На самом деле кормили их скудно. Мне довелось наблюдать отвратительные сцены, как несчастные вырывали друг у друга куски еды, которая оставалась после нас. Ее выносили из кунацкой и ставили на землю. Люди бросались к блюдам, расталкивая друг друга.

Среди рабов было много «русских» — тех, кого захватили во время набегов на подконтрольные Империи земли. Казаки, рекруты из внутренних районов России, переселенцы, беглые крепостные и даже казанские и астраханские татары. Религия не имела большого значения. Муллы, коих в горах шастало немало, возмущались неподобающим поведением для мусульман: нельзя держать в рабстве единоверца. Убыхи лишь смеялись в ответ. Набег позволял одеть своих женщин, спасти детей от голода и купить нового коня. Они не считали зазорным выменять у соседей-абадзехов пленников для перепродажи.

Другую группу составляли рабы-черкесы. Это могли быть и крепостные, которых поймали по случаю или во время нападения на кровника, и те, кого захватили в открытом бою, чтобы требовать выкуп. Таких называли не рабами, а «гостями». Хотя вздумай такой «гость» бежать, на него мигом надевали железо.

И дети… Маленькие дети, которых выкрали для продажи. Турки, привозившие столь нужные горцам товары, требовали именно их. Детей мужского пола воровали и для прекращения кровной мести-канлы, а не для превращения в собственность. Мальчика заставляли поцеловать грудь взрослой женщины, вводя таким образом в род. А канла внутри рода была строжайше запрещена. Мальчика возвращали кровникам с богатыми подарками, и все сохраняли честь — и обиженные, и обидчики.

— Таков закон, — говорили они.

Я чувствовал, что мой образ Черкесии, который я себе создал, дал серьезную трещину. Я не мог принять сердцем «закон», по которому один человек мог объявить другого своей собственностью. Рабство омерзительно по своей сути. Пусть нравы здесь царили патриархальные и узники не сталкивались с особой жестокостью, но насилия было не избежать. Особенно женщинам.

Поскольку я расспрашивал про княжну-грузинку, в одном ауле ко мне подвели молодую женщину, не более двадцати лет отроду, но сильно побитую жизнью. Она была похищена еще ребенком из дворянской семьи. Заключил так, поскольку она знала несколько французских слов и помнила, что жила в каком-то большом каменном доме.

Несколько раз ее насиловали другие рабы. Выдали замуж за одного из несчастных. Потом его продали в Турцию, а ее снова выдали замуж за русского солдата, попавшего в плен. Тех, кого можно было использовать на сельхозработах, старались привязать к общине с помощью брака. И эта женщина стала таким якорем, родив новому мужу двоих детей[2].

Их могла ждать страшная участь. Имея над ними полную власть, черкесы продавали в Турцию не только девушек для гаремов, но и мальчиков для бань. А там вовсю практиковалась содомия. Хамам оглани (банный мальчик) или мальчик-теллак должен был прислуживать престарелым развратникам. Бача — мальчики восьми-шестнадцати лет исполняли эротические танцы. Когда они подрастали, превращались в «кучек» — юношей-танцоров в женских одеждах. Когда я думал о принудительной детской проституции, меня трясло от злости. Невольно напрашивалась мысль, что убыхи заслужили свою судьбу за все зло, что они совершили, полностью исчезнув как народ.

— Быть может, мне поискать ваших родственников? — спросил я без особой надежды.

— Что меня ждет в Грузии? Кому я там нужна? Я уже язык стала забывать. А родню и не помню.

Весь ужас был в том, что она окончательно смирилась со своей долей. Я задыхался при мысли, что такая судьба может ожидать мою Тамару. Торопил Керантуха, чтобы успеть за день объехать как можно больше аулов.

Пока след взять не удавалось. Здесь, в горных селениях, ничего не знали про набег в Абхазию месячной давности. Лишь какие-то невнятные слухи. По иронии судьбы я, кажется, выведал возможное место, где держали Торнау. Один убых упомянул кабардинцев, которые в прошлом году увезли русского лазутчика в ближайшие горы в Абадзехии.

Я решил сделать небольшой крюк и поискать новые доказательства. И по невероятному стечению обстоятельств смог лично убедиться в том, что мой «соратный товарищ» удерживается пленником на границе земель убыхов и абадзехов. Впрочем, почему невероятному? Везет тому, кто везет!

Мы поднялись на одну из гор, входящих в повышающийся каскад северного склона Кавказского хребта. Устроили привал. Я подошел к обрыву. Посмотрел вниз.

Вдоль стремительной горной речки бежал человек. Его преследовали трое, быстро нагоняя. Человек остановился. Сунул руку за пазуху. Его преследователи что-то бурно с ним обсудили, окружая.

Он повернулся. Я смог разглядеть его лицо. Кажется, это был Федор Федорович!

Что я мог сделать? Пока мы спустились бы с горы, пленители Торнау его бы увели. И не нам вдвоем с Бахадуром с одним револьвером и десятком железок вступать в бой с опытными бойцами. Как повел бы себя Керантух, я не брался судить. Мог бы и против нас выступить.

Он дернул меня за рукав. Показал вниз рукой.

— Кабарда! — произнес с уважением.

Все понятно: нам он не союзник.

Бахадур внимательно смотрел мне в лицо. Ждал моего решения. Я покачал головой. Миссию по спасению Тамары никто не отменял. Торнау придется подождать. По крайней мере, я теперь представлял, где его держат. Доберусь до штаба Кавказского Отдельного корпуса и выдам весь расклад. Пусть там сами решают, какими силами будут освобождать своего героического офицера.

Мы продолжили свой объезд убыхских аулов. Не везде нас встречали приветливо. Были и такие встречи на дороге, когда приходилось держать руку на револьвере. Но имя князя Берзега, которое озвучивал Керантух, охраняло нас лучше свинца и стали.

Нас останавливали и спрашивали о целях поездки. Керантух что-то сердито выговаривал на убыхском. Бахадур раззявливал рот. После такого представления желание нас задерживать сразу пропадало. Но зная о чрезвычайной агрессивности убыхов, я не исключал и выстрела в спину. Потому все время держался настороже.

Очередной аул встретил нас криками, стенаниями и женским плачем. Около большой сакли стояла женщина в длинной черной шерстяной рубахе, босая, с открытой грудью и распущенными волосами. Ее лицо и руки были исцарапаны в кровь, как и у других женщин, которые ее окружали. Увидев наш маленький отряд, все завыли пуще прежнего. Вдова — не трудно было догадаться, что мы наблюдали — упала оземь у подмостков с навесом, на которых были разложены вещи, принадлежавшие, вероятно, покойному. Ее подняли и под руки увели в дом.

Мы стояли у прохода в изгороди, не зная, что предпринять. Приличия требовали выразить свое сочувствие семье покойного. Но кто он? И как нас примут в столь неприятных обстоятельствах? Даже Керантух пребывал в затруднении. И никто не стремился нам подсказать, что от нас ждет.

Пауза затягивалась.

Приехали новые лица попрощаться с покойным — двое сурового вида воина, ведущих своих коней в поводу. Глянув на нас сердито, они прошли во двор.

Вдова повторила свой выход. Ее вывели из дома и подвели, поддерживая к подмосткам, новые плакальщицы.

Одной из них была Тамара…

[1] Разбойничья республика хакучей по неизвестной причине держалась в стороне от Кавказской войны. Лишь после ее окончания хакучи поднялись на борьбу с русскими. Отличались особой непримиримостью и неподкупностью. Более подробно об этом странном народе — в пятой книге.

[2] Считалось, что семьи рабов нельзя разлучать. Чушь! Это не выдуманная нами история. Ее рассказал Теофил Лапинский, польский авантюрист, воевавший в Черкесии на стороне горцев после Крымской войны. Его книга называется «Горцы Кавказа и их освободительная война против русских».