Прыжок "Лисицы" (СИ)

Глава 20 Вести из Туманного Альбиона

Мы возвращались в Бамборы. Битву слов я выиграл вчистую. Я вел в поводу великолепного «черкеса». К его седлу были приторочены другие подарки. Несколько дворян из окружения владетеля решили последовать его примеру и проявить уважение к гостю, который поразил их воображение своим рассказом и своим поведением. Дорогое ружье английского производства (не от мистера Белла ли?), кривая турецкая сабля в ножнах, отделанных пластинками из полированной кости, кинжал кубачинской работы, мужская шпага-трость с хитрым замком, позволяющим извлечь полуметровый клинок с клеймом толедских мастеров[1].

Последний подарок был от Кацы. Он извинился за его скромность. Мол, после сожжения его селения финансы поют романсы… На самом деле, его дар был с подковыркой. Коварному уруму — фальшивую трость с оружием тайного убийцы!

Кто я такой, чтобы спорить со старым абреком⁈ Дай Бог, свидимся, и гибкая сталь из Испании напьется твоей крови!

Пацовский был в шоке! Поскольку на встрече у владетеля говорили мы больше на грузинском, генерал многого не понял. Но результат его впечатлил:

— Умеешь ты удивлять, Константин Спиридонович, — признался взволнованно генерал. — Я думал, бросятся на тебя абхазы. А ты с подарками возвращаешься!

— Ваше Превосходительство! Давайте до заезда в крепость на базар завернем. Быть может, я еще раз вас удивлю.

Генерал-майор лишь головой покачал. Возражать не стал. Отдал приказ своей охране заворачивать к форштадту.

Базар в слободке не поражал. Толстые армянские купцы жарко спорили с покупателями — преимущественно, с абхазами из близлежащих сел, приехавших за иголками, тканями, солью и мылом. Местные в ответ тащили дары лесов, чихирь и мед. За прилавками не стояли. Отдавали торгашам по бросовым ценам. Могли и кинжалы предложить, снятые с врагов-убыхов, или, если нужда заставит, личные родовые. Подобного добра тут хватало.

Меня не интересовали убогие товары слободки. Искал лишь одного грека-торговца. У него было ко мне какое-то дело.

Когда я уже собрал все дары и собирался покинуть двор князя, один из его ближников подал мне тайный знак соприсяжных братьев. Моему удивлению не было предела, но виду я не показал. Наоборот, ответил, как учил Джанхот. «Грек Платон Хтениди. Базар в Бамборах», — вот и все, что мне шепнули.

Грек сыскался быстро. Он не стал со мной лясы точить или навязывать турецкий табак, которым торговал. Лишь сунул мне в руки сверток, как только я представился.

— Письма для вас и для господ Белла и Лонгворта, — шепнул он и спрятался в глубине своей лавки среди развешанных под навесом вишневых чубуков.

Это я удачно зашел! Лишить шотландца с его товарищем предназначенной им корреспонденции — это просто праздник какой-то! И будет с чем явиться к Хан-Гирею в Тифлис. А Пацовскому будет интересно узнать, кто у него под боком на англичан работает. То, что они активно используют турецких греков, для меня уже не было секретом.

— Ну, что? Удачно сторговался? — встретил меня смешком генерал, заметив, что моя черкеска топорщится на груди из-за спрятанного свертка.

— Да, Ваше Превосходительство! Табачком турецким разжился. Уж очень, как я знаю, флотские такой табачок уважают.

Пацовский недовольно нахмурился. Мол, что себе этот грек позволяет⁈ Совсем берега потерял: генерала с конвоем гоняет на базар по своей надобности. Я наклонился в седле и шепнул:

— В вашем доме поговорим!

Генерал-майор все понял. Кивнул уже поощрительно.

— Едем!

Поговорить спокойно у нас не вышло. В садике у дома генерала, греясь на майском солнышке, его поджидал лейтенант военно-морских сил. По-видимому, тот самый капитан люгера, которого отправляли на мыс Адлер к Вольховскому.

Мы мгновенно узнали друг друга. Передо мной стоял капитан корабля, который преследовал кочерму, прорвавшуюся через русскую блокаду под моим руководством! Тот самый, кто грозил мне кулаком, когда я пугал его абордажную команду стрельбой из револьвера!

Он бросился на меня и схватил за грудки.

— Отставить, лейтенант Алексеев! — загремел командирским басом генерал.

— Но как же так, Ваше Превосходительство⁈ Это же враг! Черкес! Он не дал мне захватить турецкого контрабандиста! У меня двое людей чуть не погибли! Месяц назад, в виду мыса Адлер!

— Отставить! — уже тише скомандовал Пацовский. — Быстро оба ко мне в кабинет!

Я поправил черкеску и с невозмутимым видом последовал за генералом. Алексеев поплелся за нами, испепеляя меня взглядом. Мне от этого было ни горячо ни холодно. Скорее смешно!

«А ведь я оказался в этой ситуации отчасти из-за Белла, — подумал я. — С какого перепуга этот опытный шиппер окрестил люгер куттером? Вот я и не связал „Геленджик“ с тем кораблем, который за нами гнался!»

— Докладывайте! — распорядился Пацовский, как только мы оказались в его доме.

Алексеев, то краснея, то бледнея, стал сбивчиво рассказывать о преследовании кочермы и о неудаче при ее захвате.

— Вам самому не смешно от вашего доклада? — ехидно осведомился генерал-майор. — По-вашему выходит, что один человек с пистолетом остановил целый люгер?

— С револьвером, Ваше Превосходительство! — уточнил я.

— Коллиерова работа? — догадался генерал.

— Так точно! И еще добавлю. Вернее, спрошу. От моей стрельбы, лейтенант, хоть один ваш матрос пострадал?

— Отвечайте! — приказал Пацовский.

— Никак нет!

— Эх, молодость, молодость! Ума не хватило сообразить, кто перед тобой? Коль этот «черкес» с самим генералом под ручку явился?

— Виноват, Ваше Превосходительство!

— Еще как виноваты! — не удержался я. — Создали суету вокруг кочермы. И не потопили, и не захватили. А на борту, между прочем, был матерый английский шпион Белл!

— Тот самый Бель⁈ — ахнул Алексеев.

Пацовский примиряюще махнул рукой.

— На море чего только не бывает! Письмо привезли?

— Так точно!

— Отдайте Константину Спиридоновичу!

— Это я! — пояснил на всякий случай. — Настоятельно попрошу сохранять секретность!

Мы чуть не сломали лейтенантские мозги. Он дрожащей рукой передал мне конверт. Пацовский решил его добить окончательно.

— Приказываю! Завтра по утру произвести амбаркировку лошадей Константина Спиридоновича и незамедлительно доставить его и его спутников в Поти! От команды оградить! Секретная миссия!

— Как же я матросам объясню этакую оказию[2]?

— Не впервой, лейтенант, не впервой! Можете идти!

Алексеев нас покинул. По-моему, он шатался. Земля — она такая, к морякам не ласковая!

— Зря вы так с лейтенантом! Флотские — народ обидчивый! — пожурил меня генерал.

— Мне с ним венчальные короны не носить!

— Уф! Ершист ты, Константин Спиридонович. Но чего уж там! Давай, продолжим! Чувствую, меня еще ждут сюрпризы.

Немного поколебался, но решил раскрыть все карты. Во-первых, честно рассказал про члена братства в окружении князя. Эта новость генерала ошеломила. Такой тайный подсыл мог наделать немало бед. Во-вторых, поведал о греке на базаре и предложил свой план.

— Не нужно его хватать и волочь на гауптвахту! Я напишу письмо в ответ на то, что получил. Еще не знаю, от кого, но это неважно. Главное, чтобы ваш человек — надежный и имеющий опыт в таких делах — вручил мое послание греку и дал ему понять, что отныне он — мой связной. Тогда мы сможем перехватывать всю корреспонденцию англичан, которая пойдет через Бамборы.

— Хитро! — согласился генерал. — А что делать с черкесским подсылом?

— Тут князю решать. Я бы по-тихому удавил бы где-нибудь в лесу. Вы князю намекните при случае, что это от меня ответный подарок. Я бы предпочел иметь его в друзьях, а не во врагах. Тема-то с отрядом Кацы не закрыта. Не думаю, что никому так и не придет в голову простейший вопрос: кто на самом деле перебил абхазов в ауле Фабуа?

— Константин Спиридонович! — погрозил мне генерал пальцем. Мол, молчи грусть, молчи!

… Наконец-то, я добрался до писем. О, здесь было что почитать. Например, в письме Беллу от Стюарта сообщалось об отправке грузов с оружием с надеждой, что хотя бы половина контрабандистов сможет прорваться через блокаду. Шансы, на мой взгляд, были велики. Сейчас, когда все крейсера сошлись у мыса Адлер, Цемес и Пшада, по сути, остались голыми. Неслучайно, «человек-акула» рекомендовал Беллу и Лонгварту перебазироваться на север, предоставив черкесам самим разбираться с последствиями русского десанта на мыс Адлер.

Стюарт также уведомлял своих агентов, что затребованные ими офицеры-артиллеристы по политическим причинам не могут прибыть в Черкесию. Но уверял, что подберет людей из числа бывших отставников, способных организовать обучение черкесов ведению огня из орудий.

«Постарайтесь, по возможности, раздобыть пушки у самих русских. Их корабли то и дело выбрасываются на берег. И на всех есть пушки разного калибра. Если люди князя Берзега проявят больше настойчивости, у горцев появится своя артиллерия. Это прямой путь к успеху! Они смогут даже захватить Анапу, о чем страстно мечтает наш друг Сефер-бей».

И последнее, но самое важное. Стюарт информировал Белла и Лонгворта об отправке к ним в помощь новых агентов, весьма компетентных в делах Востока. Среди них особо выделял некоего Паоло Венерели, знатока русского, грузинского, турецкого, арабского, хиндустанского, немецкого, итальянского и немного английского языков. Путешественника, трижды побывавшего в Мекке и плававшего в Индию. Служившего у английского посла в Персии. В общем, крайне опытного агента, единственным недостатком которого было увлечение горячительными напитками.

Масштаб мероприятий английского посольства в Константинополе в рамках операции «Прыжок 'Лисицы» поражал. Такое название я придумал всем осуществленным и задуманным акциям клики Уркварта-Сефер-бея, ознакомившись с письмом Стюарта. Было очевидно — и я об этом уже предупреждал свое начальство, — что провокация со шхуной «Виксен» — лишь первая ласточка, первый шаг, за которым последуют и другие, не менее впечатляющие. Если сложить все вместе, можно считать, что англичане открыли фронт диверсионных действий. Причем, особо не скрываясь! И прямо под носом высших чинов Кавказского Отдельного корпуса, которые отписывали в Петербург, что купец Бель сидит в Трабзоне, в то время как он действовал в километре от Розена и Вольховского!

Единственное, что меня радовало, — так это то, что в письме не содержалось ни намека на отправку английского флота к берегам Черкесии. Казалось, что воздух не только Кавказа, но всей Европы наэлектризован до такой степени, что вот-вот ударит молния. Но что она зажжет? Олимпийский огонь или фитиль войны⁈

Наконец, дошла очередь до писем, адресованных мне. К моему удивлению, одно было от Стюарта, другое — от Эдмонда. И оба агитировали меня за английскую власть! Каждый — по-своему.

«Рыбий глаз» ожидаемо меня уверял, что прошлые недоразумения забыты и что меня очень ценят. (Это он, наверное, про порох, доставленный «Лисицей» и про письмо лорду Палмерстону) Восторгаются! «Посольство — в восхищении!» — так и написал! (Наверное, когда про мою роль в отражении десанта на Адлер-мыс узнают, напишут: писаемся от радости!) Что не знают, как отблагодарить! Что Белл признал мои заслуги! (Ну, надо же! Кто бы мог подумать?) Что моя персона в Черкесии превратилась в фактор большой политики! (Вот от этого конкретно так прифигел!)

Я отложил письмо и сжал кулаки, чтобы звездануть что есть силы по столешнице. Резко вдохнул и жахнул. Стол устоял. Кулаки заныли.

В письме был постскриптум. «Причитающееся вам вознаграждение, растущее по мере вашего возвышения, мы можем передавать вашему родственнику Умут-аге».

Все-таки эти твари добрались до моей семьи. Читай, Коста, между строк: ты у нас на крючке!

Я скрипнул зубами. Мучительно захотелось водки. Достать ее, наверное, не проблема, но лишний раз палиться в крепости не хотелось. И так уже разговоры, уверен, пошли, что за странный перец в черкеске и с телохранителем-убийцей к генералу заявился⁈ Кстати, Бахадур — это явная «засветка». Уж больно колоритен и приметен алжирец с его любовью к смертоносным полоскам из стали и впечатляющей внешностью…

Заставил себя успокоиться и взялся за письмо от Эдмонда.

Спенсер был верен себе. Масса самолюбования и выпендрёжа. Вот сразу на сердце легче стало! Привык к нему, к чертяке! Если бы он начал каяться или писать мне романтические вирши, ей богу, испугался бы. А так — все норм!

Он писал, что готовит издание новой книги о наших приключениях от Анапы и далее. Заранее извинялся, что позволит себе «литературные вольности» и несколько отступит от истинной канвы нашего вояжа. Ибо не смеет подвести многих людей своими откровениями, в том числе, и меня.

«Ты только представь! — писал он. — Нашлись маловеры, считающие допустимым подвергать сомнению сам факт моего вояжа! С одним джентльменом пришлось даже обменяться выстрелами и добиться публичного опровержения его слов! Что бы подумали мои читатели, если бы я написал все, как было⁈ Мой дуэльный пистолет пришлось бы чистить ежедневно!»

И, безусловно, соображения большой политики являлись для него определяющими. «Слишком напряженный момент переживает Великая Британия, чтобы я мог позволить себе остаться непредвзятым свидетелем! Дело шхуны „Виксен“, и то унижение, которому подвергся британский флаг, требуют решительных мер!»

Ох уж этот Спенсер! Ведь знает же, что была провокация! Так нет! Именно «унижение» и «твердость»! Эдмонд, Эдмонд…

Я не мог на него злиться. Мы были — естественно, в разумных пределах — честны с друг другом. Если между разведчиками вообще могут существовать подобного рода отношения. И он, и я, мы оба знали, что смотрим по-разному на происходящее на Кавказе. Но это не помешало ему написать; «я скучаю по тебе, мой друг, и жду в гости в Лондоне, чтобы ты лично убедился в могуществе моей Родины!»

Я тоже вспоминал о нем слишком часто. И написал ему ответное послание. Признался без всякого пафоса, что наше товарищество, спаянное кровью, нельзя отбросить, как надоевший томик «Тутти-фрутти». Надеялся, что он поймет мой намек.

И без всяких намеков рассказал, что счастлив. Что воссоединился с Тамарой и мечтаю в ближайшем времени сочетаться с ней браком! Что он был бы желанным гостем на нашей свадьбе. Как человек, которого первым осенило, что есть химия между Тамарой и Костой!

Когда я уже запечатал конверт, в голову пришла одна неприятная мыслишка. Единственным человеком, кто мог слить информацию Стюарту об Умут-аге, был никто иной, как мой закадычный дружок Спенсер. Не нужно множить сущности и искать сложные ответы, когда есть простейшее решение. Бритва Оккама.

«Эдмонд, Эдмонд… — повторил я то, что пришло в голову при прочтении его письма. — Вечно у нас так: в бочке меда нашей дружбы нет-нет да всплывет капелька горького предательства!»

Ничего не стал переделывать. Решил, что передам свое письмо Пацовскому, не меняя в нем ни слова. Операцию по ловле на живца корреспонденции из Стамбула никто не отменял.

… Генерал-майор решил лично проводить нас на корабль. Напутствовал меня так:

— Ночь не спал, весь изворочился, думая, чем тебе подсобить. Коли станешь с Хан-Гиреем думу думать, как Феденьку выручать, вспомните о Карамурзине! Этот старый ногайский лис обязан Торнау. После того, как он в 35-м проводником Федору Федоровичу стал, мой протеже сильно о нем хлопотал в Тифлисе. Добился, чтобы Розен выполнил обещанное. Вернули князю его аул под Прочным Окопом. Этот абрек умеет быть благодарным.

На Кавказе сочетание слов князь-абрек — вполне житейское дело. Сколько Россия-матушка своими собственными руками здесь врагов наплодила, не перечесть. Дурно гражданское управление в наместничестве. А далее еще дурнее станет. Эх, мало, слишком мало в России генералов, вроде Пацовского, счастливо сочетавших в себе призвание к воинской службе и талант администратора. А еще не стоит забывать о железной хватке Императора, удушавшей всякую разумную инициативу на корню!

— Ваше Превосходительство! В вас и вашей дражайшей супруге нашел я истинный клад! Мудрости вашей мне еще учиться и учиться. Спасибо за все! Не поминайте лихом!

— Уверен, что у тебя все получится! — дрожащим голосом ответил Пацовский. — Полюбился ты мне. Вижу, какими глазами ты на свою грузинку смотришь. Небось, весь в мыслях уже о детишках и тихом домике в тифлисских садах. Не время, брат, почивать на лаврах! Подумай серьезно о службе! Ежели русский штык-богатырь дополнить телескопом, вроде тебя, ничто и никто не остановит нас на Кавказе! Ну да, ладно! Ступай к своей княжне. Копытом же бьешь, как конь молодой!

Отчего бы мне и не бить копытом⁈ Сутки Тамару не видел, пока она в руках женской части гарнизона пребывала. И вот, пожалуйста, результат налицо! По песчаному пляжу к нам приближалась не грузинская царица, а вполне себе европейская дама под зонтиком. Под зонтиком, Карл!!! Впрочем, я был согласен на оба варианта!

Пристани как таковой не было. Небольшой земляной редут и склады внутри — вот и весь порт Бамборы. Огромные волны накатывали на отлогий песчаный берег. Матросы на руках занесли Тамару на гичку. Мы же с Бахадуром приняли морские ванны, пока в нее забирались.

Кони уже были на корабле. Их по очереди отправляли вплавь под присмотром нескольких добровольцев-абхазов. Эти смельчаки вызвались организовать погрузку лошадей на люгер. К моему удивлению, справились они без особого труда. Как и матросы Алексеева, которые хитрым краном выдергивали коней из воды и сгружали в открытый люк трюма.

Я, было, хотел их наградить серебряной полтиной. Но от меня все на корабле шарахались как от чумного. Плевать! Я ехал сражаться со своими страхами и жениться!

[1] Удивительные вещи хранили кавказские горы. Туда столетиями свозилось оружие от мастеров из Германии, Франции, Испании. Декабристу А. Е. Розену в полку подарили трость с тайным клинком эпохи крестоносцев.

[2] Оказией в те времена называли воинские конвои. В первую очередь, по Военно-Грузинской дороге. Фразу «присоединиться к оказии» следовало понимать, как «присоединиться к обозу под охраной выделенной команды».