Прыжок "Лисицы" (СИ)

Глава 6 Сижу за решеткой в темнице сырой

После визита таможенно-карантинного наряда шхуну гребным баркасом отбуксировали назад, с главного рейда в Карантинную бухту. Она напоминала змею, извивающуюся на плоской, лишенной растительности, каменистой земле, припорошенной снегом. Здания карантинной службы, включавшие пристань и пакгауз, имели неприглядный вид, являя разительный контраст с одесским Карантинным городком. Столь же унылыми выглядели окрестности. Здесь «Лисице» было предназначено простоять все время, пока будет идти следствие. Любое сообщение с берегом, кроме почтового, возбранялось.

Изоляция «Виксена» была вызвана несколькими причинами.

Севастопольский карантин вообще отличали строгие порядки. В городе еще не забыли события 1830-го года, когда из-за искусственно навязанного карантинного оцепления и ограничений вспыхнуло народное восстание. Убийство губернатора, введение в бунтующие слободки войск, следствие и суд, казнь зачинщиков — Севастополь тогда прилично потрясло. Повторения подобного никому не хотелось. Экипажу было приказано оставаться на борту вместе с русской охраной. Через 12 дней на шхуне стали подходить к концу запасы продуктов. Белл, не успев прибыть с «Аяксом», принялся бомбардировать берег паническими и обвинительными письмами на имя Лазарева. Он обвинял флотское начальство в желании заморить британцев голодом. Сетовал на отсутствие консула и английских купцов, через которых можно было бы передать письма на родину, «дабы привлечь внимание европейской общественности к деспотическому произволу».

Когда две недели карантина истекли, стало понято, что Белла, Чайлдса и его команду удерживают в Карантинной бухте не только из-за опасений занести в город заразу. Флотские просто никак не могли решить, что им делать с задержанными. Лазарев со своим штабом сидел в Николаеве и на все запросы портового начальства отвечал: «ждите!». Он списывался с Петербургом, с высокими чинами в Адмиралтействе в надежде получить инструкции. Ему отвечали так же, как адмирал отбрехивался от севастопольцев. Без императора никак невозможно было решить дело. Прыжок «Лисицы» натолкнулся на торжество бюрократического идиотизма николаевской России.

Обо всех этих чернильных баталиях мне поведал Проскурин. Он сопровождал меня на гауптическую вахту, где мне предстояло пребывать все время судебного следствия.

Официально я числился арестованным как турецкий эмиссар, вступивший в предосудительные сношения с кавказскими мятежниками. Именно на этом основании штабс-капитан забрал меня со шхуны в день прибытия «Виксена» в Севастополь. Его специально вызвал в Крым де Витт, узнавший о моем пребывании на «Лисице». На пароходе добраться до Севастополя вышло в три раза быстрее, чем нам под парусами. Я был рад его видеть.

Положенные две недели карантина отсидел в лазарете, пугая штаб-лекарей своим черкесским видом. Отоспался. Отъелся казенных харчей. Описывал вместе с Проскуриным свою кавказскую «Одиссею» и, по его совету, оформлял все записками в виде описания отдельных районов Черкесии как будущих театров военных действий.

— Мы, военные, такое любим, ты уж мне поверь! Вот, ты черноморцам подарил картинку мыса Адлер. Честь тебе и хвала! Зачтется в будущем, когда награды начнут раздавать. Так что не ленись — шпарь дальше. Дороги, сколько народу в аулах, как к ним подступиться…

Я и «шпарил». Извели на пару тонну бумаги, бочонок чернил и две бочки вина. В общем, весело время провели. Теперь мне предстояло испытать на собственной шкуре гостеприимство военно-морской пенитенциарной системы.

— Знал бы ты, брат, каких трудов мне стоило запихнуть тебя на гауптвахту к морякам! — делился со мной Николай Ефстафьевич. — Сам знаешь, каковы эти флотские! Упрутся, как баран в ворота — с места не сдвинешь. Не положено, не положено… Не моряк… Можно подумать, я тебя не в тюрьму устраивал, а в отель «Ришелье». Одно помогло: числишься ты нынче за судом, составленным из капитанов. Ему судьбу «Виксена» решать.

— И к чему дело идет?

— Флотские, понятно дело, трубят на всех углах, что шхуна — их законный приз. Теперь нужно лишь найти юридические основания, чтобы конфискации придать приличный вид. В Европе про это дело уже вовсю шумят.

— А что Британия? Войной еще не грозит?

— Ждем свежих газет. Пока все тихо. Но ясно, что они это так не оставят.

— А со мной что будет?

— Твоя роль еще не определена. То ли ты переводчиком на суде будешь. То ли обвиняемым. То ли и тем, и другим. В любом случае, на гауптвахте будешь не сидельцем, а постояльцем. Хотя, если хочешь, могу попросить, чтобы тебя в общую камеру к офицерам-дебоширам пристроили, — хохотнул Проскурин.

— Ну тебя, с твоими шуточками!

— Нет, а что? Чем не идея? В цепях уже посидел. Считай, опытный арестант-каторжанин! Станешь в камере бубновым тузом![1]

— Тьфу на тебя!

— Ладно, ладно… Извини! Никто тебя обижать не будет! Но в город тебе ходу нет. Кто знает, сколько тут шастает английских шпионов? Спалишься запросто. Я тебе еще куртку моряцкую притащу, нормальные портки и сапоги. Хватит народ пугать своим видом! Видел я, как персонал лазарета на твой кинжал пялился!

— А что такого? Не им же одним людей резать⁈

Мы дружно засмеялись. Настроение было отличным. Не знаю, как Проскурин, а я просто кайфовал от возможности пройтись по городу с его прямыми улицами и специфической публикой. Как-никак крепость и военно-морская база. Мундиров, киверов и треуголок хватало. Как и баб из слободок, спешивших куда-то по своим делам. Как же я соскучился по своим — по Марии, Янису, Умуту, моим грекам. Весточка уже отправлена. После Рождества жду их в гости!

Специально в «маляве» упирал на то, что только после Рождества. Зная соплеменников, был убеждён, что табором примчались бы именно на великий праздник, чтобы не оставить единоверца в такой день одного. Но я совсем не хотел, чтобы они пожертвовали таким событием. Все-таки для греков Рождество — значимый праздник. Забавно, что в СССР моя семья справляла его, как и все православные 7 января. Переехав в Грецию, я уже отмечал его 25 декабря. И уже привык к интенсивности празднования. Религиозная составляющая для греков, безусловно, основная. Но кто ж может им запретить при этом веселиться без удержу! Недаром период с 26 декабря по 6 января в Греции называют Додекамероном! Двенадцать дней гульбищ, вкусной еды!

Чтобы хоть как-то соответствовать традициям, упросил Проскурина принести мне полено от здорового и крепкого оливкового дерева. Думал, удивится, начнет расспрашивать, на что оно мне. Уже готовился разъяснить, что так греки так оберегают дом от злых духов, незваных гостей. Полено горит все двенадцать дней! Проверено! Но Проскурин, все-таки, долгое время крутился среди греков. Уже знал многие обычаи. Не удивился, но репу почесал.

— Где ж я тебе его достану? — махнул рукой. — Достану как-нибудь! Не лишать же тебя совсем такого праздника⁈

И — достал! Я со смехом подумал, что вполне возможно Проскурин наведался в гости к де Витту. Там и нанёс урон Гефсиманскому саду гения русской разведки!

Я закинул полено в вычищенную, я бы даже сказал, вылизанную, печку. Присел возле.

«Мои сейчас все на службе в Балаклаве! — представил всех, стоящих в ряд. — А Умут, либо ждет у входа, либо, наверное, в доме у Егора. Слюну роняет у накрытого стола. Закончится служба, вернутся… И начнется двенадцатидневный марафон!»

Я смотрел на огонь. И совсем не жалел о том, что сейчас не праздную с родными. Сознание того, что у них все в порядке было мне важнее и грело куда больше!

— Твои явились табором! — сообщил мне моряк-охранник поздним утром.

Я расхохотался от того, что и он определил толпу греков на цыганский манер.

— Бузят уже?

— А то! — моряк усмехнулся. — Требовали, чтобы всех пропустили!

— И?

— Двоих только. Остальные там подождут. Пойдешь что ли навстречу?

Пришла задорная мысль.

— Нет. Разыграть их хочу!

Охранник попался с чувством юмора. Согласился подыграть еще и за обещанный магарыч.

Когда Егор и Ваня — не сомневался, что будут именно они — подошли к камере, я уже сидел на полу «закованный»! Изображал мученика! Чуть не раскололся, когда увидел у Вани в руках здоровое полено. Держал его, как ребёнка. Или как драгоценную бутыль какой-нибудь из своих водок. Завидев меня, оба вскрикнули сначала. Потом разделились. Егор бросился выговаривать матросу на русском за издевательства надо мной. Ваня на греческом по матери поносил власти, и одновременно, справлялся о моём состоянии.

Матрос, вошедший в роль, внимания на наскоки Егора не обращал.

— Наше дело маленькое! Как приказали, так и держим!

Тут и Ваня переключился на него.

«Этак он его сейчас поленом огреет!» — подумал я, освобождаясь от цепей.

Встал, подошел к ним.

— С Рождеством, греки! — гаркнул весело.

Греки недолго приходили в себя. Быстро раскусили розыгрыш. Бросились с радостными возгласами обниматься.

— Смотри-ка, не забыли! — указал я на полено.

— Конечно! — Ваня протянул мне его.

— Спасибо, конечно! — я указал им на печку.

Увидев, что я блюду традиции, кум не удержался:

— Нет такой тюрьмы, которая помешает нам, грекам, справить Рождество! — благо произнёс эту чуток напыщенную фразу на греческом.

Полено положили рядом с печкой. Двинулись к выходу.

— Я так понимаю, что и стол уже накрыт? — поинтересовался.

— Думаю, как раз успеют к нашему приходу, — подтвердил Сальти. — Стола нет, не обессудь. Но что-нибудь придумают!

Шли коридорами. Заметил, что местные с некоторым недовольством смотрят на Ваню и Егора.

— Чего это они? — спросил шепотом.

— По форме узнали, — отвечал Егор. — Нас же местные не очень любят.

— Почему?

— Мы участвовали в подавлении чумного бунта.

— Чумного⁈

— Ну, так говорят, — к разговору присоединился Ваня. — На самом-то деле бунт был бабий.

— ⁈

— Начался из-за женщин. Их довели своими приставаниями штаб-лекари. Кому понравится, когда твоих жён или дочерей лапают да насилуют⁈

— Как такое возможно⁈

— Оказывается, возможно, — Ваня пожал плечами.

— Ну и начальство местное… — Сальти сдержался от мата. — Постарались! Тут же, когда карантин ввели, они все поставки дров и продуктов на себя оформили и продавали только через свои компании. Везли всякую дрянь. Зарабатывали огромные деньги. И это же длилось не год и не два. С начала войны с турками. И чтобы эта схема жила долго, лекари любую болезнь объявляли чумой! И каждую смерть записывали на чуму! Людей изолировали. И они умирали уже не от болезней, а от того, как их там содержали. В больницах — ни одеял, ни продуктов, ни лекарств! Пожаловаться? Ни-ни! Нравы тут, в Севастополе — суровые. Офицеры могут запросто мастеровому по зубам съездить! Было дело в 30-м году. Контр-адмирал Пантаниони ударил уважаемого кораблестроителя. Так потом прятался! Его чуть не прикончили! И матросов истязают так… Не приведи Господи! За малейшую провинность раздевают догола, к пушке привязывают и секут линьками до потери сознания. Через пару часов моряк может умереть!

«А я еще Спенсеру указывал на английские методы! А тут в своем Отечестве такое же паскудство! Я уже не говорю про начальство и поставки! Это в России и сейчас цветёт пышным цветом! И даже похлеще! Поневоле посмотришь на Китай и задумаешься. Вон они на центральной площади проворовавшихся чинуш казнят! И, вроде, передёргивает от сознания, что это происходит в XXI веке. А, с другой стороны, насмотришься на россиян, нет-нет, да и согласишься про себя, что и у них не мешало бы Лобное место кровью окропить. Чтоб неповадно было!»

— Так никакой чумы в городе не было? — спросил, отвлекшись от размышлений.

— Нет, конечно! — хмыкнул Сальти. — Просто зарабатывали на этом. Карантинные чиновники и врачи. Потому что получали суточные.

— И какие?

— Инспектор карантина и полицмейстер, например, по десять рублей!

Я присвистнул!

— Да, да… Представляешь сколько в месяц? А в год?

— Гигантские деньги! — я вздохнул. — Поэтому в их интересах было карантин сохранять.

— Ну, конечно! А когда еще женщин начали насиловать! Тут уж… — Егор махнул рукой.

— Понятно! Чем закончилось? Ну, понятно, что подавили. Я имею в виду…

— Половину Севастополя выслали в Архангельск,[2] — тут уже вздохнул Ваня. — В сентябре это было. А многих босиком погнали! Только ты не подумай! Мы, балаклавцы, только в оцеплении стояли. В подавлении не участвовали!

— И все равно…

— Да! — Егор горестно покачал головой. — И все равно. Но местных тоже можно понять. И нас. Мы люди служивые!

— Как приказали, так и держим, — вспомнил я слова подыгравшего мне матроса. — И каждому же не будешь доказывать, что вы только в оцеплении были.

— Вот, вот! — подтвердили Егор и Ваня хором.

— Ладно! — рубанул Сальти. — Хватит о грустном. Праздник же! Посмотри!

Мы как раз вышли во внутренний дворик гауптвахты. У забора томилось все семейство. Раздался дружный радостный вопль. Я не выдержал. Побежал.

— Об одном тебя прошу, Мария! — кричал на ходу. — Только не плачь!

Но сестра уже плакала. Услышав мои слова, рассмеялась. И все равно продолжала плакать.

Несколько минут ушло на то, чтобы всех расцеловать. Мы не обращали внимания на кованые прутья забора, разделившие нас. Не обращали внимания на то, что бьёмся в них головами. Целовались и целовались, беспрерывно разговаривая хором.

— Сестра!

— Брат мой!

— Как же ты похорошела! Племяш!

— Дядя! — Янис отвечал на греческом.

— Умут! Ты еще жив? Греки тебя не сожрали? — со смехом спросил зятя на турецком.

— Шурин, дорогой! И жив, и счастлив, как никогда! — Умут ответил на греческом.

— Вах! — я удивился.

— Он выполнил наше условие! — смеялся Сальти. — Так сейчас шпарит, что не отличишь от настоящего грека.

— А еще я выполнил твою просьбу!

Под общий смех Умут продемонстрировал свои сапоги. Классического черного цвета.

— Дайте уже нам обнять его! — расталкивали всех Эльбида и Варвара. — Родной наш!

— Полено передали? — строго спросила Эльбида.

— А как же!

— А ты чего стоишь? — набросилась Варвара на Ваню.

— А что? — Ваня не понимал причину наезда.

— Наливай уже! Отметить надо!

— Люди! Вы это слышали! — возопил в небеса Ваня. — В первый раз за сто лет совместной жизни она предложила мне налить!

Все расхохотались.

— Какие сто лет, паразит⁈

— А! — отмахнулся Ваня. — С тобой год за три надо считать!

— Домой вернемся, я тебе устрою!

Опять хохот.

Ваня разлил. Здесь же на перевернутых корзинах, покрытых салфетками, уже разложили еду.

— Можно я скажу? — попросил я Ваню и Егора.

— Конечно!

— Сегодня великий праздник! Для всех нас. Двойной. И Рождество, и встреча с семьёй. Не обращайте внимания на место. Не тревожьтесь за меня. Вы сейчас вряд ли сыщете в мире человека более счастливого, чем я. Никакие трудности не имеют значения, если семья рядом с тобой. Когда все живы, здоровы и вместе. Я всех вас очень люблю! Выпьем за это!

С восторгом выпили. Ваня тут же бросился опять наполнять стаканы. Варвара не противилась.

— За Косту! — провозгласил Ваня. — За человека, собравшего эту семью. Я сейчас тоже не говорю про это место. Он создал нашу нынешнюю семью. Мы теперь не можем представить жизни друг без друга!

Выпили.

— Наливай! — теперь приказал Сальти, видимо еще опасаясь гнева Варвары, если бы предложение исходило от Вани.

Только после тоста Егора за процветание нашей семьи сделали паузу. Я бросился с расспросами.

— Рассказывайте, рассказывайте! Как вы? Что творится? Сестра?

— Все хорошо, брат!

— Нашёл кого спросить? — усмехнулся Ваня. — Она же из скромности слова не скажет.

— Все так хорошо?

— Хорошо⁈ — улыбался Сальти. — Да она теперь знаменитость у нас. Весь Крым побывал в её таверне!

Мария покраснела.

— Не слушай их, Коста. Какой весь Крым? Что ты несешь, кум?

— Весь не весь, — вступила Эльбида, — но много. И весь скоро будет! Она же так готовит!

— Сама Голицына к ней как-то наведалась! — докладывал Ваня. — Я, говорит, наслышана. Все хвалят. Приготовьте и мне что-нибудь. Хочу попробовать.

— И? Что приготовила, Мария?

— Баранину потушила.

— Что сказала Голицына?

— Сказала, что еда для неё немного непривычная, тяжелая…

— Э! — не выдержала Эльбида. — Сказала, что такой вкусной баранины прежде не ела. Потом Мария сделала ей еще козлятину. В общем, раз в неделю, что-то обязательно готовит и со слугой отсылает княжне.

— Трактир переполнен с утра до вечера! — с гордостью сообщил Умут.

— Значит, все получилось?

— На все воля Аллаха и Бога! — дипломатично ответил Умут. — Но пока всё хорошо.

— А твои дела?

Тут волна скромности накатила на зятя. За него отвечала Мария.

— По голове себя бьёт! — прыснула.

— Почему?

— Жалеет, что первую партию апельсинов небольшую привёз.

— Испугался? — спросил Умута.

— Каюсь! — склонил голову зять.

— То есть пошло дело?

— За три дня все распродал! — Умут прокашлялся. — Скоро поеду еще раз. Договорюсь с братьями, чтобы как минимум по два корабля загружали и присылали.

— Правильно! А точно наши не обижают? — смеясь, произнёс шёпотом.

— Я тебе так скажу, — Ваня выпятил грудь, — как сегодня Варвара в первый раз предложила мне налить, так и Умут — первый турок, которого полюбили все греки Балаклавы! Да и не турок он уже вовсе! Наш человек!

Логикой тут не пахло, но я был счастлив услышать такое мнение. На всякий случай посмотрел на сестру.

— Да! — Мария улыбнулась, прижавшись к мужу.

— Вот только Яниса мы теряем! — неожиданно посетовал Умут.

Я вздрогнул. Испугаться не успел. Заметил и озорство зятя, да и общий смех сразу смыл все страхи.

— Шайтаны! — вскрикнула единственная не поддержавшая смех Эльбида. — Тьфу на вас! Мальчик мой, не слушай их!

Прижала крестника к себе, стала осыпать поцелуями. Я все понял, тоже засмеялся.

— Не отпускает от себя?

— Еле вырываем, чтобы хоть парой слов перекинуться, обнять! — сквозь слезы от смеха произнёс Умут.

— Вы делами заняты круглые сутки! — Эльбида «намертво» вцепилась в Яниса, будто кто-то и впрямь намеревался отнять его у неё. — А ребёнку нужен уход и внимание!

Все уже буквально валились от смеха. Но Эльбида продолжала держать оборону. Все понятно. Своих детей Бог не дал. Крестник. Теперь Янис для неё — свет в окошке. Может, единственный смысл жизни. Теперь следовало опасаться не того, что Янис будет прятаться за маминой юбкой! Судя по всему, Эльбида, как вторая мать, за малейшую боль, причиненную крестнику, со свету сживет обидчиков!

— Что мы все про нас, да про нас? — встрепенулась сестра. — У нас все хорошо, брат, не волнуйся. Ты про себя расскажи.

— Да! — поддержал Умут. — Ты выглядишь, как настоящий горец!

— Про всё рассказать не могу. Не обессудьте, — предупредил вначале.

Рассказ получился на редкость дипломатичным. Он вышел похожим на те совершенно секретные досье, в которых пять шестых содержания каждой страницы наглухо заштрихованы черным фломастером. Я вдруг подумал, что даже если бы мне было можно рассказать всю правду, я все равно избежал большинства подробностей. По одной простой причине. Напротив меня сидели настолько счастливые люди, что язык не повернулся бы пугать их и заставлять переживать. К чему? Похвастать, какой я герой? Или сообщить сколько раз моя жизнь висела на волоске? Нет в таком рассказе достоинства. Так что — и я уже смеялся про себя — по итогу история моего путешествия выглядела в моем пересказе как увеселительная прогулка! Но было видно, что никто из семьи не поддался на легкость моего изложения и беззаботный тон. Все понимали причину. Так же как и то, что не нужно задавать вопросов. Никаких.

Никто и не задал. Женщины вздохнули. Мужчины прокашлялись. Ваня разлил водку.

— За то, что остался цел и невредим! И пусть Господь и дальше тебя хранит! — сказал отставной воин.

Все закивали. Выпили.

Сестра всхлипнула.

— Мария, ну что ты? Я в полном порядке! Егор, Ваня, скажите ей про мою «камеру»! — улыбнулся я.

— Курорт, Мария! — подтвердили оба. — Не волнуйся!

— Так, может, ты потом к нам приедешь? Отдохнёшь.

— Не могу, сестра! — я грустно вздохнул.

Всё сразу поняла только Эльбида.

— Ай, яй, яй, — покачала она головой и неожиданно добавила. — Бедная Афро!

Я знал, что «Афро» — это сокращенное от «Афродита». То есть речь шла о некоей девушке. Уже догадываясь, что это за девушка, все-таки спросил:

— Что за Афро? — при этом пристально посмотрел на сестру.

Сестра глаза опустила. Ну, так и знал! Даже не сомневался! У неё таверна большая, сотни посетителей, постоялый двор, княжна под боком, а она все равно ещё и брату девушку подыскала!

— Мария! — я придал голосу необходимую твердость и строгость.

— А что? Что? — Мария попыталась броситься в атаку. — Что такого⁈ Ты все время по своим горам лазаешь! У тебя времени нет. Ты же не собираешься вечно так бродить⁈ Тебе нужно осесть, наконец! Хватит! Не мальчик! Семью нужно завести! Детей!

Все вокруг опять начали тихо прыскать.

— И почему она бедная⁈ — Мария набросилась на Эльбиду.

— Потому что наш Коста, кажется, влюбился! Вы что не видите?

Все разом притихли. Я, наоборот, рассмеялся. И как не рассмеяться, когда мудрая женщина не только разгадала причину, но и выразила её почти один в один в строчке из знаменитой песни⁈ Все в нетерпении ждали, когда я перестану смеяться и сообщу им права или нет в своей догадке Эльбида.

— Это правда? — спросила сестра тоном дознавателя из застенок ЧК.

— Не о том спрашиваешь! — усмехнулась Эльбида. — Кто она?

Выхода не было.

— Грузинка.

— Ай! — сестру будто пронзила стрела!

Умут бросился её успокаивать.

— Мария! Почему «ай»⁈ — я улыбнулся. — Только сейчас не говори мне, что как грек я должен был бы взять в жёны гречанку!

Умут, заботливо поглаживавший супругу, такого выдержать не смог. Начал «булькать», сдерживая взрыв хохота. Мария тут же выдала ему нахлобучку. Правда, на турецком.

— Бессовестный! Не вздумай сравнивать! Тут совсем другое! И только попробуй засмеяться! На полу будешь спать!

Но все вокруг примерно поняли, что она выговорила мужу. А Умут, несмотря на страшную кару, ожидавшую его в случае непослушания, таки расхохотался. И смотрел при этом на Марию с гордостью и любовью! Мария для острастки несколько раз надавала ему по плечу. Успокоилась.

— Как зовут? — спросила.

— Тамара.

— Сколько ей лет?

— Восемнадцатый пошёл, — тут я не был уверен на все сто.

— Вы уже помолвлены?

— Нет. Но я дал слово. Нужно ехать, забирать Тамару. Иначе братья отвезут её в Абхазию, чтобы выдать замуж за какого-то местного князька.

— Ты так её любишь?

— Да!

Мария задумалась. Уверен, что она сейчас решила про себя, что еще не все потеряно. И может вполне так сложиться, что её креатура — Афродита — все-таки «выстрелит»!

— Хорошо, брат, — покорно согласилась. — Раз дал слово…

— А ты, надеюсь, Афро слова не давала?

— Нет, конечно! — горячо запротестовала Мария.

— Тогда почему Эльбида сказала, что она «бедная»? А?

Сестра замялась.

— Чуток лишнего наобещала, — призналась вместо сестры Эльбида. — Но не волнуйся. Мы эту проблему решим. Все останутся довольны!

— Хорошо! Дорогие, пора!

— Погоди, погоди! — Мария встрепенулась. — А ты здесь надолго?

— Пока не понимаю. Но как только освобожусь, так сразу — в Грузию, к любимой! Флотские обещали подкинуть! Но тут вилами на воде писано. Если подведут, буду искать крысиные тропы. Через Батум. Так ближе всего.

— Шурин! — Умут перестал потирать плечо. — Я тебя разочарую. Порты Батума и Трабзона закрыты надолго. Чума! Единственный вариант — это Синоп или Самсун. В Синопе много черкесов и турок из Анапы, то есть связи с кавказским берегом есть. Проблема еще в том, согласится ли кто-то плыть зимой во время штормов. Я сейчас даже в Одессу с трудом фрахт нахожу. Хотя с этим городом пора заканчивать.

— Синоп или Самсун?

— Да!

— Хорошо. Спасибо. Теперь буду знать. И думать. А с Одессой что не так?

— Они там совсем обезумели со своим порто-франко. Такие цены заламывают! Сплошное ворьё! Еще и очереди на выезд из города. Так что, ты был прав с самого начала. Нужно выстраивать новую цепочку. Прямиком через Крым! После праздников отправлюсь туда закрывать все дела.

— С таким подходом, зять, ты точно станешь апельсиновым королём!

— Буду стараться, шурин!

Сестра с трудом дождалась окончания нашей с Умутом беседы.

— Но после того как ты её заберёшь, вы должны вернуться сюда! Здесь твой дом, Коста! — настаивала Мария.

— Да, конечно. Постараюсь! — я не был уверен, что так получится, поэтому ответ не мог быть полностью утвердительным.

— Пожалуйста, брат! — сестра по привычке пустила слезу.

— Мария!

На сестру мой грозный тон подействовал не так, как я рассчитывал. Тут же слёзы потекли рекой.

— Всё, всё, любимая! — успокаивал жену Умут. — Мы будем ждать и молиться. Все будет хорошо!

Начали прощаться. Расцеловался со всеми. Теперь слезы полились у всех женщин. Мужчины держались.

— Кстати! — решил чуть остановить этот поток. — А кто остался в таверне, если вы все здесь?

— Голицына и повара дала, и пару слуг! — с гордостью сообщил Ваня. — Так она твою сестру уважает!

— Дорогого стоит! — согласился я.

…Родные мне люди постепенно удалялись.

— Семья! — закричал я.

Они обернулись.

— Запомните! Сегодня — я самый счастливый человек на Земле!

[1] Проскурин имеет в виду не лоскут каторжанина, из-за которого королей воровского мира прозвали «бубновыми тузами», а саму карту, на которой с 1820-х гг. ставилась печать с двуглавым орлом. Поэтому бубновый туз считался главным в карточной колоде.

[2] Ваня преувеличил. Выслали каждого пятого. Вообще, то была дичайшая история. Особенно ее финал. Тех, кто спровоцировал восстание, не наказали, а наградили. Например, штаб-лекарей за борьбу с чумой, которой не было. А боевого генерала, который своей волей отменил карантин, чтобы утихомирить народ, разжаловали в солдаты. И он умер от горя.