Прыжок "Лисицы" (СИ)

Глава 14 Смерть поэта

В кунацкой, вроде, не было жарко, но лицо у меня горело. Битый час я не мог сдвинуть с мертвой точки свое дело. Все трое моих собеседников-убыхов, Гетше, Эбар и Эдик-бей, принадлежали к роду Фабуа — к той его ветви, что славилась особым упрямством. О нем меня заранее предупредил Керантух через одного из рабов. Но предостережение мало помогло. Проломить стену своенравия братьев Эбара и Эдик-бея не смог бы и самый опытный переговорщик.

Гетше был старейшиной аула, давшим нам кров. Он отстранился от разговора. Не пытался ни остановить мои уговоры, ни подтолкнуть братьев к изменению позиции. Ему вообще было фиолетово, до чего мы договоримся. Он торопился отправиться под мыс Адлер во главе отряда из убыхского аула.

Разговор вели на турецком. Все, кто занимались работорговлей, знали его прекрасно. Выучили, когда ездили в Константинополь или когда общались с купцами. Почему Керантух не владел турецким, было загадкой. Наверное, его воспитывали далеко от побережья, в семье аталыка из Закубанья.

Обстоятельства, определившие позицию братьев, были таковы. Их семья имела многолетнюю вражду с одним абхазским родом. Средний брат, в доме которого обитала Тамара, был убит два дня назад. Нарвался на засаду на побережье, когда возвращался домой из Бамбор, куда ездил, передать письмо в Вани с требованием о выкупе.

Дорога между Бамборами и Гаграми издревле славилась своими разбойниками. Леса близко подходили к береговой полосе. Обстрелять любой отряд из густой чащи труда не составляло. Там ежемесячно гибли десятки русских, абхазов и черкесов.

Но с владельцем Тамары случилось иное. Он нарвался на своего кровника на узкой тропе. Не долго раздумывая, абхазец разрядил свои пистолеты в голову убыха, да и был таков. Он был в своем праве. Как раз была очередь абхазцев забрать жизнь своего личного врага.

Канла, кровная вражда, регулировалась строгими правилами. Ни одно из них не было нарушено. Убийство случилось не под крышей дома. Не в имении знатного рода, взявшего под свое покровительство семью, опасавшуюся мести. Не в священной роще. Просто убых, похитивший Тамару, нарвался. Я был этому крайне рад, хотя вида не показывал.

Теперь пришла очередь мстить братьям Фабуа. Они не стали откладывать дело в долгий ящик. Собрали отряд и напали на абхазский аул. Многих убили. Сожгли посевы. Угнали скот. Чем больше вреда удавалось нанести своим противникам, тем больше чести. Я плохо понимал, что тут благородного в убийстве домочадцев семьи кровника. Но, увы, таковы были правила. Резня порой доходила до того, что с лица Земли стирался целый род. С этим пытались бороться, придумывали разные ухищрения, вплоть до усыновления ребенка, похищенного из дома врага. Но с убыхами такой номер не проходил. Их недаром прозвали самым воинственным народом Черкесии.

— Мы себя адыгами не считаем, — объяснял мне Эдик-бей, самый разговорчивый из братьев. — Мы — потомки аланов!

— Разве вы не чтите кодекс чести⁈

— И что с того? Даже предложи абхазы нам десять тысяч быков, мы не забудем о вражде. Пока их всех не перебьем, не успокоимся. Что ж до твоей Тамары, не дело говорить про золото, когда в доме покойник.

Отчасти я признавал его правоту. Но и не мог не попробовать договориться.

— Вы же ждете ответа из Вани! Я знаю братьев Тамары. Они бедны, хоть и не признаются в этом. Раз так случилось, им проще вычеркнуть ее из списка живых. Я же дам вам все золото, что у меня есть! Хочешь, я стану вашим уорком⁈ — уже не ведая, что предложить, вскричал я. — Буду служить вашей семье и помогать во всех походах?

— Не интересно! — отрезал Эдик-бей.

Он уставился на меня, не мигая. Словно хотел прочесть мои мысли.

— Попробуешь напасть на нас и украсть девушку, будем преследовать. Тогда пощады не жди!

Я был в полном отчаянии. Единственная надежда на Гассан-бея. Быть может, он своим авторитетом и положением в иерархии убыхской аристократии сможет повлиять на упрямцев? Нужно срочно ехать в Адлер! Тем более, что туда отправляется немаленький отряд.

— Дайте мне хотя бы поговорить с моей девушкой!

— Зелим-бей! Ты плохо понимаешь наши порядки. В пределах имения и даже аула никто не ограничивает свободу рабыни, — я поморщился, но Эдик-бею было плевать на мои чувства. — Ступай и говори. Но помни про мои слова! Не делай глупостей. Мы же гарантируем тебе, что с грузинкой ничего плохого не случится.

«И на том спасибо! — подумал я, вставая. — Пожалуй, даже — большое спасибо! Хоть мне и неприятно вас, поганцев, благодарить!»

На разговор с Тамарой взял с собой Бахадура. Преследовал двоякую цель. Во-первых, нужно было алжирца показать Тамаре, чтобы она знала его в лицо, как моего человека. А, во-вторых, и это было куда важнее, я попросту… боялся. Зная нрав моей грузинки, был уверен, что она вломит мне нехилых люлей за опоздание и за то, что я нас так подставил. И не примет никаких оправданий.

Вот и стоял теперь на заднем дворе, где нас никто не мог видеть, и трясся, не зная, чего ждать.

«Может, и пронесёт! — тешил себя надеждой. — Сейчас выйдет, бросится на шею, с криком: Любимый!». Может, и поцелуе… Нет! — надежды схлопнулись. Моя грузинка фурией выбежала из дома. — Поцелуев не будет! Люли! Однозначно, люли!"

Эдик-бей несколько приврал, когда говорил об отсутствии ограничений. За Тамарой поспешала старуха, быстро переставляя свою клюку. И лицо моей царицы было закрыто вуалью. Но по тому, как горели ее глаза, ее намерения были понятны.

Заметила Бахадура.

— Кто это?

Я торопливо всё разъяснил.

Она кивнула алжирцу. Тот смотрел на Тамару с нескрываемым восхищением. Его взгляд подтверждал старую истину: мало что так привлекает в человеке, чем прущая из него энергетика. Еще её называют харизмой. А у Тамары энергетики было на пару атомных станций.

Она встала почти рядом.

— Твоё счастье, что он здесь!

Я вздохнул.

— Бахадур! Оставь нас, пожалуйста!

— Хорошо! — знаком «ответил» алжирец, улыбаясь.

Тамара сдержалась и не ойкнула от его оскала. Подскочившая к нам старуха, наоборот, дернулась и что-то забормотала, осеняя себя знаком, охраняющим от зла.

Бахадур не удержался и еще шире улыбнулся. Тут уже обеих женщин проняло. Отшатнулись. А ведь он лишь хотел меня подбодрить!

Алжирец ткнул в Тамару пальцем и изобразил нечто такое, что можно было понять однозначно — только, как «Коста! Я готов за неё умереть!» Поклонился и вышел со двора.

Тамара неверяще смотрела ему вслед. И как только он исчез из виду…

Я не издал ни звука во время экзекуции. Руками не прикрывался. Более того, чем больше Тамара входила в раж, избивая меня, осыпая упреками, тем больше я радовался. Ей сейчас была нужна такая встряска. Бедная девочка! Сколько же она вынесла! Как держалась! Сколько у неё накопилось внутри! Закон прост: чтобы котёл не взорвался, требуется выпустить пар. И Тамара сейчас с размахом следовала этому закону.

Я не сводил с неё глаз. Любовался. Вдруг подумал о том, какой у нас будет с ней бешеный секс! Умопомрачительный! В нашем доме живого места не останется. Все будет сломано: кровать, стол, стулья! Не секс, а сплошное разорение!

Она заметила мою мечтательную улыбку. Наверняка поняла причины.

— Ах, ты…! — не нашла приличных слов, продолжила лупить с удвоенной силой.

Наконец, иссякла.

— Фуф! — выдохнула, и… улыбнулась.

Гроза миновала, «котлу» более ничего пока не угрожало. Можно было начать мирные переговоры.

— Извини, любимая! Так сложилось, — начал я. — Как я ни старался.

— Ладно. Главное ты здесь. Живой.

— А ты думала…?

— А что я еще могла думать⁈ — Тамара вспыхнула. — Я не сомневалась, что ты сдержишь своё слово. Ждала. Тебя нет и нет…

Здесь наступила вторая стадия «оздоровления». Тамара зарыдала.

Прижалась ко мне и тут же отстранилась.

Старуха сделала вид, что не заметила. Лишь постучала своей клюкой об землю. Видимо, Тамара у нее в любимчиках.

— Я столько слёз пролила. Думала, тебя уже нет в живых.

— Успокойся, любимая! — я гладил её по голове. — Я здесь.

Тамара часто закивала. Опять выдохнула. Вытерла слёзы. Перешла на деловой тон.

— Удалось договориться?

— Нет.

— Я так и думала, — Тамара была спокойна.

Зато я опешил.

— Почему ты так и думала?

— Чему ты так удивляешься⁈ Я девственница. Дорогой товар. С меня тут чуть ли не пылинки сдувают. Смотрят и барыши подсчитывают! — усмехнулась Тамара.

— Да, — я скрипнул зубами. — Так.

— Что будешь делать?

Я рассказал про Хоттабыча. Тамара выслушала.

— А если и с ним не получится?

— Тогда один выход: выкраду.

— А если, пока ты будешь там договариваться, меня отвезут и продадут в жены кому-нибудь? В рабство?

— Все равно — выкраду.

В голове словно щелкнуло и родилось некое подобие плана.

— Коста! Но я уже буду мужней женой! Испорченной! Ты не сможешь…

— Тамара! — я перебил её. — Запомни только одно: ты будешь моей женой! Всё! Остальное — значения не имеет! Ты не будешь моей женой только в одном случае: если я погибну! Поняла?

Тамара никак не могла уместить в своей юной голове возможность нарушения таких незыблемых устоев. Смотрела расширенными глазами.

Я обнял её и тут же получил клюкой по плечу. Старуха шипела и плевалась не хуже грузинских матрон, защищавших своих чад. Мои слова она вряд ли поняла, но внешние приличия еще никто не отменил.

Ну, погоди, старая перечница! У меня есть для тебя сюрприз!

— Тамара! Мне плевать на все эти правила! Я люблю тебя! Всё, что мне нужно сейчас, — это еще немного твоего терпения и веры.

— Хорошо. Но учти. Если ты погибнешь, я наложу на себя руки!

Умеет девушка мотивировать, ничего не скажешь! Как такую не полюбить⁈

Тамара опять по моему виду поняла, о чем я думаю и почему улыбаюсь.

— Да! — хохотнула. — Старайся!

Злобная старуха потянула ее в дом. Тамара оглянулась. Я по инерции тоже посмотрел в ту сторону. И пропустил тот момент, когда её губы коснулись моих. Поцелуй был коротким. Но достаточным, чтобы еще раз убедиться в том, что секс с ней будет выдающимся!

У двери царица обернулась.

— Что тебе показал Бахадур, когда уходил? — прищурилась Тамара, не обращая внимания на шипение старухи. Поцелуй ту — доконал.

— Что готов умереть за тебя!

Тамара улыбнулась.

— Меня не спрашивай, царица. Ты знаешь ответ.

Тамара кивнула и исчезла за дверью.

Я же поспешил обратно к братьям Фабуа. У меня появилось к ним предложение, от которого они обязательно откажутся. Но я буду настаивать на своем, наплевав на упрямство местного рода.

И я сумел настоять на своем!

Собственно, идея была проста. Мне нужен был пригляд за Тамарой. Вдруг ее и вправду решат увезти. И про безопасность не стоило забывать. Если большинство мужчин уезжало на войну, аул оставался плохо защищённым в тот момент, когда стоило ожидать мести абхазов-кровников. Вывод: Бахадур остается в селении!

— Ты хочешь оставить нам свое страшилище⁈ — поразились братья. Даже молчаливый Эбар не удержался от эмоционального «Еу!». — У нас же все коровы отелятся от его рожи!

— Представь на месте коровы своего кровника, решившего напасть на твой дом! — захохотал я. — Он же сразу по-взрослому сходит вместо того, чтобы хвататься за кинжал!

Мозг братьев сломался. Они хлопали глазами, не зная, как возразить. Я предлагал бескорыстную помощь. Защиту. Лишний клинок еще никому не помешал (скорее, нож, а не привычная всем шашка или кинжал. Но какая разница?).

Эбар и Эдик-бей переглянулись. Быстро обменялись непонятными фразами.

— Точно без обязательств? — спросили меня.

— Точно!

— И уедет, как ты вернешься из Адлера или минует опасность?

— Уедет!

— Мы согласны!

«Ну, все! Ты, старуха, попалась! Готовь запасные шальвары!» — я расслабился и снова улыбнулся. — Не хрен было меня клюкой лупить!'

Вышел на улицу. Бахадур держал моего коня.

— Ты остаёшься! — сообщил я ему и не дал возможности возразить. — Мне нужно, чтобы ты стал тенью Тамары. Оберегал её, пока я не вернусь.

Бахадур кивнул.

— Ты же понял, как она мне дорога? Дороже жизни…

— Много слов, Коста! — перебил меня алжирец, быстро жестикулируя. — Не волнуйся. Я головой за неё отвечу!

— Спасибо, друг! — я запрыгнул на коня. — Только на тебя и могу положиться.

— Много слов! — улыбнулся Бахадур. — Да хранит тебя Аллах!

Рукой ударил моего коня по крупу.

«Прав немой. Много слов», — махнул ему на прощание.

… К мысу Адлер наш отряд приблизился под грохот канонады. Началось! Русские уже здесь. Наверняка, уже высадили десант и штурмуют аул за дубовым лесом[1].

Выехали на возвышенность на левом берегу Мздимты. Туда, где мы со Спенсером ночевали первую ночь после побега с «Блиды». С нее открывалась страшная панорама боевых действий.

Русские корабли выстроились полукругом и вели непрерывный огонь по лесу на правом берегу и броду у истока реки, который нам предстояло пересечь. Я узнал старых знакомых — фрегат «Анну», корвет «Ифигению» и злополучный «Аякс». Всего кораблей было десять, включая пароход-фрегат «Колхида». Наверняка, эскадрой командовал старина Эсмонт.

Завал и окопы на берегу были разбиты пушками и брошены горцами. Они рассеялись по лесу или отошли к аулу. Но в чаще продолжались боевые действия. Оттуда то и дело вырывались облачка пороховых дымов. Правда, основная часть русского десанта уже выдвинулась из дубравы и, развернувшись в цепи, приближалась по ровной как столешница поляне к аулу. Его подготовили к обороне, окружив баррикадами. Солдат встретил плотный ружейный огонь. Они неохотно продвигались вперед, понукаемые своим офицером.

— Переправимся пешком через реку и ударим в тыл русским. Зажмем их между лесом и аулом, — мгновенно сориентировался наш командир, тамада Гетше.

Горцы спешились. Я — тоже. Моего согласия на участие в вылазке никто не спрашивал. Вместе — так вместе. Деваться некуда. Сторожить коней оставили одного задохлика. Его и взяли с собой с целью следить за табуном.

Устье Мздимты разделял на два рукава вытянутый колбасой остров, густо поросший кустарником. Река уже переполнилась весенней водой, разливаясь по раскисшему глинистому берегу. Она же могла вымыть в песке опасные и коварные ямы. Часть бойцов в панцирях и кольчугах запросто могла пойти ко дну.

Мы начали переправу. Старались бегом преодолеть открытое пространство. Но через реку, пусть и мелкую, быстро не побегаешь. Нас заметили с кораблей. По острову ударили гранаты и дальняя картечь. Они скашивали кустарник и людей. Появились первые убитые и раненые. Первым погиб Гетше. Картечная пуля расколола его шлем и развалила череп. Он тут же исчез под водой. Такая же судьба постигла и моего спутника Керантуха с той лишь разницей, что картечь ударила ему прямо в сердце. Без стона повалился в грязь. Он, по сути, прикрыл меня своим телом.

Я дважды провалился в промоины. Вылез на правый берег реки целым, но мокрым. Заряженный револьвер удалось сохранить сухим. Я готов был пустить его в ход, лишь когда моей жизни будет угрожать опасность.

Убыхи просачивались в лес маленькими группами, все время забирая вправо. Стремились выйти в тыл русским, уже штурмовавшим аул. Но в лесу солдат оказалось многовато. Вскоре сражение в дубраве, густо заросшей кустарником и бурьяном, превратилось в кучу-малу. Распалось в отсутствии прямой видимости на мелкие схватки, в которых чаще побеждали горцы. Они орудовали шашками и кинжалами, с криком бросаясь из-за кустов и деревьев на солдат в форме Мингрельского полка. Убитые и раненые валились снопами. Иногда вспыхивали схватки за тело какого-то убитого.

Казалось, горцы сейчас сомнут русских. Заставят их побежать к шлюпкам на берегу. В самый напряженный момент контрнаступления черкесам во фланг ударил большой отряд Тифлисского полка, поддержанный грузинскими милиционерами[2]. Черкесы стали отступать к реке. Русские не стали их оттеснять. Добивали огнем из двух единорогов и кегорных мортирок[3]. Гранаты сыпались на лес чугунным градом.

Мне дважды довелось отбивать кинжалом удары штыком в грудь. Одного грузинского милиционера пришлось остановить выстрелом в плечо. Когда мы начали отступать, повстречавшийся на моем пути овраг помог укрыться от картечи. Рядом со мной бежали два убыха, сжимавшие в руках шашки и разряженные пистолеты.

Мы выбрались из оврага. На небольшой полянке под огромным старым дубом лежал русский офицер весь в крови. Над ним, как кумушки, суетились два солдата. Мои спутники в несколько секунд изрубили их шашками и бросились дальше к реке.

Я склонился над офицером-прапорщиком. Вздрогнул. Мы были знакомы. Тот самый Бестужев-Марлинский, который высаживался в Геленджике в прошлом году. Он еще, помнится, сказал: «не поминайте лихом!» Что он забыл в этом лесу?

Я склонился к окровавленным губам. Он что-то шептал в бреду. Разобрал слова какой-то странной песни: Ей вы, гой еси кавказцы-молодцы,

Удальцы, государевы стрельцы!

Посмотрите, Адлер-мыс недалеко,

Нам его забрать славно и легко… [4]

Ага, очень легко! Легче и не придумаешь!

Я осмотрел раны поэта. Грудь ему разворотили картечные пули. Очевидно, что русские. У горцев пушек нет. Чертов дружественный огонь. Говорят, от него гибнет народу не меньше, чем от вражеской стрельбы.

Огляделся кругом. Бой сместился в сторону. Сорвал с трупа русского солдата окровавленную и разорванную рубаху и заткнул ею раны Марлинского. Взвалил его на плечо и потащил к реке. Выходить к русским было очень опасно. На любой шорох в лесу солдаты немедленно стреляли. Если добраться до горцев, их врачи смогут, возможно, помочь.

Мне следовало поторопиться. Отряд, штурмовавший аул, при первых признаках нападения с тыла стал медленно отходить к лесной опушке. Могло так случиться, что наши пути пересекутся. Тогда мне точно несдобровать. В черкеске и с раненым обер-офицером? Пуля или штык без малейших раздумий.

Кое-как дотащил Марлинского до берега. Поздно! Несчастный умер на моем плече. Опустил его на мокрую грязную землю. Снял с пальца дорогое золотое кольцо, забрал пистолет. Не хотел, чтобы труп ограбили мародеры. Передам эти вещи русским начальникам при первой оказии.

Пробегавший мимо убых одобрительно вскликнул. Наверное, решил, что это я убил офицера и теперь забираю законную добычу. Помог мне столкнуть тело в воду. Течение полноводной Мздимты медленно потащило убитого поэта к морю.

Пригибаясь, мы форсировали реку выше острова. Уцелевший кустарник прикрыл нас от наблюдателей-моряков. Да и вряд ли с кораблей стали бы стрелять по парочке уцелевших в лесной схватке черкесов.

Карабкаясь по склону, добрались до места, где задохлик-убых сторожил лошадей. Их сильно поубавилось. Видимо, не мы одни вернулись обратно и отправились верхом к основным силам.

Но не всех лошадей заберут хозяева. Наша вылазка обернулась полным провалом. Шашками от картечи не отбиться. Потери вышли серьезные.

Мне оставалось лишь последовать примеру ранее уехавших и отправиться к Гассан-бею. Мне было о чем с ним поговорить. Война войной, но Тамару нужно спасать!

[1] В реальной истории штурм мыса Адлер начался 7 июня 1837 г., в день Святого Духа. Поэтому укрепление и было названо «укрепление Св. Духа».

[2] Обращаем внимание читателей, что современная Грузия первой признала геноцид черкесов накануне сочинской Олимпиады. Вот только сделала это своеобразно, обвинив во всем Россию. Как же тогда объяснить активнейшее участие грузин в Кавказской войне? Потери грузинского ополчения в первый день десанта: один князь и трое милиционеров.

[3] Кегорные мортирки — аналог миномета того времени. Состояли на вооружении крепостей, но по решению А. П. Ермолова были включены в состав полковых батарей на Кавказе. Признаны эффективными в горной и лесной войне. Стреляли небольшими круглыми бомбами — картечными и зажигательными.

[4] Куплет из песни, сочиненной А. А. Бестужевым-Марлинским для солдат его батальона, накануне их высадки на мысе Адлер.