Прыжок "Лисицы" (СИ)

Глава 16 Соприсяжное братство

С моими существенно возросшими физическими кондициями спускаться было несложно. Но страшно! Звуки ночного леса как отрезало. Сколько ещё сползать вниз — непонятно. Видны ли звезды на небе, не мог заставить себя проверить. Задирать голову вверх, когда перебираешь канат руками, абсолютно не айс.

Внезапно достиг дна. Пошевелил ногой мелкую каменную осыпь, пытаясь хотя бы на слух определить, что меня окружало. И тут же услышал знакомые звуки и многочисленные вспышки, разорвавшие темноту. Вокруг щелкали спусковыми крючками пистолетов, высекая искры и поджигая бумажные свечи, а следом и факелы. Свет от горящих сосновых веток, расщепленных и набитых стружкой, озарил огромную пещеру со сводчатым потолком.

Я стоял в центре широкого круга, который образовали два десятка воинов. Полуголые, а некоторые и босые — не только без чувяк, но и без ноговиц, — они молча смотрели на меня. Среди них увидел Таузо-ока и Джанхота, не проронивших ни слова, чтобы поприветствовать меня.

Пауза затягивалась. Чувствовал себя крайне неуютно под чужими взглядами. Добрыми или любопытными они не казались. Скорее напряженными. И теперь сходящимися на точке справа от меня. Там, где стояла прислоненная к обломанному древнему римскому кресту плита с сохранившейся цифрой семь. Перед ней располагалась круглая площадка с утрамбованной землей, выровненной песком.

На эту мини-арену вышел пожилой горец — стройный, несмотря на возраст, и уверенный в себе. Единственный из собравшихся, кто остался в черкеске. Высоким голосом он затянул заунывную песню. Каждый куплет завершался общим выкриком «Ри!» или «Ра!» от собравшихся, топавших правой ногой в такт.

К моему удивлению, я понял, что бард описывает мои подвиги. Не все понял, потому что одни куплеты исполнялись на натухайском, который пока понимал серединка на половинку, а другие — на убыхском, из которого вообще не знал ни слова. Но общую суть уловил. В песне мелькали имена Зелим-бея, Бейзруко, Гассан-бея, Джанхота и кого-то еще.

— Обычно бард поет лишь то, что видел своими глазами, — неожиданно за спиной раздался шепот Курчок-Али. Я не заметил, как и откуда он подкрался. — Джанхот его уговорил описать твои подвиги с чужих слов. Его поразило, что ты не взял себе ни оружия, ни коня князя Бейзруко.

— Что здесь происходит???

— Вольное общество всадников хочет предложить тебе вступить в наши ряды. Нас еще называют соприсяжным братством. Ибо мы клянемся друг другу ставить интересы братства выше интересов рода и даже семьи. И защищаем друг друга, как кровные братья.

Я мысленно присвистнул. Нечто подобное было у многих воинственных народов. У римских легионеров, почитателей культа Минервы и богини Дисциплины. У викингов, собиравшихся в вольные сообщества, которые предоставляли услуги наемников. Вот и Западная Черкесия не осталась в стороне с ее культом рыцарства и кодексом «Уорк хабзэ». Еще одна горизонтальная связь, как и аталычество[1]. Неплохой способ преодолеть распри убыхов с шапсугами или закубанцев с причерноморцами. Тайный союз меча и орала вне ироничного контекста.

Бард закончил свою песню. Его сменил мой кунак. Юсеф подробно рассказал о моем глубоком понимании вопросов чести.

Следом выступил Джанхот.

— Зелим-бей заговоренный — настоящий уорк! И башка у него варит! — он был, как всегда немногословен.

Собранию членов вольного общества явно не хватало председателя и его объявления «слово предоставляется…». Черкесы загомонили на непонятном наречии. На арену выскочил Курчок-Али.

— Зелим-бей вернул мне тело моего отца, павшего на мысе Адлер. Это — раз!

Соприсяжные братья одобрительно выкрикнули:

— Хо!

— Зелим-бей выкрал у русских тело их офицера. Это — два!

— Хо!

— Про него говорят, что его не берет ни пуля, ни ядро! Он по лесу, где погибли лучшие, бегал, как по фруктовому саду! Тому — много свидетелей! Это — три!

— Еу! — удивленно закричали черкесы, потрясая своими кинжалами.

— Зелим-бей наказал предавшего клятву, лично заклеймив его!

— Какой знак⁈ — кто-то выкрикнул вопрос.

У меня из-за волнения чуть не сорвалось «сделал из него полу-Джокера», но я заставил себя промолчать.

— Рожу ему рассек от рта до уха! — весело крикнул Таузо-ок.

— Хо!

— Это — четыре! — подвел итог Курчок-али и покинул арену.

— А баранту он для нас приготовил? — поддержал веселый настрой один из собравшихся.

— Я — его кунак! Все сделал за него! Закон не нарушен! — ответил уже серьезно Юсеф.

— Лилибж из баранты — в четыре раза вкуснее обычного![2] — одобрительно зашумели черкесы.

— Что такое баранта? — шепотом спросил я вернувшегося Курчок-али.

Он в остолбенении на меня уставился.

— Ты что ль скот ни разу не угонял?

«Ну, извини, брат! Как-то не довелось скотокрадом побыть!» — хотелось мне ответить. Но вряд ли он меня бы понял. Все ж духом разбойничества у черкесов пропитана вся их жизнь. И не фиг мне со своим уставом лезть в их монастырь!

От неловкой ситуации меня спас пожилой черкес, взявший слово. Мигом установилась тишина.

— Принимаем урума Зелим-бея заговоренного в наши ряды? — спросил он, повторив свой вопрос на трех языках.

— Принимаем! — закричали братья, потрясая кинжалами.

— Даешь присягу братству, Зелим-бей? — строго спросил меня вопрошающий.

— Даю!

Горец сделал знак барду. Тот вышел на арену. Черкесы затянули мотив, похожий на тот, что я услышал на поминках в боевых условиях в прошлом году.

Бард запел:

Радуйтесь, мои дорогие братья!

Но радость стала чужда мне

Зелень весны улыбается вам,

во мне же веют холодные ветры

Когда-то я знал добрые времена,

Когда май пел в моей груди,

И зелень его, как корона,

Обвивалась вокруг головы.

Но с тех пор, как московиты

Привезли свои зимы с севера

И их меч порабощает

наши свободные земли,

В горах грохочет грозное эхо

И плачет о потерянном мире.

С тех пор, как народ мой должен

Вооруженным за плугом идти,

С тех пор, как сыновья наши

Ценятся не дороже слуг,

С тех пор не смеется во мне месяц май

Я знаю лишь пурпурную весну

От окровавленных мечей врагов… [3]

Пока под сводами пещеры звучали эти страшные слова, черкесы дико кричали, размахивая кинжалами, и топали ногами. Я не все понимал, а Курчок-Али не успевал перевести. Отдельные фрагменты выпадали, но сердце стучало все сильнее, а ноги сами выбивали ритм.

Вас приманят только такие песни,

Мы сцепимся с вами когтями,

Храбрые пши, уорки и уздени.

Вперед, на бой!

Чтобы так, как и прежде, воскресла земля,

Чтобы вновь пробудилась природа,

Должно возродиться наше мужество,

У башильбеев, тамовцев, карачаев и кизильбеков

Вновь наступает весна.

Пусть среди тусклой ночи

Вновь процветут ирисы,

Пусть зелеными стеблями вырастут

И зацветут кровавые майские розы!

Врагов-свиней мы зароем в землю

И из их пустых глазниц

прорастут семена нашей свободы,

и жаворонки запоют победную песню,

и черное облако пепла

покроет их кости.

Вперед! Подобно тому, как Эльбрус,

Покрыл свою грудь ледяной броней,

Так перепояшьтесь железом

доблестные стрелки!

Смерть проклятым урусам!

Возьмите друг друга за руки

И станем против них стеной,

Как горы Кавказа стоят цепью.

После этих слов все закричали и стали резать кинжалами левую руку. Я понял, что нужно делать также. Ко мне по очереди походили братья, чтобы смешать нашу кровь. И каждому, с подсказки Курчок-Али, я выкрикивал в лицо:

— Будем свободны мы в свободной стране! Свободными будут наши скалы и ущелья! Свободными будут души! Спасем жизнь народам Черкесии!

Мы стали настоящими кровными братьями.

— Отныне, Зелим-бей, ты — наш! Все, что не сделаешь, будет считаться совершенным именем вольного общества. Ни семья, ни род, ни племя, ни пшихан или князь не посмеют тебя осудить! Только наше общее слово для тебя — закон!

Вот это подгон! Такое будет покруче записки кардинала, что получила Миледи. Но оказалось это еще не все!

— Прими, новый брат, наши подарки!

Несколько горцев поднесли и положили у моих ног винтовку в чехле мехом наружу, мешочки с пулями и порохом, шашку в красивых сафьяновых ножнах, седло с отделкой из серебра и простую бурку.

«Ха! — подумал я. — Ну, что, попаданец, вот и твой рояль в кустах⁈ Только подумал про дальнострел — получите-распишитесь!» И тут же устыдился своей мысли. Оружия сейчас, когда столько народу полегло у мыса Адлер — хоть отбавляй! И у общества соприсяжников, наверняка, свои потери.

— Тебе следует выучить наш тайный язык, зэкуэбзэ. Язык для всадников-воинов, а не для простолюдинов-тлхукотлей или обычных уорков. Учителем тебе назначим Джанхота.

Как я ни пыжился, как ни приказывал себе молчать, но все ж не удержался:

— Сделать Молчуна учителем языка⁈

Все захохотали. Кто-то крикнул:

— Теперь я понимаю шутник-Юсеф, почему ты выбрал Зелим-бея в кунаки!

Смеху прибавилось.

Черкесы рассаживались вокруг арены.

Вдруг все затихли. В полной тишине на середину круга вышли двое босых молодых парней. Стали друг напротив друга. Смотрели не мигая. Я пока не понимал, чего следует ожидать. И хотя, по-прежнему, ничего не происходило, но даже я уже чувствовал повисшее над всеми напряжение необычайной силы. Мне хотелось повернуть голову, взглянуть на соседей, спросить, что же, в конце концов, сейчас будет⁈ Но, казалось, что меня охватил паралич. Шея мне не подчинялась. Все тело застыло. И только глаза могли двигаться. Но и они смотрели сейчас только в одну точку, в центр круга.

Парни продолжали сверлить друг друга немигающими взглядами.

«Не драться же они собираются? И вряд ли играют в детские гляделки⁈» — недоумевал я, пытаясь унять неизвестно откуда появившуюся дрожь.

Вздрогнул, когда парни синхронно ударили в ладоши. Звук этот в полной тишине по силе воздействия был похож на выстрел. Парни продолжали хлопать.

«Они задают ритм! — догадался я. — Будут танцевать».

Все сидящие выхватили кинжалы из-за поясов, воткнули в землю. И после этого тут же, в подтверждение моих слов, подхватили этот ритм. Теперь хлопал весь круг. Я с опозданием присоединился к ним. Кто-то в кругу неожиданно выкрикнул: «А-ри-ра-ри-ра!». И опять весь круг подхватил это восклицание. Хлопанье и крик вознеслись над нами. Пронизывали все тело. Я, не имеющий никакого отношения к этой культуре, к этим выкрикам, подчинился. Уже ощущал себя единым целым с сидящими рядом горцами. У меня билось сердце с ними в унисон. И так же, как у всех, горели глаза.

Парни в кругу выждали несколько тактов. Когда стало понятно, что все собравшиеся стали единым целым, они синхронно выхватили по два кинжала из-за поясов, вскинули руки вверх и одновременно встали… на пальцы ног!

И как я не был сейчас увлечен хлопаньем, еле удержался, чтобы не заорать громче, выражая свое восхищение и удивление матерным восклицанием.

Горцы начали танцевать.

Их движения были выверенными до миллиметра. В них было столько изящества, что, казалось, танцуют не мужчины-горцы, а самые выдающиеся танцовщики планеты. Тем более что они в танце все время повторяли стояние на пальцах ног. Но на этом сравнение с артистами балета заканчивалось. Кинжалы в руках парней были не для красоты. Они начали изображать схватку. Так, во всяком случае, я это воспринимал. Двигались по кругу, чуть наклонившись друг к другу. Почти упираясь лбами. Опять смотрели не мигая. Потом в ход пошли взаимные выпады. Руки с кинжалами начали совершенную свистопляску. Я еле удерживался от вскрикиваний, будучи уверенным, что сейчас кто-то из них снесет сопернику голову или проткнёт грудь. Настолько всё это было на грани. Один делал широкий жест, описывая полукруг кинжалом. В последний момент второй выгибался. Кинжал проходил в сантиметрах от шеи. Тут же второй повторял это же движение. Потом они стали буквально фехтовать кинжалами. К крикам и хлопанью теперь добавился и ритмичный металлический стук.

Фехтуя, они все время совершали полные обороты. И опять синхронизация движений была абсолютной. Оба совершали повороты одновременно. Опять оказывались лицом к лицу. Четыре раза на «а-ри-ра-ри…» соприкасались кинжалами, на финальное «ра», делали оборот.

Потом пошли по кругу, обернувшись к нам, к зрителям. Собирали кинжалы, воткнутые в землю. При этом смотрели каждому в глаза, призывая к большему крику, поддержке. И все подчинялись. Ладони уже были сплошь красными, а крик перешёл в рёв!

Я вдруг подумал, что в этом танце есть очевидная первозданность. Первобытность. Я вспомнил подростковые фильмы про индейцев, про народы севера с их шаманами. Я ведь с улыбкой наблюдал за их танцами вокруг костров, за ударами в бубен. Полагал все это настолько примитивным, наивным. А теперь понял. Окажись я в кругу индейцев, услышь я сейчас удары бубна, я бы также подчинился. Стал бы индейцем или бурятом, например, на время этого танца. Как сейчас я стал горцем. Со всеми своими знаниями, с другой верой. С другими взглядами, образом жизни. Всё это куда-то пропало. Отошло в сторону. Значение сейчас имел только мой крик и моё чувство единения со всеми этими абсолютно чужими для меня людьми.

Поэтому я продолжал кричать, продолжал хлопать. Глаза мои светились счастьем от наблюдения за великолепными движениями парней. И, как и все, я почувствовал приближение финала. Один из парней зажал зубами шесть кинжалов, другой же выложил шесть своих на плечах. Взглянув друг на друга, они сначала развели руки в стороны и теперь напоминали птиц. А потом одновременно отпустили кинжалы. Все двенадцать с последним криком и с последним хлопком воткнулись в землю!

Все вскочили, приветствуя танцоров. Они с достоинством и скромно выразили свою благодарность.

«Ну, что ж, — улыбаясь, подумал я. — Их танцам тебе, Коста, точно учить не придется!»

— Пришла пора отведать баранты! — закричал Таузо-ок.

Все одобрительно зацокали.

Откуда-то из глубины пещеры притащили большой казан, благоухающий густым мясным ароматом. Горцы по очереди подходили к котлу, цепляли острием кинжала ароматные кусочки и отходили в сторону, уступая место другим. Я тоже нанизал себе порцию удивительно светлого мяса барашка и с удовольствием съел. Нежнейшее мясо просто таяло во рту!

— Скажи, о учитель! — ернически обратился я Джанхоту. — В этих краях столько зелени растет, столько овощей! Почему одно мясо на столе?

— Мы кто тебе, быки что ли? — буркнул Молчун. — Только мясо — пища воина. А баранта — для удальцов!

— Наш Зелим-бей — из таких! — поддержал меня Юсеф, хлопнув по плечу. — Когда за невестой поедем?

Я растерялся, не зная, что сказать. Вот момент истины! Все, что я сделал на этой земле не прошло даром. Есть! Есть те, кто готов прийти на помощь!

Я оглянулся. Братья-черкесы исчезали из пещеры по-английски. А я-то размечтался. Подумал, что у меня теперь в распоряжении целый отряд, с которым разделаю братьев Фабуа, как бог — черепаху. Ну, что ж! Никогда не бывает слишком просто!

— Там выход есть из пещеры? — спросил я друзей, кивая в сторону удалявшихся в темноту горцев.

— Ты же не думал, что мы все по канату сюда спустились⁈ — хмыкнул Юсеф. — Нет! Нет! Вы только посмотрите на него! Наш умный урум вообразил, что мы котел с барантой в дыру метнули!

— Отстань ты от человека, шутник! — заступился за меня Джанхот.

— Нет! Видел бы ты, кунак, свою обалдевшую рожу, когда мы факелы зажгли! — продолжил свои издевки Таузо-ок.

Тут и я не выдержал и засмеялся в полный голос.

— Чего развеселились? — спросил нас подошедший Курчок-али.

— Да, вот обсуждаем, о чем подумал Зелим-бей, когда ты его в дыру стал спускать. Ты ему про джина сказал?

— Сказал-сказал! — подтвердил я. — К чему все эти страшилки?

— А это не страшилки! — серьезно ответил Джанхот. — Так всем и говори, если спросят. Страх и суеверие хранят наше тайное место лучше любого джина!

— Ух-ты! — восхитился я коварством соприсяжного братства.

— Наверное, гадаешь, почему именно сегодня удостоен был чести? — включился в разговор Курчок-Али и, не дожидаясь моего ответа, пояснил. — Как-только услыхали про то, что Берзег решил от тебя избавиться, сразу все и организовали. Вольным обществам князь не указ! Не мы с ним, а он с нами должен считаться!

— Почему он так со мной?

— Ты англичанину дорогу перешел. А у вождя на него свои планы. Как-только ты парламентером к русским поехал, он с Беллом долго шептался. И вот результат.

Сказать, что я отныне возлюбил шотландца, не смог бы и Петросян. Придет время — придушу эту тварь! В смысле — Белла. Петросян — красавчик, хоть и жопка с кулачок.

— Курчок-Али нам поведал про твою беду, — посерьезнел кунак. — Про невесту, которую украли. Мы — в твоем распоряжении, брат!

Вот это — да! Я не иначе как кавказский Д'Артаньян с тремя мушкетерами. Даже свой Рошфор наличествуют! А Тома, выходит, Констанция?

— Бог мне вас, братья, послал!

[1] Существование соприсяжных братств или вольных обществ у адыгов в первой половине XIX в. стопроцентно не доказано. Эта социальная структура, которой кавказоведами придается большое значение как зародышу черкесской государственности, упоминается в дневниках Белла и в «Записках о Черкесии» Хан-Гирея. В условиях наступления РИ на Кавказ, когда возник острый кризис всей политической системы у адыгейских племен, вплоть до физического устранения прежней знати, вольные общества могли защищать интересы уорков перед князьями и узденями или гасить межплеменные столкновения. Братство, в которое пригласили Косту, отличалось от большинства ему подобных. Его скорее следовало бы назвать антибратством. Но это станет понятно ГГ позже.

[2] Лилибж — мясное рагу из баранины или говядины в черкесской кухне. Готовится в казане. Баранта — угнанный скот. Иногда слово употреблялось казаками и в значении захваченного у врага готового блюда. В воспоминаниях кавказских офицеров встречается: казаки сидели у костра и ели баранту, отнятую у тех, кого только пристрелили.

[3] Фрагмент записи «Песни горцев, которую они пели после поражения, сидя на разрушенных аулах» из книги немецкого ботаника и энтомолога Фридриха Коленати, побывавшего в 1843 г. в Западной Черкесии.