Призма тишины

Глава 19 На пороге

Я не был готов к такой прыти. Пока ошалевшее сознание пыталось хоть как-то осмыслить внезапный поворот, та часть мозга, что отвечала за физику тела, отвесила хорошего пинка заднице и заставила немедленно броситься в погоню за беглым лейром.

Оттолкнувшись от стены, я направил себя к выходу. Тени, прикасаться к которым я больше не опасался, значительно ускорили продвижение. Хоть и не настолько, чтобы опередить слишком проворного Паяца. К тому моменту, как я, протолкавшись через тучу каменных осколков, оставшихся после уничтоженных силовой волной барельефов, старик успел не только забраться в катер, но и запустить двигатели. И все это под нескончаемое зловредное хихиканье в наушнике.

О Туори я даже не вспомнил.

Успев застать, как захлопывается люк катера, я испытал такой прилив злости, что на одной этой тяге, казалось, можно было долететь до Риомма. Я заорал:

– Стой! – И совершил одну из тех глупостей, на какие, как правило, способны только очень отчаянные лейры: я вытянул руку и, мысленно обвязав себя и катер невидимыми нитями Теней, попытался задержать взлет.

– Болван! – фыркнул Паяц голосом Райта. – Тебя же спалит двигателями! Лучше отступись!

– Так и так подыхать!

Я сжал кулак и сквозь рябь, прошившую вакуум вокруг, понял, что транспортник поддается.

– Упрямец! – Веселье испарилось из голоса Райта-Паяца, а мне только того и надо было. Чего бы старый лейр себе ни воображал, я не собирался позволить ему вырваться на свободу и уничтожить лейров и тех, кто посмеет оказаться у него на пути. – Любишь ты все усложнять! Я же всем вам только добра желаю!

Я не позволил себе хохотнуть, поскольку это нарушило бы концентрацию и помогло бы катеру вырваться из хватки, и вместо этого сжал кулак крепче. Металлические части обшивки начали поддаваться, слабо, но сгибаясь под напором моей укрепленной Тенями воли. Двигатели заработали с удвоенной силой, заливая темный тоннель желтым сиянием. Как жирная черная муха, угодившая в паучью сеть, катер изо всех сил рвался на свободу. Я даже представил, с каким грохотом и жаром это все происходило бы, случись оно в атмосфере.

– Отступись, Сет! – то ли от отчаяния, то ли из-за бешенства завопил Паяц по внутренней связи. – Все уже предрешено. Не я, так твоя Бавкида приведет лейров к концу. Старая дура понятия не имеет, что сотворила! Если она активирует Обсерваторию, лейрам все равно конец. Я хотя бы в силах сделать так, чтобы все обошлось наилучшим образом. Чтобы ничья смерть не была напрасной! Отступись!

Он прибавил мощи двигателям, заставив меня заскрежетать зубами от напряжения. Силы были на исходе, но упрямства еще оставалось в достатке.

– Ты не сможешь держать меня вечно, Сет!

И это я тоже проигнорировал, сплетая вокруг катера еще более прочную теневую сеть. Никуда эта тварь не денется! И даже если придется из-за этого расстаться с собственной жизнью, так тому и быть.

Впрочем, кое-кто на сей счет имел другое мнение.

Позже я не раз проклинал себя за то, что упустил ее из внимания, но в момент, когда Даза, по-прежнему управляемая Мамой Куртой, подплыла ко мне со спины и вонзила один из манипуляторов в поясницу, думал только об острой боли и том, с какой стремительностью улетучивается моя власть над Тенями.

Конечно же, я заорал – боль в принципе никогда не была мне другом, а в миг внезапности еще и пугала едва ли не до умопомрачения, – но прежде чем это случилось, инстинктивно развернулся и мощной силовой волной отправил роботессу в нокаут.

Паяц не был дураком и, воспользовавшись заминкой и выжав из катера все, что только можно, за секунды исчез в темной дали.

Я выругался, однако за воплем системы жизнеобеспечения скафандра не услышал собственного голоса. На внутренней стороне забрала мельтешили предупреждения о повреждении и утечке кислорода.

Знакомый с устройством защитного костюма чуть меньше чем никак, я позволил автоматике самостоятельно залатать прореху, а Теням сделать так, чтобы рана не кровоточила.

Это ни в коей мере не уняло ни боли от удара острым металлическим штырем, одним из которых пальцы Дазы, по сути, и были, ни злости на себя за проваленную попытку остановить катастрофу. Пульс частил, а мысли пребывали в еще более хаотическом движении, нежели обычно. Последствия того, что мы натворили, идеи как это исправить и несокрушимая правда о том, что мне никогда больше не выбраться с Гонгси, терзали сильнее пыток.

Я продолжал парить посреди темноты, едва рассеиваемой нашлемными фонарями, и отчаянно пытался найти способ выбраться. Кислороду, благодаря усилиям Дазы, осталось меньше чем на полтора часа. С запасом энергии дела обстояли значительно лучше, только это все равно не слишком обнадеживало. Даже если сумею выбраться на поверхность, едва ли это поможет моему положению. Судя по тому, как повела себя роботесса, Мама Курта и Паяц успели сторговаться и поработать заодно. Стало быть «Гнезда-17» на орбите астероида наверняка уже и след простыл, а рассчитывать на удачу и надеяться, что мимо системы Гонгси внезапно пролетит какой-нибудь звездолет, так же нелепо, как лейру ожидать подарки на день рождения.

Тем не менее пока сердце стучало, а мозги работали на полную мощь, впадать в отчаяние я не собирался. Не представлял, что можно предпринять, но сжаться в комок и смиренно ожидать незавидной участи точно не собирался. И потому, стараясь не отвлекаться на подступавшую панику, просто поплыл вперед.

Ускорившись с помощью Теней, я за несколько секунд преодолел рукав, соединявший саму усыпальницу и шахту, ведшую к ней с поверхности. Дело оставалось за малым – преодолеть пару километров и умудриться не растратить при этом весь кислород. Что может быть проще?

На память пришла мысль об останках лаборатории Эйтн. Предположив, что там могло остаться какое-то оборудование, способное помочь связаться хоть с кем-нибудь, я ускорил подъем. Само собой гарантий, что идея выгорит, никто мне дать не мог. И все равно я надеялся. Хотя бы ради того, чтобы занять расхлестанное напрочь сознание делом, а не отсчитывать оставшиеся в запасе минуты.

Тишина не напрягала; скорее помогала концентрации. А заодно способствовала перевариванию последних слов Паяца о Бавкиде и Обсерватории. Мог ли старый лейр знать больше или же просто прикидывался? Наставница никогда не раскрывала истинного предназначения гигантской станции, которую соорудила на деньги Томеи. Все, что доставалось на мою долю – намеки и полунамеки. Она обещала распахнуть Дверь за некую Грань, но что все это означало, даже не удосужилась разъяснить. Возможно, Паяц, как следует поковырявшись в моей памяти, сумел собрать достаточно зацепок, чтобы сделать какие-то выводы. Но мне не показалось, будто находка его напугала. Скорей воодушевила на отчаянный шаг. Или, быть может, я сам неправильно все истолковал?

За этими мыслями меня и застал вызов по внутренней связи:

– Сет?

Сообщение между скафандрами было настроено на относительно близкую дистанцию, а это напрямую говорило, что «Гнезндо-17» отчего-то до сих пор так и не покинуло систему. Может, заключение сделки между пираткой и древним лейром прошло не так гладко, как мне казалось? Или они решили задержаться, чтобы поглумиться? В любом случае я не стал утруждать себя ответом.

Паяц, однако, не унимался. Его хрипящий голос продолжал сочиться через наушник:

– Се-е-ети? Ты еще здесь? Издох неужто? Или надулся? Надулся, да? Обидел тебя старик. Понимаю. Но и ты меня пойми. Не каждый день подворачивается возможность начать все с чистого листа. Я дал тебе возможность стать ключевым звеном в этом деле, но ты ее отверг. Не стоит теперь воспринимать меня сущим чудовищем. Я действую, исходя лишь из мыслей о благе Адис Лейр.

Я все же не сдержался:

– У тебя извращенное представление о благе.

Паяц, казалось, искренне обрадовался ответу. Он счастливо пропел:

– Все-таки жив! Я знал, что ты из тех упрямцев, кто ни за что не облегчит своему противнику задачу.

– Боишься, что испорчу твои планы?

– Есть такое опасение, да. Я, может, кажусь со стороны слегка тронутым умом, но поверь, что ни при каких обстоятельствах не стану недооценивать соперника. Пусть даже такого зеленого, как ты. Тысячи лет впотьмах не притупили моей памяти…

– Как и чувства собственной важности, очевидно.

Паяц хохотнул с нарочитой скромностью.

– К чему отрицать очевидное, а, Сет Эпине? – Он заметно наслаждался новым витком нашей беседы и потому никак не мог заставить себя заткнуться. – Я не просто первый из лейров. Я – лучший из лейров! И как никто знаю, на что они способны. Пускай твои воздушные запасы на исходе, это не остановило бы меня от попытки взорвать весь астероид. Жаль судно нашей общей восьмилапой подруги подобным вооружением не оснащено.

От мысли, что этот хитрозадый ублюдок и впрямь готов истратить боевой запас целого планетарного сектора ради одной каменюки и запертого в ней лейра, на глаза опустилась пелена ярости. Казалось, появись Паяц сейчас предо мной, я мог бы голыми руками раздавить его проклятую черепушку…

Лишь воспоминание о том, кому на самом деле принадлежала «черепушка» заставило пламя в душе поугаснуть, а слова пролиться остывающей лавой:

– Чего ж полагаться на какие-то бомбы? Вернись и доведи дело до конца.

Как и ожидалось, ответ пришел лишь после доброй порции сухого и дребезжащего смеха:

– Ты и представить не можешь, чего мне стоит не выполнить твою просьбу. Но личные чувства мешать делу не должны. Сам понимаешь. Так что смирись с тем, что мы больше не увидимся. И будь уверен: когда я закончу, лейрам больше не придется прятаться по углам, будто помойные крысы. Галактика будет принадлежать нам, Сет Эпине. Гордись тем, что приложил к этому руку. – Паяц немного помолчал. – Ах, да, еще моментик: не держи зла на Маму Курту. Она лишь исполняла долг.

Мне не оставили возможности уточнить, какой долг имелся в виду – связь оборвалась.

Внезапность этого поступка на несколько мгновений повергла меня в ступор. Осознание, что я теперь наедине с собой, прошлось по нервной системе паровым катком. Я ослабил хватку на Тенях, и какое-то время плыл вперед благодаря исключительно инерции. В голове царил кавардак, какого там не случалось с тех пор, как я потерял мать. Беспомощность и паника, несмотря на все сопротивление, упрямо набиравшие силу, требовали, чтобы я разжал кулак и отпустил эмоции на волю. От иррациональных воплей в пустоту и попыток разбить собственную голову о стены меня удерживало лишь одно – цель добраться до поверхности. Не было никаких гарантий, что идея выгорит, но я знал, что пока сохраняю заданный курс, мой рассудок со мной не распрощается. А там, кто знает, глядишь, придумаю что-то еще, чтобы не в беспамятстве, а с достоинством встретить конец. Энергетические элементы скафандра не были рассчитаны на столь продолжительную работу, но Тени с лихвой компенсировали затраты. Они помогали не только почти без затруднений перемещаться, но и экономили драгоценный кислород.

Впереди замаячил выход – звездное небо в черном кольце, – и это придало мне стимула ускорить продвижение к поверхности.

Точно не скажу, сколько времени пришлось потратить, чтобы преодолеть оставшееся расстояние – нежелание знать точное время собственной смерти удерживало мой взгляд подальше от хронометра, – но чувства подсказывали, что едва ли многим больше получаса.

Выпорхнув из шахты, я на пару секунд завис прямо над ее казавшимся абсолютно бездонным жерлом и постарался сориентироваться. Далекое солнце системы, стыдливо облизывая скалистые выступы на теле Гонгси, как будто стеснялось собственной смелости, из-за чего тени, залегавшие между особенно крутых выступов, выглядели только чернее. И ни один не помогал определить, в каком из направлений искать лабораторию.

– Если бы я был лабораторией, где бы я находился?

Я медленно повернулся вокруг своей оси, пытаясь хотя бы по косвенным признакам вычислить заброшенный лагерь риоммцев. То, что я видел его при заходе на посадку, задачу, увы, не облегчало.

Один из тех астероидов, что слабо мерцающей сетью опутывали весь видимый горизонт, следуя периоду орбитального вращения, сместился в сторону, позволив косым солнечным лучам высветить набор модульных строений, расположенных уже знакомым шестиугольником.

– Ага, – выдохнул я и двинулся к цели.

Не надо думать, будто все это далось мне с легкостью похода в булочную. Лейров сызмальства приучают к суровой дисциплине разума. Пробудить в себе способность касаться Теней – одно дело, уметь контролировать поток – совсем другое. Я, рожденный в Цитадели с уже готовой предрасположенностью к управлению Тенями, избежал большинства зубодробительных практик, через которые проходили все без исключения алиты-приемыши. Я был уникален в плане свободолюбия, и именно эта уникальность сыграла со мной злую шутку. Всю жизнь, после того как мама пропала, я ощущал себя пленником Яртеллы и грезил тем днем, когда скину с себя орденские путы и смогу дышать полной грудью. Я жаждал свободы. Неопытный и наивный, я не понимал, что одной из граней той пресловутой свободы было одиночество. Лейры, неважно какими талантливыми бы они ни были, неизменно на голову превосходили нормалов, а годы, проведенные в среде себе подобных, провоцировали мыслить определенным образом. Я был уверен, что подобное меня не коснется. Я рвался к одиночеству. Прочь от Цитадели, прочь от Бавкиды и Ра. Возможно, в некотором роде даже от Эйтн. Но я никогда по-настоящему не понимал, что такое одиночество на самом деле. Пока не завис над огромной пропастью посреди ледяной и совсем негостеприимной пустоши – соринка на лике Вселенной, которую та может смахнуть и даже не заметить.

Тишина, чьим обрамлением служил лишь мой слегка учащенный пульс, давила на сознание и, чтобы не скатываться в отчаяние, я продолжил разговаривать с собой.

– Кажется, не так уж и сложно.

К тому моменту, как мне удалось подобраться вплотную к постройкам, оставленным риоммскими исследователями, запас энергии сократился почти наполовину. Тем не менее расстраиваться я не спешил. Дышать стало чуточку сложнее и даже появились первые признаки сонливости, только это все равно не мешало мне оценить масштаб базы, вблизи оказавшейся не такой уж и маленькой. Общей площади шестиугольника хватило бы, чтобы посадить на его крыше сразу пару кораблей размера «Шепота». Но поскольку высота едва ли превышала пару метров, это наталкивало на мысль, что в глубину лаборатория могла оказаться значительно больше, чем способен определить невооруженный глаз.

С немалым трудом отыскав шлюзовые ворота, я еще несколько драгоценных минут потратил на то, чтобы найти способ открыть их. Логично было предположить, что после того, как риоммцы в последний раз покинули базу, они законсервировали ее, на случай, если выпадет возможность вернуться. Вопрос оставался, насколько серьезен был этот блок и смог бы я через него пробиться.

– Интересно, как тут с энергией?

Я бы здорово струхнул, если б ответ все же прозвучал, однако границы моего вынужденного уединения никто не спешил нарушать. Тогда я попробовал разобраться со всем самостоятельно. Итог вышел довольно предсказуемым: не без помощи вездесущих Теней, я-таки оказался внутри.

Мне, в некотором смысле повезло. Пробравшись внутрь, я недолго блуждал в практически полных потемках. Сделав несколько кругов по узким и совершенно однотипным коридорам, я нашел установку преобразователей энергии и после недолгой возни перезапустил генератор. Станция ожила.

В весьма условном смысле, конечно же: темные коридоры перестали быть темными (хотя светом их тоже не залило), ожили несколько операционных терминалов, и даже появилась гравитация. А вот с атмосферой не повезло.

Как только меня, фигурально выражаясь, сбросило с «небес» на землю искусственно созданным полем тяготения, первым порывом было стянуть опостылевший шлем. Лишь тоненький голосок осторожности заставил повременить с этим делом и для начала проверить наличие безопасной среды.

Датчики скафандра моментально подтвердили, что чуда не случилось, и я, едва ощутив душевный подъем, скатился в тревожность. И никакие дыхательные гимнастики изменить это положение не помогли.

Впрочем, от стремления выжить любыми средствами я тоже не избавился.

Встроенный в скафандр хронометр отпустил на попытки немногим менее часа. Этого не хватило бы даже на то, чтобы обойти лабораторию, в действительности оказавшуюся немалых размеров, целиком. Не говоря уж о попытках отыскать запасные баллоны с кислородом. И все же я не остался на полу и, приложив некоторые усилия, направился к центру связи.

Это был короткий переход между одним модулем в другой, но он помог мне лучше понять, что здесь вообще произошло несколько месяцев назад. Рассказ Эйтн о трагедии исследовательской группы, подозрительная деятельность Кукольницы и пространные объяснения Мамы Курты об оставленной ею ловушке ситуацию не проясняли. В отличие от давно засохших, но вполне читаемых кровавых разводов, видневшихся на полу, стенах и потолке.

Кровь была везде.

Но помимо нее, нашлось место и для кое-чего более пугающего. Не останков разорванных на части тел, но неких жутковатых образований, до странного бесцветных кристаллических структур, проросших, казалось, в самую суть лаборатории. В каждой следующей комнате, через которую я ступал, они незабываемым узором покрывали любую доступную поверхность: от перевернутых столов и кресел до разбитых вдребезги компьютерных терминалов и другого лабораторного оборудования.

– И ни единого трупа, – пробормотал я, с досадой разглядывая очередную с корнем выдранную панель и стараясь ничего не касаться. Мечты отыскать внутри комплекса хоть что-то полезное вместе с решимостью продолжать поиски таяли на глазах.

Пока слонялся по закоулкам, я не заметил, как утомился. С каждой минутой все труднее дышалось, а внутри скафандра как будто накапливалось тепло. Как только внутренняя сторона визора начала запотевать по краям, я понял, что пришла пора перевести дух. Перевернув ближайший стул, тяжело, с кряхтением опустился на пластиковое сидение и уставился в одну точку. Мысли текли вяло, напоминая по тягучести патоку, и, несмотря на все попытки сохранять позитивный настрой, все время сворачивали в русло сожалений. Не таким представлял я себе конец этой истории. Не таким. И суть дела не в героизме и желании запомнится потомкам, но скорее в вине. Я приложил руку к тому, чтобы история развернулся именно таким образом и, как бы в дальнейшем не развивались события, нельзя отрицать, что во многом их первопричиной послужили мои собственные поступки. Пусть по незнанию, пусть через манипуляции других, но именно моя рука привела к тому, что два могущественнейших лейра – один из дремучего прошлого, другая – порождение сумрачного настоящего, – схлестнуться за право обладать страшнейшим из артефактов, способных перевернуть судьбу не только Галактики, но и, вполне возможно, всей Вселенной!

Было от чего поежиться, что уж тут скрывать.

Однако, не смотря на все попытки растормошить себя, скапливающийся внутри скафандра жар провоцировал прилив небывалой прежде слабости. Веки казались налившимися металлом и то и дело грозили захлопнуться. Тело больше не подчинялось воле, превратившись в набитый ватой куль. Я чуял, как неотвратимо сознание скатывалось в забытье. Близилось долгожданное отдохновение. По привычке укутавшись в Тени, как в плотный и надежный плащ, я, наконец, позволил себе расслабиться и погрузиться в сон…

…Который оказался не таким безмятежным, как можно было ожидать.

Едва глаза закрылись, меня атаковали видения. Разрозненные отрывки прошлого, эхо далекого сумасшествия, детали трагедии, несколько месяцев назад постигшей лабораторию и всех ее сотрудников.

Было невозможно сказать, что послужило катализатором такого всплеска видений. Быть может, виной всему стало пограничное состояние моего разума, вдруг перехватившего постороннюю волну, или же за всем стояли Тени? Одно я знал наверняка: все увиденное – никакая не галлюцинация, лишь строгий перечень событий, будто нарочно кем-то вложенных в мою голову.

Все началось с Мамы Курты. Ее жирная лоснящаяся от масел туша вразвалочку пробиралась по коридорам комплекса, а из набитой тонкими шевелящимися усиками пасти вырывались громкие стрекочущие звуки, которые моментально переводились с помощью устройства, прикрепленного к натертым до блеска мандибулам.

– Мне все равно, сколько времени это займет. Мы должны отыскать способ пройти через барьер. Взорвите его, если придется, но откройте мне усыпальницу!

Я не понимал, кому предназначались приказы, но лишь до тех пор, пока в поле зрения не попались двое – мужчина и женщина анаки, – в одинаковых мешковатых халатах, с подобострастием отвечавших на требования пиратки:

– Мадам Кельвинья, мы не можем так рисковать! Взрыв способен повредить не только конструкции тоннеля, но нанести непоправимые повреждения самой усыпальнице! Саркофаг может лопнуть!

Паучиха остановилась. Ее хищные глазки уставились на параксанского ученого, заставив того побледнеть.

– Томеи обещали мне лучших специалистов в своем деле. Если вы лучшие, то вскрытие той двери не должно стать проблемой. В вашем распоряжении одни параксанские сутки. Откройте мне двери. Любым угодным вам способом. – Высокая, будто несуразная башня, она угрожающе нависла над остолбеневшей парой. – Или мне привлечь к делу лейров?

Если прежде ученые выглядели слегка раздосадованными, то теперь их обоих как обухом по голове огрели. Несколько мгновений они только пришибленно моргали и время от времени бросали опасливые взгляды на странные желеобразные образования, выступавшие по углам.

– Н… н-нет, ма-мадам Кельвинья. В э-этом нет не-необходимости.

– Мы в-все сделаем са-сами!

– Вот и отлично! – Паучиха развернулась и угостила ближайшую стену еще одной порцией своего мерзкого желе.

Видение переменилось, убрав со сцены троицу действующих лиц и заменив их новыми с легкостью, какой опытный художник создает черновики. На смену паучихе и двум ученым пришли новые лица: вооруженная бластерами шестерка в защитных костюмах цвета грязной воды и с отличительными знаками Риомма и стилизованным цветком Агентства внешних исследований на плечах. Команда Эйтн Аверре.

Сама команда меня не интересовала, поскольку в ней не было ничего примечательного. Обычные мужчины и женщины, исполнявшие обязанности новых хозяев базы. Однако был здесь и кое-кто, к кому мое внимание так и липло – неуклюжий и совершенно безобразный робот-протоколист, с лязганьем и будто бы без цели перемещавшийся между отсеками. Кукольница, какой я ее запомнил в видении старого портакианца Гомсы!

– Это не к добру. Все это не к добру! – Она семенила из угла в угол, будто древняя пружинная игрушка, и тщетно пыталась соскрести со стен засохшую слизь, оставленную Мамой Куртой. – Нет, не к добру! Нет-нет!

– Хламида! – рявкнули из-за угла. – Хорош бубнить! Займись делом! Здесь этого добра за каждым углом, так что меньше слов, больше дела! Ну! Живо!

Та, кому еще только предстояло стать настоящей Кукольницей, бросила свое бесполезное занятие и потопала в сторону уже знакомого мне центра связи. Внутри шестеро риоммцев рассредоточились по местам и, избавившись от шлемов, каждый по-своему, пытались реанимировать то оборудование, что не было запятнано паучьими выделениями.

– Командир, – сказала роботесса, – судя по первичному анализу, избавиться от этих образований физически невозможно. Похоже, эти кристаллы способны проникать в молекулярную структуру объектов и соединяться с нею, образуя гибридные цепи.

То, что именно Гомса оказался командиром, меня не удивило. Чего не скажешь о заносчивости и даже презрении, с которыми он обращался к Кукольнице. Совсем не те отношения, что связывали их в Лабиринтах Крадосса.

– Эта дрянь может представлять опасность?

– Без серьезных исследований, сказать не могу, но лишний раз ее все же лучше не касаться.

Еще один из членов команды, бритый наголо здоровяк, уселся на один из стульев и, вытянув длинные ноги, фыркнул:

– Утешила, мать твою. Может, нам и шлемы стаскивать не стоило, а? Командир, я же говорил, что от этой кулемы толку не будет?

– Да-да, – отмахнулся Гомса и перевел взгляд на миловидную брюнетку, склонившуюся над главной компьютерной панелью. – Пятая, есть что-нибудь?

– Никак нет, командир. Пытаюсь провести диагностику, но тут повсюду блоки. Кто бы ни построил эту лабораторию, он хорошо знал, как защитить свои секреты.

Гомса нахмурился, отчего его гибкие рога завернулись еще сильнее.

– Надо найти способ, – сказал он. – Леди Аверре ждет от экспедиции успехов.

Кто-то издал неприличный звук. Все, кроме портакианца, засмеялись.

– Странно, что ее высочество не рискнула сунуться сюда лично, – вставил здоровяк. – Мамочка не разрешила или как?

Команда снова захихикала, а Гомса, смерив нахала холодным взглядом, проговорил:

– Когда будешь докладывать об успехах миссии, сможешь задать ей этот вопрос.

В тот же миг со здоровяка всю спесь точно ветром сдуло. Он приосанился и перевел внимание на Кукольницу:

– Эй, хламида! А ну-ка скажи, от тебя польза будет? Ни говно это содрать, ни компы реанимировать. Ты хоть на что-то годишься?

Я ожидал, что Гомса заступится за роботессу, но лишь, подобно остальным, предпочел ничего не заметить.

– Делаю все, что в моих силах, – чинно ответила Кукольница.

Здоровяк, похоже, только повод искал.

– Думаешь, этого достаточно?! – Он подобрал с пола фрагмент разбитой столешницы и запустил им в роботессу.

Увесистый пластметаллический осколок ударился об уродливую голову Кукольницы с удивительно мелодичным звоном, разнесшимся едва ли не по всему комплексу. Сама механическая помощница покачнулась, но грубость не прокомментировала.

– Я ж говорил – пустая! – Здоровяк расхохотался.

Гомса покачал головой, а Пятая закатила глаза. Остальные члены команды вообще не отреагировали, то ли боялись связываться со здоровяком, то ли просто плевать на все и всех хотели. Они, похоже, давно смирились с тем, что механических помощников за личности никто не воспринимает.

Как, впрочем, и сами эти «помощники».

Хотя, прежде чем видение вновь переменилось, мой глаз успел ухватить, как металлические пальцы Кукольницы с силой сдавили один из кристаллов, раскрошив тот, но не в пыль, а в подобие липкой желеобразной массы, внутри этого кристалла скопившейся…

Как только первые и тяжелые капли упали на пол, я понял, что наблюдаю нечто иное. Комната связи, в которой я находился до этого, никуда не делась, а вот команда… с командой произошли кое-какие изменения.

Фатальные изменения.

Я не думал, что всерьез мог влиять на происходящее, однако выходя на середину комнаты, чувствовал стеклянный хруст под подошвами. Кристаллическая дрянь, которая прежде покрывала только углы, теперь стелилась по полу толстым ворсистым ковром.

Но самым жутким было не это. Тошноту и оторопь нагоняла шестерка фигур, казалось, навеки вмурованных в переливающуюся структуру, и одна бодрая роботесса, с методичностью археолога неторопливо счищавшая наросты с их уже окоченевших тел. Особенной заботой она одаривала Здоровяка, чьи выпученные глаза, с немым, но вечным ужасом будто бы наблюдали за этим действом.

– Ничего-ничего, – приговаривала Кукольница, – сейчас будешь как новенький. Всего чуточка усердия, и никто даже не догадается о том, что тут произошло. Ведь так, Второй? Ты же никому не скажешь?

Не подозревая, откуда в схемах роботессы взялось такое количество елея, замешанного на концентрированной желчи, я позволил себе сделать еще несколько коротких шагов, после чего уперся взглядом в пару моргающих от полнейшего непонимания глаз. Это был Гомса. Как и другие, практически по горло покрытый кристаллическими наростами, он, в отличие от всех остальных, еще продолжал дышать. И даже, через усилия, пытался заговорить.

Портакианец издал несколько бессвязных и очень тихих звуков, прежде чем Кукольница обратила на него внимание.

С едва заметным, на грани слышимости жужжанием она повернула угловатую голову на звук и некоторое время просто смотрела на старика. Не скажу, какие расчеты протекали в ее электронном мозгу, но минуту спустя она выдала:

– Ты жив. – Я не заметил в этом ни ноток удивления, ни досады, скорей легкую растерянность, свойственную некоторым передовым кибернетическим моделям. – Интересно.

Бросив возится с заразой, расцветшей на теле Здоровяка, Кукольница развернула нижнюю часть сегментированного тела и, безжалостно круша кристаллический ковер, приблизилась к несчастному, но по-прежнему умудрявшемуся дышать портакианцу.

– Как это у нас так получилось с тобой? А?

Если Гомса и услышал вопрос, то виду не понял, только еле слышно проблеял:

– Что… что ты с нами сделала?

Не видел, чтобы роботы улыбались. Никогда. А лицевой щиток Кукольницы, далекий от того близкого к человеческому облику, представшему перед нами в Лабиринтах Крадосса, просто физически не был способен на подобный трюк. И тем не менее ей как-то удалось вселить в мысли наблюдателя именно такое впечатление. Она улыбалась. Жадно. Как маньячка, достигшая предела в своем кровавом искусстве. Она сказала:

– Тебе, командир, будет непросто в это поверить, но я здесь ни при чем.

Гомса, напоминавший жука, застрявшего в тисках старого панциря, который давно перерос, чуть шевельнулся и издал звук, тональностью схожий с насмешливым фырканьем.

– Можешь сколько угодно смеяться, но это настолько близко к правде, насколько возможно.

Взгляд портакианца медленно сполз с роботессы на застывших красиво переливающимся манекенами членов команды. С двоих из шестерки Кукольнице удалось счистить наросты и уложить аккуратным рядком возле дальней стены.

– Ч… что… что это за… дрянь?

Кукольница будто бы ждала этого вопроса. Лязгнув неуклюжими суставами, она подобрала один из осколков и повертела его на свету так и эдак. Неровные грани полыхнули перламутром.

– Скорлупа, как мне представляется. Для защиты инкубатора и куколок, что в нем дремлют. Пока вас всех накрывало этими чудными коконами, я сумела влезть в местные базы и покопалась в данных. Похоже, тот, кто построил эту лабораторию, не собирался покидать ее в такой спешке, но продумал защиту. Эти кристаллы – крошечные яйца существа, чей вид прежде не встречался риоммцам. Самое забавное во всем этом, что они остаются совершенно инертными в течение сколь угодно долгого времени, но, столкнувшись с органикой, начинают делиться и паразитировать. К слову, наблюдения показывают, что органика нужна выносливая. Люди, к примеру, оказались слишком слабы, а вот портакианцы, как выяснилось… Я думаю, ты и сам все понял, командир.

Едва ли старик был в состоянии адекватно воспринимать такого рода новости, и все же его отливающие нездоровой желтизной глаза широко распахнулись. Он прохрипел:

– Но… з-зонд…

Кукольница поспешила подтвердить:

– Да, командир, зонд обнаружил следы неопознанных форм жизни. – И будто бы над чем-то задумалась. – Беда механизмов, лишенных творческой свободы, в том, что они делают лишь то, что им прикажут. Отыскав источник чужой жизни, он даже не подумал подвергнуть его анализу и просто переслал сигнал в штаб.

– Штаб!.. они!..

– Штабу будет позволено узнать, что экспедиция завершилась несчастным случаем. Думаешь, я от нечего делать так стараюсь? – Она указала на тела, с которых уже счистила все наросты. – Тебя я тоже освобожу. И даже позволю жить. Но взамен ты должен как следует сыграть свою роль: достоверно изобразить героическую смерть и ждать моего возвращения в назначенном месте.

– Это… это…

Кукольница потянулась к скоплению кристаллов, обрамлявших челюсть Гомсы, и бесцеремонно сковырнула кусочек. Старик дернулся, испытав очевидную боль.

– Да, это сложно для понимания, – промурлыкала роботесса. – Но у тебя будет время все хорошенько обдумать. Осознать, сделать выводы и принять решение. Только не затягивай. Твоя преданность будет вознаграждена, твоя непокорность – наказана. Поверишь мне, получишь возможность жить вдали от Риомма, а нет, так станешь обычным инкубатором для выводка паучат.

Я бы не делал ставку на то, что старик действительно осознавал выбор, перед которым его поставила Кукольница, и все равно готов был поверить в искренность угрозы. Как и в то, что Гомса хочет жить.

При этом мысль о предательстве его как будто не отпускала.

– На кого… на кого ты?..

Кукольница отстранилась, словно для того, чтобы с лучшего ракурса рассмотреть застывшего перед ней портакианца.

– На себя, дорогой Гомса. Я работаю на себя. Отныне и навсегда.