Приключения Бобового Зёрнышка

Глава 14

Если когда-нибудь, кто-нибудь скажет вам, что благородный рыцарь сэр Роланд Гриз не такой уж и благородный, можете смело плюнуть ему в морду. Не рыцарю, конечно, а тому, кто сказал. Плевать в морду Роланду чревато. Чревато хотя бы тем, что рыцарь хоть и спускает многое, но такое оскорбление скорей всего не простит, и плеваться вы сможете только на свой собственный труп. Но плюнуть в морду говорившего стоит. А после того, как плевок достигнет цели, смело бегите к рыцарю и ссылайтесь на мои слова. Дружбы Роланда, или хотя бы его теплых слов я вам обещать не стану. Но вы сможете насладиться зрелищем того, как благородный рыцарь при помощи весьма доходчивых выражений и при поддержке кулаков объяснит негодяю, почему именно не стоит отзываться о нем в таком тоне. Да и урок как при помощи брусчатки и пыли стереть с лица чужой плевок весьма занимателен. Пару раз я имел возможность наблюдать подобны уроки. Поверьте мне, это зрелище стоит того, однако не стоит никого провоцировать на это. После уроков, рыцарь может задать и вам несколько вопросов.

Почему я вообще говорю вам об этом? Ведь до настоящего момента у вас не было повода сомневаться в благородстве рыцаря. Не будет его и дальше. Благородство его не подлежит никакому сомнению. Он готов броситься на помощь по первому зову и спасти человека от любой опасности, как бы этот человек от рыцаря не отбивался. Он готов отдать последнюю рубашку страдающему от холода нищему, готов прикрыть лужу собственным плащом, чтобы позволить деревенской девушке пройти по нему не замарав и без того грязных и босых ног. Он всегда готов встать на защиту убогих и обездоленных, готов насаждать справедливость стальной перчаткой. Готов… собственно сэр Роланд ко многому готов и его благородные порывы вызывают уважение и не подлежат сомнению. Чего я не могу сказать о его моральных качествах. Нет, нет, в том, что моральные принципы благородного сэра рыцаря весьма высоки я не сомневался никогда, не сомневаюсь и сейчас, но вот в том, что они весьма гибки, мне довелось убедиться на собственной шкуре.

Его моральные принципы не запрещают ему напиваться до полусмерти, и таскаться за продажными юбками. И я говорю не о тех юбках, что ткут ткачи и продают в лавках, нет, я говорю о тех, что носят дамы, которые не прочь обменять свое тепло и ласку, на звонкую монету. Хотел добавить: мою монету, но не буду. Сэр Роланд Гриз настолько благороден, что не тратит на плотские увеселения чужие деньги. Выпитьпожрать за мой счет это, пожалуйста, это с удовольствием, но оплачивать любовные услуги он предпочитает сам.

И это еще один пример его строгих моральных устоев, которые всем нам понять не суждено. Я пытался. Я честно пытался понять, что именно движет рыцарем в тот или иной момент, но тогда мне не хватило на это мозгов. Теперь же мне их хватает, чтобы не делать этого.

Но я его не виню. С его-то жизнью. Не имеющий даже подобие места, куда бы он мог вернуться и назвать его домом, ночующий, где и как придется. Беднее деревенской церковной мыши он, тем не менее, умудрился не растерять ни чести и морали, хотя последняя и вынуждена прятаться где-то глубоко под его шикарными мышцами. Именно благодаря тому, что мораль сэра рыцаря в те дни взяла выходной и позволила мыслям Роланда течь не зависимо от нее мы и оказались там, где не должны были оказаться.

Наплевав на все увещевания, мольбы, слезы и угрозы монашки свернул с намеченной дороги и направился на север. Ни я, ни тем более Бели не подозревали, зачем именно Роланду понадобилось делать такой крюк, а он и не особо распространялся, сославшись, на самый что ни на есть, благородный повод: надо бы сменить мне лошадку, а то, отдыхая каждые четверть часа, мы никуда не доберемся. Монашка побурчала еще для приличия и сдалась. Рыцарь же широко улыбнулся и подмигнул ему. Я ответил ему тем же. Как мог, обоими глазами сразу. На это рыцарь улыбнулся еще шире и слегка толкнул Праведника пятками в бока.

Не скажу, что деревенька была городом, не доросла еще до этого и что с того, что ее низенькие домишки, окружал внушительного вида частокол, частично уже замененный белым камнем, что с того, что в ней располагался королевский пост с добрыми тремя сотнями служивых. Хотя доброта их сомнительна, да и число не совсем верно, но все же думаю три сотни не совсем добрых людей с оружием, там набралось.

Первый такой добряк встретил нас на воротах, окинул взглядом, покачал головой, глядя, как кобылка подо мной переставляет тощие ноги и едва не падает от усталости. Служивый, молча, протянул глиняную плошку и показал три пальца, вздохнул, подумал мгновение, снова покачал головой и сжал один палец. Две серебряных монеты из моих запасов тут же перекочевали в плошку. Служивый поманил рыцаря пальцем, тот свесился с седла и они о чем-то пошептались, продолжая смотреть на мою, раздувающую от натуги ноздри, кобылку. Рыцарь выпрямился, кивнул, что-то спросил, служивый указал пальцем вглубь деревни и вернулся в строжку.

Я не разглядывал поселение. Я устал настолько, что единственным моим желанием было выбраться из седла и свалиться прямо тут на мостовой и дать знатного храпака примерно так на сутки. И я бы с удовольствием воплотил эту мечту в жизнь, но у сэра Роланда на мой счет были совсем иные планы. Хотя, надо отдать ему должное, передохнуть он мне дал. Не знаю сколько, но как только мы разместились, и я на своем горбу втащил в нашу общую комнату все его хитроумные штуки для нанесения увечий или причинения смерти, я свалился на кровать и уснул. Вещи его я не разбирал, не чистил, не стирал с них пыль. Я полностью проигнорировал свои обязанности оруженосца. Забыл ли я о них? Нет! Не забыл. Но и сделать этого не мог. Ладно, не хотел.

Я ожидал от рыцаря справедливого возмездия, но, даже споткнувшись о раскинувший свои лапы кистень, и тем самым разбудив меня, рыцарь не потерял своего благостного настроения и не изменил своих планов. Он заставил меня встать, вымыть руки и лицо, монашка в этом его поддержала, а я так надеялся, что она окажется на моей стороне в этом вопросе. Но под давлением двух людей, желающих мне только добра, был вынужден сдаться. В их лучшие намерения я не поверил ни на минуту, тем более, когда рыцарь протянул мне новые штаны, взамен тех, что были обильно покрыты пятнами от травы и последствиями поедания ягод.

С недоверием покрутив штаны в руках, я отложил их в сторону, и уставился на рыцаря, ожидая объяснений.

— Мы идем в благородное общество, — давя смешок, выдал рыцарь — и не дело появляться там, в таком неприглядном виде. Ты же мой оруженосец и должен соответствовать этому званию.

Да что вы благородный сэр Гриз. Соответствовать? Было бы чему. Вы вон и сами выглядите так, словно на карачках проползли пяток километров по лесу. Но ни собственный внешний вид, ни гневно сдвинутые брови монашки не смутили благородного рыцаря, и он потащил меня. Куда бы вы думали? Ну, давайте предположите. Угадали? Правильно! В кабак!

За свои долгие шестнадцать лет я пробовал вино лишь дважды. Первый раз, когда находящийся в состоянии сильного подпития старший повар Люцелиус Кярро, в пьяном угаре, перепутал меня с кем-то, и налил мне полную чарку. Не знаю где и как, но у нас на кухне отказывать старшему повару было не принято, да и не знал я тогда, что такое вино, вот и жахнул чарку залпом. После того, как вино упало в желудок и обожгло его, я больше ничего не помню, но утром мне пришлось убирать остатки того, что было в моем желудке. Убирать и терпеть на себе странные взгляды господина Кярро. Второй же раз это случилось, когда я по собственной глупости, спровоцированной одним из подмастерьев, хватанул стручок жгучего перца. Как они смеялись, когда я, корчась от жуткой боли во рту катался по полу и старался пальцами соскрести с языка то, что его сжигало. Когда же я потер этими же пальцами глаза, они смеялись еще больше, а когда подсунули мне спрятанную старшим поваром бутыль вина и вовсе катались по полу. Смех их кончился, когда в кухню зашел господин Кярро. Он быстро оценил ситуацию и кое-как отпоил меня смесью молока и чего-то еще. Тогда мне не попало. Тогда я с наслаждением наблюдал, как подмастерья моют за мной пол, а сам я в этот момент жую яблоко. Вот за яблоко от подмастерий мне попало. Теперь же передо мной стояла кружка до краев наполненная чем-то красным, напоминающим кровь, от которой тянуло запахом не свежих ягод, и я точно знал что это. И пить я это не хотел. Меня не смущала головная боль на утро, об этих последствиях я не догадывался, мне хватало и тех последствий, о которых я знал.

Рыцаря этот вопрос не смущал, он обильно поливал свою глотку вином, не забывая отправлять в нее самое разное мясо. Он кушал самозабвенно, но взгляд его скользил по залу в поисках чего-то. Я попробовал проследить за ним и не нашел ничего интересного. Несколько мужиков, что оторвались от жениных юбок, и пока те гадают, где пропали их благоверные, торопливо заливаются вином и пивом. Пара странного вида женщин, что равнодушно смотрят на пьющих местных и как-то оценивающе поглядывают на нас. Поглядывают издали, словно ждут чего-то. Лениво протирающий грязным полотенцем кружку трактирщик. И наша монашка, привалившаяся к стене возле окна. Она медленно потягивает из высокого стеклянного стакана что-то мутное и старательно отводит от нас взгляд. На поясе ее висит длинный нож в резных ножнах, и он действует весьма отрезвляюще на уже изрядно подпивших местных.

Впрочем, рыцарь тоже успел набраться. Он вытер покрытые жиром усы, тыльной стороной ладони, усмехнулся и, хлопнул передо мной еще одну кружку с вином, спросил:

— Напомни мне, Зернышко, сколько тебе лет?

— Шестнадцать! — гордо выпятив грудь, ответил я.

— Шестнадцать, — с уважением протянул рыцарь и покачал головой. — Это много. Ты уже взрослый совсем. А скажи мне Зернышко, был ли ты когда-нибудь с женщиной?

Монашка прыснула и кажется, подавилась напитком, может и нет, но жидкость из ее носика потекла. Она навострила ушки и слегка повернулась к нам, прислушиваясь. Я же еще более гордо сообщил что да, был!

— Тетя Гергерта, была иногда добра ко мне и мы с ней редко, но все же разговаривали.

— Тетя? — переспросил рыцарь. — Разговаривали? — он сощурил глаза. — Только разговаривали? Ничего больше не делали?

— Делали, — кивнул я, чувствуя, что еще немного и гордость порвет меня в клочья. — Иногда она приносила еду, что не успела съесть его светлость. И мы ели. Еще реже приходил ее сын. И с ним мы тоже говорили.

— Ох, ты ж, — вздохнул рыцарь. Монашка побелела, и сочувственно так покачала головой. — Что ж за люди такие, — рыцарь опрокинул в себя кружку. — Как можно так с дурачком поступать. Ты ж, наверное, и не понимал ничего.

— Это почему? — взвился я. — Все я понимал!

— Понимал? — уточнил рыцарь и нахмурился. — И что же ты понимал?

— Когда сын тетушки Гергерты показывал мне луну, я все понимал. Такую большую в небе. Она такая красивая. Мне очень понравилась.

— Постой, — рыцарь нахмурился сильнее. Ты хочешь сказать, что вы, в самом деле, говорили. Говорили и больше ничего? ничего с тобой никогда не делали? Штаны не заставляли снимать?

— Зачем? — искренне удивился я. — Зачем мне снимать штаны? У меня на заду глаз нету. А луну можно и в штанах смотреть.

— Я понял, — засмеялся рыцарь. — Спрошу иначе, ты когда-нибудь спал с женщиной?

— Да, — я виновато опустил глаза. — С тетушкой Гергертой, я тогда так объелся, что уснул на ее коленях.

— Тьфу! — почему-то сплюнул рыцарь. — Ладно, давай попробуем еще раз. Ты когда-нибудь видел голую женщину? Трогал ее попу, или грудь? Ты делал что-то такое?

Я смутился окончательно. Вот теперь гордиться мне было совсем нечем. Был в моей жизни случай, когда я случайно, без всякого умысла подглядел за тем, как моются жена и дочь одного из стражников. Я был удивлен тем, что увидел и попытался забыть об этом, но не смог. Мне почему-то никак не давали покоя из надувшиеся соски. На моей груди они тоже были, но они плоские, а там торчащие и на больших таких выпуклостях. Наклонившись вперед, краснея, словно переваренный рак, я рассказал рыцарю об этом случае.

— Ясно, — кивнул Роланд. — А ближе ты видел женщин? Так чтобы потрогать?

— Да что ты к нему пристал? — не выдержала монашка. — Не видел он других женщин, кроме той тетушки и жены стражника.

— Тебя в расчет не берем? — подмигнул ей рыцарь.

— Я женщина! — насупилась она — Но я не из тех, кто всем показывает свое тело. И ни он, ни тем более ты никогда его не увидите!

С этими словами она отошла.

— А я из тех, — прозвучал голос в моей голове.

Я едва не подпрыгнул, услышав его. Значит, мне все-таки не показалось той ночью и черт и суккуб были более чем реальны. А я-то уж все испробовал. Я тер ожог едва ли не до крови, пытаясь вызвать их, я умолял их появиться и не для того чтобы поглазеть на ее прелести, нет, мне нужно было понять, что я не сошел со своего и без того небольшого ума. Но вот она снова говорит и что-то в моих штанах начинает шевелиться. Это не очень приятно, но больше почему-то не пугает меня.

— Бедняга, — тихо произнес голос черта.

— Я тебе сразу говорила об этом, а ты все нет, это не может быть правдой. Слушай меня хоть иногда! Тогда, глядишь, и многих неприятностей удастся избежать.

— Слушаюсь, — прыснул черт.

— Ты не против, чтобы я ему помогла в этом вопросе?

— Против! Но у тебя, кажется, есть союзник и тебе я могу запретить, а вот ему нет.

— И не надо! — голос суккуба был нежен и ласков.

Я взглянул на рыцаря. Тот о чем-то оживленно беседовал с женщиной у стойки. Монашка была рядом с ними, она тоже что-то говорила, но ни рыцарь, ни его собеседница не обращали не нее никакого внимания. Поняв, что ничего не сможет она резко развернулась и в два огромных шага оказалась возле меня. Схватив за руку, она потащила меня к выходу. Но было уже поздно. Поздно потому как рыцарь договорился с женщиной у стойки, а суккуб использовала свои чары.

Ту ночь я не забуду никогда. Будучи хоть и глупым и совершенно не опытным, но все же мужчиной, я навсегда влюбился в ту, что подарила мне первую ночь с женщиной. Мне не было дела, как она попала в мою постель, а точнее я в ее, заплатил ли за это рыцарь, или же суккуб воспользовалась своим талантом, я ощутил себя всемогущим. Правда на утро почему-то ныло едва ли не все тело, а едва меня выставили за дверь, на память словно упала пелена, оставив лишь мимолетные приятные ощущения и сильную влюбленность. Которая, впрочем, тоже не особо смогла поселиться ни в моей голове, ни в моем сердце. И все же, я дал себе слово, что когда-нибудь я вернусь сюда и неизменно женюсь на той, с кем провел ночь. Ведь теперь я прекрасно понимал, для чего люди женятся.

Но моим планам не суждено было сбыться. Видимо суккуб углядела в моем пустом разуме что-то, что напугало ее, и она приложила неимоверные усилия, чтобы стереть все это из моей памяти. А может это была и не суккуб. Как бы то ни было, ночь я провел с женщиной. Подробности той ночи исчезли из моего разума уже к полудню, оставив лишь странные ощущения и изменившийся взгляд на женщин. Я не вольно представлял, что под платьем у каждой встреченной нами, и меня ничуть не смущал их возраст и внешняя красота. Но и это продлилось недолго. Совсем скоро я перестал представлять и это.

Рыцарь смотрел на меня с одобрением, и даже говорить стал более уважительно, а вот монашка лишь прыснула и не сказала мне за день и пары слов. Ее реакции я не понимал, и она меня пугала. Недолго. Скоро я снова стал тем самым дурачком по имени Бобовое Зернышко.

Все же в глупости есть и свои плюсы. Если бы это произошло сейчас, когда в моей голове полно мозгов и мыслей, глядишь, мне бы сложно было удержаться от еще нескольких раз и плевать сколько они бы стоили. А так, уже к вечеру, я равнодушно смотрел, как та, с которой я провел ночь, призывно поглядывает на меня и то и дело поднимает и без того высокую грудь.

Рыцарь, видя это, пропитался еще большим уважением ко мне. Монашка же торопливо влезла в седло и пришпорила лошадь. Мы поплелись за ней. Меня не покидало чувство, что я что-то обещал, но я никак не мог вспомнить что именно.

— Я же говорил, что еще рано, — грустно вздохнул мужик в моей голове.

— Согласна, — печально отозвалась женщина оттуда же, — но мне было его так жалко.

— Понимаю, — снова вздохнул мужчина. — Но все же рано еще. Ты сможешь его контролировать?

— Да, — в голосе суккуба не было прежней очаровательности, там была только глубокая печаль.

— Придет еще твое время, — успокоил ее черт.

— Обещаешь? — с надеждой спросила она.

— Обещаю! — твердо заявил он.

— А мое? — не удержался я. — Мое придет?

— О, да! — в один голос отозвались и черт и суккуб.

Тогда, трясясь в седле смирного, но ленивого коня, я и подумать не мог, что мое время окажется куда как ближе ожидаемого. И виной тому станет наша монашка, что зло поглядывает на меня и рыцаря приставшего ко мне с неуместными вопросами.