Праздник Весны

65

— Лія, успокой меня. Положи руки мнѣ на голову, какъ ты умѣешь. Успокой меня. Мнѣ тяжело.

Она привлекаетъ его къ себѣ, какъ своего ребенка, какъ сына, — который спитъ сейчасъ такой розовый и сытый.

— Ты — тихая, глубокая. Успокой меня.

И хочетъ, страстно хочетъ, чтобы такъ было, — чтобы пришелъ покой отъ этого радостнаго прикосновенія и смирился смятенный духъ.

— Помогу ли я, любимый?

Утонуть въ золотыхъ волосахъ и цѣловать ихъ, жечь страстью тѣло, — такой страстью, какой не знаетъ Лія. Можетъ быть, тогда только придетъ обновленіе убѣгутъ злые, уродливые призраки изъ сокровенныхъ уголковъ сердца? Нѣтъ не такъ. Не должно быть.

— Люблю тебя, Лія. Ты — свѣтъ мой.

— Я знаю и вѣрю. Любишь — и несчастливъ.

Руки гладятъ по волосамъ, прижимаютъ разгоряченное лицо къ высокой и, какъ будто, холодной груди. Но покой, долго жданный покой — не приходитъ. Чудится другая любовь, другія ласки — и звучный смѣхъ.

— Люблю тебя.

— Я вѣрю. Но довольно ли тебѣ моей любви?

Спрашиваетъ, — какъ задаетъ загадку. Такъ много загадокъ встало вокругъ за послѣдніе дни. Не разрѣшить ихъ. Тяжелыя загадки: давятъ камнемъ.

— Не только тихія радости нужны мнѣ, Лія. И не одно только наслажденіе, — наслажденіе творчества. И твоя любовь — какъ творчество. Они связаны вмѣстѣ и нѣтъ между ними границы, какъ между жизнью и смертью. А я — человѣкъ, и хочу бурнаго, свѣтлаго, золотого…

Лія молчитъ. И въ молчаніи онъ угадываетъ отвѣтъ

— Но что я безъ тебя, Лія? Я все тебѣ отдалъ и все взялъ у тебя. Развѣ одни тѣла наши соединились? Не тѣла, а все существо, всѣ помыслы, вся жизнь. Всегда буду съ тобой, только съ тобой.

— И будешь желать, какъ высшей радости, покоя, отдыха? Этого мало, Коро.

Гладятъ голову ласковыя руки. Тихо ползутъ минуты и убѣгаютъ часы. Случайный чужой голосъ возвращаетъ къ жизни.

— Развѣ ты не съ нами, Коро?

Это — Абела. Тревога, навѣянная видомъ смерти, давно уже сбѣжала съ ея лица. Свѣжимъ блескомъ блестятъ глаза и блестятъ росинки на влажной одеждѣ.

— Какой туманъ въ долинѣ. Поднялся теперь высоко, къ самымъ горамъ. Какъ будто облака спустились на землю, чтобы проводить Павла. Но развѣ ты не съ нами?

Коро колеблется, но читаетъ просьбу въ глазахъ Ліи:

— Иди.

И сейчасъ не можетъ не повиноваться ей. Сама Лія не можетъ уйти, потому-что ребенокъ скоро проснется

Выходитъ вдвоемъ съ Абелой и сырой туманъ охватываетъ ихъ съ ногъ до головы. Въ этомъ туманѣ двигаются люди, какъ прозрачныя тѣни. Трудно узнать своихъ близкихъ. Вотъ высокій Акро. А здѣсь— Формика. Вся закуталась въ плащъ. Кто-то разговариваетъ съ нею жалобнымъ страдающимъ голосомъ.

— Мнѣ очень холодно. Словно кусокъ льду лежитъ въ груди вмѣсто сердца, и отъ этого куска холодно, холодно…

— Это отъ тумана, Кредо. Онъ пронизываетъ до костей. Закутайся плотнѣе.

— Когда пробуждаешься… пробуждаешься отъ мечтаній… такой же туманъ стоитъ въ глазахъ. Но онъ горячій, а не холодный. И слегка красноватый. Я не хочу идти съ вами, Формика. У меня опять подкашиваются ноги. Я останусь.

Фигура Кредо уходитъ въ туманъ, расплывается, таетъ безъ слѣда. Изъ тумана жизни хочетъ вернуться обратно туда, — въ свѣтную страну обманчивыхъ снови-дѣній.

Длинная процессія медленно движется по склону горы. Выходитъ изъ тумана и погружается въ туманъ, — и, поэтому, кажется безконечной.

Погребаютъ учителя.

Коро торопливо нагоняетъ Формику, такъ что Абела едва успѣваетъ слѣдовать за его размашистыми шагами.

— Формика, не нужно было оставлять Кредо! Онъ опять разыщетъ это проклятое средство. И я увѣренъ, что Висъ уже сторожитъ его гдѣ-нибудь по близости. Можетъ быть, здѣсь, рядомъ съ нами.

Сегодня ночью Формика разсказала художнику о чудесномъ напиткѣ. Разсказала все, что знала сама, и не скрыла своихъ колебаній предъ этимъ увлекающимъ ядомъ. Уже не было сомнѣній, что именно Висъ отравилъ писателя. И теперь Кредо живетъ только въ мірѣ своихъ призраковъ, и эти призраки сосутъ его кровь и надрываютъ силы.

— Не нужно было оставлять Кредо одного!

Формика дѣлаетъ жестъ отрицанія.

— Безполезно, Коро. Даже если бы мы имѣли право примѣнить насиліе, то и въ такомъ случаѣ мы ничего не могли бы добиться. Чтобы отвлечь его отъ яда, нужно дать ему что-нибудь еще болѣе сильное. Что-нибудь такое, что завлекло бы его цѣликомъ. Онъ не считаетъ себя больнымъ и отказывается лечиться. Можетъ быть, по своему онъ и правъ. Во всякомъ случаѣ, теперь онъ счастливѣе, чѣмъ прежде.

— Счастье ли это? Когда онъ лежалъ предо мной на землѣ, онъ былъ такъ страшенъ и… такъ гадокъ, Формика. Что-то звѣриное, тупое воскресло въ немъ. И его взглядъ, его глаза! Глаза безумца… Если есть на землѣ преступленіе, то его совершилъ Висъ. И я боюсь, что бѣдный писатель — не первая и не послѣдняя его жертва. Неужели онъ не дождется возмездія? Стараго, злобнаго возмездія, такого-же стараго и злобнаго, какъ его грѣхъ?

— Кто-нибудь изъ его жертвъ очнется. Можетъ быть, такъ и случится, я не знаю. Но Кредо боготворитъ его.

Говорили и шли впередъ по извилистой дорогѣ, мокрой отъ тумана. Голова процессіи уже остановилась, а оставшіеся все еще подходили и подходили, вливались новыми ручьями въ человѣческое море.

Круглая котловина въ горахъ и большая, плоская скала въ самомъ центрѣ этой котловины. Здѣсь будетъ памятникъ Павла, — вблизи отъ того мѣста, гдѣ онъ жилъ, училъ и умеръ.

На днѣ котловины маленькая группа каменщиковъ спокойно и неторопливо дѣлаетъ свое простое дѣло: замуровываетъ въ скалу урну съ пепломъ Павла. Горсть сѣраго праха, въ который обратилось тѣло, оставившее на землѣ безсмертное знаніе.

Когда все было кончено, разошлись такъ же тихо, какъ пришли. Вѣтеръ разорвалъ въ клочья туманъ и прогналъ его съ горныхъ склоновъ. Но сѣрая, какъ пепелъ, пелена его еще долго держалась въ котловинѣ.