Полдень. Солнце стоитъ высоко надъ каменнымъ гребнемъ горъ и знойный воздухъ струится внизу надъ полями. Но здѣсь, на высотѣ, этотъ зной смѣняется пріятнымъ тепломъ, почти прохладой. Окно въ комнатѣ Павла все еще открыто настежь, но угасающіе глаза старика смотрятъ теперь только на лица друзей, которые собрались вокругъ, чтобы принять послѣднее дыханіе. Смѣшались волосы Формики съ сѣдиной Лекса. Они двое — ближе всѣхъ.
Вдали, у самаго входа, прислонилась къ стѣнѣ каменная Мара. Абела выглядываетъ изъ за ея плеча, какъ ребенокъ, разсматривающій страшную картинку. Между Марой и двумя близкими — волны склоненныхъ головъ, тѣхъ головъ, въ которыя старый учитель вдохнулъ новыя мысли и новыя знанія.
Онъ уходитъ — но знаніе остается.
И самъ онъ теперь — только слабое, больное, безпомощное существо, которое прошло свой кругъ и возвращается къ темному началу.
— Поддержи меня немного, Формика. Моя голова лежитъ слишкомъ низко, а я хочу видѣть всѣхъ.
— И дрожитъ голова, уже не поддерживаемая омертвѣвшимъ тѣломъ, и дрожитъ взглядъ, скользя по склоненнымъ лицамъ.
— Такъ ты помнишь, Формика… Если случится ошибка въ послѣднемъ періодѣ вычисленій… Ты знаешь, гдѣ находятся документы для провѣрки. Тамъ есть одинъ важный пунктъ.
— Я помню, учитель
— Гдѣ же ты, Лексъ? Я не вижу. Мнѣ кажется, что уже темно. Я немножко опередилъ тебя, Лексъ. Не забудь увезти съ собой тѣ сочиненія, которыя я тебѣ передалъ. Они пригодятся для вашей библіотеки.
Онъ молчалъ нѣсколько минутъ и слышно было, какъ дыханіе съ трудомъ вырвалось изъ его груди. Легкое движеніе пробѣжало по лицу, — какъ будто хотѣлъ вспомнить еще что-то. Но сказалъ успокоенно:
— Теперь все.
Долго еще прислушивались въ напряженномъ мол-чаніи, хотѣли уловить вздохъ или шопотъ. Но грудь не поднималась больше и безкровныя губы не шевелились. И нельзя было уловить границы между жизнью и смертью. Изсякъ источникъ и не видно было, когда пролилась послѣдняя капля.