Праздник Весны

55

Роковой часъ, какъ будто, замедлилъ: здоровье Павла нѣсколько улучшилось. Ученики опять видѣли его почти бодрымъ, съ юношеской быстротой движеній и молодымъ огнемъ въ глазахъ. Но всѣ знали, не исключая и самаго учителя, что это улучшеніе — только временная отсрочка.

Старались использовать какъ можно полнѣе послѣдніе уроки учителя.

У Формики было теперь еще больше дѣла, чѣмъ прежде. Часы ея отдыха совсѣмъ сократились. Неожиданный гость не встрѣчался ей уже нѣсколько дней. Случайно вспомнивъ о немъ, Формика рѣшила, что Висъ уже уѣхалъ. Вздохнула облегченно при этой мысли, но въ самой глубинѣ сознанія шевельнулось нѣчто вродѣ сожалѣнія. Было что-то новое въ его рѣчахъ и поступкахъ, и почти жаль было разстаться съ нимъ, не разгадавъ это новое.

Рано засыпали въ горномъ жилищѣ, чтобы подняться при первыхъ лучахъ солнца.

Формика уже лежала, когда чужіе шаги за дверью прогнали ея дремоту. Она прислушалась и прежде, чѣмъ шаги остановились у самой ея двери, узнала Виса.

— Зачѣмъ ты не пришелъ раньше, Висъ? — сказала она, когда пришедшій окликнулъ ее по имени. — Уже ночь, а завтра мнѣ предстоитъ много работы.

— Позволь мнѣ повидать тебя. Я не задержу тебя долго.

— Войди.

Онъ вошелъ, — такой же, какъ и въ свое первое посѣщеніе, и даже въ той же самой одеждѣ изъ красивой ткани, которая совсѣмъ не подходила къ его некрасивому, сѣрому лицу и сгорбленной фигурѣ. Сѣлъ поодаль отъ Формики, въ другомъ концѣ комнаты, и лицо его осталось въ тѣни.

— Да, я уѣзжалъ. Но вернулся снова, потому что послѣ нашей первой встрѣчи у меня сохранилось хорошее воспоминаніе, которое звало меня обратно.

— Хорошее воспоминаніе? Я не могу сказать этого о себѣ. Мнѣ кажется, что ты напрасно вернулся, Висъ.

Онъ ничего не отвѣтилъ, и еще сильнѣе сгорбился, сидя въ своемъ темномъ углу. Во всей его позѣ было что-то безнадежно тоскливое, что-то такое, отъ чего сердце Формики сжалось участіемъ. Ей показалось теперь, что этотъ человѣкъ, прежде всего, очень несчастенъ, и поэтому не слѣдуетъ его отталкивать, разъ онъ уже пришелъ за помощью.

— Твои друзья не любили меня, Формика, и, можетъ быть, ты тоже имѣешь это право на ненависть, хотя теперь, мнѣ кажется, ты стоишь ближе ко мнѣ, чѣмъ къ тѣмъ радостнымъ людямъ. Да, да. Тотъ, кто плачетъ, только мѣшаетъ другимъ радоваться. Я вообще никогда не умѣлъ любить, Формика. И чтобы не имѣть никакого дѣла съ тѣми, кто окружалъ меня, я ушелъ въ глубь вѣковъ, я старался воскресить тѣхъ, чьи мысли давно уже умерли и забыты. Тамъ, въ этой старинѣ, я нашелъ многое, что мнѣ нравилось больше, чѣмъ наше настоящее. Я почти сроднился съ прошлымъ. Я видѣлъ тѣхъ, кого воскресилъ, я понималъ каждый изгибъ ихъ мысли, я понималъ всю ихъ жизнь, суровую и жестокую, но полную переживаній и чувствованій, которыя чужды намъ, счастливымъ побѣдителямъ земли. Но когда я хотѣлъ подойти къ нимъ еще ближе, когда я хотѣлъ осязать ихъ, — все таяло, какъ миражъ. Я — настойчивый человѣкъ. Я долго боролся, но, наконецъ, понялъ, что всю жизнь гнался за обманомъ. Но теперь мнѣ уже поздно перебираться на другую дорогу, переходить къ вамъ, побѣдителямъ. Я чужой также и вамъ. Вотъ, теперь я покинулъ свое уединеніе и скитаюсь по всей землѣ, не видя передъ собой никакой цѣли. И каждый, къ кому я прихожу, незванный и нежеланный, имѣетъ право отогнать меня прочь. Далеко не всѣ такъ терпѣ-ливы и снисходительны, какъ ты, Формика. А счастливые люди — самые жестокіе. И твои друзья не захотѣли имѣть со мной ничего общаго еще въ то время, когда я жилъ на своемъ островѣ и переживалъ свои послѣднія сомнѣнія. Теперь у меня ничего, почти ничего не осталось, Формика.

— Мнѣ жаль тебя, Висъ. Но мнѣ кажется, что ты самъ виноватъ въ своемъ несчастьѣ. И я не знаю, чѣмъ я могла бы помочь тебѣ.

— А развѣ я прошу помощи? Развѣ сильному можетъ помочь слабый? Вѣдь я, все же, сильнѣе тебя, Формика, потому что въ тебѣ, несмотря ни на что, живутъ еще свѣтлыя надежды, а я смотрю на свою жизнь прямо и открыто и не хочу никакихъ обмановъ. Я пришелъ къ концу и вижу, что мнѣ нѣтъ никакого выхода. Всегда я останусь такимъ, каковъ я есть, наединѣ съ самимъ собою.

— Есть выходъ и изъ безнадежности.

— Не для всѣхъ. Если ты говоришь о смерти — то это рѣшеніе совсѣмъ не удовлетворяетъ меня. Смерть— это только ничто, это — отказъ, это — сдача передъ врагомъ, а не побѣда. Или, можетъ быть, ты говоришь о томъ рѣшеніи, къ которому пришла ты сама, объ упорномъ трудѣ до самозабвенія, до полнаго отказа отъ своей личности? Нѣтъ, и это не для меня. И скажи мнѣ, развѣ ты стала счастливѣе здѣсь, у Павла? Развѣ твои страданія смягчились?

Разговаривая, онъ всталъ и подошелъ ближе къ Формикѣ и теперь казался не такимъ горбатымъ и уродливымъ, а на его сѣрыхъ щекахъ появилась краска. Но когда онъ подошелъ совсѣмъ близко, Формика отступила назадъ и гость замѣтилъ это движеніе.

Онъ остановился и щеки его опять поблѣднѣли и онъ заговорилъ совсѣмъ спокойно:

— Я не хочу смерти, — и когда она придетъ ко мнѣ я встрѣчу ее съ ненавистью, какъ своего злѣйшаго врага, буду яростно бороться съ нею до послѣдняго вздоха. Зачѣмъ скрывать? Да, я боюсь умереть, меня пугаетъ, а не радуетъ, то черное ничто, которое неизбѣжно ждетъ меня. Это не избавленіе, а послѣдній плѣнъ. Не спокойствіе, а леденящій ужасъ. И я не хочу трудиться для тѣхъ, кого я не люблю и кому я чуждъ, и безцѣльный трудъ не принесетъ мнѣ ничего, кромѣ усталости. Но для меня слишкомъ тяжела и та жизнь, которой я принужденъ жить, ея бремя слишкомъ гнететъ мои плечи. Гдѣ выходъ?

Онъ не ждалъ отвѣта отъ взволнованной, почти испуганной женщины, и продолжалъ послѣ короткой паузы:

— Тѣ, съ чьими мертвыми тѣнями я прожилъ такъ долго, тѣ, чьи забытыя мысли я воскресилъ въ своемъ уединеніи, — они оказали мнѣ помощь. Они были, въ свое время, ничтожны и слабы въ своемъ дѣтскомъ невѣжествѣ, опутанные суевѣріемъ и дикими предразсудками. Слѣпая стихійная сила давила ихъ, какъ червяковъ, и они гибли такъ же покорно и безслѣдно, какъ раздавленные черви. Но они дали мнѣ то оружіе, отъ котораго отказались вы, гордые, и я заострилъ это оружіе силой вашего знанія. Ты ищешь забвенія и мнѣ оно также необходимо болѣе, чѣмъ воздухъ и вода. Но если бы вы отбросили прочь вашу нелѣпую гордость побѣдителей, — вы тоже давно уже вспомнили бы о моемъ оружіи объ этомъ лекарствѣ, излечивающемъ отчаяніе. Забвеніе, которое можно вызвать по желанію каждую минуту, забвеніе, не похожее ни на сонъ, ни на смерть, ни на презрѣнную жизнь, — что можетъ быть лучше? И послѣ часовъ этого сладостнаго отдыха рождаются новыя силы, чтобы попрежнему влечь себя по пути жизни, — до новыхъ радостныхъ часовъ.

— Если бы было такъ, какъ ты говоришь, то я первая поблагодарила бы тебя! — сказала Формика, послѣ того, какъ онъ замолчалъ и опять сѣлъ, сѣрый и сгорбленный, въ темномъ углу.

Висъ вынулъ изъ своей походной сумки большой прозрачный флаконъ старинной формы, украшенный наивно-грубой гравировкой. Флаконъ былъ наполненъ какой-то жидкостью темнокоричневаго цвѣта, непріятной на видъ.

— Что это?

— Это забвеніе.

— Ядъ? Но вѣдь ты боишься смерти.

— Да, это ядъ, потому-что принятый въ большой дозѣ онъ убиваетъ, — не слишкомъ быстро и потому му-чительно. Но нѣсколько капель даютъ лишь именно то забвеніе, о которомъ я говорилъ тебѣ.

— И ты взялъ секретъ этого состава у тѣхъ, которые умерли?

— О, не совсѣмъ… Они добивались приблизительно того же результата при помощи средствъ слишкомъ грубыхъ и несовершенныхъ. Я взялъ у нихъ почти одну только идею. И я создалъ опъяняющій напитокъ, который они могли бы назвать напиткомъ боговъ.

Онъ поднесъ флаконъ ближе къ свѣту и смотрѣлъ на темную жидкость съ тою же спокойной и увѣренной гордостью, съ какой художникъ смотритъ на свое удачное произведеніе.

— Не особенно трудно было достичь этого. Въ сущности, я только удачно скомбинировалъ уже давно извѣстное. Но нѣсколько капель этой жидкости даютъ покой и радость, онѣ посылаютъ волшебныя грезы, — и разъ познавъ это наслажденіе ты будешь возвращаться къ нему снова и снова. Этого флакона хватитъ тебѣ на всю жизнь.

— Мнѣ? Но неужели ты думаешь…

— Я увѣренъ, Формика. Если бы я не былъ увѣренъ, что ты ищешь именно то, что я принесъ тебѣ, я не сталъ бы искать тебя по всему свѣту. Ты спросишь, какъ я узналъ вообще о твоемъ существованіи? Но вѣдь о тебѣ такъ много разсказывали твои друзья. И изъ ихъ разсказовъ я понялъ, что тебѣ стоить помочь. Мнѣ нѣтъ никакого дѣла ни до счастливыхъ, увѣренныхъ въ себѣ, ни до равнодушныхъ, которые спокойны только потому, что не сознаютъ своего несчастья. Но я ищу и нахожу тѣхъ, кому, какъ мнѣ, нужно забвеніе, — и я дарю имъ свой напитокъ. Я дѣлаю это не изъ любви къ добру, не изъ сочувствія къ ихъ страданіямъ.

Мнѣ просто нравится, когда кто-нибудь, продолжая меня ненавидѣть, благословляетъ мое имя.

— Мнѣ кажется, Висъ, что ты задумалъ ужасное. Я вижу это по твоему лицу. Убери флаконъ. Я не хочу видѣтъ это отвратительное снадобье.

— Флаконъ останется у тебя. Пяти капель въ стаканѣ воды вполнѣ достаточно, чтобы вызвать все, обѣщанное мною. Ты увидишь на яву волшебные сны, твое тѣло перестанетъ тяготить тебя. Мой языкъ слишкомъ неповоротливъ, чтобы изобразить все это блаженство. Отвѣдай одинъ разъ и ты узнаешь сама. Потомъ ты вернешься изъ міра забвенія свѣжая и бодрая, но съ той минуты грезы будутъ для тебя единственной разумной дѣйствительностью, а часы обыденной жизни— только часами ожиданія, нетерпѣливаго ожиданія блаженства.

— И ты… Не ко мнѣ первой ты пришелъ?

— О, нѣтъ. Но другіе съ жадностью вырывали у меня изъ рукъ этотъ напитокъ, какъ только я успѣвалъ разсказать имъ о его силѣ. Ты колеблешься. Вотъ, я оставлю флаконъ здѣсь. Тебѣ стоитъ только протянуть руку, — и ты возьмешь его. Хватитъ на цѣлую жизнь, говорю я. Помни: только по пяти капель. Больше не нужно. Теперь уже поздно, я ухожу. Спи спокойно.

Его тяжелые, невѣрные шаги заглохли въ сырой тишинѣ. Опьяняющій напитокъ, который поможетъ сбросить тяжесть страданій, стоялъ передъ Формикой. Почти машинально она откупорила флаконъ. Какъ будто кто-то властный приказалъ ей, — и она повиновалась. Отъ напитка исходилъ сладковатый запахъ, похожій на знакомый запахъ увядающей травы. Пять капель.

А если испытать? Если Висъ правъ?

Она ничего не потеряетъ, если даже напитокъ не дастъ ей обѣщаннаго блаженства. Можетъ быть, Висъ— простой обманщикъ, а вся его исторія — неумѣстная шутка.

Но такъ не лгутъ. Лжива сама та правда, которой онъ служитъ, но не лживы слова.

Медленно, еще не совсѣмъ обдумавъ то, что она дѣлаетъ, Формика наполнила водой стаканъ, потомъ влила туда нѣсколько капель напитка. Вода слегка замутилась, приняла жемчужный оттѣнокъ. Пряный запахъ сдѣлался легче.

Она закрыла глаза, поднесла стаканъ ко рту и сквозь опущенныя вѣки увидѣла сѣрое лицо гостя, которое насмѣшливо улыбалось и, какъ будто, жадно слѣдило за ея движеніями. Тогда, не отвѣдавъ ни одного глотка она закрыла глаза и бросила стаканъ въ другой уголъ комнаты, въ тотъ самый, гдѣ только что сидѣлъ Висъ.

Потомъ взяла флаконъ и вышла изъ своего жилища. Прошла по узкой горной тропинкѣ, которая вела къ каменистому обрыву. Дошла до обрыва и бросила флаконъ внизъ. Еще не долетѣвъ до дна ущелья, онъ ударился объ камень и разбился съ хрустальнымъ звономъ.