Праздник Весны

30

Тамъ, внизу, на мраморныхъ плитахъ, полулежалъ въ удобномъ креслѣ больной Галъ.

Кредо держалъ въ рукахъ небольшой бокалъ съ желтоватой, слегка пѣнистой жидкостью, похожей на старое, хорошо выдержанное вино. Абела принесла нѣсколько цвѣтковъ и Галъ перебиралъ ихъ лепестки, которые быстро блекли и свертывались подъ его холодными пальцами.

— Они уже умерли! — сказалъ больной, когда въ его рукахъ остались одни надломленные стебли. — Ихъ жизни хватило только отъ утра до заката.

И онъ посмотрѣлъ на небо, которое дѣлалось все краснѣе. Солнечный дискъ нижнимъ краемъ земли коснулся уже горизонта, и черная пасть земли медленно поглощала его.

— Я былъ на вашемъ праздникѣ, мои товарищи. И, такъ какъ счастьемъ для меня можетъ быть только смерть, то высшее счастье — умереть въ день праздника. Вы доставили мнѣ возможность сдѣлать это. Я видѣлъ Весну. И на порогѣ смерти я чувствую впереди вѣчно новую, вѣчно возрождающуюся жизнь, которая съ каждымъ днемъ будетъ становиться прекраснѣе. И это вѣчное совершенствованіе не завянетъ раньше времени, какъ хрупкій цвѣтокъ. Вмѣсто опавшаго лепестка выростаетъ новый, — свѣжій, благоухающій… И что такое моя жизнь, какъ не опавшій лепестокъ?

Ему было трудно дышать. Онъ опять посмотрѣлъ на солнце, которое почти все цѣликомъ погрузилось уже въ черную землю, и протянулъ руку за бокаломъ Кредо. Но писатель остановился въ нерѣшительности.

— Можетъ быть, ты еще помедлишь?

— Пора… Я усталъ ждать. Эта усталость наполняетъ все мое тѣло и въ немъ совсѣмъ не осталось мѣста для жизни. Вотъ, сейчасъ въ послѣдній разъ я вижу ваши милыя лица, — и я не испытываю сожалѣнія. Мнѣ нечего ждать больше… Когда-то и передъ моимъ личнымъ "я" развертывалась жизнь, — длинная, блистающая, безконечно заманчивая. Слѣпой случай измѣнилъ все и толкнулъ меня къ смерти… Вотъ ваша задача: побѣдите случай.

Галъ снова протянулъ руку. Кредо передалъ ему смертельный напитокъ, — такой пахучій и искристый, какъ старое вино. Но больной только слегка приложился къ нему губами и держалъ бокалъ противъ свѣта, слѣдя, какъ преломляются зоревые лучи въ поднимающихся со дна газовыхъ пузырькахъ.

— Побѣдите случай… Только тогда вы сдѣлаетесь истинными властителями жизни. У насъ не будетъ раннихъ смертей… темныхъ душъ, отуманенныхъ несчастной любовью… Безобразныхъ пятенъ грязи — кровавыхъ пятенъ на бѣлизнѣ… нестройныхъ нотъ въ гармоничныхъ аккордахъ. А теперь, когда случай встанетъ передъ вами лицомъ къ лицу — будьте мужественны…

Онъ вдругъ быстро опустилъ бокалъ, такъ что нѣсколько капель жидкости пролились на мраморъ.

— Мужество… Его такъ мало въ моемъ сердцѣ. Я усталъ, — но иногда мнѣ кажется, что въ глубинѣ души я хотѣлъ бы еще жить, радоваться. Какъ вы. Но это только слабость — и съ нею легко совладать.

Узкая золотая черточка, оставшаяся отъ солнечнаго диска, исчезла. Надъ черной землей ярко горѣло красное, прозрачное пламя. Мраморныя плиты порозовѣли и на щекахъ больного легли пятна румянца — и жидкость въ бокалѣ казалась совсѣмъ красной, какъ теплая кровь человѣка. Галъ выпилъ ее: сначала маленькими глотками, потомъ жадно, въ одинъ пріемъ, — весь остатокъ

Тѣло его вытянулось, и Кредо долженъ былъ поддерживать его, что бы онъ не упалъ.

— Такъ хорошо… Вотъ, я опять слышу музыку. Ты хорошо танцуешь, — Абела. И танцуй всегда на закатѣ потому что звуки дѣлаются тогда мягкими и краски— нѣжными… Мнѣ кажется, что я засыпаю. Это — смерть. Но это совсѣмъ не страшно и мнѣ не хочется просыпаться. Ужъ темнѣетъ. Развѣ заря погасла? Но я все еще вижу Абелу. Смерть, мои товарищи. Не бойтесь, ея. Это — ничто, только ничто.

Галъ умеръ и его трупъ завернули въ свѣтлую, мягкую одежду, которая блестѣла въ свѣтѣ вечера какъ расплавленное золото. Убрали кресло и только на бѣломъ мраморѣ осталось нѣсколько сѣроватыхъ пятенъ отъ пролитаго напитка смерти.