Праздник Весны

38

Его не любили — но онъ приходилъ. Замкнутый въ самомъ себѣ и одинокій, онъ относился равнодушно къ окружавшей его холодности, а его маленькіе глаза всегда смотрѣли зорко и угрюмо.

Повидимому, его очень интересовала любовь Коро. Иногда художникъ неожиданно встрѣчалъ его въ лѣсной чащѣ, куда уходилъ вмѣстѣ съ Ліей. И тогда Висъ исчезалъ такъ же внезапно, какъ появлялся, и только его сгорбленная темная спина нѣсколько мгновеній мелькала сквозь зеленыя вѣтви.

— Зачѣмъ онъ былъ здѣсь? — тревожно спрашивала Лія. — Онъ всюду слѣдитъ за нами. И даже, когда его не видно нигдѣ по близости, я чувствую на себѣ взглядъ его глазъ.

— Я скажу ему, чтобы онъ не приходилъ больше.

— Нѣтъ, нѣтъ! Вѣдь я не боюсь его. И, можетъ быть, онъ даже совсѣмъ не злой человѣкъ. Онъ просто одинокъ и несчастенъ. Не говори ему ничего, прошу тебя.

И всетаки, послѣ такихъ встрѣчъ они раньше обыкновеннаго возвращались домой, потому что не хотѣлось говорить словъ любви послѣ внезапной близости этого человѣка.

— Что случилось съ вами? — спрашивала Абела, отъ которой не могла укрыться даже и самая слабая тѣнь недовольства, лежавшая на лицѣ Коро.

Но художникъ не любилъ разсказывать объ этомъ.

— Пустяки… Мы слишкомъ далеко забрались въ лѣсную глушь и немножко утомились. Ничего особеннаго.

Лія отвѣчала опредѣленнѣе.

— Мы встрѣтили Виса, а ты знаешь, что Коро его не любитъ.

— Какъ странно! — пожимала плечами Абела. — Мнѣ кажется, что Висъ — именно изъ тѣхъ людей, къ которымъ нельзя испытывать ни любви, ни ненависти. Но онъ непріятенъ, это правда. Онъ можетъ испортить нашъ отдыхъ и наше уединеніе.

Однажды онъ пришелъ поздно вечеромъ, когда заря уже погасла и круглый заливъ потемнѣлъ, какъ старый бронзовый щитъ. Только самая вершина снѣжной горы еще свѣтлѣла и ея льды казались теперь пропитанными кровью. И что-то мрачное было въ примолкнувшемъ лѣсу, и тяжело опускались къ землѣ черно-зеленыя вѣтви. Сухая вѣтка треснула подъ ногами Виса и четверо, сидѣвшіе вмѣстѣ, вздрогнули.

— Хорошій вечеръ! — сказалъ пришедшій. — На горѣ— кровь, а берегъ не похожъ уже больше на цвѣточную корзину. Хорошій вечеръ.

Никто не отвѣтилъ ему, но онъ, какъ будто, и не ждалъ отвѣта. Сѣлъ немного поодаль, такъ что не видно было его сумрачнаго лица, скрытаго вечерней тѣнью.

— Когда солнце свѣтитъ ярко, когда поютъ птицы и распускаются цвѣты, и вода въ заливѣ становится изумрудомъ, оправленнымъ въ жемчугъ, — тогда жизнь, представляется мнѣ старой обманщицей, которая выглядитъ значительно лучше, чѣмъ она есть на самомъ дѣлѣ. Тогда хочется, иной разъ, вѣрить вашимъ мечтамъ и сказкамъ о счастьѣ. Тогда у всѣхъ такія довольныя лица, — а нѣтъ ничего хуже довольнаго человѣка, потому что онъ до глупости добръ и снисходителенъ съ другимъ и къ самому себѣ. Гнѣвъ умнѣе смѣха. Прежде это знали хорошо, а теперь хотятъ забыть. Прежде считалось болѣе доблестнымъ бороться и побѣждать, а не сидѣть въ цвѣточной корзинѣ и наслаждаться счастьемъ.

— Тогда нужно было бороться, чтобы искоренить зло! — сказала Абела, сказала затѣмъ только, чтобы прервать скрипучій звукъ его голоса. — И то зло, которое существовало тогда — уничтожено. Намъ не зачѣмъ бороться съ людьми и ненавидѣтъ ихъ. А та борьба, которая намъ осталась, — борьба съ природой — веселая борьба. Ей не мѣшаетъ смѣхъ. Мнѣ жаль тебя, Висъ. Ты живешь только затѣмъ, чтобы думать и говорить такія скучныя и нелѣпыя вещи.

— Которыя мѣшаютъ вамъ спокойно дышать? Стало быть, онѣ не такъ ужъ нелѣпы. Глядя на васъ, можно подумать, что вы тоже не прочь были бы остаться здѣсь, на островѣ, на всю жизнь, — особенно тѣ двое, которые такъ любятъ уединенныя прогулки.

— Ты имъ завидуешь, Висъ. Правда, ты самъ не способенъ пережить ничего подобнаго.

— Я завидовалъ бы, если бы и для меня самого жизнь была только цвѣточной корзиной. Но я знаю, что за радостью слишкомъ быстро приходитъ горе, а за смѣхомъ — слезы.

Коро быстро поднялъ голову.

— Что ты хочешь сказать этимъ?

— Только то, что сказано. И повѣрь мнѣ, что твоя подруга будетъ плакать еще раньше тебя, такъ какъ она скорѣе пойметъ, въ чемъ дѣло. Вы, художники, находите жизнь такъ прекрасно устроенной и, въ своихъ стараніяхъ украсить ее еще больше, намѣренно закрываете глаза на многое, что слишкомъ очевидно. А я достаточно присматривался къ вамъ. У васъ — у тебя и у твоей подруги — не хватаетъ кое-чего для прочности вашего союза. И вы слишкомъ сильно любите другъ друга, чтобы разойтись такъ, какъ это обыкновенно дѣлается: безъ лишнихъ страданій.

Абела съ тревогой посмотрѣла на Коро, потомъ перевела глаза вверхъ, туда гдѣ еще алѣла, высоко въ небѣ, свѣтлая точка.

— Смотрите, — послѣдній лучъ! — Вотъ, если бы здѣсь былъ Виланъ… Онъ извлекъ бы отсюда кое что для работы. Такого маяка ему никогда не создать.

Но Коро не слышалъ ея словъ, а всѣ остальные совсѣмъ безучастно взглянули на эту послѣднюю искру умершаго дня.

— Висъ, — сказалъ Коро и съ трудомъ перевелъ дыханіе. — Ты пришелъ къ намъ, никому невѣдомый, и мы хотѣли принять тебя, какъ друга. Но ты вторгаешься въ нашу жизнь непрошенный, какъ болѣзнь и смерть, ты насъ ненавидишь, и стараешься, для своего развлеченія, читать въ нашихъ душахъ, которыя открыты не для тебя. Ты мѣшаешь намъ. И я попрошу тебя: уйди и не приходи никогда больше.

Висъ ушелъ. Опять хрустнула вѣтка подъ его тяжелой поступью, темнота лѣса скрыла его быстро и жадно. Долго молчали, а потомъ Коро засмѣялся нервно и злобно.

— Однако, онъ плохой пророкъ. Какъ ты думаешь, Лія?

Она отвѣтила не спѣша и очень задумчиво, какъ въ полуснѣ:

— Не знаю.

Должно быть, не этого отвѣта ждалъ Коро. Онъ опустилъ голову на руки и сидѣлъ такъ, а его товарищи молчали, потому что поздній вечеръ былъ теменъ и навѣвалъ думы. И казалось еще, что Висъ не ушелъ, а притаился по близости, неизбѣжный и злобный, какъ конецъ всего живого.

Лія погладила художника по головѣ, — ласково и нѣжно, какъ мать.

— Спасибо тебѣ! — проговорилъ онъ. — Ты такъ добра.

Коро ушелъ со своей подругой, Абела и Акро остались вдвоемъ. Темнота сгустилась и тѣни сдѣлались бархатными, ложились повсюду тяжелыми неблестящими складками. Даль залива исчезла и исчезли горы, а лѣсъ совсѣмъ слился съ темнотой, былъ такъ же тяжелъ и такъ же неосязаемъ, какъ ночной мракъ. Медлительныя тучи безъ вѣтра заволокли небо.

Акро выпрямился, нѣсколько разъ согнулъ въ локтяхъ руки и опять вытянулъ ихъ. Привычные къ труду мускулы начинали уже томиться бездѣйствіемъ и непріятно ныли.

— Что ты думаешь обо всемъ этомъ — негромко спросила Абела.

— О тѣхъ двухъ?

— Да, конечно.

— Висъ — противный человѣкъ и напрасно бранитъ жизнь, которая повернулась къ нему спиной по его собственной винѣ, но въ томъ, что онъ говорилъ, есть доля правды.

— Но, вѣдь, это очень дурно, Акро.

— Правда иногда бываетъ хуже лжи. Иначе ложь вообще потеряла бы всякій смыслъ. А что думаешь ты сама?

— Видишь ли… Лія… это хорошая женщина. Слишкомъ хорошая. Она всегда ровна и спокойна. Она слишкомъ одинаковая, понимаешь ли ты это? И поэтому, мнѣ кажется… поэтому… Разумѣется, Висъ лжетъ и клевещетъ, и я хотѣла-бы, чтобы онъ, дѣйствительно, оказался плохимъ пророкомъ. Ты знаешь, какъ я люблю нашего Коро. И кромѣ того, онъ дорогъ мнѣ, да и всѣмъ намъ, какъ художникъ, какъ великій художникъ, жизнь котораго въ тысячи разъ драгоцѣннѣе жизни обыкновеннаго человѣка. Поэтому я слѣжу за нимъ съ такимъ страхомъ и съ тревогой. Женщина, которая любитъ его, беретъ на себя большую отвѣтственность. Эту отвѣтственность она должна оправдать. Сможетъ ли сдѣлать это Лія? Сможетъ ли она наполнить собою всю его личную жизнь и, въ то же время, быть его товарищемъ, его вдохновителемъ? Этого я не знаю. И вотъ, я боюсь, — не того конечно, что за нѣсколько мгновеній счастья они заплатятъ слишкомъ дорого. Развѣ есть такая цѣна, которою можно оплатить счастье? Нѣтъ, я боюсь, что мы потеряемъ Коро.

— Его талантъ не долженъ погибнуть. Что я буду дѣлать безъ него?

— И ты, и многіе. И всѣ тѣ, которые хотятъ красоты и радости. Вѣдь все творчество Коро — воплощеніе кросоты и радости жизни. Погаси эту радость въ его свѣтлой душѣ—и что останется отъ его дарованія? Одна только смерть. Ему нужны солнечные лучи и буйное веселье, ему нуженъ несмолкающій смѣхъ. А Лія — не солнце. Она кротка и тиха, и такъ же молчалива, какъ луна. Она прекрасна душой и тѣломъ, — но, можетъ быть… можетъ быть, она слишкомъ прекрасна. Она мраморъ, а не огонь.

— Можетъ быть, было бы лучше, если бы онъ полюбилъ тебя, а не Лію! — простодушно сказалъ Акро, и согнулъ правую руку, ощупывая лѣвой напряженные мускулы. — Ты ведешь себя иногда слишкомъ уже безпокойно, моя маленькая пчела. Хотя я не представляю себѣ, что я сталъ бы дѣлать безъ тебя.

Абела обвила руками его шею, прижалась къ нему всѣмъ гибкимъ тѣломъ. Была такая маленькая по сравненію со своимъ любимымъ; онъ бережно приподнялъ ее и посадилъ къ себѣ на колѣни.

— Потому что ты слишкомъ необходимъ мнѣ, мой глупый Акро. А затѣмъ — вѣдь онъ самъ-то не любитъ меня и никогда не полюбитъ. И это хорошо, потому-что я хочу принадлежать только тебѣ одному.

Онъ понесъ ее въ домъ и по дорогѣ крѣпко и страстно поцѣловалъ въ полуоткрытыя, улыбающіяся губы.

— Такая мрачная ночь сегодня! — сказала она, возвращая ему поцѣлуй. — Мрачная и злая.

— Но мы сдѣлаемъ ее радостной. Развѣ мы не хозяева своей жизни.

Ползли медленныя, безвѣтренныя тучи; черенъ и холоденъ былъ потерявшійся во мракѣ заливъ. Тучи опустились до половины горы и по глубокимъ ущельямъ сползали туманными прядями еще ниже, къ самому лѣсу. Молчалъ лѣсъ.

А тѣмъ — двоимъ — было свѣтло и радостно, и прерывисто звучалъ страстный смѣхъ маленькой Абелы.