Праздник Весны

42

Свѣтъ, океанъ свѣта, ослѣпительное сіяніе, играющее всѣми красками, какія только создала природа. Это не лучи солнца, знойные и страстные, которые волнуютъ и обжигаютъ; и это не трепетное сіяніе порабощенной властительницы ночи; и это не искусство творца-человѣка, столь же прихотливое, какъ его изощренная мечта.

Снѣгъ и ледъ, снѣгъ и ледъ, и холодная, мертвая вода въ глубокихъ ледяныхъ трещинахъ. Но даже до глубины этихъ трещинъ достигаетъ радужное сіяніе, оживляетъ мертвую воду. Сіяніе преломляется въ ледяныхъ стѣнахъ, дробится милліонами искръ въ безконечной пеленѣ снѣга, исчерченнаго свѣжими слѣдами. Въ посвѣтлѣвшемъ ночномъ небѣ разверзлись ворота, за которыми съ начала міра замкнулась тайна побѣжденной ночи. Свѣтъ спускается пеленой, развертывается и свертывается въ живыхъ, многообразныхъ складкахъ. Захватываетъ половину неба — и вотъ, кажется, уже изнемогъ и гаснетъ, покрывается невидимымъ пепломъ. Но вспыхиваетъ новое пламя и еще новыя краски находятся для полуночной игры.

Снѣгъ кажется иногда зеленымъ и холоднымъ, иногда багряно-краснымъ и потому теплымъ, какъ кровь. Огнистыя змѣйки бѣгаютъ по льду, любовно замираютъ, прижимаясь къ его скользкой груди, и бѣгутъ дальше, пламенныя, но не палящія, вѣчно воскресающія и вѣчно гаснущія.

Изъ снѣга и льда поднимаются высоко черные скалистые уступы, настолько крутые, что снѣгъ не можетъ держаться на нихъ, и ихъ черное, зазубренное тѣло всегда обнажено. Жестокій морозъ изрѣзалъ ихъ сѣтью трещинъ, но скалы все еще такъ же крѣпки, какъ въ тѣ дни, когда онѣ только что вышли изъ жаркихъ земныхъ нѣдръ.

— О, Астрея, какъ это прекрасно!.. Но гдѣ же ты, Астрея?

Виланъ оглядывается и вспоминаетъ, что онъ здѣсь наединѣ съ товарищами — строителями маяка — и, что Астреи еще нѣтъ. Но она сказала, разставаясь, что вернется скоро.

— Почему тебя нѣтъ здѣсь, Астрея? Я разсказалъ бы тебѣ, какъ это прекрасно.

Онъ смотритъ на сѣверное сіяніе, которое сдѣлало ему такую торжественную встрѣчу на далекомъ сѣверѣ,—ему, творцу свѣта. И онъ, жадно всматриваясь, запоминаетъ, что онъ можетъ похитить изъ этого богатства, которое такъ расточительно разбрасывается по безлюдной пустынѣ.

За его спиной, на черныхъ утесахъ, уже началась работа. Тамъ уже гудятъ машины, и черные пласты камня послушно отдѣляются, какъ куски хлѣба подъ острымъ ножемъ булочника. Тамъ, на вершинѣ, слитые воедино съ матерью скалой, они сложатся въ башню, свѣтъ которой будетъ спорить даже съ этимъ дивнымъ сіяніемъ ночи. Среди этихъ пустынь башня будетъ указывать людямъ правильный, ближайшій, безопасный путь сквозь облака, снѣга и туманы, — и не погаснетъ до того часа, когда скованная вѣчнымъ холодомъ, погаснетъ послѣдняя мысль послѣдняго человѣка. Но это еще такъ не скоро случится, — и такъ много дней, прекрасныхъ дней жизни, суждено этому новому свѣточу.

— Астрея, гдѣ-ты? Зачѣмъ ты ушла?.. Я хочу видѣть теперь же. Ты дала мнѣ еще новое познаніе, — еще новую красоту. Я хочу видѣть тебя.

Виланъ нетерпѣливо ходитъ взадъ и впередъ у подножія черной скалы и морозный снѣгъ хруститъ у него подъ ногами. Онъ такъ давно уже не бывалъ на дальнемъ сѣверѣ,—и отвыкъ отъ этого свѣжаго мороза который щиплетъ щеки, отъ этой загадочной природы, которая такъ непохожа на все земное. Хочется подѣлиться съ кѣмъ-нибудь своими новыми мыслями, новыми впечатлѣніями, — и никого нѣтъ. Тѣ, которые работаютъ на черной скалѣ,—тѣ не поймутъ. Они— славные, веселые и крѣпкіе люди. Они любятъ бороться съ препятствіями, которыя ставитъ имъ упрямая природа, — но они не поймутъ. Вотъ, если бы была здѣсь душа женственная и чуткая, отвѣчающая неяснымъ намекамъ, неопредѣлившимся стремленіямъ. Къ ней можно было бы подойти — и говорить.

По льдинамъ струится теперь чистое, искрящееся золото, какъ будто только что вышедшее изъ горна плавильшика. Это золотое сіяніе распадается на отдѣльныя струи, которыя текутъ и переплетаются, и своей пышной волнистостью напоминаютъ что-то, отъ чего сердце Вилана тоскливо сжимается.

— Злая Формика, зачѣмъ ты разбросала здѣсь свои золотые волосы?

Уже не хочется больше смотрѣть и думать, и Виланъ медленно идетъ обратно къ черной скалѣ, отъ которой разносится по пустынѣ хлопотливый шумъ человѣческаго труда. Онъ вспоминаетъ, что послѣ этого волшебнаго блеска наступитъ ненавистная темнота, — долгая темнота безъ зорь и разсвѣта. И ему дѣлается скучно.