По прозвищу Святой. Книга третья

Глава девятая

Парадный вход оказался закрыт.

Однако, думал Максим, обходя дом с левой стороны, чтобы попасть через арку во двор. Какие интересные узоры плетёт судьба. В моё время, помнится, парадный вход тоже был закрыт.

Он прекрасно знал и эту академию имени Сталина, и этот район, и даже этот дом. Причём очень неплохо знал.

Его любимая альма-матер Бауманка располагалась (и располагается в этом времени) напротив Лефортовского парка, на правом берегу Яузы.

А сразу за парком — Екатерининский дворец и вот этот дом.

Во времена его юности в Екатерининском дворце уже около тридцати пяти лет находилась Общевойсковая академия Вооружённых Сил Советского Союза — многие сослуживцы Максима её оканчивали. До возрождения Советского Союза она называлась Общевойсковой академией Вооружённых Сил Российской Федерации, а при первом Советском Союзе была академией бронетанковых войск.

Лефортовский парк был любимым местом отдыха студентов Бауманки. Там пили пиво, гуляли с девушками и даже, бывало, зубрили экзаменационные билеты во время весенней сессии (во время зимней было холодновато).

В том же парке часто прогуливались молодые мамаши с детишками — жительницы района и жёны офицеров, слушателей академии. Иногда вместе с мужьями.

Так что Максим даже испытал нечто вроде ностальгии.

Ладно, подумал он, ностальгии успеем предаться, сначала неплохо бы устроиться.

Он вошёл в дом через чёрный вход, поднялся по ступенькам на первый этаж (в доме имелся высокий полуподвальный этаж), обогнув шахту лифта, забранную крупноячеистой металлической сеткой. Лестничную площадку и длинные коридоры, уходящие вправо и влево, освещали слабенькие сороковаттные лампочки, но Максиму вполне хватало. Он бы и без электрического света рассмотрел всё, что надо.

Комендант — пожилой лысый мужчина с военной выправкой, пышными, жёлтыми от никотина усами и командирским голосом, обнаружился здесь же, на первом этаже.

Он внимательно изучил документы Максима, кивнул каким-то своим мыслям и сказал:

— Ну что ж, добро пожаловать. Звать меня Захар Ильич, обращайтесь, если что нужно. Давайте провожу вас в вашу комнату, всё покажу, оставите вещи, а потом спустимся ко мне — возьмёте постельное бельё, одеяло, ну и прочее, что может пригодиться.

— Например, что? — поинтересовался Максим.

— Например, посуда, — усмехнулся в усы комендант. — А также чайник и керосиновая лампа. С электричеством перебои бывают, особенно во время налётов. Вы как к бомбёжкам относитесь?

— То есть? — удивился Максим. — Я фронтовик, вообще-то, бывал под бомбёжками. И даже сам, можно сказать, бомбил, — добавил он, подумав при этом, что штурмовка, конечно, не бомбёжка, но задачи те же — уничтожить наземные цели.

— А, ну да, вы же лётчик. Я к тому спросил, что многие, даже те, кто на фронте побывал, во время налётов прячутся в бомбоубежище. Оно у нас тут, в полуподвале, и всегда открыто. А кто-то не обращает внимания.

— И часто налёты?

— Довольно часто. В основном, ночью. Хотя и днём бывают, редко, но бывают. Нас, правда, бог миловал, не попали ни разу. Ни по академии, ни по дому. Я к тому, если в бомбоубежище прятаться надумаете, прячьтесь, никто не осудит.

— Спасибо, Захар Ильич, — улыбнулся Максим. — Разберусь.

Комнату Максиму выделили на третьем этаже.

Была в ней стандартная железная кровать с матрасом и подушкой, шкаф для одежды, пустая книжная полка, стол, три стула и одно окно с широким, словно стол, подоконником и плотными светомаскировочными шторами.

Освещала весь этот шик электрическая лампочка с абажуром желтоватого цвета, свисающая с потолка. На столе имелась ещё одна электрическая лампа — настольная.

Комендант выдал Максиму ключ от комнаты, показал в конце коридора общую кухню, умывальники, туалеты и три душевые комнаты, которыми он явно гордился.

— Что, и горячая вода есть? — спросил Максим.

— Редко, — признал комендант. — Зато холодная, считай, всегда в наличии. И центральное паровое отопление! — добавил он зачем-то.

— Сойдёт и холодная, — сказал Максим.

Он взял у Захара Ильича постельное бельё, одеяло, несколько тарелок, стаканы, одну кружку, три большие алюминиевые ложки и две маленькие (вилок не было), отнёс всё это к себе в комнату, застелил постель, сел на стул, огляделся. Обстановка была спартанской, но комната Максиму нравилась. Он вообще любил Москву.

«А не прогуляться ли мне?» — подумал.

Часы показывали половину девятого. Детское время. Он знал, что комендантский час начинался с двенадцати ночи, а темнота за окном его не волновала.

«Схожу, пожалуй, — решил, что дома сидеть».

Надел шинель, шапку, запер комнату и вышел из дома. Пересёк двор, вышел на Красноказарменную.

Уличные фонари не горели, редкие и слабые полоски света пробивались из-за штор в окнах домов. Прохожих на улицах почти не было.

Мимо прозвенел трамвай, идущий вниз, к Яузе, и далее через мост на правый берег к станции метро Бауманская. Свет в салоне трамвая не горел, а сам он подсвечивал себе дорогу приглушённым светом фар.

Город был на осадной положении и это чувствовалось даже сильнее, чем в Ростове, — по тёмному небу шарили лучи прожекторов, и своим ночным зрением Максим даже разглядел пару аэростатов, зависших где-то над Кремлём.

Не торопясь он пошёл к Яузе, оглядывая окружающие дома. Повторялась ростовская история. Здесь, в относительной близости от центра, городской пейзаж остался почти таким же, каким его помнил Максим через сто пятьдесят лет. Во всяком случае, он был узнаваем.

Максим дошёл почти до самой Яузы и уже собрался свернуть в парк, когда ему навстречу из темноты парка вышел воинский патруль в составе лейтенанта и двоих рядовых.

Луч фонарика осветил Максима, ударил по глазам.

— Патруль, — раздался высокий, почти мальчишеский голос лейтенанта. — Военная комендатура. Ваши документы.

— Нет проблем, — недовольно сказал Максим, щуря глаза. — Свет уберите, не видно ни черта.

— Нет проблем? — повторил начальник патруля. — Как-то странно вы выражаетесь, товарищ младший лейтенант.

Однако свет убрал.

— Вам неизвестно слово «проблемы», товарищ лейтенант? Могу сказать иначе. Не вижу трудностей.

Он достал документы, протянул лейтенанту.

Подсвечивая себе фонариком, начальник патруля внимательно изучил документы Максима.

— Что вы здесь делаете? — осведомился он.

— Где именно? Здесь в Лефортово или вообще в Москве? В Лефортово гуляю, поскольку в Москве впервые. Должен же я знать город, в котором буду служить.

— Понятно, — лейтенант вернул документы. — До двенадцати гуляйте, конечно, а потом наступает комендантский час до пяти утра.

— Я в курсе, — сказал Максим.

— В курсе, — снова повторил начальник патруля. — Всё-таки странно вы выражаетесь. Ну да ладно. Один вопрос можно?

— Валяйте.

Лейтенант помялся, но всё-таки спросил:

— Вы, как я понял, прямо с фронта к нам?

— С фронта, — подтвердил Максим.

— Как там? Я просился, два рапорта написал, не пускают.

Максим ещё раз окинул взглядом начальника патруля.

Молодой, пожалуй, младше его на пару лет, и пороха, видать, не нюхал. А подвигов хочется. Тем более, когда Отечество в опасности. Чувствует, что зря ест хлеб, стыдно ему. Хороший мальчик.

— Трудно, — сказал Максим. — Немец давит, не считаясь с потерями. Но мы его обязательно остановим, разобьём и погоним обратно. Победа будет за нами, можете в этом даже не сомневаться.

— Я и не сомневаюсь. Просто… стыдно в тылу сидеть, когда другие на линии огня стоят, и жизни за Родину отдают.

— Отдать жизнь за Родину просто, — нравоучительно заметил Максим. — Гораздо сложнее одолеть врага и при этом остаться в живых. Не торопитесь на фронт, лейтенант. Всему своё время. Уверен, вы туда попадёте и докажете свою храбрость и преданность Родине.

— Спасибо, — смущённо сказал лейтенант. — Мне было важно услышать это от фронтовика. А можно ещё вопрос?

— Можно, — засмеялся Максим.

— Как это вы гуляете в такой темени? Не видно же ни зги. У нас хотя бы фонарик и места эти мы знаем.

— Ну, кое-что всё-таки видно, — сказал Максим и, решив сжалиться над лейтенантом, добавил. — А вообще, у меня от природы развито ночное зрение. Вижу ночью почти как днём.

— Здорово! — восхитился лейтенант. — Мне бы так… Что ж, гуляйте, запретить не могу. Но будьте осторожны.

— Что, неужто бандиты?

— Мародёры шалят, бывает, — неохотно признался лейтенант. — Хотя за последнюю неделю их хорошо прищучили.

— Ничего, — сказал Максим. — Я не боюсь ни мародёров, ни бандитов. Обязуюсь в случае встречи сдать их, куда следует.

— Лучше не надо, это дело милиции. Просто позвоните по телефону в милицию. Ближайший вон там висит, на стене дома по Красноказарменной, — он показал рукой.

— Да, спасибо, я его видел, когда шёл.

— Тогда не смею задерживать, — неожиданно по-старорежимному произнёс лейтенант, чётко козырнул, повернулся, и патруль мимо Максима проследовал вниз, к мосту через Яузу.

Максим погулял по парку, вдыхая не сравнимый ни с чем запах опавшей листвы и близкой речной воды.

Парк был совершенно пуст, и в какой-то момент Максиму показалось, что он остался совершено один во всей Москве, а может быть и на всей планете.

Человечество в одночасье пропало незнамо куда, провалилось в пространственно-временную трещину, и теперь ему до конца жизни придётся влачить жизнь Робинзона. Без малейшей надежды встретить Пятницу и дождаться спасения.

Со стороны Красноказарменной улицы раздался звук мотора, проехала грузовая машина. Два луча прожекторов скрестились и разошлись в небе.

Уф, всё хорошо, никто никуда не провалился. Если не считать его самого, но он к этому, кажется, уже привык.

Максим ещё постоял у Яузы, вглядываясь в сереющее на другом берегу здание альма-матер.

Выглядело оно совершенно иначе, чем в его время, но он знал, что основной высотный корпус, выходящий фасадом на Яузу, начнут строить только после войны, в сорок девятом году.

Ещё раз вдохнул сыроватый московский воздух конца октября, развернулся и пошёл назад.

Дома (теперь он мог называть эту комнату домом) Максим переоделся в старые галифе, такую же старую застиранную гимнастёрку и удобные тёплые войлочные тапочки, купленные по случаю на Старом базаре в Ростове.

Совсем было собрался сходить на кухню и поставить чайник (плитка прессованного чая у него с собой была, был и колотый сахар и даже шоколад из лётного пайка), но тут за окном взвыла сирена противовоздушной тревоги.

Максим выглянул в коридор. Мимо него быстрым шагом прошла молодая женщина, держа заруки двоих детей — мальчика и девочку. За ней последовал капитан-танкист с газетой в руках.

— Новый сосед? — приостановился он, увидев Максима.

Максим кивнул.

— В убежище, сосед, в убежище, там познакомимся, — бросил капитан и ускорил шаг, догоняя женщину.

Вероятно, жена, подумал Максим. Странно, почему не в эвакуации? Хотя разные случаи бывают…

Сиренапродолжала орать.

Максим вернулся в комнату, обул сапоги и снова вышел. Мимо него по направлению к лестничной клетки проследовало ещё несколько человек.

Коменданта Захара Ильича Максим нашёл на первом этаже — он выдавал из кладовки совковые лопаты, вёдра и брезентовые рукавицы. Семеро молодых людей (трое мужчин и четыре женщины) споро разбирали инвентарь.

— Девчонки вниз, во двор, парни на чердак, — скороговоркой командовал Захар Ильич. — Там уже всё приготовлено — песок в ящиках, вода в бочках. Тушить сразу, на месте, как только упадёт. Руками не хватать! А то знаю я вас, молодых да торопливых. Лечи вас потом…

— Спокойно, Ильич, — весело говорила ему рыжеволосая крутобёдрая зеленоглазая деваха в такой же, как у Максима застиранной гимнастёрке, ватнике нараспашку, юбке и сапогах. — Всё нормально будет, не ссы.

Впрочем, в чёрных петлицах застиранной гимнастёрки Максим разглядел два лейтенантских кубаря со значком танкетки. О как. Мало того, что женщина-танкист, редкий случай сам по себе, так ещё и учится в академии. Лихо.

— Ты, Маринка, язык-то придержи, — заметил комендант. — Что за выражения?

— Нормальные выражения, у нас на фронте ещё не так выражаются. Или ты думаешь, что «гусянку» [1] под вражеским огнём можно без кувалды и такой-то матери починить? Ха-ха, — она стрельнула бедовыми зелёными глазами на подошедшего Максима. — Вот и лётчик подтвердит. Воевал, лейтенант?

— Только оттуда.

— Молодец, держи пять, — она протянула руку. — Я — Марина.

— Николай, — Максим пожал узкую крепкую ладонь. — Можно просто Коля, — посмотрел на коменданта. — Хочу помочь. Лопата найдётся?

— Для добровольцев — всегда, — сказал Захар Ильич и выдал Максиму лопату, ведро и рукавицы. — Вам — на чердак. Задачу товарищи объяснят. Они опытные.

Сирена продолжала орать.

Забухали зенитки.

— Ну, началось, — сказала Марина. — Пошли, девчонки. Ещё увидимся, лётчик, — кивнула Максиму.

Лифт работал. Загрузились вчетвером, нажали кнопку с цифрой «пять», кабина, скрипя и погромыхивая, поползла вверх. В дверях кабины имелись стёкла, сквозь которые было видно, как проплывают вниз этажи.

— Фонарик есть, Коля? — спросил один из попутчиков — невысокий крепыш с русым чубом, падающим на лоб. — На чердаке темно, как у негра в заднице. Меня, кстати, Терентий зовут.

— Фёдор, — представился второй.

— Григорий, — кивнул третий.

— Мне он не нужен, — ответил Максим, пожимая всем руки. — Я хорошо вижу в темноте.

— Ну-ну, — сказал Терентий. — Кстати, Маринке ты, кажется, понравился. Даже завидно. Женат?

— Холост.

Терентий вздохнул, но ничего не сказал.

На чердаке было и впрямь темно. Однако зрение Максима привычно адаптировалось, и вскоре он различил стропила, двускатную крышу над головой, а также ящики и мешки с песком, бочки с водой. Высоты чердака хватало, чтобы не пригибаться хотя бы в центральной части.

— Высоты не боишься, Коля? — спросил Терентий.

— Я лётчик, — ответил Максим. — Высота — моя стихия.

— Тогда давай на крышу вместе с Гришей. Он тоже высоты не боится. Твоя задача — сбросить зажигалку вниз, во двор девчонкам, если она застрянет на крыше и загорится. А мы с Федей будем здесь дежурить, на чердаке. Имел когда-нибудь дело с «зажигалками»?

— Ни разу, — признался Максим.

Терентий объяснил, что немецкая зажигательная бомба («Хер её знает, как она называется, нам говорили, но я забыл — 'зажигалка» и «зажигалка») в длину примерно с локоть, а весит всего килограмм.

— Зато полыхает так, что мама не горюй. Температура пламени — две с половиной тысячи градусов, — споро рассказывал Терентий. — Там горючая смесь специальная — оксид железа и алюминиевая стружка. Называется «термит». Горит всего пятнадцать минут, но за это время может поджечь и прожечь всё, что хочешь. Если не погасить, конечно. Но гасить — наша задача. Ваша — повторяю! — сбрасывать их во двор, там девчонки погасят.

Вслед за Григорием, через чердачное окно, Максим выбрался на крышу, поднялся до «конька», уселся. Небо над Москвой полосовали лучи прожекторов. Продолжала выть противовоздушная сирена. Сквозь этот вой прорывался лай зениток и гул самолётных двигателей.

Тонкий слух Максима различал басовитый рёв Ю-88 и «дорнье», знакомый до боли звук моторов «ишачков» и высотных «мигов», треск пулемётов и авиационных пушек.

Эх, сейчас бы в кабину да в небо!

Он прямо ощутил ручку управления в пальцах, представил, как приближается хвост немецкого бомбёра, и он всаживает во врага одну очередь за другой…

Ага, вот и «подарочки с неба» посыпались.

Там и сям грохали разрывы фугасных бомб, ярко вспыхивали «зажигалки».

Одна из них пробила шиферную крышу их дома и провалилась на чердак.

Максим вскочил на ноги.

Ничего, там ребята.

Ага, а вот и вторая.

Упала на крышу, загорелась, огненным комком скатилась вниз, к ограждению.

И сразу, чуть дальше, вторая.

Подхватив лопату, Максим ловко спустился к бомбе и в одну секунду сбросил её вниз.

То же самое сделал со второй Гриша.

Максим наклонился над ограждением, посмотрел во двор, — девушки споро и деловито забрасывали бомбы песком.

Неожиданно стало легко и даже как-то весело. Отлично, начало положено и теперь он точно знает, что в этом конкретном месте, на крыше дома по 1-му Краснокурсантскому проезду враг не пройдёт.

«И как малая фронту подмога — мой песок и дырявый кувшин», — вспомнились слова из песни Владимира Высоцкого.

Песка и кувшина нет, но совковая лопата тоже сойдёт.

[1] Гусеницу.