По прозвищу Святой. Книга третья

Глава восьмая

Коньяк пили из гранёных стаканов, что по нынешним обстоятельствам уже было роскошью.

Выпили по первой за встречу, закусили чёрным хлебом с салом, пока шофёр Михеева возился на кухне с ужином.

В очередной раз Максим подумал, что не скоро ещё наступит время, когда он сможет пить коньяк из правильных бокалов и правильно его закусывать. Да и наступит ли вообще? Он на войне и убить его могут в любую минуту. Несмотря на все знания, умения и защиту.

Ну что ж, убьют, значит, такая его судьба. Погибнуть за Родину на этой страшной войне. А вовсе не полететь к звёздам, как он мечтал. Те сотни тысяч советских солдат и командиров, которые погибли в «киевском котле», а до этого в других котлах, при отступлении и в контратаках, те миллионы, которым погибнуть ещё предстоит — многие из них тоже мечтали о чём-то другом. Но пришлось встать на защиту социалистического Отечества и погибнуть.

Чем он лучше?

Но коньяк при этом всё равно лучше пить из правильных бокалов.

— Помнишь нашу первую встречу? — спросил комиссар государственной безопасности. — Там, на берегу речки Псёл, когда ты кабана завалил?

— Конечно, — ответил Максим. — Ты тогда мне проверку слуха, памяти и ночного зрения устроил.

— Да. И ты эту проверку прошёл на ять. Блестяще прошёл, можно сказать, выше всяких похвал. Ты мне нужен, Коля, — продолжил Михеев после того, как традиционно выпили по второй — за победу. — Как раз для того, чтобы нашу победу приблизить.

— Ого, — сказал Максим. — Вот прямо так?

— Прямо так. Меня переводят в Москву, в Управление Особых отделов при НКВД СССР. Слыхал о таком?

— Краем уха.

Михеев рассказал, что незадолго до войны возглавлял третье Управления НКО СССР:

— Это военная контрразведка, её передавали из состава НКВД в Наркомат обороны. Теперь вернули обратно. Пока из окружения выходил, а потом лечился, мою должность начальника Особого отдела НКВД Юго-Западного фронта уже заняли. Но предложили другую. Первым заместителем товарища Абакумова [1]. Абакумова, надеюсь, знаешь?

— Кто ж не знает товарищи Абакумова, — сказал Максим. — Заместитель Лаврентия Павловича, как-никак. А кто такой Лаврентий Павлович Берия, знают все.

Максим не наводил специальных справок у КИРа. Он понимал, что сам факт, что Михеев выжил, многое изменил и ещё изменит в истории НКВД и даже всей Великой Отечественной войны. Уж больно значимую должность занимал товарищ комиссар госбезопасности третьего ранга.

Причём занимал, что называется, по делу и по праву.

Такими людьми руководство страны не разбрасывается. Да что там не разбрасывается, — оно их активно ищет и проверяет в деле, ставя на эти самые должности.

Да, конечно, присутствует и кумовство и масса других факторов, в том числе и случайных, но основной — это как человек справляется с порученным делом. Не с точки зрения его подчинённых, а с точки зрения высокого руководства. Не любого, а высокого руководства этого времени и этой страны. То бишь СССР.

В первую очередь, разумеется, товарища Сталина.

Как бы то ни было, Михеев со своим делом, судя по всему, справлялся. Максим помог ему выжить, и теперь товарищ комиссар государственной безопасности третьего ранга был готов это дело продолжить. Со свойственным ему умом и энергией.

Правда, один вопрос был Максиму интересен. Точнее, несколько, но этот в особенности. Потому что он непосредственно касался настоящих и будущих отношений Михеева и Абакумова.

— Правильно, — сказал Михеев и разлил по третьей. — А товарищ Берия, как ты понимаешь, шутить не любит. Да и товарищ Абакумов тоже. — Иван! — крикнул, обернувшись к кухне. — Ты там долго возиться будешь?

— Две минуты, Анатолий Николаевич! — послышался голос сержанта госбезопасности. — Уже почти всё.

— Толя, извини, я в туалет выскочу? — спросил Максим.

— Нашёл, за что извиняться. Во дворе.

— Я быстро.

— КИР, — позвал Максим, выйдя из дома.

— Здесь.

— Какое сейчас звание у Виктора Семёновича Абакумова?

— Комиссар государственной безопасности третьего ранга, — ответил КИР.

— То есть, по званию он равен Михееву? Генерал-лейтенант?

— Получается так.

— А кто был замом Абакумова по твоим данным в это время?

— Соломон Рафаилович Мильштейн. Тоже комиссар госбезопасности третьего ранга, если интересно. Арестован в июле пятьдесят третьего, расстрелян в январе пятьдесят пятого. Не реабилитирован.

— Спасибо.

— Не за что, обращайся.

Это была интересная информация. Даже очень интересная. Получается, Берия специально ставил первым замом Абакумова человека, равного тому по званию. В качестве не только серьёзной поддержки, но и некоторого противовеса. Только на этот раз вместо Мильштейна этим человеком стал Михеев. Что ж, посмотрим, что из этого получится.

Максим вернулся в дом.

На столе уже дымился котелок с гречневой кашей, в которую шофёр Михеева щедро добавил тушёнки.

— Ну, давай, — сказал Михеев, поднимая стакан. — За наше плодотворное сотрудничество.

Возразить было нечего.

Выпили и накинулись на еду. После того, как голод был утолён, шофёр принёс чай, и они продолжили разговор.

— Смотри, — говорил Михеев. — Моя задача не просто тебя уговорить сменить военную профессию на профессию чекиста, потому что так нужно мне. Нет, ты должен понять, что это нужно, в первую очередь, тебе.

— Ну-ка, ну-ка, попробуй, — усмехнулся Максим.

— Тут и пробовать нечего, — усмехнулся в ответ Михеев. — Первую проверку ты давно прошёл. Вот тебе вторая. Фильм «Чапаев» помнишь?

— Кто ж не помнит.

— Тогда ответь. Где должен быть чекист, особист, если он находится на войне, в боевой части, и эта часть наступает?

— Впереди на лихом коне у нас командир, — чуть подумав, начал рассуждать Максим. — В гуще боя, среди красноармейцев — комиссар, политрук. Его задача — вдохновлять и морально поддерживать людей. А чекист… Чекист, пожалуй, должен быть чуть позади. Лезть в самое пекло ему ни к чему, а вот пресекать действия трусов, паникёров и предателей он должен. То же самое, к слову, и в обороне, и в отступлении. Но, — Максим поднял палец. — Если подумать, хороший чекист, в нашем случае особист, должен успевать везде, если этого требует обстановка и к тому же быть универсальным солдатом.

— Как ты сказал? — в голосе Михеева послышался неподдельный интерес. Он даже наклонился вперёд, поставив локти на стол.

— Успевать везде и быть универсальным солдатом, — повторил Максим. — И таким же универсальным командиром и политруком. То есть, он должен знать и уметь всё, что знает и умеет хороший солдат, хороший пехотный командир и хороший политрук. И при случае смочь их заменить.

— Прямо мысли мои читаешь, — сказал Михеев. — Но почему именно пехотный командир?

— Потому что хороший пехотный командир — это уже потенциальный универсал. Истребитель в небо он, конечно, не поднимет и за штурвал боевого крейсера не встанет, здесь очень специальные навыки нужны. Но открыть, если надо, огонь из пушки, сесть за рычаги танка, поставить или, наоборот, обезвредить мину — должен уметь. При небольшой дополнительной подготовке.

— И всё-таки, — не отставал Михеев. — Почему именно пехота универсальна?

— Ну, это понятно. Потому что пехота в конечном результате решает исход войны. Она занимает и контролирует необходимую территорию. Не танки, не авиация, не артиллерия, не кавалерия и не флот. Пехота. Что не отменяет значимость всех перечисленных родов войск.

— Отлично, — сказал Михеев, откидываясь на спинку стула. — Повторим для закрепления. Значит, хороший чекист должен быть универсальным солдатом и командиром. Так?

— Так, — подтвердил Максим. — А идеальный чекист — вообще универсалом. То есть, он должен быть хорошим психологом и уметь руководить людьми. Быть широко и глубоко образован. Знать языки, разбираться в искусстве и литературе, быть в курсе передовых достижений науки и инженерного дела. Понимать все тонкости политики и международной обстановки. И при этом продолжать любить людей. В первую очередь, конечно же, советских людей.

— А в мировом масштабе? — с улыбкой осведомился Михеев.

— Только тех, кто готов любить нас, — твёрдо ответил Максим. — Мы не можем помочь всем униженным и оскорблённым.

— Так-так, это уже политика. А кому, по-твоему, мы должны помогать?

— Тем, кто хочет помочь себе сам, а затем готов отплатить добром за добро. Никакой перманентной революции, никакого троцкизма, партия уже осудила подобный подход и, считаю, правильно сделала. Мы должны работать сначала на победу, а после неё на благо нашей Родины и наших советских людей. Всё остальное — по возможности.

— Я рад, что не ошибся, — сказал Михеев. — Ты уже почти готовый чекист-универсал. Всё, как ты только что говорил, — он принялся загибать пальцы. — Образование и политическая грамотность — на уровне. Умён, начитан, образован не хуже какого-нибудь, прости господи, интеллигента, но при этом твёрд в своих коммунистических убеждениях. Лётчик-истребитель и очень хороший лётчик-истребитель. Из лучших. Фронтовой разведчик-диверсант. Тоже из лучших, я наводил справки. Немецким владеешь, как родным. В людях разбираешься. Даже, вон, отлично поёшь и на музыкальных инструментах играешь. Актёрские задатки в тебе тоже есть, как я вижу. Наконец, молод, силён, храбр и самоотвержен. Видишь в темноте и слышишь, как кошка. Отличная реакция и феноменальная память. Людей любишь и ценишь, в чём я лично убедился, когда мы выходили из окружения. Что ещё нужно? Соглашайся, Коля. Это лучшая работа для таких людей, как мы.

В Москву вылетели на следующий день.

Оказалось, что товарищ комиссар госбезопасности заранее позаботился обо всём, и с документами о переводе младшего лейтенанта Николая Ивановича Свята в структуру НКВД никаких проблем не возникло.

Максим собрал вещи, попрощался с боевыми товарищами сначала в Кулешовке, затем в Новочеркасске, куда они домчались на «эмке» Михеева, и они отправились на Ростовский аэродром, где уже ждал пассажирский Ли-2.

Летели вдвоём (шофёр Михеева погнал «эмку» в Москву, пообещав, что приедет уже завтра). Самолёт был полон военными и гражданскими, направлявшимися в Москву по своим неотложным делам.

Отнесли шинели и гитару в гардеробное отделение, вещи сунули под сиденья, пристегнулись. Заработали двигатели. Ли-2 вырулил на взлётную, остановился. За квадратным иллюминатором виднелась пожухлая осенняя трава, какие-то низкие аэродромные постройки; трепыхалась на высоком шесте красно-белая полосатая «колбаса», указывая направление ветра. По небу бежали низкие плотные облака, обещая скорую непогоду.

Ну, с Богом, подумал Максим.

Двигатели взревели. Самолёт тронулся с места и побежал, набирая скорость. Набрав, оторвался от земли и стал карабкаться в высоту. Вскоре он прошил облака и, весь залитый солнцем, поплыл над бесконечным облачным морем в сторону Москвы.

Полёт занял четыре часа.

Всё это время Максим благополучно проспал в кресле, компенсируя фронтовой недосып, и открыл глаза только тогда, когда Ли-2 коснулся колёсами бетона взлётно-посадочной полосы Центрального аэродрома имени М. В. Фрунзе на Ходынке в Москве.

Темнело. Начался мелкий дождь. В квадратном иллюминаторе ничего интересного видно не было.

Они дождались остановки самолёта и трапа, взяли вещи и вышли вместе с остальными пассажирами. Кто-то из них отправился к зданию аэропорта неподалёку пешком. Кого-то прямо здесь, на лётном поле, ждали машины.

Ждала машина и товарища комиссара госбезопасности — чёрный, блестящий под дождём четырёхдверный американский седан Dodge D8 тысяча девятьсот тридцать восьмого года выпуска.

Хорош агрегат, присвистнул про себя Максим. По-генеральски встречают. Впрочем, ничего удивительного — товарищ Михеев Анатолий Николаевич и есть целый генерал-лейтенант.

Сели, поехали.

— Забыл сообщить, — сказал Михеев. — Ты спал, будить не хотелось. Будешь жить в командирском общежитии при Военной академии имени товарища Сталина. Это в Лефортово, 1-й Краснокурсантский проезд. Там тебе целую комнату на одного выделили. Цени.

— Ценю. А почему там?

— Потому что наше общежитие переполнено, по пять-шесть человек в комнатах живёт. А мне нужно, чтобы о тебе знало как можно меньше народа.

— Даже чекистов?

— Даже чекистов.

— Так мне что же, и знакомств заводить нельзя, бирюком держаться?

— Можно. Но вот о своей работе распространяться не след. Чекист и чекист, служу на Лубянке, она же бывшая Никольская, а нынче площадь Дзержинского. Бывал в Москве раньше?

— Не приходилось, — пришлось соврать Максиму.

— Ничего, освоишься. Запомни главное: от твоего общежития до станции метро Бауманская пятнадцать минут быстрого хода. Двадцать, если не торопиться. Можно на трамвае три остановки проехать. От Бауманской едешь до площади Революции. Это семь минут. Десять, если с запасом. Оттуда до площади Дзержинского минут пять-семь пешком. Итого: полчаса. Для Москвы это не время.

— Полчаса — сорок минут, — въедливо заметил Максим.

— Это для разгильдяев сорок минут, — отрезал Михеев. — А для дисциплинированных людей — полчаса. Ладно, тридцать пять минут максимум. Деньги есть у тебя?

— Есть, — похлопал по карману Максим.

— А, чёрт, отставить, деньги тебе сейчас не помогут, Москва на осадном положении, продовольствие только по карточкам продают, а карточки раньше завтрашнего дня ты не получишь.

— А рынки? — спросил Максим, вспомнив Ростов.

— Негоже чекисту с рынка харчеваться, спекулянтам кровное отдавать, — жёстко сказал Михеев.

— Ну, иногда, думаю, можно, — миролюбиво заметил Максим. — В исключительном, так сказать, случае.

— Иногда можно и в окно вместо дверей попасть. В любом случае закрыто уже всё, на рынок с утра надо. Что же делать…

— Да не переживайте, товарищ комиссар, — сказал Максим. — Перекантуюсь как-нибудь, не впервой.

— Разрешите сказать, товарищ комиссар? — подал голос шофёр.

— Говори.

— В нашей столовой на Лубянке можно поужинать. Она до восьми вечера, а сейчас только девятнадцать часов. Поужинаем, а потом я всех отвезу, куда надо.

— Спасибо, — сказал Михеев. — Как это я сразу не догадался… Что значит фронт, отвык. Правильное решение.

В той, другой своей жизни, отстоящей на полтора века вперёд, Максим жил в Москве. Жил, когда учился в Бауманке, и потом часто бывал по разным делам. Теперь он смотрел в окно машины, стараясь разглядеть знакомые улицы и дома. Получалось примерно как в Ростове. Что-то узнавал, что-то — нет.

Основное здание ОГПУи НКВД, а позже КГБ СССР и ФСБ России он не узнал. Выглядело оно совершенно иначе, чем в его время. Всезнающий КИР сообщил, что здание было построено в конце девятнадцатого века по заказу страхового общества «Россия» как доходный дом, и серьёзной реконструкции пока не подвергалось.

— Уже относительно скоро это случится, — добавил КИР. — Щусев возьмётся за него через три года и сделает так, как мы все привыкли.

— Щусев — это который мавзолей Ленина?

— И не только. Он много чего интересного построил, включая ещё царскую Россию.

Ужин изысканностью не отличался. Перловая каша с вкраплениями тушёнки, по два ломтя чёрного хлеба на брата, квашеная капуста в качестве салата и жидкий чай без сахара на десерт. Проголодавшиеся Михеев, Максим и шофёр смели всё за десять минут. Сидели все трое за одним столом, и Максиму понравилось, что Михеев не чинился. Хотя наверняка товарищу комиссару государственной безопасности третьего ранга полагался немного другой ужин. А может быть, и нет, кто его знает. Время военное, тяжелое, — страна, вон, по карточкам живёт, и Москва не исключение.

Интересно, где его семья, подумал Максим, глядя, как быстро, но аккуратно ест Михеев, склонившись над тарелкой.

— Жена с сыном в Свердловске, в эвакуации, — сообщил Михеев, поднимая глаза на Максима. — Поэтому не дома ужинаю.

— Лихо, товарищ комиссар, — засмеялся Максим. — Только подумал о том, где ваша семья.

— Не всё ж тебе одному шаманить, — весело ответил Михеев и подмигнул.

От Лубянки до 1-го Краснокурсантского проезда, где располагалось общежитие, доехали за пятнадцать минут.

— Ну, бывай, — пожал Максиму руку Михеев, прощаясь. — Отсыпайся, а завтра ровно в девять ноль-ноль жду тебя на Лубянке. Двадцать четвёртый кабинет. Пропуск на тебя будет выписан.

Максим вышел из машины, забрал чемодан и гитару и пошёл к парадному входу высокого пятиэтажного дома, занимавшего угол 1-го Краснокурсантского проезда и Красноказарменной улицы.

[1] Абакумов Виктор Семёнович — Заместитель народного комиссара обороны, начальник Управления особых отделов НКВД.