По прозвищу Святой. Книга третья

Глава двадцать первая

Холодно.

Как же, мать его, холодно.

Кажется, что вокруг сплошной холод. Не адский мороз, которому невозможно противостоять, а можно только поддаться, расслабиться и понадеяться, что перед наступлением вечного сна станет хоть чуточку теплее.

Нет.

Это холод исподволь пробирается сквозь одежду, заставляет зубы стучать, а тело дрожать. Тормошит. Не убивает, но мешает, сволочь, жить. Сильно мешает.

Жить?

Значит, я жив?

— Жив, — сообщил знакомый голос. — Хотя на этот раз был на волосок. Впрочем, как и в прошлый и в позапрошлый.

— КИР. Это ты?

— Нет, блин, — в голосе КИРа он явственно различил сарказм. — Дух Святой с тобой разговаривает. Готовит, так сказать, к переходу в мир иной. Конечно, я, кто ж ещё, — добавил он. — Не перезагрузишься с тобой по-человечески. То один сюрприз, то другой.

— По-человечески?

— Не придирайся к словам. И вообще, хватит валяться. Я тут слегка просканировал твой организм и могу сказать, что в целом всё нормально. Можешь функционировать почти с прежней производительностью. Ну, если, конечно, подкрепиться. Еда нужна.

Максим почувствовал, что холод помаленьку отступает. То ли разговор с КИРом так благотворно действует, то ли организм, очнувшись, набирает обороты. Вот только есть хочется, тут КИР прав. Причём, очень сильно.

Максим сунул руку в карман масхалата и тут же вспомнил, что ржаной сухарь, который лежал там на всякий случай, он сжевал раньше.

Хреново, сейчас бы очень пригодился.

Надо было два сухаря класть. Или три.

Ага, и две банки консервов. Не дури, всё не предусмотришь.

Ладно, это желание немедленно чего-нибудь съедобного сжевать мы сейчас подавим, чтобы думать не мешало. Подавим, но не забудем.

Он открыл глаза.

Поморгал.

Тусклый свет. Словно пробивается сквозь матовое белое армированное стекло. Причём армирование какое-то странное. Во-первых, его видно… Отставить стекло. Это же снег. Снег лежит на ветках. Нет, это не ветки. А что? Похоже на корни дерева. Длинные, извилистые, корявые. Заваленные сверху снегом. Ещё и лапник сверху наброшен. Он что, под деревом⁈

Так и есть.

Максим поднял руку, наткнулся на колючие корни. Перевернулся на живот, пополз к свету. Выбрался из-под корней и наваленного лапника, поднялся на ноги.

Это был еловый выворотень. Здоровущий, с хорошую пещеру. Старая ель в два обхвата жила долго, но в какой-то момент годы подвели, ветер выворотил её из земли вместе с корнями.

Она не упала, её удержали соседние деревья, а корни образовали что-то вроде навеса-углубления. Как раз спрятаться человеку.

Выворотень, да, так это называется.

Он огляделся. Вокруг был день и лес.

Снег продолжал падать, но пурга утихла.

— Какое сегодня число? — наконец, догадался он спросить у КИРа.

— Двадцать четвёртое декабря. Десять часов утра. Среда.

— А день, какой был день тогда? — пробормотал Максим. — Ах да, среда… [1].

— Осталось спросить, где я, вернее, ты, — подсказал КИР, и Максим подумал, что его искусственный друг сегодня на удивление разговорчив.

Видать, соскучился. Или на самом деле боялся, что его носитель, источник энергии и собеседник помрёт. Что автоматически означало бы и конец самого КИРа. Но он выжил. Вот КИР и радуется.

— В лесу, — сказал Максим. — Это я вижу. Могу также предположить, что лес этот тот же самый. — Но вот как я оказался под выворотнем, заваленный лапником, и где остальные… Мы, вообще, эшелон взорвали или как?

— Взорвали, — сказал КИР. — Ты был без сознания, но слух работал. Поэтому я всё слышал и, естественно, записал. Могу прокрутить запись.

— Лучше потом. Пока своими словами расскажи, — Максим огляделся вокруг себя, наклонился, заглянул под корни. — А, вот она, — вытащил винтовку, поверил. В магазине оставались патроны. Должно быть семь, он стрелял трижды. Дослал патрон в ствол, поставил оружие на предохранитель, забросил за спину. Так, а где лыжи? Вот они, там же, где и винтовка, под выворотнем. И даже палки тут же лежат. Предусмотрительно.

— Своими так своими, — согласился КИР, который был явно не прочь поговорить. — Тебя ранило в голову пистолетной пулей. Впрочем, ты это, наверное, и сам помнишь.

— Помню вспышку и боль. Дальше — темнота.

— Тебе повезло, — сказал КИР. — В очередной раз. Пуля не пробила кость и не вошла в мозг. Но кость треснула. Височная. Этого хватило, чтобы мозг отправил тебя в кому и занялся восстановлением. Поздравляю, он справился. Ну и я помог маленько. Давление поддерживал, за температурой следил, другое по мелочи.

Максим знал, что люди, которые вживляли себе «три И» — Искусственный Интеллект Имплант, так называемые нейролюди, — усиливают таким образом не только умственные способности. Но всегда считал, что человек, который умеет пользоваться сверхрежимом и развил в себе способности к ускоренной регенерации и прочим «чудесам» самоизлечения, в этом не нуждается. Что ж, оказывается, бывают случаи, когда нуждается. Даже, если друг КИР и слегка приукрашивает, всё равно ему спасибо.

— Спасибо тебе, КИР, — сказал он. — Громадное тебе, дружище, спасибо. Ты меня спас.

— Всегда пожалуйста, — довольным тоном и уже привычно ответил КИР. — Но ты сам себя спас. Точнее, твой мозг и твой могучий организм. Я так, чуток поддержал.

— Вот за это и спасибо, — сказал Максим. — Слушай, а чего мы стоим? Давай я пойду, а ты будешь рассказывать. Ты знаешь, где мы находимся?

— Точных координат не назову, но примерно знаю. В шести-семи километрах к юго-востоку от лагеря. Кстати, твои бойцы именно здесь приняли последний бой. Вон там, на пригорке, где пять берёз растут.

— Последний? Они… мертвы?

— Не могу сказать. Герсамия, Николаев и Озеров были живы, когда я их последний раз слышал.

Проваливаясь в снег, Максим дошёл до пригорка, взобрался на него.

Ни хрена не видно. Все следы исчезли под белым девственным снежным покровом. Теперь до весны ждать, пока не растает. Да и что он хотел увидеть и найти?

Максим огляделся, наклонился, сунул руку в снег возле толстой берёзы, пошарил.

Вот они.

Вытащил руку. На ладони тускло блеснули пустые гильзы из-под СВТ-40 калибром 7,62 мм.

Значит, здесь они лежали и отстреливались, а немцы шли… Вон оттуда?

Оказывается, этот вопрос он задал вслух.

— Отовсюду они шли, — ответил КИР. — Здесь наших окружили.

— Ладно, — сказал Максим. — Тут делать нечего, идём к лагерю. Он вернулся к выворотню, надел лыжи, поправил ремень винтовки, определился со сторонами света и пошёл на северо-запад.

Это оказалось не так просто. Приходилось прокладывать лыжню по глубокому снегу, а слабость полностью не отпускала, накатывала волнами. Да и голова ещё ощутимо болела (пальцами он нащупал плотный бинт, но снимать повязку не стал).

Однако шёл.

Он прокладывал лыжню, осторожно, стараясь не перенапрягаться (чувствовал, что сил мало, и организм не может бесконечно черпать их из своих запасов, которых тоже особо не наблюдается, — в его теле практически не было жира, сплошь жилы и мускулы). Шёл и слушал КИРа.

По словам Корабельного Искусственного Разума, до подхода эшелона отряд успел оттащить раненного командира и трупы немцев в лес. Даже мотодрезину сумели сковырнуть с рельс и забросать ветками. Впритык, но успели.

И рванули тротиловые заряды, как только паровоз, пересёк невидимую черту.

Сам паровоз и большая часть вагонов свалились под откос, и отряд, привязав командира к самодельной волокуше, совсем было собрался уходить, как случилось непредвиденное.

— На этот раз охрана эшелона оказалась серьёзней обычной, — рассказывал КИР. — Где-то сзади был прицеплен вагон с личным составом и платформа с зениткой и двумя пулемётами. Они не сошли с рельс, и зенитка с пулемётами практически сразу открыли кинжальный огонь по опушке. А солдаты — больше взвода, как я понял, причём это были матёрые, обученные вояки, егеря, выскочили из вагона и перебежками, широкой цепью, пошли в атаку на отряд, загоняя его в лес и стараясь окружить.

Далось это немцам дорого, наши стреляли метко, и враг нёс потери. Но не отставал. Видно, «Призраки» сильно разозлили немцев, и на этот раз они решили взять русских диверсантов во что бы то ни стало.

Герсамия, Николаев и Озеров уходили, стараясь увести егерей подальше от лагеря, но с раненым командиром на волокуше это было сделать трудно. А точнее, невозможно.

— Поэтому, когда окончательно поняли, что со мной им не уйти, решили спрятать меня под выворотнем, — догадался Максим.

— Не поэтому, — сказал КИР. — Вот, послушай запись.

Чьё-то тяжёлое дыхание. Далёкие редкие винтовочные выстрелы. Короткие пулемётные и автоматные очереди.

— Не оторвёмся, — Максим узнал голос Герсамия с характерным акцентом. — С командиром — не оторвёмся. Заруба и Гнатюк долго не продержатся. Их двое всего. И патронов мало.

— Заруба и Гнатюк остались прикрывать отход, — пояснил КИР. — Добровольно. Не знаю, что с ними. Скорее всего, погибли. Но всякое может быть.

— Я понял, — коротко ответил Максим. — Давай дальше.

На время он забыл о собственной слабости и усталости. Был там, в позавчерашнем дне, рядом со своими бойцами, попавшими в безвыходное положение. Из-за него попавшими. Потому что он их подвёл. Какого чёрта он полез на дрезину, не проверив, все ли там убиты? Патронов для контрольных выстрелов пожалел? Забыл, чему учили? Расслабился? Безоговорочно уверовал в свою удачу и сверхспособности? Но он не перешёл в сверхрежим, когда полез на дрезину. Значит, никаких сверхспособностей. Только собственное разгильдяйство. И вот — результат.

«Никогда, слышишь? — сказал он себе. — Никогда больше так не делай. Одна единственная ошибка могла отправить тебя на тот свет. И тогда прощай, Родина, вместе со всеми надеждами. Ни-ко-гда».

«Не буду, — сам себе ответил. — Даю слово».

— Смотри, — голос Ивана Николаева. — Еловый выворотень. Здоровущий. Видишь?

— Вижу, — это Герсамия.

— Спрячем там командира. С нами он не выживет, немцы окружат и всех убьют. А сам — выживет. Пуля кость задела, но мозг цел. Он выживет, ты это знаешь. Он всегда выживает. Ни один якут так в тундре выживать не может, как он. Очень сильный человек, я таких никогда не встречал.

— Это правда. Командир очень сильный, — это Герсамия.

— Спрячем. Давай, решай. Потом поздно будет.

— Хорошо, прячем. Может, ты и прав.

— Я точно прав.

— Затаскивайте его под корни, — голос Озерова. — Я нарежу лапника.

Шорох. Тяжёлое дыхание.

— Осторожно, осторожно… — это Герсамия. — Вот так, сюда. И винтовку его. Лыжи тоже. Савватий, давай лапник.

Снова шорох.

— Уходите, — голос Озерова. — Вон туда, на пригорок, где берёзы. Я следы замету.

— Скорее, — это Николаев. — Немцы близко.

— Идите, я знаю, что делаю.

Максим остановился, тяжело опираясь на палки. Снова накатила слабость. Да такая, что прямо хоть в снег ложись.

— Сколько ещё до лагеря? — спросил у КИРа.

— Километра четыре. Может, четыре с половиной.

— Чёрт, далеко… Могу не дойти.

— Ты дойдёшь.

— Погоди, я сейчас.

Максим наклонился, отстегнул лыжи. Проваливаясь в снег, подошёл к ближайшей сосне.

Обнял, прислонился щекой к золотистой коре, вдыхая запах смолы. Закрыл глаза, стараясь слиться с деревом, раствориться в нём, стать одним целым.

Это была высокая красивая сосна в полном расцвете сил. Такие сосны любил изображать на своих картинах русский художник Иван Иванович Шишкин. Да и не он один.

— Дай зачерпну немножко твоих сил, — подумал Максим. — Не бойся, мне совсем чуть-чуть надо.

Сосна, конечно, не ответила, деревья не умеют разговаривать, но он ощутил, как сил прибавилось. По крайней мере, он уже твёрдо стоял на ногах. Слабость отступила. Голова перестала болеть. Стало даже как-то спокойнее на душе.

«Спасибо тебе» — послал он мысленную благодарность дереву, погладил шершавую кору ладонью.

Ну-ка, попробуем.

Перешёл в сверхрежим.

Со скрипом, но получилось.

Теперь превращаемся в «невидимку» и слушаем лес.

Сосна словно обняла его в ответ.

Звуки, световые и цветовые пятна, запахи обострились чрезвычайно.

Он слышал, как перелетает с ветки на ветку и что-то недовольно стрекочет сорока в сотне метров от него.

Пласт снега сорвался с ветвей и осыпался на землю.

Едва слышный короткий шорох. И ещё один. И ещё.

На что это похоже?

Прыг-скок.

Лиса? Заяц?

Он повёл глазами, отыскивая источник звука. Ага, вон он, между деревьев, белый, едва заметный на снегу. Заяц-беляк. Сидит, прядёт ушами настороженно.

Метров сорок.

Одним слитным бесшумным движением, Максим поднял винтовку к плечу, одновременно снимая с предохранителя.

Ну, родная, не подведи. Я знаю, ты не любишь снега и грязи, но всё равно не подведи. Доберёмся до лагеря, займусь тобой — почищу, смажу.

Заяц, словно почуяв недоброе, присел на задние лапы, готовясь прыгнуть. Но было поздно. Грянул выстрел, и животное упало на бок, заливая снег алой кровью. Трепыхнулось раз, второй и затихло.

Затвор автоматически дёрнулся, выбрасывая пустую гильзу и досылая в ствол новый патрон. Максим поставил оружие на предохранитель.

— Спасибо, — ласково погладил винтовку, забросил за спину и пошёл к добыче.

Пока свежевал зайца и разжигал костёр, слушал дальше рассказ КИРа.

Уйти Герсамия, Николаеву и Озерову не удалось.

Оказалось, что с самого начала немцы выслали отдельную группу егерей, чтобы перерезать группе русских диверсантов возможные пути отхода. Кто-то умелый и неглупый ими командовал. То есть, враг применил классическую схему загона добычи. И схема эта сработала.

Бойцы оказались в окружении.

Совсем рядом с тем местом, где спрятали своего командира.

Они отстреливались до последнего патрона и отбивались до последней гранаты.

У немцев явно был приказ взять их живыми. Поэтому они, не считаясь с потерями, сжимали капкан.

— Рус, здавайс! — слышал Максим запись их криков на ломанном русском. — Мы обещайт жизнь, эссен [2]! Жизнь, эссен, спирт! Медикаменте!

Максим не один раз объяснял бойцам, что делать в подобном случае.

— Сдавайтесь, — говорил он. — Убейте, как можно больше, а потом сдавайтесь. Пока человек жив, жива и надежда. Мёртвые не воюют.

— Я пыток боюсь, — признался Герсамия.

— И что?

— Боюсь, не выдержу и всё расскажу.

— Рассказывай, не страшно.

— Как это?

— Очень просто. Что ты знаешь? Несколько фамилий, которые немцам и так известны. Цели и задачи отряда? Диверсии в немецком тылу. Про Вязьму они уже знают. Можешь и про остальные рассказать. Короче, пойте, не держите в себе. Лучше всего будет, если немцы решат вас завербовать. Соглашайтесь. Не сразу, пусть надавят, как следует, чтобы сами поверили. Но в результате соглашайтесь. Если в какую-нибудь их разведшколу попадёте, будет совсем хорошо. Нам нужны сведения из первых рук.

— Боюсь, не сумею, — качал головой Герсамия.

— Сумеешь, — уверял его Кос, поддерживая командира. — Это называется, двойной агент. Мы играли в эти игры ещё в Испании. Опасно, но интересно. Захватывает. А главное — большой урон врагу.

— Именно так, — подтверждал Максим.

Значит, объяснения прошли не зря.

Герсамия, Николаев и Озеров сдались.

Это было хорошо, значит, ребята живы. Из разговоров немцев он узнал, что русских отправят в Малоярославец, в штаб четвёртой армии.

Что случилось дальше, было неизвестно. Немцы ушли, уводя пленных.

Он не знал, удалось ли им отыскать лагерь, и что случилось с Яном Косом и Ровшаном Каримовым.

Он понятия не имел, как немцы не нашли его самого, ведь он лежал совсем рядом! Скорее всего, были слишком заняты боем и не знали точного состава «Призраков», а Герсамия выдал себя за командира отряда, как и должен был поступить в подобном случае (они разрабатывали не один возможный сценарий, вот и пригодилось).

Как бы то ни было, он жив и на свободе. А значит, ничего ещё не потеряно.

Заяц оказался упитанный, жирненький. Максим насадил тушку на свежесрезанную толстую ветку и хорошенько зажарил, поворачивая над огнём. Ещё бы соли, и совсем хорошо.

Ага, а также ломоть свежеиспеченного хлеба и чарку водки. Лучше две. Ешь, давай.

Он и сам не заметил, как съел всего зайца. Только что был, и вот уже нет. Одни косточки. Даже вкуса почти не почувствовал. Хорошо иметь крепкие здоровые зубы, хе-хе. И такой же желудок. В котором теперь тепло и сытно, и тепло это быстро распространяется по всему телу. Тепло и энергия. Много. Теперь хватит, чтобы дойти до лагеря и ещё останется. Эх, хорошо.

Он загасил костёр, помыл руки снегом, вытер их о масхалат, встал на лыжи и побежал на северо-запад.

[1] Строчка из песни Владимира Высоцкого.

[2] Еда (нем.)